Текст книги "Рыбалка в Пронькино (СИ)"

Автор книги: Александр Шленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– It"s rather philosophical. – Дуэйн тяжело вздохнул всей грудью. – Tell you what, my Russian brother-in-law... A conversation like this much better suits you in a prison like Pontiac than in a Russian village. In prison you always try to find a way to kill time, so philosophy is good for you. But in a place like this you should rather think how not to get killed by a mutant fish or a crazy Russian. It does not leave too much room for philosophy. Anyway, I did my bit for today and I am beat. I"d better call it a day, go to bed and have some sleep... My nigga, night-night! Attaboy!

– Двадцать раз уже тебе объяснял, не аттабой, а отбой! – проворчал Толян и сложил левой рукой аккуратный шиш, из вежливости держа его за спиной. – Ладно, хрен с тобой. Night-night!

Дуэйн благочестиво поелозил по рту зубной щёткой, затем стянул с необъятной спины майку с надписью U.S. ARMY и начал возиться со шнурками армейских ботинок, готовясь ко сну. Машка, зашивавшая что-то по мелочи под лампой, сидя у стола, увидев это, немедленно отставила иглу, сунула руку под подол то ли сарафана то ли ночнушки, быстро выдернула оттуда вниз по ногам трусы, и оставив их на полу, с великой готовностью запрыгнула в койку. Матрасные пружины жалобно охнули, возвещая, что вслед за ней туда же последовал и Дуэйн. Толян сел на освободившееся место у стола, прихватив с собой небольшую книжку. На крышке у книжки была нарисована зловещего вида мина на растяжке, а под ней заглавие:

Петренко Евгений Сергеевич.

ОБОРУДОВАНИЕ, ИНСТРУМЕНТЫ И

ПРИСПОСОБЛЕНИЯ ДЛЯ РУЧНОГО

РАЗМИНИРОВАНИЯ

Толян принялся было читать, но ритмичные скрипы матраца из дальнего угла и усердные Машкины стоны не давали нормально понимать прочитанное. Толян захлопнул книжку, в сердцах сплюнул, снял с крюка лампу, отнёс её в сени, и не раздеваясь, улёгся на свою койку. Глаза под закрытыми веками привычно поискали и нашли большую чернильную кляксу. Клякса с готовностью заползла в то место, где роились мысли, и накрыла их все разом непроницаемым чернильным покрывалом. Толян повернулся на бок и задышал медленнее и глубже.

Приснился ему город, каким он был ещё до начала Пандемии: разряженная как на праздник толпа незнакомых друг другу людей на тротуарах центральных улиц, броские яркие вывески, витрины магазинов, где ничего дешёвого и ноского не купишь, ресторанов, где толково и дёшево не пообедаешь, множество иностранных машин, которые своими руками не починишь, бесчисленные казино, массажные салоны, залы с игровыми автоматами, антикварные лавки, бутики, модные картинные галереи, где на стенах в дорогих рамках висели наглые заковыристые кляксы, которые и самому Роршаху не снились.

Весь город был нафарширован множеством ненужных по мнению Толяна торговых заведений, без которых городские обалдуи не могли жить ни минуты. В них посетителю могли продать чучело единорога, ходячую мумию фараона, говорящего крокодила, живых покемонов в клетке (с мешком корма и инструкцией по уходу). Толяну особенно запомнился какой-то жутко дорогой музыкальный инструмент, развратно блистающий интимно изогнутой полированной латунью. Вроде бы, саксофон. Продавец сказал, что вроде Страдивари... а может, Гварниери... а может даже и не саксофон, а батискаф или оксюморон... короче, какая тебе, мужик, разница, ты ж его покупаешь на стенку повесить, чтоб смотрелось гламурненько.

В городе также продавали заменители определённых частей человеческого тела, очень натурально изготовленные из силикона. Лицам не желающим пользоваться искусственными органами предлагали удлиннить естественные.

Предлагали сделать цветную татуировку, маникюр с педикюром, накладные ногти, ресницы и волосы. Предлагали поставить стразы на передние зубы, уснастить металлическими колечками бровь, нос, губу, пупок и даже те самые органы которые первоначально предлагали удлиннить. Предлагали погадать по руке, ноге и иным частям тела. Предлагали на выбор блондинку или брюнетку для плотских утех. Или шатенку, или лысую. А также всех четырёх сразу. Всё это, естественно, за деньги.

