Текст книги "Рыбалка в Пронькино (СИ)"

Автор книги: Александр Шленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Скоро они ещё и ноги отрастят. Тогда нам всем пиздец, паря! – невесело резюмировал Лёха.

– Ну а хули, конечно отрастят! Не тебе же одному волчьи ухи отращивать! – подъебнул соседа Васька.

– Вась, хороший ты мужик, видный. Только глядеть на тебя прямо неудобняк. С левой стороны нормальная такая клешня, а с правой – такие же, ёбт, пальцы как у всех. Как то несимметрично получается. – Толян гнал порожнину с серьезным выражением лица. – Знаешь что? Срежь-ка ты её по локоть к ебеням, а через месяц там такая же клешня отрастёт. Мы бы тебя тогда в озеро спускали на стальной цепи как Зурита Ихтиандра. Будешь цеплять рыбу за жабры обеими клешнями – и в лодку!

– Правильно, братка! – Лёха сунул руку под рубаху и почесал шерстистое ухо всей пятернёй. -Научи Васька как соседа подъябывать!

– А что, с одной клешнёй я вам не пригожусь? – неожиданно серьезно ответил на подъёбку Василий. – У меня всем клешням клешня. Вот глянь в натуре!

Васька с видом фокусника извлёк из густой травы большой обломок древнего силикатного кирпича и подкинул перед собой. Чёрной молнией мелькнув в воздухе, клешня лязгнула, и кирпич словно взорвался, разлетевшись на мелкие обломки и силикатную пыль.

– That is some fucking Russian claw! – потрясённый Дуэйн пришёлкнул языком и восторженно зааплодировал. – Fuck me! Who ain"t seen this shit, ain"t seen nothing! It"s a fucking miracle! Basil, you"re a bad motherfucka, you son of a bitch! All y"all are bad motherfuckas!

– Ну а хули ты думал! – Васька расплылся в довольной улыбке.

– Охуеть можно! – от избытка чувств Дуэйн перешёл на великий и могучий, при этом напрочь потеряв американский акцент.

– You betcha, bro! – подтвердил Толян.

– Ну что, командир, возьмёшь боевого пловца в разведроту? – осведомился Василий, стерев с лица улыбку.

– Взять возьму, но улов будем делить по головам, а не по дворам. Нас трое, значит тебе достанется четвёртая часть.

– Так ваш шпион американский привитой от радиации. – кивнул Васька на Дуэйна. – Зачем ему наша рыбка?

– А тебя не ебёт! – отозвался Дуэйн, без малейшего акцента.

– Правильно сказал! Тебя не ебёт. – подтвердил Толян. – Уговор такой: один человек – одна доля. Или соглашайся или пиздуй.

– Соглашаюсь, но при одном условии. – хитро сощурился Василий.

– Это при каком же? – поинтересовался Толян.

– Каждая рыбка, которой я влёт клешнёй голову состригу – это мой призовой фонд, сверх моей доли. Ну как, по рукам?

– По рукам. – Толян хмыкнул и осторожно пожал протянутую клешню.

– Ща я только переоденусь и кой-какую снарягу возьму. – Василий скрылся в избе и через пять минут вышел, облачённый в рваную камуфлю неизвестно какого года древности и обутый в кирзовые сапоги. На поясе у него красовался толстенный ремень с металлической застёжкой, а на локоть клешни была намотана стальная цепь с карабином. В руке Васька держал острогу для подводной охоты и маску для ныряния.

Толян кивнул Василию на повозку, и тот засунул острогу и прочее снаряжение с краю под брезент, приподняв его за угол и углядев при этом катану в ножнах.

– Вы чё, с энтой шашкой епонской будете в озеро нырять и рыбу рубать как Чапай белую гвардию?

– В озеро ты сам ныряй. А катана – это чтобы отмахиваться когда рыбка к нам сама в баркас полезет. Не у всех же клешни растут.

– А она точно полезет?

– Стопудово. Если она летать выучилась, то прыгать и ползать – тем более.

– Хуже всего, что эти твари ещё и думать научились как люди. – подала голос Машка с повозки. – Давайте-ка, мужики, к Шалфеичу завернём. Крюк не сильно большой, а он, может, и подскажет чего про ихние повадки.

