Текст книги "Лесная свадьба"
Автор книги: Александр Мичурин-Азмекей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
– Сейчас белки рыжие, с коротким жидким мехом, и стрелять их не к чему, – вслух размышляет дедушка. – А осенью перед снегопадом они наденут теплые светло-серые шубки.
Я еще долго посматривал на верхушки деревьев, но больше не увидел пушихвоста.
– Как-нибудь осенью возьму тебя на охоту, – пообещал дед. – Ты уже спишь не поперек, а вдоль кровати… А сейчас давай собираться.
Мы перекинули через плечи кузова, взяли в руки корзинки и тронулись. Я огляделся: мне показалось, что идем мы совсем в противоположную сторону.
– Дед, а мы не заблудились?
– Откуда ты взял? – удивляется дед и останавливается. Он смотрит на верхушки деревьев, на обросшие мхом ели.
Когда мы вышли на поруб, дедушка подвел меня к пеньку:
– Запомни, Сану, по срезам на пнях можно определить, где юг: годовые кольца в южную сторону шире, а к северу поуже. У растущих на открытом месте деревьев ветки длинные и гуще к югу, а стволы с северной стороны порастают мхом. В лес мы вошли со стороны заката солнца, туда должны и выйти.
И правда, вскоре мы увидели тропинку.
«Мой дед – настоящий лесной кудесник, – подумал я. – У него своя лесная азбука».
ПО ПЕРВОЙ ПОРОШЕ
Перевод З. Макаровой
– Эй, засоня, вставай! – трясет меня за плечо дедушка.
Я уже знаю: если он рано будит меня, – значит, возьмет в лес. Я мигом вскочил и оделся.
Стрелки будильника только близятся к шести, а на улице светло. Глянул в окно – кругом белым-бело. И тут только я вспомнил: дедушка недавно обещал меня сводить в лес по первой пороше на охоту.
Наспех позавтракав, мы бесшумно закрыли за собой дверь.
Снег такой нежный, мягкий – как пух. Погода – словно по заказу: не очень холодная, но и не совсем теплая.
– В такой день никакой охотник не усидит дама, – бормочет дедушка.
Шаг у него бодрый. Весь он выпрямился, изредка посматривает на небо.
Мы миновали поле и, войдя в лес, свернули на просеку. Ветра нет. Вокруг тишина. Кажется, лес забылся в легкой сладкой дреме. Сначала не было слышно ни единого звука, а потом послышался частый, дробный стук дятла, вот вспорхнули с веток елочки шустрые синички и перелетели через просеку. Пройдя сосняк, мы очутились в мелком осиннике, и кто-то громко, почти как человек, засмеялся: «Ха-ха-ха-ха!»
– Это сойка голосит. Почуяла вблизи человека, – подсказывает мне дедушка.
Вдруг он остановился. Я чуть-чуть не наткнулся на него.
– Видишь? – он пальцем показал на снег. – Следы… Какой-то зверь большими прыжками пересек просеку…
«Сейчас дедушка похвалит меня», – обрадованно подумал я и открыл рот, чтобы сказать, что это пробежал заяц-беляк.
– Длинноухий, – опередил меня дедушка. – Шагай за мной! Идем по следу.
Мы углубились в осинник. А там – так и этак, вдоль и поперек – уйма следов, словно это замысловатое звериное письмо, разбросанное на огромном листе бумаги.
– Уй-юй! – воскликнул я. – Тут целое стадо зайцев пробежало!
– Нет! Здесь всего один косой жировал.
Оставив меня у жировки, дед пошел по следу. Не успел я толком прочесть новую, загадочную для меня «грамоту», как он подозвал:
– Внучек, валяй вперед! Отойдешь от меня немного, начинай подавать голос, но не сворачивай со следа. Не потеряешься, не бойся!
Я не боюсь, но недоумеваю, почему я один пойду по следам, ведь и ружья-то у меня нет?!
Иду, время от времени подаю голос: «Уть, а-ать!» Изредка палкой стучу по дереву, и тогда меня обсыпают снежные хлопья.
И вот след оборвался. Я остановился, не знаю, что же дальше делать. Пристальней всматриваюсь: «Э-э, здесь он след в след бежал обратно, мне навстречу. Как же я его не увидел?»
Повернул назад, поглядываю то вперед, то влево. И тут-то я заметил за елочкой другие следы. «Ах, вон оно что?! Заяц хочет оставить меня в дураках».
