Текст книги "Лесная свадьба"
Автор книги: Александр Мичурин-Азмекей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– Знаешь ли, во время дождя утки полощутся, блаженствуют на воде, – заметил Никита.
– Да, блаженствуют, а мы пришли охотиться или отсиживаться под стогом? – пробурчал я.
Не хочется покидать теплое, уютное место. Но ничего не попишешь, выходить надо. И собаки поднялись с неохотой. Они медленно потягивались и зевали. Так и не позавтракав, мы двинулись к ближней старице, которая, изогнувшись подковой, концами уперлась к Кокшаге.
Мы разделились, и каждый из нас со своей собакой пошел вдоль берега, выслеживая уток. Но их не было видно. И только когда мы встретились в конце старицы, Никитина Каштанка согнала с берега одну утку. Но мы не успели даже выстрелить: ее поймали собаки. Утка оказалась подранком.
Дождь не прекращался: он то усиливался, то стихал. С фуражек за шиворот капала вода. Она стекала по спине, и от этого неприятно знобило.
Мы попусту облазили и другое озеро. Нательное белье у нас промокло, и мы решили перебраться через Кокшагу. На том берегу – колхозная пасека, и дорога домой оттуда намного короче. Но как же и на чем переправиться?!
Хорошо, что на извилистом берегу оказался брошенный кем-то старый ботничок. Он едва мог выдержать двоих. Осторожно отталкиваясь длинными шестами, мы перекочевали на другую сторону на этом утлом суденышке, а собаки пустились вплавь…
Не охотник, а кто-нибудь другой, наверное, за любые деньги не согласился бы переносить такие трудности, какие испытали мы в этот день. Промокшие до нитки от головы до пят и уставшие, постучались мы в домик пасечника. Он сочувственно. встретил нас.
– В такую погоду я и собаку не выпущу, а вы с ружьями бродите. Ай-яй-яй! – покачал он головой и, поставив котелок на треножник, развел огонь.
Пока мы скидывали мокрую одежду, наш старый знакомый, дед Николай, накрыл стол. Мы тоже развязали свой рюкзаки.
– На здешних старицах еще неделю тому назад начали палить по уткам, – гневался хозяин, разливая горячий чай. – Я не понимаю, для чего бить утку;, которая еще не поднялась на крыло?! Ведь с нее ни.; мяса, ни пуха не возьмешь…
– Правильно, дедушка! – поддерживали мы его:
– Я тоже в молодости любил охотиться, но не до срока, – продолжал он. – И пчела раньше времени на цветок не садится. Она летит только тогда, когда нектар в цветке наберется…
За разговорами потерялся счет минутам. Я взглянул в раскрытое окно: дождь перестал, в рваных облаках засияли синеватые щели. Они расширялись, оттесняя тучи к горизонту.
Выглянуло солнце. Всеми цветами радуги на листочках деревьев и траве заплясали, словно живые, оставшиеся бусинки дождя.
Пора было покидать домик гостеприимного хозяина. Мы тепло попрощались с ним.
– Будете в наших краях, заходите!. – склонил он в поклоне свою седую голову.
Мы помахали ему картузами.
– День пропал, – стараясь завязать разговор, сказал я. – Так намыкались, а пользы никакой.
– А я иначе думаю, – возразил мой приятель, шагая впереди. – Помнишь, как ты в первый раз соблазнил меня на охоту?..
Никита, по-видимому, вспомнил давно прошедшее. И я вспомнил… «Живот у меня начал отрастать», – жаловался мне Никита. (Он – бухгалтер, человек, постоянно сидящий за столом.) Я посоветовал тогда ему купить ружье и бродить по лесу. А в одно из воскресений дал ему напрокат свою старую пистонку, и мы отправились вместе.
Как говорится, первый блин всегда получается комом. Так и (мы тогда поохотились неудачно. Уставшего, еле живого, я буквально с трудом дотащил Никиту до дому и поклялся больше ни разу не брать с собой.
Когда дня через два или три мы встретились с ним, он первым заикнулся. об охоте:
– А знаешь, я ведь в тот день на целый килограмм похудел.
Пришлось и в следующее воскресенье составить ему компанию. Только на этот раз я не посмел вести его далеко. Насвистывая в манок, я прямо перед носом у Никиты посадил на ель рябчика. Мой компаньон выстрелил и, подхватив птицу, как ребенок, запрыгал от радости.