Иван Макарович Зеленцов, бывший местный агроном, а ныне пенсионер, жил на отшибе, метрах в пятиста от главной улицы, вдоль которой вытянулась деревня Пронькино. Чтобы добраться до его подворья, нужно было пройти или проехать по узкой насыпи из песка, керамзита и цементного крошева, насыпанной невесть когда незнамо кем. По обеим сторонам насыпи возвышались громадные мшистые кочки и росла ядовитой расцветки трава явно болотного вида. Снаружи кочки выглядели как нерушимая твердь, но стоило лишь оступиться с насыпи и встать на кочку, как она, чвякотно хлюпнув, стремительно проваливалась в неведомую пучину, и невезучая нога по самый пах погружалась в липкую вонючую густоту.

После длительной борьбы утопающего за жизнь и свободу трясина отдавала ногу, но сапог навсегда оставляла себе на память. Озверевших пиявок же отодрать можно было лишь посыпав солью или намазав керосином, но поскольку названных медикаментов у пострадавшего с собой обычно не оказывалось, приходилось терпеть пока ярко фосфоресцирующие трёхголовые твари не насосутся досыта и не отвалятся сами.

Престарелый отставной агроном давно забыл что такое пенсия, потому как в нынешние времена платить её было и нечем, и некому, да и если бы даже её и платили, купить на неё тоже было бы нечего, потому что официальная купля-продажа за денежные знаки давно отошла в область предания.

Кормился Иван Макарыч лечебными травами, которые он собирал в лесу и сушил под потолком. Лес этот начинался прямо от его дома сперва редколесно, а потом стремительно густел и становился непролазной чащобой. Кроме лечебных трав Иван Макарыч банчил курительными смесями, сделанными из тех же трав, обменивая их на еду, простенькую одежонку и нехитрый деревенский инвентарь.

По этой самой причине никто в деревне не называл Ивана Макарыча ни по имени отчеству, ни по фамилии. Прилипла к нему намертво погонялка дед Шалфей, по названию курительной травки, которая вставляла лучше всех, и которую сам Иван Макарыч неизменно покуривал, а раскурившись, видел разные видения, многие из которых впоследствии исполнялись наяву.

Вот поэтому жители деревни Пронькино, собираясь на какое-нибудь сомнительное мероприятие, непременно посылали гонца к деду Шалфею с просьбой покурить вишнёвую трубочку, набитую знаменитой травой, и рассказать, не увидел ли он чего-нибудь такого, что могло бы пролить свет на возможный исход предстоящей авантюры.

Старик ничуть не удивился, увидев как к его калитке подкатывает боевая колесница, тащимая Толяном и Лёхой, с восседающей наверху Машкой. Васька помогал тянуть повозку на манер пристяжной, уцепив её сбоку клешнёй, а задок подталкивал обеими лапищами Дуэйн.

– День добрый, рыболовы! – престарелый хозяин открыл калитку настежь и сделал приглашающий жест рукой. – Что, страшно небось на озеро выходить без взрывчатки?

– На озеро конечно страшно. Но рыбную диету не соблюдать – страшнее. – Толян, отвечая, коротко глянул в лицо бывшего совхозного агронома, пытаясь установить визуальный контакт, но хитрые глазёнки старика, тускло блеснув средь глубоких морщин, убежали от соприкосновения, не желая выдавать мысли хозяина.

Прошли запущенным двором, поросшим лопухами и бурьяном. К покосившейся стене ветхого сарая, кое-как сколоченного из кривоватых досок, потемневших от времени, прислонилась заржавленная коса с заскорузлым держаком. Рядом с косой примостились щербатые деревянные грабли. Двери у сараюшки не было. От неё стались лишь ржавые дырья от шурупов, на которых когда-то держались петли, вывернувшиеся в конце концов из истлевшей притолоки. Внутри сарайчика у стенки был свален в беспорядке мелкий хворост, который старому травнику было под силу собрать и принести из леса. Под дощатым навесом был врыт в землю огромный железный чан, наполненный почти до краёв смесью сухого моха и торфокрошки.

– Зимой обогреваться им буду, дровишек-то взять негде. – пояснил старик, перехватив взгляд Дуэйна.

