Текст книги "Книга Каина"

Автор книги: Александр Трокки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Тетки на баржах редко попадаются красивые. Разве только случайные подруги. Ни разу не доводилось общаться с женщиной, на полном серьезе рассчитывающей окончить жизнь на барже. Женщинам, в большей степени, чем мужчинам, необходимо пустить корни, а плавучая жизнь с ее суровыми примитивными условиями их ломает. И нечасто женскому полу случается умереть на барже. А ежели вдруг, то это бывает, как когда Джео стоял в Ньюберге, и одна старая пьянь свалилась ночью и утонула, ее вытащили багром рано утром, одежда вся насквозь, лицо стало фиолетово-серым. Полиция обошла все баржи, на тот момент стоящие поблизости, пытаясь выяснить, с кем она была. Никто ее не опознал. Как рассказывал Джео, ее по всей видимости столкнули, но кто собирается признавать факт знакомства с такой бабищей? Он как раз с утра пораньше ширялся, говорил Джео, когда раздался резкий стук в дверь. Таракан у ребёнка в жестянке. Он решил, что это по его душу, что кто-то стуканул насчет героина. По стуку он просёк, что это мусор, Исполнительная Власть – их трое, один в штатском, дедок под шестьдесят. И он ему:

– Где твоя подружка, сынок?

Секунду информация поступала в мозг. Джео весь напрягся из-за торча и техники, каковые успел затолкать в ящик стола.

– Где твоя подружка, сынок? Она не вернулась сегодня ночью?

Джео вечно везёт в последний момент.

Единственный признак жизни на борту сейчас – струйка дыма из трубы смахивающей на старую халупу каюты. Видимо, что-то готовят. Слишком жарко, чтобы разжигать огонь для обогрева.

Рабочий снова разворачивается к своему крану, ковш которого бронированным кулаком покоится на моём грузе щебня. Я возвращаюсь в каюту.

Есть моменты, когда я теряю веру в других, порываю с ними, и пускай они покидают круг света и определенности, приходят и уходят, как им вздумается, неся с собой панику, хаос или же радость, в зависимости от моего расположения духа, моего состояния готовности. Готовность, как известно любому Бойскауту, есть истинная добродетель цитадели.

Из кипы бумаг, переживших мои периодические прореживания, я выбираю пару листков и читаю:

– Доза: целенаправленная ложка в бульоне жизненного опыта.

(Il vous faut construire les situations^[51].)

Двигаться несложно. Вопрос следующий: из какого положения? Это проблема исходного положения, угла зрения: дабы постигнуть его структуру, следует для начала временно отстраниться от оной. Наркотики обеспечивают новый угол зрения.

По поводу преимуществ наркотиков. Возможность скрывается за пределами установленного и известного. Её невозможно никак проговорить; dies zeigt sich^[52]…

Героин вызывает привыкание.

Привыкание, замыкание, умыкание^[53].

Для обывателя все формы ментального хаоса, за исключением того, что вызвано синькой, табуированы. Алкоголь, т. к. он привычен, может вызывать лишь неприятие. Алкоголик унижает сам себя. Под героином ты по ту сторону унижения. Джанки вызывает массовую истерию. (Наркоман – чудовище, чьё изображение следует повесить, а тело лишить жизни на электрическом стуле, чтобы унять истерию добропорядочных граждан.)

Тщательно изучать собственные нечистоты и всякую прочую дрянь важно для любого общества. Врачи знают это, полиция и философы истории тоже.

Помню, мне пришло в голову, что только в Америке возможна подобная истерия. Только там, где необходимость прилаживаться стала выражаться в облике безликого президента, зачитывающего бессмысленный спич огромному безликому народу. Только там, где государственная машина впечатала свою ткань глубоко в человеческий мозг, так чтобы желание и умение применялись лишь там, где они имеют денежный эквивалент. Где всякий вздор, в том числе любовный, подвергается остракизму, и где миллионы безликих промывщиков мозгов в белых халатах выстроились в длинных коридорах, готовые наблюдать, приводить в порядок, делать шокотерапию… только здесь возможна эта истерия. Я подумал, развелось же оборотней по окончании последней великой войны, что в Америке их числят в нарушителях порядка. Пастеризованный символ, скрывающий жуткие глубины человеческой души. И я решил: теперь я понимаю, что такое быть европейцем и находиться вдали от родной земли. И я видел мусоровоз, один из этих громадных серых агрегатов, напоминающих танк, рассекающих по улицам Нью-Йорка, жуками переползающих с 10-й улицы на Шестую Авеню, а на боку у него красовался плакат, возвещающий: «И словом и делом я – американец». А ещё там была Статуя Свободы.