И я ничуть не удивился тому, что через пару дней Никита повел меня в магазин с просьбой помочь ему выбрать ружье. Появилась у него и собака.
С тех пор много лет мы охотимся вместе, как родные братья. Теперь Никита стойко переносит все охотничьи невзгоды, его не удерживают ни холод и ни зной, не страшит самая дальняя дорога.
СИРОТЫ
Перевод Л. Ятманова
Километрах в двенадцати от нашей деревни есть место, которое давно заприметили охотники. Здесь, у озера, густо разросся ивняк. А позади него сплошной стеной стоят старые, крепкие сосны. Стоят спокойно, величественно, словно охрана какая.
Вот в этом укрытом от ветров убежище дикие утки обычно выводят свое потомство. Ну а когда полыхнет студеным дыханием осени, собираются крылатые семьи в дальнюю дорогу. Тогда-то не зевай, охотник! В такое время есть чем поживиться.
Каждый год и я спешил к Тумъеру (так называется это озеро). Одна такая вылазка особенно запомнилась.
Решил я отправиться на озеро с ночевой, чтобы всласть поохотиться. Добрался до захода солнца, заглянул в свой старый шалаш. Там все в порядке, о ночевке можно не беспокоиться.
Пока солнце не зашло, притаился я на бережку, стал ждать, не покажутся ли утки. Вечером, как известно, они начинают летать в поисках пищи.
Прошло немного времени, прилетела на озеро стая чирков. Хлопотливо рассыпались кто куда, ныряют под ряску, которой здесь видимо-невидимо. Вскоре послышались новые звуки – свист утиных крыльев и характерный «говор» крякушек. На воду они, однако, садиться не стали. Сделали круг над озером и исчезли вдали. Видимо, как я ни таился, они меня заприметили.
Едва я снова укрылся в высокой траве, как вдруг заметил, что из-за кустов выплыли другие крякушки. Шестеро!
Вскинул ружье, да, видно, сделал это неосторожно. Утки с громким кряканьем шарахнулись в разные стороны.
Я, конечно, мог достать выстрелам беспокойно плавающих крякуш. Но внезапная догадка удержала меня от этого. Я понял, что это подросшие утята, пока не умеющие взлетать. Видимо, они рано остались без матери… Может быть, защищая своих детей, она стала жертвой, ястреба…
Я опустил ружье и ушел ночевать в свой шалаш, не тронув утят.
Утром проснулся, когда солнце уже было высоко. Тихонько подошел к озеру. Утята-сироты, спрятав головы под крыльями, крепко спали, пригретые солнышком. Спали на открытом месте, не таясь, не опасаясь никого.
Я долго глядел на безмятежно спящих птиц. Пройдет время, вместе с другими утками улетят они в дальние края, а весной, возможно, возвратятся вновь сюда. Тогда, наверное, я не откажусь от охотничьего трофея. А пока… А пока я стал обходить это озеро стороной, словно боясь, что встречу там и других осиротевших птиц.
ДОБРОТА
Перевод З. Макаровой
Хотя уже начало осени, но солнце палит, как во время цветения ржи. Над головой не видно даже облачка с овчинку: небо чистое, лазурное.
Иной год в эту пору перепадают теплые дожди, в лесу густо выслаиваются грибы, непрестанно раздаются голоса: «Ау-у! А-у!»
Но нынче грибы не уродились. Поэтому кругом стоит тишина. Не слышно веселого щебета птиц. Й все же мы с приятелем, взяв ружья, пошли в лес побродить, освежиться.
В лиственном лесу чувствуется приятная прохлада и свежесть. Вдыхаешь воздух, как целительный бальзам. Мы подняли два-три семейства рябчиков. Они, взлетев, садились на деревья и терялись в ветвях. Мой друг пробовал свистеть в манок, но напрасно: молодь еще не отделилась от матерей и на манок не шла.
Побродив по чернолесью, мы вступили в сосновый бор, где намного жарче и душнее. В горле пересохло, во рту стало вязко, горьковато. Нелегко пришлось здесь моему другу. Одет он был в темно-серый комбинезон, поверх его подпоясался широким патронташем. Топорик, сунутый в чехол, в такт шага бил по бедру. На левом плече – ягдташ, на правом – двуствольная централка. На глазах поблескивали черные роговые очки.