Снова преследую косого и подаю голос. Он часто петляет. Я вспотел, рубашка прилипает к телу.
Но прогремел выстрел, и лес будто бы проснулся. «Наверное, это дедушка», – обрадовался я.
– Ого-го-го! – подал он голос.
Я поспешил к нему. Дед стоял на том же месте, где остался, а у ног его лежал заяц – такой же белый и пушистый, как и этот первый снег.
НА ТЕТЕРЕВИНОЙ СВАДЬБЕ
Перевод А. Смоликова
Часто я спрашивал у дедушки, что такое тетеревиный ток. Дедушка улыбался, но отвечал загадочно:
– Ты еще маленький. Вот следи, как только сбежит снежок во-он с того поля, что далеко в окне видать, так самая пора приспеет. И мы пойдем с тобой на тетеревиный ток.
Я уже знал, что снег тает весной, и ждал, когда же, наконец, придет долгожданный март. Но вот пришел март, а снег на дальнем поле все не таял. Однажды я даже не вытерпел и побежал по дороге к этому полю. Снег лежал твердой коркой. По нему я даже пробежался взад-вперед. Потом вернулся домой расстроенный и подступил к дедушке:
– Почему ты обманул меня, дедуля? Нехорошо обманывать. Весна пришла, а снег не тает…
– Рано еще, внучек. Вот выйдет на небо яркое солнышко, скворушки прилетят – и погонят зиму с полей да лугов. Тогда и пойдем. А сейчас, видишь, небо насупилось, то зима-матушка тучами свой снежок от солнышка прикрывает.
Скоро, как говорил дедушка, так и случилось. Скворцы прилетели, и солнышко улыбнулось с неба… Проснулся я как-то, глядь, а на дальнем поле темные проталины. Тормошу деда: «Пошли! Пошли на тетеревиный ток!»
– Вот теперь можно. Пока ты спал, я уже сходил в лес, приготовил место для наблюдения за тетеревами. Завтра на заре мы должны быть на ихней свадьбе.
– Как на свадьбе? – удивился я.
– А так. Тетеревиный ток – это и есть тетеревиная свадьба, – улыбнулся дедушка.
И вот до восхода солнышка мы уже сидим в шалаше у небольшой лесной полянки, покрытой твердым снежным настом.
С первым же рассветным лучом прилетел черныш и сел прямо на макушку нашего шалашика. Он протяжно шикнул:
– Ш-ш-шть! Ш-ш-шть!
На его шиканье откликнулся другой косач. Вскоре и он прилетел и опустился на поляну перед шалашиком. Тот, который сидел над нашими головами, тоже спустился на землю. Теперь они оба, растопырив крылья и как бы опираясь на кончики перьев, переваливаются то в одну, то в другую сторону, шикают и бегают между маленькими кочками. А иногда резко подпрыгивают друг к другу, и мне показалось, что клюются.
Я гляжу во все глаза, потом быстро поворачиваю голову и спрашиваю:
– Они дерутся, дедушка? Какая же это свадьба?
– Э-э. Подожди. Поклюются немного, потом плясать пойдут, потом другие прилетят, хороводы начнутся.
Не прошло и минуты, как где-то вдали послышалось, кудахтанье, потом на поляну один за другим опустились еще несколько тетеревов и точно – хоровод завели.
Но вдруг они разом снялись с земли и разлетелись в разные стороны.
– И вся свадьба, дедушка? – спросил я.
Дедушка молчит и озадаченно смотрит по сторонам.
– Да-а, и сам не пойму, что же случилось. Свадьба должна быть в полном разгаре…
Мы еще посидели немного. И вдруг дедушка кого-то заметил и протянул:
– А-а-а! Вот в чем дело… На свадьбу пожаловал гость незваный.
Я глянул туда, куда указывал дедушка, и сразу увидел какого-то взлохмаченного серо-белого зверька.
– Кто это, дедушка?
– Длинноухий.
– Заяц?
– Он. Косой-плутишка. Они в эти дни переодеваются в новые летние костюмчики и тоже устраивают свадьбы.
А заяц смело выпрыгнул на поляну и громко гукнул:
– У-у-у-уть!
