Текст книги "Лесная свадьба"
Автор книги: Александр Мичурин-Азмекей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– Эти заячьи лапки я давно ношу с собой. Их мне подарил знакомый охотник, – объяснил он.
– А лапки-то зачем выставил?
– Зачем?.. Пусть люди позавидуют…
«Вон каков он, этот односельчанин моего соседа. Загадочный охотник!» – удивился я.
Мы уже приближались к городу, и я снова напомнил Михаилу Александровичу о глухаре:
– Охотники и ходят вместе, и добычей всегда делятся.
– Нет, нет! – отрезал он. – Мы друг другу ничем не обязаны!
Через минуту он расстегнул. фуфайку:
– Вот чем я охочусь на дичь и зверей, – он показал фотоаппарат. И мне все стало понятно. – Приходи ко мне послезавтра вечером, только обязательно, – и он стал пояснять мне, где живет и как до него доехать.
Я-то уж знал его дом и ту дверь, из которой он выходил в это раннее утро, но промолчал.
Как мы условились, я навестил Шырчыка Микале. В тот вечер, уже перед самым моим уходом-, он вручил мне пакет:
– Посмотришь, только не здесь, а дома.
В пакете оказались два фото. На одном был я с подстреленным глухарем. Внизу – надпись: «Пусть это будет Вашим последним трофеем». На втором снимке – елка, а на ней – рябчик.
С тех пор и я тоже стал ходить на охоту с фотоаппаратом. А мой сосед так и не дождался заячьей лапки.
НА ОЗЕРЕ ШАП
Перевод А. Докукина
Ночи похолодали. Земля по утрам кажется покрытой белым полотном. Это выпадает иней. Перелетные птицы покинули места гнездовья и улетели на зиму в теплые края. Только утки еще не расстаются с привычными озерами. Они будут у нас почти до ледостава.
Я собрался на озеро Шап поохотиться на уток. Впереди бежит собака Тобик. Утренний воздух свеж, дышится легко. Меня бодрит.
Озеро Шап лежит в лесу, километрах в трех от тракта Йошкар-Ола – Кокшайск. Я часто окликаю собаку, чтобы она не погналась за каким-нибудь зверьком. Тобик подбегает ко мне и смотрит выжидательно. «Зачем, мол, ты меня позвал?» – читаю я немой вопрос в глазах собаки.
– Тобик, назад! – негромко командую ему.
Он слушается меня и тихо трусит следом.
Приблизившись к озеру, приказываю Тобику стоять. Собака послушно смотрит на поднятый вверх указательный палец. Я осторожно, от дерева к дереву, подкрадываюсь к берегу.
Передо мной в просветах между деревьями виднеется озеро. Оно круглое, сверкает на солнце, как серебристая монета. Берег озера окаймлен высоким тростником. Тростник теперь не отливает зеленью, как летом. Время от времени пробегает свежий ветерок по верхушкам тростника, и тогда я отчетливо слышу тихий шелест жухлых листьев.
Не шелохнувшись, простоял я некоторое время, все вглядываясь в зеркальную гладь. Навстречу мне светит солнце и слепит глаза, ничего не видно. Потом я замечаю на середине озера небольшие темные пятнышки. Это – утки.
«Ага, вы тут!» – думаю я, и сердце бьется чаще.
Чем дольше смотрю, тем больше вижу уток. Но все они сгрудились в стайку и никуда не плывут, лишь медленно колышутся на волнах посреди озера. Видно, насытились и теперь нежатся под лучами осеннего солнца.
Тихо пробираюсь к самой воде. Оборачиваюсь и слежу за Тобиком: он тоже неслышно ползет, стелясь по земле. Стоит мне скомандовать: «Вперед!» – собака мигом бросилась бы стрелой, но этого я не позволяю. А Тобик хорошо знает мои повадки: мы с ним ходим на охоту уже пятый год. Ему часто перепадали куски хрустящего сахара за работу на совесть.
Я долго ждал приближения уток на ружейный выстрел. Но они и с места не трогаются. Тогда я дал волю Тобику. Он быстро помчался по берегу. Завидя уток, собака остановилась, начала повизгивать, а утки все сидят и сидят.
Тобик вскоре обежал вокруг озера, встал на задние лапы, потрогал мордочкой мою руку, затем нетерпеливо заюлил. Как быть?