В таком облачении он походил на заправского охотника, от одного вида которого, казалось, струсит даже сам медведь – властелин наших лесов.
– Тебе, Логиныч, наверное, через очки и рябчик с глухаря кажется? – пошутил я.
Друг не удостоил меня ответом. Сняв шляпу, он смахнул со лба крупинки пота…
Мне припомнился такой случай, Логиныч метким выстрелом уложил косого. Я с ехидцей взглянул на друга, а он начал читать:
Крупная шишка
С елки упала —
Сильно зайчишку
Перепугала…
Этот стих потом я прочитал в его детской книжке.
– Как же, Логиныч, ты не пожалел зайца? – как будто в самом деле упрекнул я своего друга.
А он ответил:
– Если и сегодня я вернусь домой с пустыми руками, то в следующий раз жена меня на охоту не отпустит. А я без леса, что рыба без воды…
В этом лесу я бываю почти ежегодно и на ощупь найду каждую тропинку. Знаю, что в начале гари должно быть болото.
Но я попал впросак перед товарищем: от жары болото пересохло. На ветру колыхались лишь осока да камыш. Что же теперь делать?..
Бродя по зарослям камыша, мы напали на лосиную тропу. Лесные звери умные, не случайно ходили по одному следу: значит, где-то поблизости есть вода. И вправду, неподалеку мы увидели вытоптанную лосями яму с рыжей водой. Вода была очень теплой.
– Охотнику не к лицу опустошать готовый звериный источник, – заметил мой друг.
По этим словам я сразу же догадался о его намерениях. Вот он ловко скинул с плеч сумку и ружье, положил их на землю, вынул из чехла топорик. Потом срубил нетолстую, уродливую березку и стал обтесывать ее. Я с завистью смотрел на приятеля и думал: «Он, оказывается, умеет не только стихи писать, но и делать многое другое!» Топор в его руках поигрывал, из-под лезвия, как синички, во все стороны летели мелкие щепки березы.
Через четверть часа мы попеременно откопали глубокую и широкую яму. Не успели выкурить по папироске, как там скопилась прохладная вода.
Прохлада сразу же придала бодрости. Мы почувствовали себя легко, повеселели.
– Ты и о лесных зверях заботу проявляешь, – похвалил я приятеля.
– Я же сын потомственного охотника из села Керебеляк! – отозвался он. – И дед, и прадед до самой своей смерти по лесам бродили. И меня сызмальства за собой таскали… Дед меня по следу поднятого с лежки зайца посылал, а сам, притаившись, поджидал. Я с криком и шумом бежал, словно гончая.
Наш Керебелякский лес до сих пор богат дичью. Тамошние охотники не только постреливают, но и по-хозяйски заботятся о зверях и птицах. К этому они и меня приучили.
Нередко обитатели леса, как и нынче, оставались без воды и пищи. В такое время и дед, и отец мой всегда проявляли о них заботу, старались, чтобы они выжили, приумножались. Ведь в трудный год они покидают облюбованные места. Не случайно наши керебелякские марийцы говорят: «Без медведя и лес не лес!»
Последние фразы мой друг произнес с особенным подъемом.
– Как видишь, лоси не зря потрудились копытами, – продолжал приятель. – Без влаги и растения вянут…
Разговаривая, мы долго лежали у живительной воды. А перед уходом еще раз припали к ней.
В тот день мы так и не успели поохотиться на тетеревов. На болоте еще в трех местах мы откопали ямы. Пусть лесные обитатели благодарят нас, пьют воду на доброе здоровье! А поохотиться мы еще успеем, придем за тетеревами позднее.
– Ну как, Иван Логиныч, – подковырнул я приятеля при возвращении домой, – в какое время войдешь в квартиру с пустыми руками? Когда жена будет дома или выследишь, когда куда-нибудь уйдет?
– Накалил уже свое шило? – улыбнулся он мне. – А знаешь, мне кажется, что я сегодня читал очень увлекательную поэму. Наш марийский лес – это же интересная, никем не написанная книга! И только тот может прочитать ее, кто беззаветно любит природу: для иных она закрыта.
«Он не только мой задушевный приятель, – подумал я, – но и настоящий друг, добрый ценитель природы!»