Посидев немного на задних лапах, косой сделал скок вправо, скок влево. Потом опять встал на задние лапы и опять гукнул. Тут показался другой зайчишка– и забегали они по поляне, вокруг обгорелого пня. Даже вокруг нашего шалашика пробежались. Затем, видимо, притомились и уселись на солнцепеке друг против дружки. Отдохнули немного и пустились в развеселый пляс – совсем как подгулявшие иа свадьбе.
– Ну вот, внучек, и увидел ты тетеревиный ток и побывал на целых двух лесных свадьбах, – сказал дедушка, когда зайчишки скрылись в чаще…
ВОРОБЬИ И СКВОРЦЫ
Перевод А. Смоликова
Михаил Иванович, наш учитель, как-то в один солнечный мартовский день оставил нас после уроков и всем задал один вопрос:
– Расскажите-ка мне, ребятушки, как каждый из вас подготовился ко встрече гостей…
– Каких гостей? – невольно сорвалось у меня.
– «Каких, каких»! – передразнил меня Петька Янаев. – Ничего наш Галкин не знает, не ведает, хотя фамилия его самая что ни на есть птичья.
– А причем тут птичья фамилия? – огрызнулся я и только теперь пожалел, что в разговор первым ввязался, потому что поднялся такой хохот, что хоть сквозь землю провались.
– Скворцы уже во все горны трубят, а ты, Коля, не поставил скворечник, – разъяснил мне Михаил Иванович…
Рассказывали мне потом одноклассники, что покраснел я тогда до ушей, а как выбежал из класса – сам не помню. И так мне было стыдно, что, пока не поставил я на высоком шесте скворечник, этот стыд не проходил никак.
Ну и дался мне мой первый скворечник! Хотя и показывали на уроках труда, как обтесывать доску, как мерить и сбивать, какой леток вырезать, долго дело у меня не шло. Пока обрабатывал старую доску рубанком, две занозы засадил, потом ножом порезался и, наконец, когда уже все было готово, прибивая под леток гвоздь, чтоб удобнее было скворцам садиться, молотком смазал по гвоздю и разбил свой собственный ноготь. Скажу наперед вам, что ноготь этот вскоре слез…
Ну ладно. С великими муками скворечник я поставил, стыд, кажется, прошел, но муки да тревоги только начинались.
Встаю на другой день, глядь в окно, а на скворечнике моем воробьи чирикают. Выбегаю я на крыльцо, кричу на них, по какому, мол, такому праву в чужой дом забираетесь. А они хоть бы что. Только один этак повернул голову набок, посмотрел на меня одним глазом и – нырь в скворечник…
Я трясу жердь, а воробьи и в ус не дуют. Потом я грустно смотрел, как носила эта суетливая пара в мой скворечник пушок, соломинки – всякую всячину. Гнездо, стало быть, устраивали воробьи.
«И стоило кровь проливать, ладони занозить да ноготь сбивать ради каких-то воробьев!» – досадовал я.
Но самое странное было впереди. Тот самый Петька-задира Янаев на чужой беде тут как тут. Увидел он, что в моем скворечнике творится – и разнес о том по всей школе… И если бы не Михаил Иванович, я в школу бы ходить перестал – смеялись все надо мной, проходу не давали. А Михаил Иванович вот что сказал:
– Завидуйте Коле Галкину. Он увидит скоро такое, чего посмотреть каждому небезынтересно. За его скворечник будут сражаться и спорить воробьи и скворцы… И кто победит в там бою, Коля нам потом расскажет.
Ребята перестали надо мной подсмеиваться, а Петька Янаев подошел ко мне, когда я один на турнике занимался, и спросил:
– Скажи, Кольк, друг я тебе?
– Ну, друг, только зазнаваться любишь и высмеивать.
– Больше не буду. Клянусь. Ты вот расскажи мне, какую доску ты брал для скворечника и какую ветку сзади его прибил. Почему на ней так воробьи любят рассиживать?
– Это пока секрет, – говорю. – Вот проверю, как ты клятву сдержишь, все расскажу.
– Ну ладно, только ты потом, когда драка начнется, будь другом, позови.
На том мы и порешили…
Наконец прилетели скворцы. Защелкали и засвистели на всю округу. Прыгают с ветки на ветку по яблоне, на березе поют, но на скворечник почему-то и не смотрят. Прибежал Петька, рассказал я ему все.
– Что-то тут не то. Пошли к Михаилу Ивановичу!
Учитель успокоил нас обоих:
– Завтра утром, часов в семь, я приду к тебе, Коля. И ты, Петя, приходи. Разберемся, в чем дело.