Подчас, в моменты уныния, мне кажется, что мои мысли – это бред слетевшего с катушек оттого, что его сознанию нужно обязательно присутствовать в истории, действовать, обдумывать всё. Жертва навязчивого инстинкта. Иногда я рассуждал: как же далеко увела меня история с моего пути! И тогда я сказал: Пускай, пускай, пускай они все уйдут куда подальше! И внутри я был целостен и хрупок как яичная скорлупа. Я опять отогнал их всех от себя, и я остался один, словно непотребный маленький Будда, смотрящий телик.

На каком этапе свобода становится вольностью? И вопрос органам юстиции: Сколькие дождутся, когда различия проявятся?

Каждый раз, когда я заглядываю в скопившиеся за годы записи, меня поражает острое ощущение, что у меня нет права на них. Часто мелькает образ повешенного. (Не так давно я даже дошёл до того, что из старой сумки и верёвки сварганил куклу с зеленовато-серым лицом в красных и черных потеках и устроил ей казнь через повешение на рее. Среди капитанов барж принято присобачивать на мачту всякие эмблемы. Но моя была непохожа на остальные. Она стала предметом ненужных комментариев, и, имея на борту джанк, я счёл за лучшее её снять.) Это похоже на то, что я, раздираемый сомнениями писал, продираясь против течения, с растущим подозрением, что моя писанина в некотором смысле преступным образом прёт против истории, что, в конце концов она, родимая, доведёт меня до петли.

– Заметки по поводу создания монстра… Таким был один из вариантов названия. В те дурные минуты, когда прорывает плотину, названия начинают легче придумываться. На бумажном огрызке я отыскал следующую сентенцию: В похоти своей, после вырождения, человек изобрел неразборчивость. Не помню, ни когда, ни по какому именно поводу я это писал. В записях последовательность отсутствует. Они тянутся до бесконечности, подобно ленточному червю. Каиновский Завет. Плод мгновений, когда я чувствовал, что обязан перехитрить свое глубоко затаённое желание молчать, ничего ни говорить, ни проявлять.

Когда я пишу, то путаюсь с временами. Где я был завтра, есть там, где я нахожусь сегодня, там же я буду вчера. Накатывает ужас, что я где-то подтасовываю. Всё это крайне сложно, причём с прошлым в большей степени, чем с будущим, поскольку последнее, по крайней мере, вероятно, просчитываемо, в то время как первое не поддается экспериментированию. Прошлое это всегда ложь, сохраняемая величием предков. Важно с самого начала относиться к таким штукам легко. Едва призраки восстают из склепа, я аккуратно упаковываю их обратно по гробам и хороню.

Это, я полагаю, моё последнее волеизъявление и завещание, хотя, поскольку у меня есть выбор по данному поводу, помирать я буду ещё не скоро. (Совершенствовать себя можно лишь при условии ожидания потомства.)

Ежели бы после смерти нас ждала вечность, если бы я знал это доподлинно, как я доподлинно знаю, что только что вмазывался, чтобы руки слушались, я бы в сущности уже постиг её, так как я бы уже был неподвластен беспощадной атаке времени, неподвластен постоянному рассыпанию настоящего, неподвластен всем этим замысловатым выкрутасам и виадукам, с помощью которых здравый смысл пытается навести мост над бездной тревоги, будучи в силах заявить без недостойной суетности: «Я умру завтра», не утруждая себя намерением совершить это, или намерением не совершать, с отвагой легендарных римских гладиаторов. Но ведь поскольку не всё так просто (Молю тебя, Авель, не навязывай мне твоей веры), и я обречён на бесконечное переживание крушений времени… прошлое, никогда не бывшее прошлым, было, есть вечное настоящее. Прошлое в настоящем и настоящее в прошедшем – и то, и другое отлично от облика прошлого, открывающегося в настоящем, уже успевшего выродиться в образ будущего, которое никогда не наступит… обречен на это, на то, что стану жертвой тревоги, ностальгии, надежды…