В избе, и в сенцах и в горнице, повсюду висели под потолком и на стенах пучки различных трав, на полках поблёскивали сквозь густую пыль множество стеклянных банок и бутылок с мутными настойками без этикеток, а в переднем углу стоял, прислонившись, черенок от лопаты со вздетой на нём страшной шипастой трёхглазой головой с вывороченными ноздрями и огромной пастью, усеянной в три ряда зубами типа акульих.

– Скажи, дед, это кто такой у тебя тут, как оно зовётся? – спросил Лёха, указывая пальцем на засушенную голову.

– Этот? Спаситель это мой, а как зовётся, извини, не знаю.

– Спаситель? – хмыкнул Лёха. – А поглядеть, так подумаешь наоборот, погубитель.

– Я об ту пору болел сильно. – пояснил дед. – Радиация меня одолела, помирал я. И вот помню сижу я, раскурился кое-как, и стал сильно думать и просить: приди ко мне какая-никакая живность, если не рыбка то хоть кто-нибудь с озера чтобы я поел её да поправился. Вот – приполз этот, стал в дверь скрестись. Открыл, гляжу три глаза, зубов полна пасть, ног нету, ласты как у тюленя. Как звать не знаю. Я его топориком порубил, сварил и поел. А голову – для уважения – засушил и поставил на парадное место, как памятник энтому лысому херу, как его бишь звали-то? Ну какой в прежние времена на площади стоял и на винный магазин рукой показывал?

– Ленин что ли? – выдохнула Машка, невесело усмехнувшись.

– Ну да, вроде как он. Вот времена тоже были интересные, в какой райцентр ни приедешь, везде этот лысый хер стоит и культяпкой гипсовой в небо тычет. Поди ещё и доселе не всех посшибали.

– А как же это он тебе дался под топорик-то? – удивился Толян. – Тем более если ты говоришь, помирал.

– А он меня спросил, знаешь, сперва. Тебя хошь, говорит, сейчас съем и в себе снесу тебя в озеро. Мясо твоё старое, больное, тебе не нужное. Там в озере тебе новое мясо дадим. Пока что рыбье, другого у нас нету, будешь пока так жить. Жабрами дышать, хвостом рулить научишься, плавниками орудовать. А главное – поймёшь самую суть всего, что где и зачем. И смысл у тебя появится. Хочешь прямо сейчас или страшно пока? Отвечаю ему, страшно конечно. Ну тогда, говорит, забери меня в себя. Возьми вон топорик, поруби меня да поешь, сразу и охрияешь. Мясо твоё молодым не станет конечно, но я зато внутри тебя буду, сгнить ему не дам. А главное, ты всё сразу поймёшь, и про себя, и про нас, про озёрных, и будешь мыслями всё время с нами, через меня. И нам поможешь, как и мы тебе помогли.

– И как это он прямо вот так легко уговорился? – Толян недоверчиво сощурил левый глаз.

– Как я уговорился? Да просто очень. Когда меня отправили ко мне на помощь, сказали чтобы я действовал по обстановке, потому что до меня ни один местный к озёрным за помощью не обращался даже в мыслях. Их – или лучше теперь сказать – нас – только поймать да сожрать норовили. А тут я сам нас позвал... Ну вот, мы меня ко мне послали и велели нам проявить ко мне уважение.

– А чё ж вы его тогда к Женьке Мякишеву не проявили? – нахмурился Лёха.

– А потому что надо было к озеру тоже с уважением подойти, а не тыкать острогой в кого попало! – запальчиво возразил Иван Макарович. – Вот ты к примеру в меня острогой тыкать будешь если когда трезвый?

– А это, надо сказать, зависит... – мрачно изрёк Толян. – Ты-то сам теперь кто?

– Это ты, Анатолий, сперва мне скажи, сам ты кто? Посля всей радиации... А я как был Иван Макарыч, таковым и остался. Только мне озёрные понятие дали через принятие их плоти.

– Ты тоже причастился, значит? – хмыкнул Василий, оторвавшись от подпираемой им притолоки и со вкусом почёсывая клешнёй спину между лопатками.

– Ну да, примерно на годик попозжей тебя.

– Васька, чё ты врёшь? – Машка решительно шагнула к Василию и близко исподлобья заглянула в глаза. – Все же в деревне знают, что клешню свою ты в речке получил, а не в озере! Ты, Васька, химера недоделанная, и к озеру не примазывайся!