Время уходит. А с какой стороны ни подойди, до уток все далеко.
Нахожу последнюю уловку: «Надо сделать выстрел по уткам, – думаю. – Тогда они поднимутся с воды. А так как других водоемов поблизости нет, то они непременно будут кружиться здесь же над озером. Тогда-то я буду бить их влет, а раненых и убитых достанет Тобик».
Я вскинул ружье и выстрелил. Собака уже совсем хотела было броситься в воду, но я ее остановил: «Нельзя!» Она послушно попятилась назад.
Утки, конечно, взвились в воздух и только начали было делать разворот, как вдруг все разом камнем бултыхнулись в озеро и скрылись под водой – фонтаном взлетели брызги. Не понимая, что случилось, я глянул вверх. И тут увидел, как в воздухе молнией мечется серая птица.
Эге, она отбила от табунка одну утку и сейчас гоняется за жертвой. Утка же отчаянно крякает и бросается из стороны в сторону. Но враг атакует ее снизу, не подпускает к воде.
Я узнал ястреба-тетеревятника. Это – самая хищная лесная птица. Вот они летят прямо на меня. Не задумываясь, вскинул ружье и наудалую выстрелил. Хищник промелькнул в лучах солнца, а утка, как бы подбитая, упала в озеро и исчезла под водой недалеко от меня.
Все это произошло так быстро, что я не успел толком ничего сообразить.
Пока я перезаряжал ружье, над водой сначала появилась голова, а потом и спина утки. Я приподнял было ружье, но меня словно кто-то остановил громким окриком: «Не бей!» А утка преспокойно плывет прямо ко мне, к берегу, хорошо вижу две блестящие черные точечки – глазки. Чую, мой Тобик тоже готов броситься в воду. Я попридержал его рукой.
Теперь утка больше не приближается ко мне, но она держится на одном месте и смотрит в мою сторону. Она словно благодарит меня за спасение.
Ясно, никто не запрещал мне стрелять по утке, но я не мог поднять ружье на нее. Ведь только что спас я утку от верной смерти и зачем теперь стану ее убивать?
Где же остальные утки?.. A-а, вот и они приближаются ко мне: плывут, плывут… Но у меня теперь не поднимается рука на них. И не надо!
В этот день я возвращался без добычи, но на душе было так радостно и легко, будто на озере Шап охота была удивительно счастливая!
У ДОМА ЛЕСНИКА
Перевод В. Борисова
Земля давно промерзла, пора бы выпасть снегу. А день стоял пасмурный, серый. Трудно сказать, что последует после такой погоды: то ли дождь, то ли снег. Но ни того, ни другого не выпадало.
Миновав осиновый лес, давно скинувший блеклую листву, я вышел через сосняк на широкую просеку. Если пройти по этой просеке направо, то до дому мне надо шагать километров десять, а если повернуть налево, то можно попасть на тропку, ведущую к дому лесника.
В этих местах бывал я редко, но близ этого дама проходить приходилось. А кто в нем живет, не знаю.
Я остановился в раздумье, прислонив ружье к стволу низкой сосны, сам опустился на пень. Моя собака, свернувшись калачиком, улеглась у моих ног и ткнулась мордой в пушистый хвост. Так ей уютней и теплей. Мы оба изрядно устали, но разве охотники на это жалуются?
Осенний день уходил быстро. Казалось, совсем недавно был полдень, а уже смеркается. Сидя на пне, я не мог надышаться крепким ароматом бора.
Между тем в воздухе заметно холодало.
Глубокая тишина господствовала в лесу. Птицы, хозяйничавшие днем, угомонились, а звери, охотящиеся по ночам, еще не решались покинуть свои теплые лежки, ждали мрака.
Неожиданно нечто белое и легкое, как гусиный пух, промелькнуло в воздухе и, словно бабочка, беззвучно опустилось у моих ног. Я вгляделся пристальней: снег. Первая снежинка! Немного погодя упала другая, третья…
Откуда-то издалека донесся лай собаки. Я очнулся и встал. Моя собака побежала было вправо, но, увидев, что я направился влево, нехотя последовала за мной.
Пока я шел к дому лесника, почти совсем стемнело. Вдруг большая черная собака выскочила мне навстречу. Она так громко залаяла, что мой Тобик, испугавшись, отпрянул назад. Из темноты выступила фигура хозяина дома.