Вечная проблема – соединить фрагменты вечности, точнее, иногда достигать абсолютной безмятежности вневременности. Что не так-то легко в эпоху навязчивой, агрессивной демократии, когда любой протест, если только он не подан под соусом подростковых выходок, скорее всего будет воспринят как преступление или признак ненормальности, или того и другого вместе. (Бунт, дитя моё, бунт – это стремительный топор, вырубающий мёртвые ветви лесных деревьев ночью. Тот, кто рубит днём, это палач.)

16 

Несколько недель назад я привязался рядом с баржей Билла. Никаких признаков Джейк, о которой я очень часто думал после того вечера на плавучей пристани. Я спросил у него, где она, и он ответил, что не знает, она уехала к матери в Северную Дакоту, и два месяца от нее никаких известий. Я отправился пропустить стаканчик вместе с Биллом, небрежно размышляя, а не послать ли Нью-Йорк куда подальше и не отправиться ли вслед за ней. Наверно, никуда бы я не сорвался. Билловские рассказы про неё, какая она взбалмошная… все это меня тяготило.

Уставший от барж, Нью-Йорка, моего Нью-Йорка, ограничений, из-за которых мне неинтересно сниматься с якоря здесь, во Флашинге, по милости МакАсфальта и Строительной Корпорации… я думаю, Зачем ехать? Зачем вообще куда-либо ехать?… Знакомая тема. Вроде конца в самом его начале или наоборот. Хотя ничто не заканчивается, несмотря на обилие новостей, коими примчавшаяся с Манхеттена Фэй канифолит мне мозг:

С чердака, где обитает Том Тир, можно предаваться созерцанию Бауэри. Этот чердак находится на самом верху, подниматься три пролёта, здания, издали кажущегося заброшенным. На первом этаже там оптовик, толкающий дешёвые шляпы, на втором (имя выведено чёрной краской на двух тронутых плесенью стеклянных вставках грязных дверей – по одной с двух сторон площадки) дезинсекторы «О. Олсен Инкорпорейтид»; на третьем сикось-накось заколоченная досками дверь, озаглавленная «Склад» и этот скульптор-растяпа Флик, у которого с Томом общий ватерклозет. Дверь в этом заведении отсутствует, но он расположен чуть в стороне от ступенек, так что не факт, что посетителя обязательно увидят те, кто спускается или поднимается по лестнице.

Фэй видела приезд полиции, слышала ор и проследила, как все вышли. Три копа, сообщала она, первый – в форме, вероятно из патруля, за ним – один в штатском, вцепившийся Джоди в руку и чего-то ей втирающий на ухо, и затем Том, в компании ещё одного в штатском, и в кепке… точно он их заставил ждать, пока соберётся… и напоследок – Ог, напрочь одуревший, и еще Берилл – ты её должен был встречать, Джо – кого Фэй с собой притащила, Джео, Мона, распустившая нюни, её почти на себе пришлось волочь, рассказывала Фэй, и мусор, замыкающий шествие. На Бонд-стрит стояли три машины и мусорская карета.

– Откуда ты знаешь?

– Потом от народа, – пояснила Фэй. – Они у бара стояли, все эти бродяги, и ля-ля-ля по этому поводу. Этти, кстати, не повязали. Отошла за пять минут до их приезда.

Во время описанных событий Фэй восседала, с голыми коленками, но не снимая шубы, на унитазе, между второй и третьей лестничной площадкой, в обществе пауков и пыли под 15-ваттной электрической лампочкой без плафона, мужественно пытаясь побороть свой вечный запор. Высовываться она не рискнула, вдруг на улице пасут, выкрутила лампочку и переждала во мраке, пока они уводили остальных.