Были в городе и салоны, где продавали внушительные кальяны с гофрированными трубами, толстыми как пылесосные шланги. К кальянам прилагались диковинные курительные смеси из неизвестных трав, собранных на неведомом тропическом болоте. Те, кого курительные смеси не вставляли должным образом, могли приобрести вещества с более сильным развлекательным эффектом, которые вводились шприцем непосредственно в кровяное русло и в короткое время размягчали мозг потребителя до состояния жидких соплей. Когда Толяну случалось проходить по городским улицам, помимо воли разглядывая прохожих, у него всегда было впечатление словно он видит тараканов, щедро посыпанных дустом.

Будучи человеком твёрдых устоев, рационального склада ума, и более того, в значительной степени аскетом по характеру, Толян мрачно охуевал от городской жизни, от её напыщенной и воинствующей вульгарности, а более всего от невежественного и превратного отношения горожан к собственному телу и духу, естественным следствием которого являлась приверженность к низменным страстям и стремление удовлетворять их самыми извращёнными способами. Толян не мог взять в толк, кому и зачем понадобилось заменить добротные и недорогие удовольствия, которые дарует людям жизнь, разрушительными и никчемными изъёбами, превращающими человека в говно.

Когда Толян попадал в городскую среду и сталкивался с этими явлениями вплотную, ему становилось не по себе, и поэтому он предпочитал держаться от города подальше. Тем не менее, ему постоянно приходилось ездить в город в качестве экспедитора и шофёра. Возил он из города стройматериалы для сельской потребкооперации и другие грузы.

Однажды на пустынной трассе уже километрах в пяти от родного села трёхосный Толянов ЗиЛ круто подрезал чёрный бимер и сразу врубил по тормозам. Толян суетиться с тормозной педалью не стал, поэтому удар получился внушительный. У бимера смялся в гармошку весь зад, зилок же отделался парой чёрного цвета царапин на бампере.

Из пострадавшего бимера вылезли два типичных городских быка, растопырили пальцы и завёли разговор о счётчике, попадалове, о стоимости перевозимых в кузове зилка товаров и о необходимости делиться еженедельно. Заскучавший Толян миролюбиво послал обоих дуралеев нахуй. В ответ водитель бимера на свою беду выхватил травматический ствол и бабахнул, целя Толяну в пах. Толян успел до выстрела сделать кувырок, подкатился под ноги уроду и, отобрав у него пистолет, засунул его водителю в жопу вместе с тканью спортивных брюк, насколько позволяла длина ствола. Одновременно он направил на пассажира свою любимую зажигалку, сделанную в виде точной копии Вальтера СС. Пассажир оказался понятливым и замер с поднятыми руками.

Но тут водитель, вместо того чтобы стоять очень тихо и говорить извинительные слова, решил вспомнить кунгфу и резко дёрнулся, видимо подражая Джеки Чану. От выстрела кишки придурка расплескались в штаны. Оценив происшедшее, Толян резким ударом щепотью вбил перстневидный хрящ пассажира поглубже в шею и аккуратно усадил обоих новопреставленных покойников на заднее сиденье покорёженного бимера. Ещё трое городских, приехавшие через несколько дней на разборку, окончили свой жизненный путь на дне местного озера с опорными катками от списанного трактора ДТ-75, прикрученными проволокой к ногам.

Странное место – город. На селе всякий новый человек привлекает внимание, и точно так же чьё-то исчезновение никогда не остаётся незамеченным. Город – совсем другое дело. Город не заметил пропажи полдесятка уродов и продолжал жить по-прежнему, словно исчезнувших никогда и не существовало. Город был похож на огромную никогда не останавливающуюся машину из улиц, домов и людей. В этой машине люди работают как малые шестерёнки, подчиняясь не собственной воле и чувствам, а той самой неведомой и страшной машине, и от этого никогда не становятся ближе друг другу. О сломанной шестерёнке никто не жалеет и не вспоминает: её просто заменяют другой шестерёнкой, только и всего. Во сне Толян перемещался по чреву этой машины, наблюдая её тайную работу. Для кого она, эта работа? Во сне Толян был не в силах это понять, а наяву он себе этого вопроса никогда не задавал.