Наутро приходит Михаил Иванович, Петька прибегает. Скворцов не видать, а воробьи поочередно выпрыгивают из летка и охорашиваются то на веточке, то на гвозде.
Прилетели двое скворцов и сели недалеко, на макушку яблони. А воробьи, как увидели скворцов, так сразу оживились, начали громко чирикать. На их крик слетелись другие воробьи и уселись недалеко на крышах и карнизах построек. Все беспокойно вертятся, подпрыгивают, о чем-то сердито чирикают. Скворцы тоже воинственно настроены. То усядутся на веточке скворечника, то шумно облетят его. Потом улетели куда-то…
– Да-а… – протянул я, – все пропало. Вон сколько воробьев! Где тут справиться с ними двум скворушкам…
– Не горюй, Коля, – сказал Михаил Иванович, – Сейчас они позовут других скворцов…
– Все скворцы сейчас заняты своими гнездами, не прилетят, – засомневался Петька.
– Прилетят. Они друг за друга в любую драку бросятся, в огонь и в воду пойдут, – убежденно сказал учитель. – Вот увидите.
И правда. Поналетело скоро скворцов видимо-невидимо, двое, конечно, те, кто на место претендовали, сразу к летку. Воробьев как ветром выдуло из скворечника. Уселись они на балкон и начали меж собой судачить.
– Михаил Иванович, а о чем они совещаются?
– Сейчас дослушаю – «переведу»… Ну да, конечно же, паникуют. Кто начинать должен – решают. Вон тот, чуть поменьше, трещит: «Ты начинай. Как-никак, мужчина!» Тот, другой, отвечает: «У тебя язык острее, сама начинай».
– А что скворцы говорят, вон как свистят да щелкают? – спрашивает неугомонный Петька.
– Вас. кто сюда звал? – кричит скворец, вынырнувший из летка. – Скворечники, известно, нам, скворцам, ставят. Потому-то и называется домик скворечником. Мы перелетные птицы… – продолжает «переводить» Михаил Иванович.
– А мы вот никуда не летаем, мы здесь терпим и морозы лютой зимой и дожди проливные осенью. Мы здесь раньше поселились, и жилплощадь эта – наша! – трещит воробьиха.
– Вы наш дом заняли. Все равно вытурим, – вторит ей другой воробей.
Тогда вовсю загорланил другой скворец:
– Дальше сарая вы никуда лететь не можете – боитесь, питаетесь и то ворованными у кур зернышками, а мы… Вот начнется пахота…
Дальше Михаил Иванович перестал «переводить» споры да пререкания пернатых, так как началась настоящая драка. Скоро под скворечником на талом снегу оказалось воробьиное гнездо, а сами они куда-то исчезли. А скворцы поочередно громко начали распевать победную песню.
Михаил Иванович и Петька вскоре ушли. Все было ясно: скворцы отвоевали свое жилье. Но я продолжал следить за скворечником.
Попев да пощелкав поочередно и вместе, двое скворцов начали носить в скворечник все, что попадало, но только не остатки от воробьиного гнезда. Потом, видимо, переносив все, что было вокруг: перышки, соломку, сухие мелкие веточки – скворцы улетели. А воробьи тут как тут, и начали сами разорять содержимое скворечника. Скворцы застали их на месте преступления, и внутри скворечника поднялся такой шум – хоть уши затыкай. Вскоре из летка пробкой вылетел растрепанный воробей. Усевшись на заборе, он долго устраивал свои взъерошенные перышки, охорашивался.
Теперь уже скворцы стали улетать из скворечника по очереди за стройматериалом.
Воробьи же потом поселились под крышей надворной постройки.
Вот как закончился бой за мой скворечник. Я все рассказал ребятам в школе. Когда Петька снова пристал, из какой доски я сделал скворечник, я ему ответил почти научно, как мне разъяснял отец:
– Ни доска, ни ветка тут ни при чем. В природе всегда была и будет борьба, а вот мы, ребята, должны жить в дружбе. Тогда и учеба, и труд будут спориться.
И с тех пор мы с Петькой – закадычные друзья, вместе ставим скворечники.
У ЛЕСНОЙ ПОЛЯНЫ
Перевод А. Смоликова
С охоты мы с дедушкой возвращались поздно вечером. Был сентябрь. И хотя солнце днем светило ярко, жары не было. На свежем осеннем воздухе дышать приятно и шагать легко. Сколько верст прошагали – не сосчитать. Если бы по прямой шли – не одна, а целых десять верст получилось бы.