– Бобик! Бобик! Назад! – окликнул он свою собаку.
Узнав, что я ищу место для ночлега, лесник сказал:
– Добро пожаловать! Рады вашему приходу! – И, может быть, потому, что я заявился поздно, добавил: – Заблудились, наверно? О-о, ведь у нас лес большой.
– Нет, не заблудился, – ответил я. – В ваших краях приходилось бывать и раньше…
Оказалось, и сам лесник только что вернулся из обхода. Его жена тоже была в лесу и набрала целое ведро сочной клюквы, крупной, как орехи…
После холода и усталости горячий чай приятно расслабляет тело. Хозяин, лесник Самсон, от всего сердца потчует меня, наливая чашку за чашкой. Вместо заварки он кладет прямо в чашку по ложке клюквы. Волосы Самсона поседели, а густая борода раскинулась на обе стороны. Должно быть, ему по меньшей мере – за шестьдесят. Его старуха показалась мне еще старше, но во всех ее движениях чувствовалась большая живость.
Сидя за чайным столом, я быстро познакомился с Самсоном и его женой. Оказалось, что они здесь живут шестнадцатый год. Их теперешнее жилье не на большаке, и поэтому редко кто к ним заглядывает.
– Неужели вы так вдвоем коротаете век? – спросил я у супругов.
Они оба чуть ли не враз заговорили:
– Трех сыновей, двух дочерей вырастили, – сказала старуха.
– Вырастили, а они, как дятлы, из родного гнезда улетели, – вздохнул старик.
– Два-то сына наших лесными инженерами стали, – объяснила старуха, – один в здешнем лесхозе работает, а другой – в Карелии. А третий сын не послушался нашего совета, в деревне малышей учит.
– Что ж, это труд тоже большой и почетный, – заметил я.
– Дочкам учительствовать сподручно, а для мужчины лесное дело больше подходит, – сказал убежденно Самсон.
Старик не говорил, а будто пел, делая особый нажим на словах «лес» и «лесное». Видно было, что весь он пропитан лесным духом, и если бы его перевели отсюда в город, он бы, наверно, непременно сбежал обратно.
На дворе залаял его Бобик.
– Сходи-ка, посади собаку на цепь, – приказал Самсон жене и, взглянув на меня, пояснил: – Здесь неподалеку лоси бродят…
– Много ли водится? – спросил я.
– Да есть. Ноне их стало у нас шестнадцать. Если вы не устали, могу рассказать интересный случай.
– Расскажите, – попросил я. – Люблю слушать были.
В избу вошла старуха и сказала, что на дворе идет снег.
– Случилось это, – начал старик, – лет десять тому назад. Однажды февральской ночью, когда в лесу бушевала вьюга, принялась моя Жучка сильно лаять. Ну, лает и лает. Я проснулся, лежу – все слушаю, слушаю… Наконец, не вытерпел, схватил ружье, выбежал на крыльцо и дал два выстрела вверх. Но собака моя до утра лаяла.
Утром я надел лыжи и пошел разведать вокруг усадьбы. Вижу чьи-то следы. Лоси! Шли двое! А там что такое? Э, за ними же рыскали волки! Четверо! Вот отчего лоси всю ночь кружились вокруг сторожки! Так, значит, мы с Жучкой спасли их! Рогачи-то они рогачи, но не без ума, почуяли беду смертную и приблизились к человеческому жилью. С той поры так и повелось: чуть опасность – так. лоси держатся около нас. Благородное животное всегда возле человека спасается. Добрый человек зверю не враг!..
Между тем самовар отшипел и угас, старуха убрала со стола и приготовила мне постель.
– Отдыхайте, мил человек, – сказала она, – а завтра по первому снежку, по свежим следам поохотитесь.
Скинув с себя верхнюю одежду, я лег на мохнатую медвежью шкуру, разостланную на широкой лавке, и после горячего чая со сладкой осенней клюквой крепко уснул в гостеприимной лесной сторожке…
За ночь лес неузнаваемо, почти сказочно преобразился. Оцепеневшие осины и березы, вчера еще такие угрюмые и голые, сегодня выглядели торжественно-седыми, как их старый лесник Самсон. Приземистые пни возле дороги надели на себя белые пушистые береты.