А затем Толян вдруг невесомо и плавно взлетел и поднялся в небесную высь. С высоты город показался ему заводной игрушкой, за которой он однажды долго наблюдал в магазине "Детский мир". Игрушка эта представляла собой город в миниатюре: По игрушечным улицам ползли игрушечные автомобили, проезжая под игрушечными мостами и арками, переключались игрушечные светофоры, по игрушечным тротуарам двигались игрушечные пешеходы, в игрушечных домах включался и выключался свет.

Толян поднимался всё выше, земля уходила всё дальше и подёргивалась серебристой дымкой. В самом начале этого подъёма город внезапно съёжился и исчез, превратившись в плоскую невыразительную карту, на которой присутствие человека на планете было уже не заметно. Не горизонталь, а вертикаль была истинной мерой власти человека над этой планетой. Там, внизу, где вовсю хозяйничал человек, город – его порождение – казался естественным и вечным. Но стоило лишь приподняться вверх на пару километров, и становилось ясно, что город – это всего лишь маленькая и сложная заводная игрушка. Непонятно было, зачем его построили и завели, и долго ли ещё он будет отравлять своими миазмами обдувающий его воздух и омывающую его воду.

Неожиданно далёкая дымчатая земля подпрыгнула вверх, как при отвесном пикировании, и угрожающе приблизилась. Город стремительно раздался в ширину и в высоту и превратился из плоской карты в бескрайнее нагромождение домов, магазинов, кинотеатров, балконов, чердаков и водосточных труб. За неровной грядой старых зданий с загаженной голубями облупившейся штукатуркой расположился невзрачный парк культуры и отдыха. На продавленной деревянной сцене, окруженной рядами низких скамеек в виде амфитеатра, играл духовой оркестр. Солнце ярко блистало в полированной меди, трубачи раздували щёки, а барабанщик усердно колотил в большой барабан: бам-бам-бам-бам-бам-бам-бам! И опять: бам-бам-бам-бам-бам-бам-бам! В какой-то момент Толян убрал ненужную более сонную кляксу из сознания, и город вместе с оркестром пропал бесследно, оставшись по другую сторону чернильной пелены. И только барабанщик как ни в чём ни бывало продолжал лупить в барабан, а затем, видимо отчаявшись, прекратил барабанить и заорал знакомым голосом: "Толян, хорош спать! Открывай, нах! Дело есть!"

Толян окончательно проснулся и тотчас же, узнав голос, понял, что брательник Лёха уже несколько минут барабанит в дверь. Поднявшись с койки, Толян прошлёпал к двери и отомкнул задвижку, которую Дуэйн упорно называл по английски "лэтч". Слово "задвижка" ему не давалось. Лёха ввалился в горницу, снял с плеча два вместительных берестяных короба, связанных вместе прочной тряпицей, и бережно опустил их на пол. Короба шипели и пованивали.

Лёха глянул на полусонного Толяна, на спящую в обнимку сладкую парочку, расстегнул рубаху и, оголив живот, заорал:

– Толян, кончай дрыхнуть на ходу! Дуэйн, Машка! Вставайте нах! На рыбалку пошли, оглоеды! Динамита нет, самим теперь в озеро пердеть придётся! Кто громче всех пёрнет, тот больше всех рыбы поймает!

– Тише ты ори, а то ща как дам по уху! – флегматично заметил Толян. – Отрастил, понимаешь... Думаешь, радиация так теперь всё можно?

– Ну и чё, захотел и отрастил. – как ни в чём ни бывало ответил Лёха, коротко глянув себе на живот, из которого глубоким раструбом торчало огромное шерстистое ухо, фиолетовое изнутри, по форме напоминавшее волчье. – Отрастил, а ты не подъябывай! Зато теперь слышу всё лучше тебя.

– Слышишь, кто б сомневался. Небось так и ловил на слух всю ночь?

– Конечно на слух, а как же ещё-то! Они, твари, ещё умнее стали. Отраву уже давно брать перестали, а теперь опять берут. Чтобы тебе же в кастрюлю подкинуть. И пароли теперь каждый день меняют. Просвистишь вчерашний – бросаются без разговоров, зубищами вперёд, прямо на горло. Или в глаз. А шустрые какие стали! Ременной петлёй уже и не поймаешь, только волосяной.