Пройдя частый темно-зеленый ельник, мы вступили в лиственный лес. Шумят высокие стройные осины, липы. Радуют глаз белоствольные березовые рощицы.
Все они стали разноцветными – всяких-разных тонов, как будто их кто-то нарочно разукрасил. Посмотришь на такой лес – глаз не оторвешь: до чего красиво!..
У небольшой лесной поляны дедушка присел отдохнуть на широком пеньке. Я примостился рядом.
Дед набил свою трубку самосадом, не спеша закурил и показал на виднеющийся сосновый бор.
– Это место, внучек, исстари называют Бортевым лесом. Пасекой по-теперешнему.
Я удивленно оглянулся вокруг, но никакой пасеки не увидел.
– А где… пасека? – недоуменно спросил я.
– А вон, видишь? – дед поднял указательный палец в сторону одинокой сосны на краю поляны – Приглядись к ней получше.
Сосна была высокая-превысокая, ну прямо в облачко упиралась, а в ширину – вдвоем не обхватишь. Я присмотрелся, но кроме качающейся на ветру ветхой веревки никакой пасеки не заметил.
– А зачем веревка здесь висит, дедушка? – снова озадаченно спросил я.
– А вот это уже и есть бортевой пасеки веревка. Вон повыше, видишь, дупло темнеет. Там жили, а может, и сейчас живут пчелы. В старину наши деды и прадеды в таких дуплах пчел находили и, свалив дерево, распиливали его, а колоду с дуплом приносили домой и ставили на огороде. У кого же огорода своего не было, те держали такие пасеки в лесу.
– Как огорода не было? У всех есть сады, огороды…
– Э-э, внучек. Это – теперь. А раньше у нашего брата марийца не то что огородов, гроша за душой не водилось. Это Советская власть нам землю дала.
– А зачем веревка? – не унимался я.
– А вот зачем. Ты знаешь, что Мишка-медведь очень любит сладкий медок. Найдет он дуплистое дерево и тут же проверит – есть ли там пчелы. А как найдет – разорит семью своей когтистой лапой. Покусают его бедные пчелки, а косолапому что от того? Окунется в речушку – и всю боль как рукой снимает…
Дед выбил трубку, положил в карман и продолжил:
– Зачем веревка, говоришь? Держит, значит, хозяин лесную пасеку, но чтоб медведь не мог разорить ее, привешивает повыше борти на веревке бревно. И вот взберется медведь по стволу дерева, а у дупла бревно висит, мешает ему. Откинет он бревно, а оно обратно на веревке возвращается. Дальше откинет косолапый – бревно сильнее бьет по нему. Да тут еще пчелы обнаружат незваного гостя и всей гурьбой набросятся, начнут жалить его. Выйдет из себя медведь, изо всей силы отбросит бревно, а оно опять же со всего маху ка-ак ухнет разбойника, так тот срывается с дерева и падает на острые пеньки да колья, вбитые вокруг.
Вот и борть цела, и добыча хозяину.
– Да-а! – протянул я.
– Это еще что! Другие и не такое придумывали… К бортевой летке прикрепят тоненькой веревочкой люльку, а большой веревкой она подвешена к толстому суку повыше дупла на расстоянии от ствола дерева. Залезет медведь на дерево, усядется в люльку этак по-барски и только запустит лапу в дупло, а люлька-то и оторвется от летки. И Топтыгин повисает между небом и землей. Зажалят его пчелы насмерть. Очумеет медведь да и вывернется из люльки. Упадет – тут ему и конец на пнях да на кольях…
– Ну-у, это не по-человечески. Так губить зверей…
– Правильно, внучек. Теперь лесных зверей мы такими дедовскими способами не губим. Не бьем мы их и из ружья…
В ЗАСАДЕ
Перевод А. Смоликова
Много путей-дорог по окрестным лесам и болотам исходили мы с дедушкой на охоте, по грибы да по ягоды, но на тетеревином току после той памятной заячьей свадьбы еще не бывали. Я часто приставал к дедушке с просьбой посетить наш весенний шалашик. Наконец он согласился:
– Знаю, что ты упрям до невозмоги. Вот поспеет брусника – пойдем, так сказать, в засаду…
Как только покраснели несколько брусничек вблизи нашей деревенской околицы, я тут же оторвал их аккуратно от крупных бело-зеленых гроздей и заявился к деду.