– Спасибо Финку, – сказала Фэй. – Он на Шеридан-Сквер у Джео пытался дозу выцыганить, до того как мы все переместились к Тому. Джео послал его на хуй. Нам бы потом туда не вылезать, но Том уже забился с Этти.

– А меня ты как нашла?

– Позвонила в контору.

– Хорошо, что ты меня нашла. Господи! Я сам вчера вечером к вам почти намылился. Заодно бы загремел!

Фэй возилась у крошечной раковины с грязной посудой. Выудила чайную ложку.

– Тебе сильно досталось, Джо?

Я передал ей баян и пипетку.

– Оставлю тебе, – пообещала она. – Вот ведь сволочной Финк! Сколько ему перепадает за что называется «возбудить дело»… горячий укол ему точно светит…

– Я ополосну, – сказал я, принимая от неё шприц, когда она закончила. Перетянул руку ремнем и посмотрел, как вздулись вены. Голубая сетка, по которой бледная жидкость заструится бессловесной лаской к моему мозгу.

17 

В начале жизни ощущения метафизическими взломщиками лезут (вламываются) в процесс существования. В начале жизни вещи поражают волшебностью своего существования. Творческие моменты выскакивают из прошлого, сохранив часть этого волшебства. Вовлеченность здесь невозможна из-за позиции компромисса. Тем не менее, сила не в праве на абстрагирование, но в безусловном приятии условных абстракций, стоящих на пути памяти как таковой, экзистенциального… всех такого рода барьеров для постепенного отлаживания центральной нервной системы.

Речь не о том, что надо просто позволить вулкану проснуться. Обожженный тыл никому не помогал. И печи Освенцима ужасающе холодны. Когда умирает дух игры, остаётся одно убийство.

Игра. Homo ludens^[54].

К примеру игра в пинбол в кафе под названием «Ле Гра-Д’Ор»

– В пространстве автомата для пинбола царит абсолютный и своеобразный порядок. Для человека, пытающегося несколькими чёткими и несильными ударами контролировать автомат, невозможен никакой скепсис. Для меня игра превращается в ритуальное действо, символизирующее событие в космосе. За игрой ты серьёзен. Напряжение, эйфория, легкомыслие, радость доказывают превосходящую логику природу человеческой ситуации. Не считая джаза, пожалуй, наиболее решительный и позитивный протест homo ludens в современном мире, автомат для пинбола представляется мне крупнейшим культурным достижением Америки, он резонирует с современностью. Он символизирует негибкую структурную «личность», грозящуюся именно так оформиться в истории, гигантский механический монолит, навязанный массовым сознанием; символизирует и сводит к нулю. Скользящие электрические смещения автомата для пинбола, электронный мозг, метафорическая транспозиция современного Факта в игровую сферу. (Различие между французским и американским восприятием наклона (tilt) [teelt]. В Америке и Англии меня порицали за попытки перехитрить технику, умело оную наклоняя, в Париже именно это считается главным фокусом.)

Люди забывают, как надо играть. Да, мы внушили массам, что работа есть сакральный, тяжкий труд. Не к тому, что когда представитель масс берёт своё, он грозится вывернуть наизнанку навязанное нами ему убеждение. Люди, не имеющие традиций, «попавшие в историю с чёрного хода» всего-навсего за 150-летний период, никогда не умели играть, им никто не говорил, что их труд «сакрален» лишь в том смысле, что даёт их хозяевам возможность играть.

Красота крикета. Вульгарность профессионализма. Антропологическое предательство тех, кто относится к культуре «серьёзно», кто рассуждает о просвещении масс вместо того, чтоб учить людей играть.

Учёные – человекообразные недоделки, ползающие по художественным выставкам, высматривая чего новенького в очередной цветастой какашке. Очень скоро дада подвергнется мумификации через включение в анналы истории.

В начале пятидесятых многие парижские поэты и художники любили пинбол. К сожалению, лишь немногие при этом не мучились чувством вины.