– Машута, а ничего что речка Утоплянка в Волынино озеро впадает? – возразил в ответ Василий. – Мне вещий сон из озера был, и сказано было что плоть мне оттуда дана настоящая. Это только Иисус с понтом дела вместо живой плоти просвирки раздавал, за что потом и поплатился.

– Это правда, дети мои. – прошелестел старый агроном. – Просвиркой живую плоть не заменишь – веры настоящей не будет! Васята, ты на озере ребяток-то наших побереги, они ведь не готовые ещё.

– Ты, дед Макарыч, мало об нас понимаешь! – свирепо процедил Толян. -Мы уже давно на всё готовые, понял?

– На что-то может и да, а на что-то пока нет. Васенька, почеши мне тоже клешнёй между лопаток... Вот спасибо, хорошо. А ты, Вася, выходит и снаружи и изнутри причастился. – Старик глубоко, прочувствованно вздохнул. – Теперь, ребятушки, всё по иному станет. Теперь озёрные сами вашу плоть принимать будут и через это вас понятием наделять – и ныне живых, и почивших ранее.

– Всех подряд? – уточнил Лёха.

– Из почивших ранее взяли только неупокоенных – ну, у кого нерешённые вопросы в жизни остались. Дела недоделанные, счёты несведённые... Остальные, ныне беспамятные, они по прежнему в холодке лежат и в безличности пребывают. Они нам как бы и не нужны пока. Ну может, если самая малость.

– За неупокоенных-то с какой печали озеро взялось? – удивился Лёха. – Нешто им Судный день собрались устроить?

– А ты как думал, Ляксей! Устроят! Только никакой хрен с ёлки не приидет во славе своей со святыми ангелами на выездную сессию ваши гнилые рамсы разруливать. Просрали вы, завистники сластолюбивые, и Никео-Царьградский символ, и Апостольский чин, и четьи-минетьи! Всё просрали!

– А Иезекиил... – начал было Толян.

– Иезекиила тоже просрали со всем ветхим заветом! Каких от вас в жопу овец отделять, когда кругом одни козлищи! Вот дождётесь, и посадят вас всем скопом в Леблядиное озеро, и плоть дадут не человеческую, а подлой твари холоднокровной. И там все будете сидеть и думать сами об себя, покуда не поумнеете. Страшный суд вам подавай... Хуй вам растопыренный на сосновой шишке! Даже гнев божий, и тот заслужить надо!

– Хочешь сказать, мы даже и на такую малость не наработали? – хмуро осведомился Лёха.

– Это гнев божий тебе малость? Ни черта ты ни о жизни, ни о боге понимаешь, Ляксей! Гнев – это наипервейшее доказательство любви. А за что вас любить? Отступился от вас боженька, так что теперь, как помрёте, одна вам дорога – в озеро.

– А с живыми как будет? – хмуро спросила Машка.

– И живых тоже будут забирать, кого раньше, кого позже. Вот с Женьки Мякишева начался почин. Забрали его в озеро, и понятие ему дали. А и Женька тоже не промах, здорово помог нам с рекогносцировкой.

– С рекогносцировкой – это как это? – заинтересовался Толян.

– Да как-как? Женька то у нас когда пацаном был, авиамоделями занимался, самолётики всё пускал. Вот они, то есть мы, чуток все вместе покумекали и придумали как вверх выпрыгивать, как планировать и местность с лёту изучать. А что где подальше от озера, то галки и вороны знают, каких мы по ходу зажевали. А Женька, между прочим, передаёт вам всем пламенный привет. И ещё он вас очень призывает, чтобы все желающие шли к озеру причащаться и заходили в воду без боязни. Озёрные вас примут со всем уважением.

– Так же как Женьку самого приняли? – безрадостно уточнил Толян.

– Ну а чего в этом плохого? – искренне удивился Иван Макарович. – Съедят вас быстро и не больно. А дальше – благодать. Сперва рыбье мясо вам дадут, порезвитесь в водичке. Ай, хорошо! А потом как побольше знаний наберётся, там и вообще становись кем хочешь. Или переходи из тела в тело. Или живи сразу в нескольких как барин в старину в десяти домах. Хочешь живи в теле один, хочешь с другими делись. Хочешь живи своим умом особо, хочешь растворись в других умах, думай совместно, чуй совместно. Надоело со всеми вместе – опять выделись особо и будь сам по себе. Женька теперь так и живёт и вам всем советует. Торопыга он конечно, Женька. Всегда таким был. Я ж знаю, вы к озеру ещё не готовы.