– Э-э, внучек, – протянул дедушка, – этой зеленью только оскомину набивать. Нет, не приспело времечко…
Но однажды он сам приносит мне крупную ярко-красную гроздь брусники и говорит:
– Готовься, завтра рано пойдем навещать наших знакомых по весенним свадьбам.
Я мигом собрался – и скорее спать. Опасаясь, что мы проспим и не расслышим звон будильника, я попросил маму поставить его на тумбочку у самой моей подушки. Почему-то я долго не мог уснуть – все изводила меня тревога: «Не проспать! Не проспать!»
И чудо! Я проснулся как раз перед тем, как зазвенеть будильнику. Растолкал дедушку, и пока он вставал, охая, с полатей, я уже был одет.
– Молодец, внучек! Хороший охотник из тебя получится, – похвалил меня дедушка и отключил звонок будильника. – Теперь мы уйдем в лес, не разбудив, так сказать, даже кошку. Настоящие охотники сами к нужной поре просыпаются…
Когда мы прибыли на знакомую гарь, у опушки которой притулился наш обветшалый шалашик, дед первым делом прикрепил чучело тетерева-черныша к тонкому шесту. Потом приставил шест к стройному стволу белой березы и привязал его веревкой. Снизу мне казалось, что на шесте не чучело, а птица, похожая на нашего серого петуха, сидит. Только хвост не торчит вверх, а разветвляется в стороны двумя завитушками. Даже глаза петушиные – горят две блестящие черные бусинки.
– Все, как говорится, по науке, – смеется дедушка. – Теперь войдем в шалаш и притаимся в засаде…
Небо потихоньку начало сереть. Мы сидим в шалаше на сухих еловых ветках. Дедушка подремывает, а я с нетерпением гляжу в щель – жду не дождусь прилета гостей…
Вдруг какая-то птица шумно пролетела мимо над шалашом и с ходу вцепилась в дедушкино чучело.
– Пзэ-эх! Пзэ-эх! – издавала она непонятные звуки и громко колотила крыльями по чучелу.
Я разбудил дедушку, он выглянул из шалаша и ругнулся:
– Ох, окаянная! Ночная блудница! Совсем, внучек, незваный-нежданный это гость! Сова это глумиться сослепу вздумала. Видно, состарилась вконец, не может отличить чучело от рябчика, как говорится. Испортила нам, блудница, всю засаду. Вот я тебе сейчас покажу… – Дедушка хотел было выйти из шалаша, но я остановил его.
– Подожди, дедуль! Давай посмотрим, что она дальше делать будет.
Я еще ни разу не видел сову и во все глаза глядел на нее. А она еще злее вцепилась когтями в чучело и со всего маху колотила его острым клювом.
– Ну хватит, – не утерпел дедушка. – Она, проклятая, так и распотрошит моего петуха! Гей! – хлопнул в ладоши он, сова мигом сорвалась со своей жертвы и со знакомым уже мне звуком «Пзэ-эх!» быстро скрылась, как и прилетела.
Дедушка с сожалением осмотрел свое изобретение, из которого высунулась пакля, и снял его. Потом мы снова вошли в шалаш. Вижу, у дедушки вид совсем мрачный. Посидев так малость, он торопливо открывает свою большую сумку.
– А как думаешь, чайник может заменить чучело? – улыбается дедушка.
– Чайник-то без хвоста, – говорю я.
– Сходи-ка, принеси брошенное чучело, – велит мне дедушка.
Я принес. Мы пристроили к чайнику «хвост».
Дедушка этот чайник всегда берет с собой. Не раз он меня в лесу горячим чаем из него угощал. Заваривал он чай либо стеблем малины, либо смородины, искрошив их на мелкие части. Очень ароматный чай!
Вот теперь опрокинутый черный чайник висит среди ветвей березы. Он заметен издалека…
Взошло солнце. То здесь, то там слышен стук дятла: тук-тук, тук-тук. Он как будто всех птиц зовет приниматься за работу.
Скоро послышалось кудахтанье тетеревов, потом хлопанье крыльев – шумный подъем птиц с земли.
Вот один черный тетерев летит прямо к нам. Приблизившись к чайнику, он вдруг повернул в сторону и сел на дальнюю высокую березу. Потом подлетел к нему второй, третий… Они о чем-то по-своему разговаривают: кыт-кыт-кыт… Смотрят на чайник, вытягивая шеи. Мне показалось, будто они говорят о нем: «Какая, мол, это дурная птица!»