– А проволочной?

– Без мазы, они теперь металл за пять метров чуют.

Сквозь стенки коробов доносился злобный скрежещущий писк, царапанье и шипение.

– Не прогрызут? – с сомнением покосился Толян на короба.

– А чем? Я ж им зубья пассатижами повытаскивал и ноги переломал. – Лёха аккуратно открыл один короб, и взору Толяна открылась тёмная шевелящаяся масса, в которой ярко светились рубиново-красные бусинки глаз как десятки маленьких терминаторов.

– Зоолог-гуманист, ёпта! – усмехнулся Толян.

Искалеченные крысы с бурой взъерошенной шерстью, напоминающей иглы дикобраза, сверлили своих мучителей ненавидящими взглядами, затравленно шипя. Наиболее продвинутые твари матерно взвизгивали.

– А ну молчать, рыбий корм! – распорядился Лёха и небрежно захлопнул крышку короба, обернувшись к Толяну. – Хорошая наживка, качественная!

– Считай денёчки, гандон! Скоро и тебя схавают! – проскрежетало из ближнего короба.

– Это кто такой борзый?!! – прорычал Лёха, рванув крышку, и навис над коробом всей громадой. Грязно-серое чудовище рванулось вверх, умная злобная морда сморщилась, беря прицел для плевка. Но Лёха ловко ухватил тварь за шипастый хвост, и раскрутив, шваркнул об пол, после чего водворил оглушённую крысу на место.

– Дар"офф, шури"ак! – Дуэйн протянул Лёхе громадную чёрную ладонь. Никто не заметил как он поднялся. Впрочем, заметить этот момент было нелегко ибо обычно он покидал кровать за долю секунды, одним пружинистым прыжком.

– Дароф коли не шутишь! – Лёха по-медвежьи стиснул протянутую лапу, внимательно глядя Дуэйну в глаза, но с таким же успехом он мог стиснуть ладонью ковш экскаватора.

– Мужик! – резюмировал Лёха и отпустил руку. Машка вылезла из-под одеяла в рваной ночнушке, сверкая через дыры голыми ляжками и кой-чем ещё. Дуэйн швырнул ей халат и косынку и целомудренно задвинул Машку себе за спину, изображая собой ширму.

Покрыв косынкой лысую голову и подхватив вёдра, Машка, зевая, вышла на заднее крыльцо. Угрюмая лягушка, сверкая свежим шрамом поперёк бородавчатой спины, неуклюже вылезала из ямы. Увидев Машку, лягушка заверещала, надув горло, и угрожающе задрала когтистую лапу. Машка погрозила в ответ тяпкой, и неприятное земноводное, матерно бурча, уползло подальше в папоротниковые заросли.

Пока Машка остужала водой контейнеры в сарае, Дуэйн увлечённо кашеварил, а Толян сосредоточенно обсуждал с братом подробности предстоящей рыбалки. Наконец в сенях загремели вёдра, и Дуэйн, сграбастав ладонью Машкину спину, подвёл её к столу и сладко замурлыкал:

– Love, the breakfest is ready! I"ve made french toasts! Real yummy. I used whole wheat bread, egg powder, milk powder, brown sugar and a little bit of cinnamon. I brought some grape jelly and maple sirup, too! See those little jars? And I"ve made some instant oat meal with tart apple flavor. Yum-yum! What would you like me to serve you first, love?

– Блять! – гаркнула Машка, с большим сердцем сбрасывая со спины чёрную лапищу. – Дуэйнушка, козлик ты мой американский! Я тебя сколько раз уже просила, чтобы ты к печи больше не подходил? У себя в Америке жарь своим черножопым блядям чё хочешь, а здесь на кухне я хозяйка! Твои гренки с овсянкой на завтрак как муде колёса! Посля твоего завтрака сходишь просрёшься – и пуще прежнего жрать захочешь! – Машка смерила Дуэйна свирепым взглядом и в сердцах сплюнула в помойное ведро через щербину во рту.

Дуэйн разинул розовую пасть, обнажив белоснежные зубы, и с испуганным видом смотрел на разгневанную сожительницу, жалобно моргая.