– А что ж ты нас на съедение подбиваешь, а сам тут околачиваешься? – резонно заметил Лёха.

– Да и я скоро уже. Вот днями пойду. Чуток силёнок накоплю, до озера дойтить, и пойду. Хотите, давайте и вы со мной.

– А если мы к рыбам на корм не хотим? – хрипло возразила Машка, передёрнув плечами. – Если мы не желаем молотить хвостами по воде как селёдки, а хотим жить по-своему как всегда жили?

– А по-своему, Машутка, уже никак не получится. По-своему надо было с самого начала, как вам Иисус Христос велел. Но никто ж по Христу жить не захотел! Мне вот блазнится что нас поэтому сюда и определили. Заместо него! Сперва Иисуса в хлев закинули, к овцам да к козам, только чего ожидалось того не вышло. Тогда они там в сельсовете чего-то покумекали и нас в озеро закинули, к рыбам да ракам. Может, в этот раз чегой-то и выйдет...

– Да кто закинул-то? И откуда? И для чего? – Лёха мрачно направил на деда через прорезь рубахи большое шерстистое ухо-локатор.

– Такого даже и спрашивать нельзя! Потому что слов нету чтобы ответить.

– Не хочешь сказать – не надо. Только не темни, мы ж не в церкви! А слова для всего подобрать можно, было бы желание. – сухо отрезал Толян.

– Какие же вы мужики непонятливые! – дед Шалфей тяжко вздохнул. – Уразумейте наконец что ваше слово ничего не значит если за ним не стоит твёрдое понятие! Ваша душа закупорена в маленький кусочек сущего, которая суть ваше тело. Она тщится понять всё сущее, выглядывая из этого кусочка, и всё что углядела, превращает в понятия. Понятия суть символы, начертанные органами чувств, и эти символы, проникающие из тела в душу, она и считает реальным миром. Ваш язык – это всего лишь счёты коллективного пользования! Для каждого понятия есть в них отдельная косточка – слово. Всю жизнь вы этими счётами друг перед другом щёлкаете, переливаете из пустого в порожнее^_3. А мы – та же суть что и ваша душа, но мы не закупорены. Мы пронизываем всё сущее и зрим в корень. А посему никакие символы нам не нужны, ни образы, ни понятия. Поэтому нет в ваших счётах для нас косточек, и быть не может. Так чем вы мне щёлкать-то прикажете?

– Ну видишь, а говорил не можешь объяснить. – удовлетворённо бурнул Толян. – Можешь, оказывается. Получается, что нам объяснять ваш мир – как слепому красное с зелёным?

– Молодец ты какой, Анатолий! Быстро смикитил. Ты – четвёртый человек по счёту кто это понял.

– А до меня кто?

– Да всего трое, только ты их не знаешь. Одного звали Иммануил Кант, второго Герман Гельмгольц, а третьего – Людвиг Витгенштейн^_4. Первые двое были немцы, а третий австрияк, ну тоже, в общем, немец. Народ дотошный. А остальным наверное не понять это никогда.

– И чё теперь нам делать? Молиться, вешаться или в озеро сигать? – Машкины зрачки как тёмные линзы вобрали в себя тщедушное тело старого агронома. – Не вижу я, добра ты нам желаешь или зла...

– Я вам, детушки, желаю того чего вы сами себе желаете. Ничего ты, Машенька во мне не углядишь. Ты в себя погляди без боязни, и всё узнаешь. А что вам делать, это вам самим решать. Хотите – доверьтесь неведомому и сигайте в озеро, а не хотите – так и загораживайтесь от него своими счётами до самой смерти. А понять – вы не поймёте покуда каждый из вас одинок как перст у себя во плоти малой. Видите вы только у себя под носом и не далее, потому что нет у вас квантовой запутанности со всем миром^_5 как у нас...

– Ну, допустим что нету, хотя на самом деле у нас все запутанные, хрен распутаешь. И чем нам от этого плохо? – хмыкнул Лёха.