Искусство как путь, символ. Непрямой, трансцендентный.

Руки по текстуре – как сушеный чернослив: мама пользовалась зеленой серией косметики «Сноуфаэр», чтоб избавить кожу от огрубелости, но ладони слишком часто соприкасались с водой, чтоб от кремов был хоть какой-то толк. Если считать постояльцев, ей приходилось обстирывать двенадцать человек, готовить для них, выносить за ними грязь. Ей доставляло огромное удовольствие читать про королеву, видеть ее фотографии.

– Что-то не так, Джо? – спрашивала она.

– Ничего, – отвечал я.

Труд никому еще не причинил вреда, внушили мне, но он убил мою мать.

Индустриальная Революция напоследок придумала Пятилетки и, допускаю, не больше чем неискренние словоизлияния о нетворческих видах деятельности. Мое врожденное отвращение к подобной деятельности в стране работящих скоттов подтолкнула меня, вопреки моей воле, к лицемерию. Моё итальянское прошлое, имя моего великого соотечественника Макиавелли в шотландском контексте употреблялось исключительно как оскорбительный эпитет, сделало ношение маски неизбежным. Потом я с удовольствием цитировал про себя Стивена Дедала: «молчание, изгнание, коварство»^[55], но при этом возможны были лишь молчание и коварство. Тем временем я расчёсывал мамины волосы, чтоб они были красивые, а она сбивала себе ноги, носясь на побегушках. Ближе всего мне удавалось подходить к ней по вечерам, когда я её причёсывал. Один на один с ней на кухне я ставил стул на ящик позади неё и расчёсывал ей волосы, пока они не начинали мягко блестеть полированной медью. Я не помню маму молодой и, как мне говорили, красивой, и, бывало, проведя ладонью по её волосам, я здорово злился, что не могу быть ребёнком юной и прекрасной матери.

Всякий раз, всматриваясь в нашу нищету, я думал, как она окружала меня, ставила на краю потока, который не пересечь, а на противоположной стороне находились избранные счастливцы, существующие в изысканной роскоши, и я казался себе палаткой, удерживаемой клиньями на сильном ветру. Проповеди о святости труда, а их часто читали, были мне неприятны. Я думал о маминых руках, о её несчастном согбенном теле и её безграничном восхищении высшим символом того класса, попасть в который мечтали все мои знакомые, класса, который не работает. Класса, презрения которого страшился отец, поскольку именно так, а не иначе относился к деньгам, поскольку их у него не было, поскольку каждый шиллинг ему приходилось чуть ли не выклянчивать; и он даже был вынужден отнести в ломбард ложки, врученные матери мистером Питчимуту на Рождество в подарок за —? – за то, что она сумела перебороть шок от того, что он ест сырые яйца прямо из скорлупы, от его жареных сардин, более того, расчета, что она будет эти сардины ему готовить, за то, что впустила его, черного, как черное пальто, в свой дом и, представляя детям, назвала «сэр», и мы, ее дети, не раздумывая, последовали ее примеру учтивости. По отношению к непонятным чернокожим. «Думаю, в следующий раз мы возьмем желтого постояльца», – сказала мать и, невзирая на папины возражения, продолжала эксперименты с жильцами. Теперь я спрашиваю себя, когда на меня нахлынули воспоминания о разнообразных возможностях прошлых лет, не связано ли это как-то с тем, что папа намертво окопался в ванной против всех к нам приходящих, и белых, и черных, и желтых. Отец, итальянский музыкант, потеряв работу, объявил холодную войну, не более (возможно, не менее) идиотскую, чем та настоящая холодная война, тянувшаяся с той поры, как меня впервые просветили о человеческом свойстве сбиваться в воинские группы. Помню один семилетний перерыв, когда группировки не занимались холодной войной, период, в который «моя» группировка была на войне. И за стенами отцовского дома, складывалось впечатление, вся юриспруденция находится в руках именно неработающего класса. Да, все больше и больше людей из этого класса начинали вкалывать, даже еще до Второй Мировой, и многие верили, что труд облагораживает, одновременно, не проводя фактического различия между механической и творческой работой.