– Don"t get mad at me, baby! I thought we could have more substantial meal for our lunch!

– Хуянч! На весь день на озеро уходим, дурья башка! – Машка влепила Дуэйну беззлобную затрещину по бритому затылку, от которой гигант вжал голову в плечи и заморгал ещё сильнее.

– Значит так! – скомандовала Машка. – Пожрать надо от пуза, чтобы у мужиков силы были, а то вас рыба съест с гавном. Щас я яишню с салом замастырю и картошки нажарю. Банку с ветчиной пока открой! – Дуэйн потянулся рукой к маленькой плоской баночке на столе.

– Да не эту пиздюлину, а четырехфунтовую, мудила! – Машка схватила длинные деревянные клещи с полукруглыми захватами и отправилась в курятник.

Не успел Дуэйн принести из подпола большую банку ветчины и вонзить в неё консервный нож, как через окно донёсся пронзительный Машкин вопль: – Ах вы ёбаные бляди!!!

В курятнике оглодавшие за ночь куры с жутким клёкотом пинали шпористыми лапами одну из своих товарок, норовя угодить в глаз или в горло. Изрядно покалеченная курица свирепо отбивалась от озверевших сокамерниц, время от времени пытаясь улепетнуть в дальний угол, но те не отставали. Не зайди Машка в курятник за яйцами, через пять минут от выбранной жертвы не осталось бы и кучки перьев.

Машка зачерпнула из навозного чана три полных лопаты вонючего шевелящегося опарыша и одну за другой зашвырнула в курятник. Куры мгновенно бросили покалеченную жертву и влёт, пиная друг друга, вцепились в хавчик, поглощая его с невероятной скоростью. Забитая курочка нерешительно приблизилась к еде, но выхватив пару раз клювом по голове, с писком ретировалась в дальний угол. Машка кинула ей туда большую пригоршю опарыша. Сокамерницы наперегонки устремились туда, но пока они подбегали, побитая курица успела всосать свою порцию словно пылесос и встретила врагинь с растопыренными когтями, яростно щёлкая клювом и готовясь дорого продать свою жизнь. Сытые куры, постояв, разбрелись по курятнику. Их зобы были плотно набиты, и смысла сражаться насмерть уже не было.

Машка просунула через проём в сетчатой загородке длинные щипцы и начала со знанием дела копаться в соломенных стожках, которые куры вили себе вместо гнёзд. Нашарив яйцо, Машка осторожно ухватила его полукруглыми браншами щипцов и потащила к себе. Куры с оскорблёнными воплями набросились на щипцы, норовя раздолбать их клювами в мелкие щепки. Когда Машка уже почти вытащила щипцы с пойманным яйцом размером с женский кулак, с верхнего насеста с оглушительным воплем свалился громадный цветастый петух. Сернув со всей силы Машке на сапоги, он подскочил к сетке и начал яростно буцать землю огромной шпористой лапой, норовя запорошить Машке глаза. Набрав в миску полдюжины яиц, Машка покинула курятник, оставив взбешённых кур хлопать кожистыми крыльями, скрести земляной пол и с яростным клекотом бросаться на толстую проволочную сетку, которую не брали ни железные клювы, ни массивные шпоры.

Завтракали молча, долго и основательно. Машка подкладывала еду на тарелки, мужчины споро двигали челюстями, глотали, и временами отрыгивали воздух, нахапанный в желудок от желания расправиться с едой побыстрее. Покончив с завтраком и запив его стаканом колы, отяжелевший от непривычно сытной и обильной утренней еды Дуэйн взял свой хитрый счётчик и порысил в деревню снимать ежедневные показания. Толян с Лёхой, выпив по стакану горячего чая, пошли в сарай собирать рыбацкий скарб.

Увидев двух ненавистных двуногих существ, нагло сходящих с заднего крыльца дома прямо на её территорию, заметно подросшая лягушка злобно задрала ногу, готовясь пустить ядовитую струю. Толян взялся было за тяпку, но его опередил Лёха, который с невероятной силой и меткостью плюнул прямо в атакующего врага. Плевок вонзился в бородавчатую лягушачью харю и зашипел.