СЛУЧАЙ НА ОЗЕРЕ
Перевод З. Макаровой
Мы со старшим братом приехали в отпуск к своим старикам-родителям. Невзирая на непогоду, бродим с ружьями у окрестных озер в надежде подстрелить уток, начавших перелет. Оба изрядно промокли, озябли.
– Что же мы лазим по открытым озерам? Утки в такую непогодь на них вряд ли приводнятся. Пойдем-ка лучше на лесное озеро Удышъер.
Я согласился.
Удышъер – длинное и обширное озеро, раскинувшееся в дубраве. Туда мы и направились прямиком по старому дубняку. Северный ветер со всей силой обрушивается на старые дубы, но они не поддаются, сопротивляются и шумят, шумят… Под ногами – мягкая перина из серых, потемневших листьев. В сухую погоду они шуршат, а сейчас наши ноги тихо утопают в них.
При переходе через болотистую низину нам в глаз. а сразу бросились свежие глубокие отпечатки копыт молодого лося и следы чьих-то сапог. Вероятно, кто-то, пользуясь непогодой, преследует благородного обитателя наших лесов.
– Лось – умное животное. Только поднимешь с лежки, а уже догнать и подстрелить его трудно, – говорит брат, уверенно шагая вперед.
Но вот между деревьями забелел просвет, и мы оказались на берегу Удышъера. Ветер, дующий вдоль озера, гонит свинцово-темную воду, собирая ее в волны, и они, сердясь, дробятся о берег.
В такое время на глубоких озерах уток не сыщешь, они укрываются под кустами прибрежного ивняка. Поэтому мы не смотрим на середину, а заглядываем под свисающие над волнами ветки. Прошли почти два километра по берегу, спугнули лишь три небольших табунка кряковых, да и то ни одной утки не взяли. Однако это нас не огорчило, потому что без собаки достать убитую дичь из воды невозможно: она все равно пропала бы зря.
Обогнув озеро, мы стали обшаривать противоположный берег, но особенно не старались, довольны были тем, что хоть увидели уток.
К вечеру ветер еще больше усилился. Под его напором деревья клонились так, что скрипели и стонали… Идешь и думаешь: вот-вот окажешься под рухнувшим деревом.
– Все живое в природе борется за жизнь, – будто угадав мои мысли, рассуждает брат. По профессии он врач, и поэтому он говорит о жизни подчеркнуто, вдохновенно.
– Посмотри, как отчаянно сопротивляются деревья, стараясь поддерживать друг друга, – продолжает он. – Но проходит время, и они погибают, не выдержав схватки со стихией. Со временем вместо них дружно-поднимается молодая поросль.
Я иду рядом с братом, не перебивая его рассказ. Ружья мы держим под мышкой вниз стволами, чтобы в них не попадала вода.
Мы уже прошагали порядочно, когда я, взглянув на противоположный берег, заметил, что кто-то оттуда бросился в озеро.
– Постой-ка! – одернул я брата. – В воду кинулся какой-то зверь.
– Где? – брат взял ружье наизготовку.
– Видишь, в нашу сторону плывет, – указал я на видневшуюся над водой серую голову зверя, который, тревожно оглядываясь, приближался к нам.
– Не волк ли? Смени патрон! – шепчет мне брат.
Мы вставили в ружья патроны с пулями и стали поджидать. Брат отошел от меня метров на десять-пятнадцать, а я остался на месте.
Зверь уже был на середине озера, как вдруг с того берега раздался выстрел. Затем – еще и еще.
«Кто же это палит в плывущего? Надо бы узнать…» А зверь, надрывисто пофыркивая, спешил к берегу. Теперь была видна его голова с двумя маленькими рогами и большими ушами.
Я посмотрел в сторону брата.
«Это же не волк, а молодой лось!»
Наши взгляды встретились, мы разом опустили ружья и стали наблюдать, что же будет дальше.
Выбравшись на сушу, зверь встал во весь рост и, задрожав всем телом, отряхнулся. Он тяжело дышал и, надо думать, был рад тому, что, преодолев широкое озеро, спасся от браконьера. Только не мог он знать, что, уйдя из-под одного ружья, тотчас очутился сразу перед четырьмя стволами.
Оглянувшись на черное, пенящееся озеро, зверь не спеша, уверенно двинулся в чащу. Он напоминал жеребенка-стригунка, но был стройнее и чуть повыше. Красавец, ломая кусты, брел прямо на брата. Я затаил дыхание: «Хоть бы он не выстрелил!..»