– Мамочка, почему работать это хорошо?

– Не хорошо все время играть, Джо.

– А почему нет, мамочка? – желая, пока я расчёсывал её ломкие золотисто-седые волосы, чтоб она могла всё время проводить в игре – начиная с этого момента. – Я не люблю работать.

– Ну, конечно, любишь, Джо.

– Нет, не люблю. Терпеть не могу. Не хочу ходить в школу. Я бы не ходил, только у тебя будут из-за меня неприятности.

– Ходить придётся, Джо. Как начнёшь учиться, сразу полюбишь школу. А идти не хочешь, потому что надо рано вставать.

– Это тоже. Вообще-то я её терпеть не могу. Я ненавижу школу, мамочка.

– В школе ты узнаёшь много интересного, Джо.

– Мам, а зачем папа продает чайные ложки? По-твоему, это не повод с ним развестись?

– Нет, за это я с ним не буду разводиться, Джо, – а иногда она заходилась в рыданиях и говорила: – Не был бы он таким толстокожим хамом! Оставил бы меня в покое! Ушел бы и оставил меня в покое!

– Ой, мам, только ты меня ведь не бросишь? Ты же ведь правда меня не бросишь и не оставишь одного, мамочка?

– Нет, Джо! Не говори глупости, милый! Ничего страшного… честно! Мне просто надо было выплакаться! Ох, Джо…

– Мамочка, я никогда тебя не брошу! Клянусь! Всегда буду с тобой!

– Однажды ты вырастешь и станешь мужчиной, – проговорила она, тесно прижимая меня к себе.

Попозже я переспросил:

– Ты ведь по-настоящему не хочешь, чтобы папа от нас ушел и не вернулся?

– Нет, Джо. Я уже успокоилась. Иди спать, как хороший мальчик. За меня не беспокойся. Я буду здесь недалеко, на кухне.

Зашел отец.

– Пойду, прогуляюсь, – объявил он. Это звучало как ультиматум.

– Ты вчера прогуливался, Луис, – ответила мать. – Мне нечего тебе дать.

– Я и не просил, разве не так?

– Я вчера вечером дала тебе два шиллинга.

– Не нужны мне твои чертовы деньги!

– Держи себя в руках, Луис!

– Я, чёрт подери, держу себя в руках! Я не прошу у тебя, чёрт подери, денег! У нас, чёрт подери, вечно денег нет, потому что ты, чёрт подери, вечно над ними трясешься, черт подери этих постояльцев! Питчимуту со своими чертовыми жареными сардинами, этот инвалид чертов в голубой комнате! Ни секунды нельзя в ванной спокойно посидеть, весь день, черт их подери, только и таскаются!

– Луис, прекрати! Прекрати немедленно! Иди, если тебе так надо, только не начинай все по сотому разу!

– Вечно ты их защищаешь! Они же нам весь дом в чёртов свинарник превратят! Тебе плевать! Все им, что хотят, черт подери, позволяешь! Ладно, но не в этом доме! Не в моем, черт подери, доме! Я эту чёртову кодлу пошлю куда подальше!

– Не пошлешь, Луис, не пошлешь.

– Ну и продолжай с ними, чёрт подери, валандаться! В туалете всё сиденье в порошке! И ещё своими чёртовыми грязными ногами по ковру! Видела, чёрт подери, во что они превратили ковёр в коридоре? Не могут вытирать свои чёртовы ноги!

Вот тут-то всё и начинается. Пробное обустройство моря неоднозначного опыта, предварительная дамба, вступительная речь.

Подходя к концу, мне не следует оценивать, насколько доведено до конца. В плане искусства и литературы? Мне случается порой натыкаться в книгах на эти понятия, но у них нет ничего общего с той интимностью, с какой я работаю, раскрываю, прячу. Лишь в конце я всё ещё продолжаю сидеть здесь, где сидел, записывая, с чувством, что даже не начинал говорить то, что имел в виду, по всей видимости, сохраняя ум и трезвую память, и с ощущением собственной свободы и ответственности. Более-менее отрезанный от всего, каким я был до сего момента, намереваясь, едва допишу этот параграф, пойти в соседнюю комнату и вмазаться. Чуть позднее я позвоню тем, кто любезно изъявил готовность опубликовать мой документ, и сообщу им, что он теперь уже готов, или настолько готов, насколько это вообще возможно, и удивлюсь своему вздоху облегчения, как я однажды удивил Мойру этим чувством облегчения однажды на Новый год, снова узнавая, что ничто не заканчивается, и уж точно не это.