Следуя совету лесника, я пошел домой не по просеке, а по извилистой, едва заметной тропинке.
Моя собака, радуясь обновленному пейзажу, бойко бегала меж кустов, изредка утоляя жажду снегом.
Вот – она завертелась на полянке, стала кидаться то вправо, то влево, потом вдруг попятилась. Распутав, наконец, заячьи следы, она с азартным тявканьем понеслась в глубь леса. Ее лай все удаляется и удаляется. Ясно – она гонит косого. Теперь мне надо было остановиться и ждать: ведь заяц непременно вернется на то место, откуда поднялся.
И я замер под елкой, не дыша и не шевелясь. Вдруг с резким шумом вырвался на меня из чащи громадный зверь дымчатого цвета. Застыв, как вкопанный, он уставился на меня изумительно блестящим взглядом. На его лбу торчали большие ветвистые рога, напоминавшие хитросплетенные сучья дуба. О, эти рога были великолепны, но еще великолепней – сам зверь! Это был один из питомцев лесника Самсона – лось!
Рука не поднимается на такого красавца! Пусть он гуляет и плодится на свободе!
Секунда, другая – и красавец-лось, откинув к спине огромные рога, мигом пересек тропинку и скрылся из виду. Он помчался в ту сторону, где находилась усадьба Самсона.
Я тоже тронулся с места и на ходу подал голос собаке. Вскоре Тобик явился на зов и начал прыгать и хватать меня за края пиджака, словно жалуясь на то, что я не дождался его вместе с зайцем.
А я шел и вспоминал слова старика Самсона: «Благородное животное всегда возле человека спасается. Добрый человек зверю не враг».
Да!
НА ЗОРЬКЕ
Перевод З. Макаровой
Поздней осенью тетерева так же, как и некоторые кочующие птицы, собираются в большие стаи, но зимовать остаются в родных местах. Тогда их по утрам и вечерам во время кормежки можно видеть в ольшанике и на голых, безлистых березах. Но на ружейный выстрел подойти к ним нелегко. С верхушки самого высокого дерева наблюдает вожак-черныш: вытянув длинную шею, он зорко поглядывает по сторонам и в случае опасности предупреждает стаю своим «кыт-кыт-кыт», что на птичьем языке, по-видимому, означает: «Внимание, внимание! Вижу охотника!»
Вероятно, черныш одновременно сообщает и о том, с какой стороны грозит беда. Поэтому тетерева, беззаботно клюющие ольховые, почки или березовые сережки, всегда взлетают в противоположную от охотника сторону. Последним снимается черныш.
Охотиться на тетеревов я обычно хожу с чучелом. Возле места их постоянной кормежки сооружаю из сухих веток неприметный шалашик и располагаюсь в нем. А длинный шест с чучелом тетерева втыкаю рядом с деревом. Если смотреть издали, кажется, что мой тетерев сидит не на шесте, а на дереве.
На зорьке раздается похлопыванье крыльев. Это тетерева летят завтракать. Вот они заметили своего одинокого сородича и безбоязненно садятся на ближайшие березы и ольхи. Теперь стреляй, да не промахнись…
Однажды в ожидании рассвета я сидел в шалаше. Ночь выдалась свежая, подбадривающая. Земля и деревья вокруг закуржевели от инея. Хоть и тепло был я одет, но все же мелко постукивал зубами от холода.
Звезды гасли одна за другой. А на востоке, где-то далеко-далеко, медленно занималась заря. Первым о начале дня своим звонким постукиванием по стволу сухого дерева возвестил дятел.
Я радовался наступлению утра и, устроившись поудобнее, с интересом наблюдал за пробуждением леса. И хотя я видел эту картину не впервые, но снова чувствовал в груди учащенное биение сердца.
Неожиданно совсем рядом прозвучал выстрел. За ним – другой, третий. Я посмотрел на чучело тетерева. Мой «петух» свалился набок, но держался на месте. «Тоже мне охотники, – возмутился я, – куда стреляют».
Я хотел было выйти из шалаша, но что-то остановило меня. Послышались голоса:
– Вот так чудеса! Не падает!..
– Наверное, зацепился!
Около самого шалашика прошли два охотника. Они направились к березе, у которой стояло чучело. Это были молодые ребята. Я выбрался из укрытия. Увидев меня, они испугались и, видимо, не прочь были задать стрекача.