Лось прошел всего в метре от брата. Войдя в чащу, еще раз отряхнулся и затрусил рысцой.
– Что же ты не ухватился за его большие уши и не оседлал лося? Вот была бы потеха, – заметил я.
Брат не обратил внимания на мои слова и сказал:
– Да, понятно! Какой-то подлец хотел убить зверя прямо в воде. А ведь в случае удачного выстрела лось все равно бы утонул! И как только рука у него поднялась на такого красавца?
У перешейка озера, напротив мостков, мы присели отдохнуть. Закурили, обдумывая случившееся. В это время мы заметили бредущего через речку человека с ружьем. Был он моложе нас, обут в высокие охотничьи сапоги. «Вот он, преследователь лося», – догадались мы.
– Привет охотнику!
Незнакомец вздрогнул от неожиданности.
– Та-ак, что ли… – промямлил он и попросил папиросу.
– Кто вы, откуда? – поинтересовались мы.
– А вам не все ли равно? – ответил он нехотя, и мы почувствовали, что расспрашивать его бесполезно.
– Что, упустил лося? – подошел к нему брат.
– А я не видел никакого лося.
– Как же не видел, ты же в него трижды стрелял?
Незнакомец не знал, что делать, и только покраснел до ушей. Потом безразличным тоном промолвил:
– Кто бы ни стрелял, а лось-то ничей. Кому повезет, тот и свалит…
– Это не везение, а разбой, грабеж средь белого дня! – не сдержавшись, оборвал его брат.
Незнакомец замолчал, отвел лицо в сторону…
Когда в деревне уже зажглись огни, мы возвратились домой. Выслушав рассказ о случае на озере, наша старая мать коротко заключила:
– Ваш незнакомец – бездушный человек. Такой и людям добра не сделает.
ВСТРЕЧА
Перевод М. Мухачева
«Уже который год мы бродим с тобой по лесным чащам, а еще не повстречались с косолапым. Хотя бы одним глазом издалека взглянуть на него. Тот, кто не встретился и не померялся с ним силой, разве он охотник? Так себе…» – нередко, мечтая испытать свою выдержку, размышлял мой приятель Гаврюша. По профессии он был учителем и любил проводить досуг на лоне природы.
Правда, мы не раз видели медвежьи следы, а сам зверь никогда не попадался. Но однажды желание Гаврюши исполнилось: нам посчастливилось встретиться с медведем. Этот случай хорошо запомнился нам обоим.
В ту осень мы больше всего полевали в нетронутом лесном массиве между Чернушкой и Студенкой, где стояли вековые сосны, седые осины и разлапистые ели, покрытые мхом, а по берегам высились кряжистые, необхватные дубы.
Сюда еще не ступала нога лесоруба, и лес красовался в своей первозданности. Мы всегда возвращались отсюда не с пустыми руками: подстреливали то глухаря, то тетерку, то рябчика…
Как-то мы ходили с Гаврюшей, выслеживая дичь. Собака его – Полкан – крутилась возле меня, а моя Тоська от него не отходила. Полкан – костромич, рыжей масти. Он не мастак на птицу, зато по лисе и зайцу работает самозабвенно! II если возьмет след – гонит зверя вязко.
Тоська – беспородная собачка. Уши у нее не свисают лопухом, как у гончей, и не стоят торчком, словно у лайки. Но Тоська моя – универсал: и птицу, и зверя берет искусно. Азартным лаем подняв с земли и посадив на дерево глухаря или тетерку, она как бы под гипнозом держит птицу до подхода охотника.
Гаврюша нес перекинутого через плечо матерого глухаря, поднятого Тоськой еще поутру. Я тоже взял двух рябчиков. У– Чернушки мы остановились. Попили чайку и, чтобы освежились ноги, скинули сапоги.
Ясным днем поздней осени в лесу тихо и прозрачно. Дышится легко и свободно. Листья облетели, и лишь на вершинах дубов редкие пожухлые листочки порою с кем-то шепчутся на ветру.
Осенний день пролетает быстро. Метко об этом говорит пословица, что летний день и веревкой не замеришь, а осенний можно даже обхватить. Только было утро, глядишь, уже и на вечер повернуло. Не заметишь, как сумерки опустятся.