– А тем, что вам чтобы новую вещь обнаружить, приходится уже известные вещи лбами сталкивать и потом в обломках ковыряться. По-иному ваша наука не работает. Не оставила вам природа иного пути понять вещь кроме как её разрушить и потом пытаться собрать у себя в уме. Потому и знания ваши – это знания не о цельном мире как он есть, а лишь о тех осколках, которые вашей науке удалось от него отломать. Разрушители вы по природе своей, и в этом ваш первородный грех. Не яблоко вы сорвали с древа познания, а кувалду! А теперь пришло время её у вас отобрать, больно много наломали. Вот мы к вам за этим и припожаловали...

– Шалфеич, мы к тебе пришли за советом, а ты нас и вовсе запутал. – высказал Толян общее мнение.

– Ну и ладно... Вы же на озеро за рыбой собирались? Ну так и идите, спасайте свою шкуру! Глядишь, заодно и душу нечаянно спасёте... Пиздуйте на озеро, дети мои! Истомилась ваша душа в страхе и неведении... А вы зайдите поглубже и ничего не бойтесь. Там ваша духовная жажда утолится, и всю вашу ярость и страх перед неведомым смоет и заберёт себе озёрная водица. Скоро и я... Говорил же Иоанн Креститель, чего зря бегать?... – дед Шалфей внезапно закашлялся от смеха и полминуты перхал, держась обеими руками за грудь.

– How the fuck can we go to the lake after what you just said? – возмутился Дуэйн. – I am not fucking suicidal and neither are my friends!

– Well, if you want your friends to die from radiation very soon, then okay! Don"t go to the lake! But if you really care about your woman and your villanger buddies you have to come to the lakeshore, talk to the lake people and figure out how to deal with them. – сурово отрезал старик.

– Хуяссе! – удивился Лёха. – Шалфеич, ты когда это буржуйский язык выучить успел?

– Никогда я его не учил. – старик вздохнул. – Ты, Ляксей, ничё своим волчьим ухом так и не расслышал! А я ж вам талдычил: всё что озёрные знают, я теперь тоже знаю, потому что я озёрного поел.

– А мы ни разу с озера рыбы не ели, ты хочешь сказать? – иронически заметил Лёха.

– Да вы просто рыбье мясо жевали, из которого озёрные уже ушли! А я съел озёрного по их желанию, вместе с частицей ихнего разума. С той поры я между двумя понятиями живу. Как в городе однажды в лифте застрял и полдня между двумя этажами висел, так и теперь, пока я в этой шкуре нахожусь, висеть мне между мягким и зелёным. Вот вы будущего не ведаете, и прошлое тоже помните копейку за рубль. А озеро всё видит, в обе стороны, и я с ним. И каждого из вас... Вот только словами не выразить – понятий таких у вас нет.

– So you know my future? – недоверчиво осклабился Дуэйн, демонстрируя ослепительные зубы.

– Sure"nuff I do! But it won"t make you any good if I show you... I"d better not!

– Well, what about my past?

– You really want me to show"ya a couple of things in your past?

– Fuck, yes! Be my fucking guest! – рявкнул Дуэйн, скорчив жуткую рожу, какую можно увидеть только на лице афроамериканца: невероятное сочетание свирепой решительности, страха, недоверия и любопытства. Выражение лица человека, которому суют в руки кейс с миллионом долларов, одновременно направляя в лоб большой заряженный пистолет.

– Okay, then. I"ve got a little buddy in the back room, ok? He can"t wait to have a word with you. How "bout I have a little puff and ask this li"l man to come in? You cool about it?

– Cool as an ice cube! – Дуэйн погасил удивлённо-свирепый взгляд и осторожно хлопнул старика по плечу своей экскаваторной лапищей. – Go ahead and tell your man to step in.

Дед Шалфей, не спеша, вынул свою знаменитую вишнёвую трубочку, высек огнивом искру, сипло пососал мундштук, поперхал и густо задымил. Васька-Клешня, подпиравший всю дорогу притолоку и не сильно вступавший в разговор, неожиданно хахакнул вполголоса:

– Ну что, напросился, чернорылый нехристь?^_6 Встречай теперь сваво батяню-покойничка...