– Не бойтесь, – успокоил я их. – Охотник охотнику всегда рад.
Смущенные ребята виновато поглядывали то на меня, то друг на друга, переминаясь с ноги на ногу и не находя, что ответить. Мы познакомились. Оказалось, зовут их Гера и Дима. Мои новые знакомые вместе учатся, а с ружьями вышли впервые.
– Мы выстрелили в нее, а она не падает. Что это за птица? – признался один из неудачных охотников.
– Не знаю, какие у вас отметки в школе, но за первый урок в лесу я поставил бы вам по двойке, – ответил я. – Вы выстрелили по два раза?
– По два, – в один голос признались ребята.
– Существует неписаный охотничий закон: стрелять надо только тогда, когда видишь хорошо цель. Иначе, не разобравшись, можно пальнуть и по своему товарищу, приняв его за медведя…
Ребята сконфуженно молчали…
Теперь на охоте я нередко встречаюсь с Герой и Димой, и всегда в их ягдташах виднеется или тетерев, или какая-либо другая дичь.
ПОЕДИНОК
Перевод М. Мухачева
Снег выпал ночью. Белым покрывалом лег на землю, на крыши, пышной прошмой[5] украсил ветви деревьев.
Каждый охотник с нетерпением ждет этого желанного первотропья. Ведь оно оставляет множество воспоминаний. Хорошо в такое время бродить по лесу: ходи и читай на снегу замысловатые следы, вникай в них.
Охотник, легший спать темным осенним вечером и вставший светлым зимним утром, не находит себе места. И если ему не удалось выбраться из дому по какой-либо другой причине, сокрушается: «Эх, а день-то какой хороший выдался!»
Я встал еще до рассвета, собрался и направился в заветные угодья. Собака у (меня лайка, по кличке Баркас – старая, глуховатая, не такая резвая, как в молодости, быстро устает. Уже несколько лет подряд я провожаю с ней чернотроп и встречаю первый снег. Именно в эту пору лес, как добрый друг, раскрывает мне свои тайны.
А день, к моей радости, выпал тихий, мягкий. Свежий снег, словно хлопок, пружинил, скрадывая шаги… Поэтому и к зверю по следу можно подойти бесшумно.
По тропе, еще летом проложенной грибниками, я взобрался на гору Чак-Чора. Старики утверждают, что когда-то она была левым берегом Волги. Со временем вода размыла правый берег и отошла, оставив низину. На ней постепенно разросся лес, а кое-где, как осколки великой реки, заголубели глубокие старицы и озера.
Верится в эти предания старожилов. И сейчас от Чак-Чоры до Волги всего шесть километров, а она так и тянется к Звенигову[6] вдоль старого русла реки. От самой кромки горы начинается сосняк.
Опасаясь, что Баркас может устать, я не отпускаю его от себя. Он часто оборачивается, обиженно поглядывает на меня. Я понимаю его. Баркас ждет, когда я крикну: «Вперед!» Но куда мне спешить?! Удастся подстрелить что-либо или нет – меня не очень-то интересует.
Как только рассвело, в утреннем воздухе грянул выстрел. В тот же миг послышался отдаленный заливистый лай. Через некоторое время, словно предупреждая: «Эй, остерегайтесь, лесные жители, охотники появились!» – выстрел повторился.
Перед нами открылась уходящая вдаль широкая просека. Слева стоял сосновый бор, по правую, на месте вырубки, – мелкое разнолесье. Собака, трусившая чуть впереди, начала беспокойно кидаться из стороны в сторону, тыкать носом в снег, что-то обнюхивать. Когда я подошел поближе, увидел, что здесь ночью петлял косой. Баркас, весело поглядывая на меня, завилял хвостом.
– Ну, что же, вперед! – приказал я ему, а сам, приготовив ружье, сошел со следа.
Сначала Баркас подался влево, но вскоре перебежал просеку, скрылся я мелколесье и, взвизгнув от нетерпения, «запел» на разные нотки. Лай удалялся и слышался все слабее и слабее.
По визгу и лаю я понял, что заяц лежал где-то рядом, недалеко от просеки, и Баркас, наткнувшись на косого, поднял с лежки и теперь гнал его. Наконец не слышно стало и лая – косой уводил собаку. Чтобы переждать гон, я нашел пенек, рукавом смахнул с него снег и присел.