Солнце клонилось к вершинам деревьев. Мы тронулись к большаку. До него надо протопать без малого семь-восемь километров, да и от леса до дому – не меньше.
Хотя мы шагали порознь, но чувствовали локоть друг друга. Пересекали дубраву равномерно. Полкан и Тоська после отдыха повеселели: сразу же скрылись с глаз. Хотя наши собаки вместе не бродят, но мы знали, что в лесу нас не оставят. Ведь и они до выхода на большак хотят постараться вдоволь.
Слышу: где-то впереди, как будто бы стараясь кого-то схватить, залаяла Тоська.
«На кого же это она?.. – подумал я. – Гаврюша должен быть там. Наверное, все увидит!..»
Тотчас же, словно барабанный бой, послышался трубный лай Полкана. Видимо, он помогает своей напарнице, и теперь они вдвоем принялись за одного. Значит, крупного зверя обложили.
Приминая опавшие листья, я (мигом выскочил с низины на просеку. Услышав призывный крик Гаврюши, отозвался:
– Иду, иду!
– Чего же ты вошкаешься? Давай скорее, – задыхаясь, торопил Гаврюша.
– Что случилось?
– Знаешь, можно было свалить его! – взмахнул он руками.
– Так почему же ты не стрелял? – не догадываясь, в чем дело, спросил я.
Глаза у Гаврюши округлились, как фужеры, а из ствола ружья торчала кривая сучковатая палка.
– Медведь… Медведя видел! Его погнали собаки…
Теперь я все понял. И когда лай собак удалился так, что его уже не стало слышно, Гаврила несвязно начал рассказывать о случившемся:
– Услышал я, как неподалеку, захлебываясь, залилась Тоська. Не подозревая ни о чем, я побежал к ней. И тут, словно из-под земли, вынырнул Полкан. И обе собаки залаяли, перебивая друг друга. Чувствую – они кого-то гонят из чащи. Гляжу, ломая сучья и крутясь во все стороны, на меня наседает медведь. От неожиданности я попятился, и медведь тоже драпанул с перепугу, рявкнув на собак. Я хотел было заменить заряд, но на беду патрон застрял в патроннике.
– А почему ты в ствол кривую палку всунул, да еще с сучками?
– Да вот схватил первый попавший сук, чтобы выбить патрон, а он и застрял…
– Ах вот ка-ак!.. – многозначительно отозвался я. – Значит, ты не только одним глазом взглянул на медведя, но и двумя вдоволь насмотрелся.
– Видеть-то видел, а… – Гаврюша запнулся на полуслове, растерянно почесал затылок. – Как же мне теперь извлечь эту палку из ствола?
Вдвоем мы кое-как вытащили роковую палку, сменили и патрон. Но было уже поздно… Теперь не требовались и пули – медведь оставил на память не шкуру, а только широкие, как лапти, следы.
– Так ведь оно: ходишь, ходишь – и хозяина леса встретишь, когда его не ждешь. А ты все жаловался, что лес у нас большой, а медведей нет. Раз есть лес– и медведи водятся!..
– Медведя свалить – не в нос чихнуть, – улыбнулся Гаврюша, когда мы направились к дому.
– Но ведь ты же не стрелял! – подковырнул я.
– Да ну их к шутам, пусть себе живут на здоровье, не такой уж большой вред они приносят, – успокоил себя мой неудачливый напарник.
ЗАЯЧЬИ ЛАПКИ
Перевод М. Мухачева
Прошлым летом мой сосед то ли всерьез, то ли с издевкой почти при каждой встрече подтрунивал надо мной:
– Ходишь ты, ходишь с ружьем, а нет чтобы раз пригласить пососать утиную шейку или заячью лапку.
– Погоди, – отвечал я ему. – Всему свое время. Вот дождемся осени, тогда угощу.
Обещать – обещал, а у самого-то и гончей собаки нет. Правда, была она, но состарилась и подохла. А взамен вырастить и натаскать щенка не успел. Ведь правду говорят в народе: у сапожника и шило-то сломанное, у кузнеца – топор тупой. А охотник без собаки – разве охотник?
Хорошо, если подстрелишь крякву или чирка на воде. Как-нибудь сам достанешь. А косоглазого без собаки не поймаешь – ноги у него длинные, хвост короткий. Лишь иногда удается подстрелить его на лежке под елочкой пли когда он неожиданно выскочит из-под самых ног. Но так бывает редко. Ждать такого случая – все равно, что найти в стоге сена затерявшуюся иголку.