Я слежу за дедом. Он и не собирается стрелять.
– Давай пальнем, – шепчу ему.
– Далеко, не достанем, – ответил он.
Посидев недолго, тетерева шумно поднялись и улетели, так и не приблизившись к чайнику.
– Да, тетеревов обмануть трудно, – разочарованно протянул дедушка.
Потом мы вышли из шалаша, сняли чайник. Принесли в нем ключевой воды и вскипятили чай. На этот раз дедушка заварил чай кистью брусники…
ПЕТЛЯ
Перевод М. Мухачева
Случай этот произошел давно. Тогда у меня над верхней губой не только усов не было, но даже и пух еще не начинал пробиваться.
И ружье я имел не такое, как теперь, не тульскую двустволку, а пистонку, которую мне подарил почти ослепший в старости дядя.
После каждого выстрела приходилось засыпать через ствол порох, потом запыживать, поверх класть дробь и снова запыживать. Если не подстрелишь зайца с одного выстрела, а только подранишь, то хоть кричи ому вдогонку: «Постой, подожди, косой, пока ружье перезаряжу!»
Но и эта пистонка в ту пору доставляла мне много радости…
Как только выдавалась свободная минута, я спешил в лес. Конечно, в чащу я тогда не забирался, а ходил по опушке да порой заглядывал на Бабье или Пиголово болота. Но обычно шел с охоты ни с чем. Лишь однажды удалось мне подстрелить голубую сойку. В тот день я возвращался домой, не прячась за огороды, а гордо шествовал по улице: глядите, мол, я и в самом деле заправский охотник!
Вот тут-то посреди деревин меня и остановил старый охотник – дядя Мирон.
– Кто, думаю, шагает по улице, задрав нос? – Показывая белые зубы сквозь небольшую округлую черную бороду, улыбнулся он. – А это, оказывается, ты – будущая гроза медвежьих берлог. Как-нибудь мы сходим с тобой, и я покажу тебе, где водится настоящая дичь.
Дядя Мирон исполнил свое обещание: дня через три он сам зашел за мной и повел в лес.
Лиственные рощицы в низинах голые, деревья похожи на большие метлы. Миновав ольшаник, мы поднялись на бугор. Отсюда начинался дремучий сосновый бор.
Дядя Мирон присел на пенек, закурил.
– А ты будешь большой – не кури, – сказал он мне. – Не советую тебе табаком баловаться, особенно в лесу. Сам не заметишь, как искру обронишь, а там, глядишь, и пожар случится. От огня может пострадать все живое: звери и птицы – либо погибнут, либо уйдут дальше. Это всегда помни. Курить каждый раз я останавливаюсь, а если понадобится развести костер, вокруг очага копаю канаву и, уходя, засыпаю золу землей.
Я внимательно слушал поучения дяди Мирона. Он покурил, вытряхнул на пенек пепел из трубки, затушил тлевшие остатки табака и, когда мы отошли, еще несколько раз обернулся назад: не горит ли?
– В старое время, – продолжал он, – когда я был таким же, как ты, безусым юнцом, здесь, можно сказать, на каждом шагу из-под ног вылетали тетерева и глухари. А лес-то какой был! Что ни сосна – не обхватишь…
Действительно, кое-где среди кустарника и мелколесья попадались раскидистые смолистые сосны и плотные кусты можжевельника – остатки старого дремучего леса.
Я поглядывал на дядю Мирона: он вроде бы совсем не интересовался поисками дичи, а словно вышел прогуляться.
– Стой! – старый охотник порывисто дернул меня за плечо. – Слышишь?
Я остановился и прислушался. Где-то неподалеку, с правой стороны, послышалось хлопанье крыльев. Через некоторое время оно повторилось. «Что такое?» – подумал я.
Дядя Мирон, видимо, сразу догадался, что к чему, мигом повернулся и быстро зашагал в сторону шума. Я еле поспевал за ним.
Мы протиснулись в можжевельник. Там, запутавшись лапами в петле, билась большая, похожая на пеструю курицу, птица. Завидев нас, она еще сильнее захлопала крыльями.
Дядя Мирон взял ее на руки, осторожно высвободил из петли. Нога у птицы была изодрана до крови.