Нью-Йорк, Август 1959.

notes

Примечания

1

(фр.) человек бунтующий

2

Отсылка к Грегору Менделю (1822–1884 гг.) – австрийскому ботанику и монаху, чьи теории наследственности заложили фундамент современной генетики.

3

Все, чем человек занимается в жизни, в том числе любовью, происходит в скором поезде, несущемся навстречу смерти. Курить опиум значит сойти с поезда на полном ходу; значит посвятить себя чему-то, отличному от жизни и от смерти.

4

Из ничего не получится нечто. (лат.)

5

В оригинале «boost» (воровать): «“She could hustle, she could boost more,” Tear said.»

– Она, могла бы торговать собой, а ещё могла бы больше воровать, – сказал Том.

6

В оригинале «dollies»: «“Even without dollies,” Tom Tear said, “I could kick it in three days.”»

Dollies – жаргонное название метадона – наркотика, используемого вместо героина при лечении зависимости.

7

Мигель де Унамуно (1864–1936), испанский писатель, поэт, драматург и философ.

8

(фр.) Прекрасной негритянке.

9

(лат.) Здравствуй, Цезарь! Теперь мы граждане Рима.

10

Джон Нокс (ок. 1514–1572 гг.) лидер шотландской Реформации и основатель пресвитерианской церкви в Шотландии. Известен своими строгими кальвинистскими моральными убеждениями.

11

(исп.) Надеюсь, Мануэло.

12

Бенвенуто Челлини (1500–1571 гг.), скульптор и ювелир эпохи Возрождения.

13

В оригинале – «АМА» (American Medical Association) – Американская медицинская ассоциация.

14

В оригинале – «Sloan’s Liniment».

15

Лак для металлических изделий.

16

В оригинале «GI Bill» (Билль о военнослужащих) – неофициальное название акта о трудовом устройстве военнослужащих 1944 года, который предусматривал выплаты по безработице и другие льготы для ветеранов Второй мировой войны.

17

Чарльз «Счастливчик» Лучано (1896–1962) – влиятельный нью-йоркский гангстер.

18

Чжоу Эньлай (1898–1976) – первый глава Госсовета Китайской Народной Республики.

19

В оригинале «the Tombs»: неофициальное название Манхэттенского следственного изолятора – открытой в 1838 году тюрьмы в Нижнем Манхэттене.

20

Жоан Миро (1893–1983) – каталонский художник-сюрреалист.

21

«Reuben, Reuben, I Been Thinking»: детская песня, впервые изданная в 1871 году Гарри Бирчем и Уильямом Гучем. Песня известна и под другим названием – «Рахиль и Рувим».

22

В оригинале «Isthmian Lines» – основанная в начале двадцатого века cудоходная компания, принадлежащая Юнайтед Стейтс Стил Корпорейшн (U.S. Steel).

23

Залив между Финляндией и Швецией в северной части Балтийского моря.

24

Хокон VII (1872–1957) – первый король Норвегии после провозглашения независимости от Швеции в 1905 году. Хокон был ключевой фигурой норвежского сопротивления нацистской оккупации во время Второй мировой войны.

25

Единица измерения объема жидкости, равная 1/16 пинты или 29,57 Кубических сантиметра.

26

В оригинале «dexies» – сленговое название стимулятора декседрина или сульфата амфетамина.

27

В оригинале «bennies». Бензедрин – одна из торговых марок амфетамина.

28

Барон де Шарлю – персонаж цикла романов Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» (1913–1927 гг.). Барон – гомосексуал, устраивающий садомазохистские оргии в доме свиданий Жюпьена.