Незаметно пролетело лето, наступила осень. Охотники, кто накануне выходного, вечером, кто в выходной, утром, со своими лопоухими пегашками или громадными, как рыжий теленок, костромичами, спешат в лес. При виде их сердце у меня начинает тревожно екать. Только и думаю, к кому бы пристроиться хоть на один день охоты, чтобы отвести душу.
Из-за того, что нет своей собаки, не радует и предстоящий выходной. Даже не хочется смотреть на ружье и охотничьи доспехи.
Узнав о моей тревоге, тот же сосед посоветовал познакомиться с его односельчанином-охотником.
– На такой-то улице, в такой-то квартире, – сказал он, – проживает наш деревенский мариец Шырчык Микале (точнее – Михаил Александрович). Работает он на заводе. Ни одного выходного не пропускает: льет ли дождь, снег ли валит – всегда пропадает в лесу. И каждый раз возвращается с добычей. Сказать по правде, когда он уходит в лес – никто не видит. Наверное, он, как и его отец, проживший всю жизнь в деревне, опасается, чтобы завистники не сглазили. Уходит он еще затемно. Зато, возвращаясь домой, не спешит скрыться, долго вертится у крыльца, стараясь показать, мол, видите, с какой добычей я вернулся.
И точно: на спине у него висит рюкзак, а из него через завязку торчат заячьи лапки. Такие белые, пушистые! Впрочем, как бы то ни было, я не помню, чтобы он меня, своего земляка, когда-либо позвал на деликатес. Не слыхал, чтобы он угостил зайчатиной и кого-нибудь из близких соседей. И все-таки ты постарайся встретиться и познакомиться с ним. Может быть, не откажется он взять тебя в лес…
Знакомиться с Михаилом Александровичем через соседа я счел неудобным, постеснялся: как бы между односельчанами не пробежала черная кошка. Чего доброго, подумает Шырчык Микале: «Не было печали, а вот всучил же мне друг кривую палку…»
Думал-думал и придумал другой способ для знакомства с ним. Собрался на охоту в выходной день еще до рассвета и стал за углом дома Шырчыка Микале, чтобы тайком пристроиться к нему.
Стою и жду, когда он появится. Медленно тянется время, ведь хуже того нет, чем ждать да догонять. Но я терпеливо поджидаю. Подбежала ко мне дважды какая-то собачонка, покружилась, обнюхала и убежала прочь.
Осенняя ночь есть осенняя. Начало знобить. Зубы застучали, словно тяпка при рубке капусты. Даже и «Камаринскую» оттопал. А потом осенила мысль: «Может быть, Шырчык Микале с вечера ушел в лес или, чего проще, в тепленькой постели храпака дает?..»
И как раз в это время тихонько скрипнула дверь. Показался человек с ружьем. Он дважды негромко свистнул. Тотчас же к нему подбежала собака, и они повернули на сонную, но освещаемую множеством электрических лампочек улицу.
Я понял: это – Шырчык Микале. Теперь надо, не теряя его из виду, плестись незаметно до поры до времени за ним. И я, отстав немного, зашагал следом.
Из города мы вышли в поле, где было совсем темно. Боясь потерять Шырчыка Микале, я сократил расстояние и так крался вплоть до опушки леса. Только тогда он увидел меня.
– Доброе утро! – вежливо поздоровался я и назвал себя. Он – тоже.
– И вы тоже на охоту собрались? – как бы невзначай спросил я его. Он не ответил, словно не расслышал.
– Идемте, а то дорога длинная, – он тронулся с места.
Теперь мы пошли рядом. Собака его то вперед забегает, то отстает от нас. Молчание казалось мне неловким, поэтому я начал разговор про собаку.
– На какую дичь идет?
– Она охотнее смотрит только на то, что на столе, – как-то загадочно и кратко ответил Михаил Александрович. – Собака не моя… Ничья она, а живет на нашем дворе, ее ребятишки кормят. А чтобы не было скучно одному, вместо товарища беру ее… А что, у вас тоже охотничьей собаки нет? – поинтересовался он.
– Я просто прогуляться вышел… Надоело все время дома сидеть, – отвечаю ему.