– Сынок, живо принеси-ка жидкой смолы и тонкую сосновую пленочку, – поторопил он.
Я с радостью поспешил выполнить просьбу старого охотника.
– А теперь будь доктором, – пододвинулся дядя Мирон поближе. – Смажь пленку смолой и оберни ею рану на лапке.
Он ловко держал птицу, прижав ее крылья. Я не понимал, для чего это нужно. Ведь осталось только свернуть пленнице голову и подвесить к поясу…
Когда я залепил птице лапку и мы выбрались из кустов, дядя Мирон подбросил ее вверх. Она взмахнула крыльями и тяжело взлетела на ближайшее дерево. Старый охотник прищурил в улыбке глаза и погрозил пальцем:
– Будь умнее, больше не попадайся!
Пестрая птица, словно благодаря за дарованную свободу, два раза прокричала: «Чык-лок, чык-лок». А потом шумно снялась с дерева и улетела.
– Видел? – лукаво подмигнул дядя Мирон. – Это глухарка.
Я растерянно смотрел на старого охотника. С минуту он молчал, что-то обдумывал. Лицо его помрачнело.
– Кто же это наставил здесь петель? – грозно вылетело из его уст. Он тут же выхватил из-за пояса топорик, срубил с ветки петлю и пинком отшвырнул в сторону.
– Невелика хитрость ловить глухаря в петлю, – сокрушался дядя Мирон. – Так, неровен час, их можно переловить всех, и на развод ни одного не останется. Ладно, что вовремя мы появились, а то не миновать бы глухарке котла.
Не успели мы забыться, как снова наткнулись на задушенную петлей птицу, которая была намного больше первой. Ее черное блестящее оперение переливалось все-ми цветами радуги, вокруг глаз и ушей горели красные каемочки.
– Эх-хе-хе, какой красавец глухарь загублен! Ему бы летать да распевать по весне перенятую от своих сородичей брачную песню, прославлять ею наши леса, – вздохнул дядя Мирон.
В тот день мы порубили, наверное, с десяток веревочных и проволочных петель.
ДОЖДЛИВЫЙ ДЕНЬ
Перевод М. Мухачева
Еще задолго до открытия летне-осеннего сезона мой приятель Никита стал навещать меня. Он почему-то переживал больше, чем я, и разговоры вел только об охоте. А ведь ружье-то заимел всего года три-четыре назад.
Мы отправились с ним на старицы, которых много пораскидано вдоль Малой Кокшаги. Вышли с вечера, чтобы опередить своих коллег-любителей. Нам предстояло прошагать около двадцати километров. Если идти с отдыхом, то как раз можно успеть к рассвету, что нам было и нужно. А об охоте на близких старицах мы и не помышляли: там на каждую утку десяток охотников наберется.
Еще при выходе из дома мы почувствовали: будет дождь. Но возвращаться не хотелось. Поглядывая на сгущающиеся облака, мы все же верили, что распогодится. Однако не прошли и пяти километров, как на нас упали первые холодные горошинки. Облака потемнели, дождь разыгрался сильнее. Мы часто останавливались то под одним, то под другим деревом.
– Гляди, а небо-то, как решето, прохудилось! – забеспокоился Никита.
– Раз начало есть, то и конец будет, – обнадежил я приятеля.
К счастью, дорога оказалась песчаной. А по сырому песку идти гораздо легче. Собаки были сначала веселыми, но вскоре приуныли. Поджав мокрые хвосты и поминутно стряхивая с себя капли, они семенили рядом.
Половину пути мы прошли лесом. Впереди показались луга. Дождь хлестал уже как из ведра.
– Хорошо бы нам под стогом укрыться, – зябко поежился Никита.
Я ответил ему знакомым изречением:
– Утро вечера мудренее, поживем – увидим…
В лугах мы наткнулись на большой стог. Сначала пристроили собак, а потом залезли сами под свежее душистое сено. Теперь нам и дождь – не дождь, ведь крыша над нами толстая.
Плащи еще не промокли, белье было сухим, и в стогу мы быстро согрелись. Казалось, само лето нам отдавало частицу своего аромата и тепла.
А дождь все хлестал и хлестал. Как ни старайся, но в такую погоду задремлешь, убаюканный монотонной песней дождя.
Утром Никита разбудил меня. Я раздвинул сено и выглянул: дождь хотя и стих, но не прекратился. Облака – как закопченное дно видавшего виды котелка.