Из густых клубов морочного сизого дыма неожиданно явился кривобокий тощий престарелый негр, шаркая босыми порепанными пятками по сучковатому полу. По внешнему облику это ободранное бандитского вида существо весьма мало напоминало человека, да и то только потому что на его костлявом заду болтались светло-голубые джинсы, а из угла проваленного рта свисала знакомая трубочка.

– Ну дед Шалфей, ну кудесник, я ебу! – молитвенно произнёс Васька и восторженно клацнул клешнёй.

– My, my! – проскрипело привидение, в упор уставившись на Дуэйна и изобразив шутовское удивление при помощи широко расставленных рук и вихляющей задницы. – How dah I know dis cat! Whassup, my nigga^_7?

– God almighty!.. Nah, you can"t be my daddy, he"s fucking dead! – Дуэйн изо всей силы потёр рукой затылок, ошарашенно озираясь. – Who are you? What the fuck do you want from me?

– Nahtin", just wanna talk to ya... Somebo"ey aks me to come here and have a little chit-chat wid ya. Dah ya mahnd? – резкие морщины собрались вопросительной кучкой на высушеном как тарань негритянском лице, обсыпанном старческой гречкой и поросшем ослепительно белой на фоне чёрной кожи, длинной неровной щетиной.

– Who the hell are you?

– Hello, Punkin! – ухмыльнулось привидение. – Who da ya tink I eez? Dah anybody eise ever call ya dis li"l name?

– Holy shit! Daddy? – голос Дуэйна на мгновение пересёкся. – You"re supposed to be dead and lie quietly in your grave! And look at ya, waking and talking! No, you"re not my father! Who the fuck are you really?

– Cool down, Punkin! Whah don"t ya aks me where from I eez?

– Okay then! Tell me, where the hell are you from?

– I eez from LA, my nigga. Ya gotta rememba who ya do and weah ya put dam!

– Oops! My daddy lived in Pensacola, Florida, all his fucking miserable life. That"s where I shot him in the head and buried him after he raped my little sister.

– Gotcha, nigga! – привидение радостно захлопало костлявыми ладонями и беззубо осклабилось. Dat" right, Punkin! I eez from Pensacola. You shot me an" buried me in Pensacola an" go ta prison for killin" ye daddy and rapin" ye sista. But Pensacola ain"t Florida. It"s LA! Lower Alabama!

– Lower Alabama my ass! You fuckin" ruined Adelle"s life! You ruined my life, too!

– Nah, Punkin. I save Adelle life an" ev'rybo'ee life in dis fam"ly. Ya rememba ten grand I owe Fat Bubba for dat dope? Ah, well... Fat Bubba eez a very dangerous nigga. He did not want dat dope back, he want da money, ah"teya! He put a gun to mah head an" say he do Adelle or he shoot ev"ryone in da house. He tei me hold Adelle wen he do her. He do Adelle and den he gone. Then ye come and see me hold Adelle covered wid blood. You tink dat I do her and you shoot me in da face. An" dat"s cool wid me, Punkin, cuz wen I dead I owe Fat Bubba nahtin".

– I know, daddy. I got a message thru the prison wire about Fat Bubba and what he did. The fucking nigger was bragging about Adelle everywhere! The next day after I got released from Pontiac and arrived to Pensacola I found Fat Bubba and had a little chi-chat with him in Redoubt Bayou. We talked for a couple of minutes and then I left and he remained in the woods, hanging on a live oak. And still, daddy, you was holding our little Adelle when this bastard was raping her.

– Ye right! An" den ye shot da wrong nigga. But its fine, Punkin! I eez dead an" I cool wid dat. – тут престарелый чернокожий оборванец неожиданно скорчил озабоченную рожу.

– I wanna tei ya sometin, Punkin! Ye gotta bee dead very soon too – even more dead dan me – if ye walk into dat lake. Very bad folks is waitin" for ye dere. Stay away from dem nigga and watch ya six. Ya dig?

– I know, daddy. That fish is real ugly.

– It ain"t fish who"s gonna get ya, Punkin! It a very bad man. Fat Bubba is waitin' for ya in dat lake. He has a score wid ya an" he"d love to set dat score. I gotta go now. Adios, my nigga! Watch ya back!