Некоторое время мы молчали. Я начал беспокоиться: «Может, он не хочет идти со мной?»
– Далеко ли вы путь держите? – осторожно выпытываю у него.
– Каждый раз я забираюсь в разные (места. Сегодня хочу побывать в Мушаранах. Сказывают, леса там особенно крупные… А вы не хотите, что ли, пойти со мной? – спросил он как бы с тревогой в голосе.
Я понял: друг мой не против побродить вдвоем.
– Вместе так вместе, – облегченно вздохнул я.
К рассвету мы были в Мушаранах. И впрямь – деревья здесь рослые, толстые, как пивные бочки, сосны с седыми верхушками стоят, обнявшись крупными кривыми сучьями.
Посматривая кругом и размышляя о разном, я шел на некотором отдалении от Шырчыка Микале.
Под ногами сплошным красным ковром расстилалась спелая брусника. Взяв ружье на плечо, я занялся ягодами. Неожиданно прямо у меня из-под носа с шумом поднялся глухарь и, пролетев в сторону моего друга, тоже с шумом сел на дерево.
«Михаил Александрович, наверное, его слышал», – подумал, я, а сам, посматривая на каждую верхушку, стал подкрадываться. «A-а, вот он где!»
Глухарь сидел на толстом сучке и, вытянув шею, вертел головой.
Я выстрелил. Птица свалилась, взмахнула раза два крыльями и замерла.
«О-о, с гуся будет. Только не белая и не серая, а черная, с переливающимся блеском», – любуясь птицей, обрадовался я и крикнул:
– Э-гей!
– Я тут, – услышал в ответ. Оглянулся: всего шагах в десяти из-за сосны показался Михаил Александрович. Но в его глазах я не заметил ни радости, ни зависти.
– Почему не стрелял? Не успел подойти, что ли? – спросил я товарища.
– Наверно, одновременно выстрелили, – с безразличием ответил он, а сам достал папиросу и закурил.
– Так, значит, оба стреляли? – повторил я.
– Выходит, так.
– Коли так, то «медведя» пополам, – говорю. Ведь и раньше с одним товарищем я не раз одновременно стрелял по пролетавшим мимо нас тетеревам. Просто он не слышал моего выстрела, а я – его. Только оставшиеся в стволах пустые гильзы убеждали нас в этом.
– Пополам, говоришь? Нет уж, твоя добыча – тебе, а у меня – своя, – отказался Шырчык Микале, выпуская густой дым изо рта.
– Что же, пусть будет так, – и я положил глухаря в рюкзак.
Больше нам ничего подстрелить не удалось. Правда, несколько тетеревов мы подняли, но стрелять по ним было несподручно.
Пообедав на маленькой полянке, мы легли на увядшую траву. Я снова напомнил о глухаре:
– Может, распотрошим птицу и поделим?
– О, нет, глухарь – твой!.. – категорически отрезал Шырчык Микале. Я и на этот раз не стал настаивать…
Вечером, возвращаясь обратно, я завел его в густой ельник возле маленькой речки Чернушки, откуда всегда уходил с удачей.
– Вот что, друг, ты устройся тут, – показываю ему на замшелую колодину. – Сиди тихо, собаку попридержи. А я вот сяду за этой елкой и буду манить рябчиков.
Он сел на указанное место, а собака свернулась в клубок у его ног. Я скрылся за елку и стал насвистывать. Услышал ответный свист. Успел просвистеть раза два – и рябчик, прилетев, сел на нижний сучок ели, обращенный к Шырчыку Микале. Вытянул шею и засвистел.
Я замер, жду выстрела. Но вместо этого услышал только «щелк», а птица, махнув крыльями, стремительно улетела. «Видимо, ружье дало осечку», – решил я.
– Запоздал, что ли, с выстрелом? – спросил я, выходя из укрытия.
– Хороший получился «выстрел». Давно такого случая ждал, – ответил он, а лицо сияет, как у самого удачливого охотника. – Пойдем дальше, иначе ночь нас застанет.
К закату мы выбрались на опушку. Сели отдохнуть около реки Нольки. Шырчык Микале снял рюкзак, развязал его и вытащил две задние заячьи лапки. Выставив их так, чтоб были видны из-под завязки, снова надел рюкзак. Я смотрел на все это молча, не понимая, что он делает.