Долго ждать не пришлось, снова послышался лай. «Ага, молодец, теперь на меня гонит», – похвалил– я своего Баркаса. Зорко поглядываю на обе стороны просеки. И вдруг на просеку выкатился белый комок. Голос Баркаса все еще слышался в отдалении. Заяц присел, поводя ушами, как бы раздумывая: «Куда же теперь драпануть от собаки?» и пошел прямо на меня. Я взвел курки, взял зайца на мушку, еще две-три секунды и… Но в это время откуда-то вынырнула светлосерая птица. Сверкнув крыльями, она камнем пикировала на косого. Он мгновенно перевернулся на спину, неистово заверещал и задрыгал ногами, стараясь отбиться. Но птица, вновь и вновь взлетая, пыталась вцепиться в зайца.
«Кто же победит в этом поединке?..»
Я стоял, словно завороженный. И до сих пор не могу понять, как выстрелил.
Дым еще не успел рассеяться, а я побежал к месту их схватки. Смотрю: на снегу, распластав крылья, лежит неясыть, а косого и след простыл. Ее большие выпуклые глаза отливали мутным желтым блеском, как перламутровые пуговицы. Голова неясыти напоминала кошачью, только была с крючковатым клювом. Неясыть с трудом повернула ее в мою сторону, укоризненно взглянула на меня и, раскрыв клюв, издала невнятный звук, как бы спрашивая: «А что же плохого я тебе сделала, охотник?»
Баркас ничего не ведал о случившемся. Полаивая, он подбежал ко мне по заячьему следу. Увидев серую, незнакомую ему птицу, хотел броситься на нее, но, понюхав, отступил. Потом с опаской приблизился, еще раз обнюхал ее и отошел в сторону: мол, что же это такое? Я гонял косого, а ты, дружище, подбил какую-то дрянную птицу?
– Эх ты, мой славный песик! Тебе не понять этого, – произнес я, успокаивая Баркаса. – И неясыть– птица, мы из нее чучело сделаем и в комнате поставим.
Конечно, собака не поняла меня, но выразила хвостом свою признательность хозяину.
Взяв неясыть как ценный трофей, я подвесил ее за мохнатые ноги к кольцу ягдташа…
Продолжая охоту, я целый день бродил по лесу, увидел и услышал много интересного. Но ничто так сильно не запечатлелось в памяти, как поединок неясыти с зайцем, поединок не на жизнь, а на смерть в первый зимний день в заснеженном светлом лесу.
ТРЕШНИЦА
Перевод А. Докукина
– Какой из тебя охотник?! Мучаешь, чай, понапрасну собаку да и все. Вот мой сосед Никифор действительно всем охотникам охотник! Не было случая, чтобы он возвратился без добычи. Пояс всегда увешан дичью…
Так частенько подтрунивал надо мной один из сослуживцев – Опанас.
Кто такой этот Никифор – я не знал. Но мне довелось познакомиться с этим «удачливым» охотником позднее.
В одну осень я охотился в лесу у реки Малый Кундыш. Здесь много седеющих ельников, они сменяются березняками, напоминающими стайки марийских девушек. А на песчаных косогорах молодцевато красуются, как деревенские парни, стройные и могучие сосны. Одним словом, леса – что надо.
В каждый выходной бывал я в этих лесах, но ни одного охотника до этого не встречал. Однако всегда чувствовал, как поблизости кто-то меня все время опекает. Вдобавок, неизвестный охотник два раза подряд взял из-под моей собаки зайцев. На этот, последний раз, я попытался с ним встретиться, нарочно. разыскивал, да куда там! Темный лес вора не выдаст. Потом, рассердившись, взял за поводок свою Ракету и – подальше от этого места.
Углубившись в старый ельник, отцепил Ракету. Вскоре нашла она белку. Собака с жаром облаивает ее. Обхожу высокую ель, но трудно обнаружить маленького зверька среди густых ветвей. Тогда я отошел в сторонку и встал под такую же соседнюю елку.
Теперь Ракета стала лаять спокойнее, поглядывая то на меня, то на макушку дерева. Она будто хочет сказать: «Белка не ушла, она здесь».
Мои размышления прервал треск сучьев. Я оглянулся: стоит человек с одностволкой в руке, на голове у него порядком выцветшая шляпа, одет в зеленоватую фуфайку и стеганые брюки.