Старик выдохнул громадный клуб дыма, окутавший всё его лицо. Когда дым рассеялся, Дуэйн, открывший рот, чтобы что-то спросить или сказать напоследок, открыл его ещё шире и не сказал ни слова. Дед Шалфей стоял на том самом месте, мерно посапывая трубкой.

– Fuck me! – удивлённо-задумчиво произнёс Дуэйн, заглядывая на всякий случай за спину престарелого оборотня.

– Fuck you. – дипломатично согласился Иван Макарович, вынул вишнёвую трубку изо рта, побаюкал её в ладонях и осторожно спрятал в обвисший боковой карман ветхого пиджака.

– Поди-ка сюда, шпион американский. – поманил бывший агроном Дуэйна в угол двора. Там стояла допотопная чугунная печь на лафете из толстых труб с отогнутым вверх передом. Чугунная дверь топки была снята с петель и стояла рядом, прислонившись к полусгнившему забору. Иван Макарович кивнул на Дуэйну на дверь:

– Прибери это к себе в телегу. К озеру подойдёшь – сразу вынимай и держи наготове. Это тебе от меня и от бати твоего покойника ценный подарок.

Дуэйн недоумённо хмыкнул, но всё же уложил тяжёлую дверь на повозку, и после недолгого прощания группа выдвинулась через густой лес на озеро.

Дорогу к озеру рыболовы-экстремалы преодолевали молча. Единственным исключением был Дуэйн, который периодически хлопал себя громадной ладонью по лбу, неизменно сопровождая этот жест восклицанием "Fuck me!", после чего продолжал подталкивать повозку.

Полуденное солнце с трудом пробивалось сквозь неровную чащу, изредка ярко выстреливая в глаза колючими лучами через прогалы между кронами деревьев. Охваченный радиацией лес всё кому-то жаловался, звенел, то тоненько по-комариному, то по-шмелиному, басом. Кряжистое узловатое дерево по левую сторону дороги громко натужно стрельнуло, со звуком лопающейся рояльной струны, и вслед за тем ворчливо охнуло как столетний дед от неожиданного прострела в костях.

У края дороги примостилось колючее, в человеческий рост, бочкообразное чудовище с ещё более колючими руками-ветками. Толян мог бы поклясться что это самый настоящий кактус, которому следовало бы расти где-нибудь в Аризоне или в Техасе, но никак не в среднерусском лесу, который они в данный момент пересекали, выдвигаясь к озеру.

Волынино озеро, как и окружавший его с трёх сторон Ухмылинский лес, пользовалось дурной славой за многие года до того как в нём поселилась непонятная нечисть, твёрдо вознамерившаяся подобрать под себя всю окрестную живность, включая и людишек, и дать им своё собственное разумение жизни взамен привычного.

Старожилы баяли, а им до того баяли деды, что жил некогда у озера в глухой чащобе нехороший мутный мужик звавшийся по метрике Евсей Ухмылин, а по прозвищу Нечистый дух. Служил он лесничим у местного помещика. Слухи шли от людей бывалых и бесстрашных, что знался лесничий с самим Чёртом, а может и ещё с кем похуже. Стерёг Евсей Ухмылин помещичий лес, стрелял к барскому столу бекасов и куропаток, сурово наказывал местных мужиков за потраву, когда лошадь с телегой отберёт, а кого бывало и застрелит в чаще да и прислонит спиной к берёзе. Ещё и цигарку с лесным мохом запалит и даст в руку покойнику. Сидит под деревом мужик, вроде как покурить присел, а подойдёшь, поближе глянешь – ему уж вороньё глаза выело.

Долго ли коротко ли, а жил тогда в Агаркове, а может и в самом Пронькино, один охотник, каким его именем нарекли, то запамятовалось, а по прозвищу Волына. Сильно осерчал тот охотник на лесничего за своего отца, которого он однажды вот так под деревом нашёл. Много дней выслеживал Волына лесника, но тот словно сгинул. Решил охотник уже домой идти, дело к ночи было, а на болоте не заночуешь. Пар с болота поднимается, густеет на глазах, стелется туманом, деревья сквозь наползающее марево сучья корявые вверх тянут, словно небо в клочья разодрать хотят, и подросшая луна вороха тумана дурными пятнами желтит. И тут слышит охотник совсем близко от себя – хлюп да хлюп! Сзади. И рукой его этак по плечику – торк!