29

(фр.) «История О» Полин Реаж (псевдоним журналистки Доминик Ори) – роман 1954 года. Несмотря на наложенный французскими властями запрет на публикацию и выдвинутые против издателя Жан-Жака Повера обвинения в непристойности, роман был удостоен премии «Дё маго» (Deux Magots) годом позже. Английский перевод издан Морисом Жиродиасом в Olympia Press в 1965 году – издательстве, в котором Трокки под псевдонимом опубликовал несколько порнографических романов.

30

Смысл существования (фр.)

31

Согласно преданию, в 500 г. до н. э. древнеримский герой Гораций Коклес отбил нападение армии этрусков в битве на Субликийском мосту через Тибр.

32

«Мэлон умирает» (цитата по переводу В. Молота). Роман опубликован на французском языке («Malone Muert») в 1951 г., а затем в авторском переводе на английский язык в 1956 г. Это вторая книга экспериментальной трилогии Беккета, в которую также входят «Моллой» и «Безымянный». Характерной чертой всех трёх романов является отказ от традиционной повествовательной структуры. «Мэлон умирает» написан от лица умирающего человека.

33

В оригинале «el-train» (аббревиатура «elevated train») – система наземных железных дорог Нью-Йорка, большая часть которых была демонтирована к середине двадцатого века.

34

В 1914 году британский скульптор Эрик Гилл (1882–1940) изготовил для Вестминстерского собора четырнадцать рельефов, изображающих Крестный путь – страдания и смерть Иисуса Христа.

35

Второй по старшинству после полков Гвардейской дивизии [Guards Division]. Сформирован в 1650 г.

36

Электроорган со специальным светозвуковым устройством. Использовался в основном в кинотеатрах

37

«Хочу быть счастливым» («I Want to Be Happy») – популярная песня Винсента Юманса (1898–1946) и Ирвинга Цезара (1895–1996) из бродвейского комедийного мюзикла «Нет, нет, Нанетт» (No, No, Nanette, 1925).

38

Имеется в виду философская концепция «двух маятниковых часов» Готфрида Лейбница (1646–1716). Лейбниц сравнил душу и тело с двумя идеально синхронизированными часами, которые никак друг на друга не влияют, но показывают одинаковое время благодаря заранее установленной часовщиком (и, следовательно, Богом) гармонии. В контексте романа Трокки, по-видимому, имеет в виду следующее: так же, как две пары часов кажутся единым взаимосвязанным механизмом, но на самом деле работают независимо друг от друга, так и внешняя видимость гармонии в личных отношениях скрывает правду о том, что рассказчик не способен установить близкий контакт с другими людьми.

39

Стеатома (жировик, липома) – образование на коже (например, бородавка).

40

В жизни вечной (лат.)

41

Акер (в оригинале «acker») – жаргонное название египетского пиастра (монеты).

42

Дейл Карнеги – автор множества книг по самопомощи и саморазвитию (так называемая «селф-хелп литература»), в том числе «Как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей» (1936).

43

Что он сказал? (фр.)

44

Дерьмо! Козёл! (фр.)

45

В оригинале «dada». Дадаизм – нигилистическое, иконоборческое и революционное течение в искусстве начала двадцатого века, основанное поэтом Тристаном Тцарой (1896–1963).

46

Комната для прислуги (фр.)

47

В оригинале используется слово «pelf» – украденные товары, материальные блага (в уничижительном смысле), или мусор.

48

Не так ли? (фр.)

49

Эдуард Далберг (1900–77) – американский писатель и литературный критик. Роман «Страдания Приапа» опубликован в 1957 году.

50

Но тем не менее, начинаешь коряво оправдываться, притом что самое корявое – это оправдываться. (фр.)

51

Вам следует конструировать ситуации. (фр.)

52

Это обнаруживается само (нем.)

53

В оригинале встречаем игру слов: «Habit-forming, rabbit-forming, Babbitt-forming». Бэббит – протагонист одноимённого сатирического романа Синклера Льюиса (1885–1951), опубликованного в 1922 году. В США Бэббит стал символом ограниченности и буржуазного конформизма.