Оглянувшись по сторонам, он пружинисто направляется к елке, которую облаивает моя собака и берет ружье наизготовку. Заметив постороннего, Ракета с лаем подбегает ко мне.
Наши взгляды встретились. Он поспешно закинул ружье за спину. У меня блеснула догадка: «Не Никифор ли это, сосед Опанаса!»
Я не ошибся: Никифор подходит ко мне и первым называет себя. Как-то неловко улыбаясь, рассказывает:
– Вот подстрелил четырех рябчиков. Собака у меня в кармане, – порывшись за заплаткой на фуфайке, он достает самодельный пищик из обрезка жестянки. – Держать собаку в городе не так-то просто да, пожалуй, и не прокормишь. Иногда, правда, беру с собой собаку знакомого, а своей не держу.
– Видать, зайцев чужих стреляешь?.. – перебиваю его рассказ.
– Как тебе сказать? Бывает, выскочит беляк под самые ноги, тогда как не палить? – оправдывается он.
Больше говорить с Никифором было не о чем, я окликнул Ракету и зашагал прочь, даже не распрощавшись с новым знакомым.
Удаляясь, слышу, как Никифор стучит палкой о старую ель, стараясь спугнуть белку, которую нашла моя собака. Спустя некоторое время до меня донесся выстрел. «Вот какой он охотник Никифор – сосед Опанаса!» – подумал я…
Во второй раз мы встретились с Никифором уже зимой, в последний день сезона. Я пришел в лес посмотреть следы, прикинуть для себя оставшиеся на следующий год запасы промысловой дичи. Говоря откровенно, я нисколько не обрадовался встрече с Никифором. Он шел впереди меня, вдруг остановился и стал что-то рассматривать.
– Гляди, трешница в кармане, – показывает Никифор на беличий след. (Тогда за беличью шкурку платили по три рубля 15 копеек.)
Никифор расплывается в улыбке, словно он нашел самородок золота, и бодро шагает по следам зверька. Я поспешаю за ним.
Проходим через сосняк, но след ведет еще дальше– белка на деревья даже не залезала. Она бежала размашистыми скачками. Впереди – старая вырубка. То тут, то там виднеются груды хвороста. След привел нас к одной из таких куч.
– Вот где она запряталась, – поясняет мне Никифор, указывая на входной под груду сухих сучьев след. – Сейчас мы ее впихнем в ягдташ…
– Не торопись, – говорю я, осматривая местность.
Поблизости стоит тоненькая елочка; вершина ее надломлена, сама наклонилась, похоже, при рубке леса была сильно повреждена. Мне жалко это молодое деревцо: ведь елочка хотела вырасти здоровой, а ее поранили…
– Ты наблюдай, а я пошевелю хворост, – говорит Никифор.
Я отошел за раненую елку и присел на пень, а Никифор, взобравшись на хворост, начал прыгать на нем. Но белка не вылезает. Он берет палку, тычет ею под хворост с разных сторон и опять без толку. А я думаю: «Эх ты, Никифор! Привязать к хвосту собаки копейку – ты бы, наверно, гонялся за нею весь день…»
– Что за чудо, куда делась, а? – мрачнеет вспотевшее лицо охотника. – А знаешь, надо хворост поджечь, – решил наконец Никифор.
– Зачем? – говорю. – Лучше сучья раскидай.
– Можно и так, – согласился он и сразу принялся за дело.
Только откинул Никифор в сторону два-три сучка, как из-под его ног выскочила белка и мигом взобралась на пораненную елку. Охотник этого не заметил и продолжал сучок за сучком раскидывать хворост.
«Пусть помучается!» – думаю я с усмешкой.
– Все равно найду, трешницу зря не оставлю!.. – вслух рассуждает он.
Я любуюсь белкой, а она с вершины елки хитровато поглядывает на Никифора. Наконец он окончил свое дело и застыл в изумлении.
– Вот те на! – чешет он затылок.
– Посиди, отдохни, – говорю я ему. – Покури – успокоишься… – Не глядя на Никифора, протягиваю ему сигарету.
– Так можно трешницу потерять?! Тьфу! – негодует он.
Разговоры о трешнице мне порядком надоели.
– Вот ведь она сидит, – пальцем указываю на вершину елки.
Увидев белку прямо перед собой, Никифор изумился, потом вскинул ружье.
– Постой, – отвожу нацеленное ружье, а сам вынимаю из кармана деньги. – Возьми три рубля.
– На что мне твои деньги? – вспылил Никифор.
– Бери! Бери за то, что ты показал живую белку, – настаиваю я. – А белка пусть живет. К осени здесь много будет их. Тогда поохотимся – и ты, и я. Сейчас не делить же нам белку пополам… Охотничий сезон сегодня кончился.
Никифор потупил голову, а с макушки раненой елочки бусинками острых глазок мирно посматривала на нас живая белка. Он больше не поднимал на нее взгляда. Бросив в снег окурок, выпрямился.
– Пошли! – позвал он меня и встал на лыжи.
На дорогу мы выходили напрямик через вырубленную делянку. Никифор словно воды в рот набрал. Молча иду за ним и я.
На опушке делянки, как нарочно, появился заяц, выскочивший из-за колодины. Неожиданно для себя я резко свистнул, в тот же миг беляк остановился, сел на задние лапки невдалеке от дороги и уставился на нас.
– Хлоп-хлоп-хлоп! – услышал я хлопки в ладоши. Это Никифор спугнул зайчишку.
Заяц немного отбежал и вновь присел на лапки.
– Зачем не стрелял? – удивился я.
– Зачем не стреляю, говоришь? – переспросил он меня. – Все равно бы не попал, рука не поднимается.
– Отчего?
– Пусть гуляет… Осенью вдоволь поохотимся, – добавил Никифор.
ПОГОНЯ
Перевод В. Борисова
У дороги, что пролегла через лес от станции «43-й километр» в сторону села Сотнур, возвышается одинокая лесная сторожка. В ней живет лесник – дед Анисим.
Путники особенно зимой частенько останавливаются у него на отдых. А осенью и зимой к нему часто заглядывают и охотники. Они живут у лесника по два-три дня, а то и больше. Но хозяин не со всеми одинаково приветлив: тех, кто нарушает охотничьи правила, браконьеров, он строго отваживает от богатых дичью лесных мест у серебристой реки Плеть.
Я тоже бываю в гостях у деда Анисима – охочусь на волков, случается, и на медведя хожу, и на пернатых хищников. Поэтому-то, наверно, дед Анисим и прислал мне письмецо: «…Обязательно выкрой время и приезжай. В обход пожаловала рысь…»
Мне хорошо известно: дед Анисим наперечет знает наличие дичи в своем обходе. Еще по первому снегу он подсчитывает ее, затем тщательно заносит в свою записную книжечку – кто кого и когда подстрелил, сколько еще осталось и какой должен быть приплод на будущий год.
Получив письмо, я недолго заставил Анисима ожидать меня: собрал нужные охотничьи доспехи и выехал поездом. Только к закату солнца я добрался на место.
Старик Анисим обрадовался моему появлению: встретил тепло, радушно. Жена его тоже засуетилась. Принесла и поставила на стол шипящий медный самовар. А как приятно в лесной сторожке сидеть у горячего самовара да мирно беседовать!
– Мало остается дичи в лесу, – стал жаловаться хозяин. – Лес вырубают так, будто хлеб убирают комбайном. Даже подлесок не оставляют: сжигают на месте. Буквально негде будет укрыться не только крупным, но и мелким зверькам! А корм для них?
– Так-то оно так, – перебиваю его, – ведь на вырубленном месте сажают новый, культурный лес.
– Э-э, нет уж, – прервал меня старик. – Чтобы вырастить такой лес, какой вырубается за один день, нужно потратить много сил, к тому же, пока он вырастет, пройдет не один десяток лет… При рубке леса дичь уходит в отдаленные места, а какая остается – истребляют непутевые охотники, – закончил дед Анисим, замолчал, глубоко вздохнув. Судьба мирных обитателей леса всерьез беспокоила старика.
В сторожке воцарилась тишина. Не сводя глаз, я смотрю на доброго человека. С момента последней нашей встречи дед Анисим заметно изменился: на лице его появились новые морщинки, а лысина при свете керосиновой лампы мне вдруг напомнила гладь лесного озера в чистом мелколесье, когда на озеро смотришь издалека. Борода его еще больше поседела, а усы, как мне тоже показалось, стали намного длиннее…