– Чтоб у вас хуи поотваливались, овцеёбы! – проскрежетало земноводное, и кое как стерев огненно-ядовитый плевок передними лапами, уползло в гущу папоротников.

– Где это ты так научился? – удивился Толян. – А ну-ка открой рот, дай глянуть!

– Да само как-то получилось. – уклончиво ответил Лёха, не открывая, однако, рта.

Братья зашли в сарай – не в ветхое хранилище опасных остатков имперского могущества, а в другой, хороший и крепкий, приспособленный из алюминиевого морского контейнера и тщательно обшитый сверху от чужих глаз кривым горбылём и тарной дощечкой.

Из сарая выкатили вместительную ручную тележку с неизносными колёсами, обутыми в литую резину, погрузили на неё две длинные остроги, багор, остро заточенные вилы-тройчатку, сачки, какую-то приспособу с тросиком на широкой бобине с громадными крючьями, напоминавшую спиннинг для ловли китов средней величины, самодельные свинцовые грузила чуть не по полкило весом, и злобно шипящие короба с крысиной наживкой. Толян, поразмышляв, приволок зачем-то самурайский меч, вынул до половины из ножен, опробовал пальцем лезвие, воткнул меч обратно в ножны и уложил на повозку.

– Катану-то зачем? – хмыкнул Лёха.

– А мало ли, пусть будет. – глубокомысленно ответил Толян.

На крыльце показался Дуэйн, ловко уклонился от лягушачьей струи и, подпрыгнув, с истинно негритянской грацией отвесил настырной твари нехилого пинка. Лягушка в очередной раз улетела в папоротники.

Посмотрев на вилы-тройчатку и катану, Дуэйн скорбно закатил глаза, пробормотав "fucking Russians!" и, покрутив пальцем у виска, посмотрел на Толяна.

– Ну а хули! – ухмыльнулся Толян.

Дуэйн жалобно вздохнул и ничего не ответил.

Сообща накрыли повозку брезентом, тщательно укутав весь инвентарь. Из-под брезента совсем чуть-чуть свешивались сети и высовывались сачки чтобы в деревне видели, что семья отправилась на рыбалку, но не сильно вдавались в технические подробности предстоящего промысла.

Кривобокое неприветливое солнце, перекошенное атмосферными линзами, равнодушно пылая июльским жаром, подбиралось к зениту, когда компания выдвинулась на Волынино озеро. Толян и Лёха катили тележку за длинные деревянные оглобли. Машка, закутанная в платок по самые глаза, сидела на возке поверх брезента. Дуэйн шагал сзади, подталкивая боевую колесницу одной рукой.

Деревня Пронькино вытянулась вдоль дороги как кубанская станица, но звалась та дорога не улица Красная, как принято на Кубани, а улицей Щорса. На окраине деревни улицу Щорса пересекала под острым углом улица Котовского. Асфальта эта улица никогда не видела, да и ни к чему он ей был, потому что была она совсем коротенькая, не более десятка домов, и обоими концами слепо упиралась во дворы. В одном из этих дворов, принадлежавших Ваньке Мандрыкину, тихому безответному мужику, одиноко помиравшему от радиации, обитал под рассохшимся деревянным крыльцом сам Котовский, рыжый зверь с чёрными подпалинами, весом без малого в пуд, бандюга и садист. Все прочие коты и даже большие матёрые псы обходили его владения десятой дорогой, потому что исход встречи мог быть только один: подкараулит, набросится и разорвёт на сувениры.

Один конец улицы Щорса вёл в обезлюдевший после Пандемии райцентр, а другой проходил через пару вымерших деревенек и терялся в невесть каких болотах, которые со всех сторон обступал лес. Под слоем утрамбованной колёсами и ногами красновато-бурой вязкой глины кое-где ещё проглядывали остатки асфальта, постеленного лет тридцать тому назад. Лучи полуденного солнца стлали густые короткие тени. На обочине то там то сям вкривь и вкось торчали из земли древние столбы, то ли электрические, то ли телеграфные. Они сиротливо подставляли солнцу тёмные, изъеденные временем и непогодой тощие бока. На самом верху как растопыренные локти вонзались в небо перекладины с обрывками проводов.

– Хорошо бы на них наших федералов развешать! – размечтался Лёха, поглядывая вверх.

– Эт точно! – Толян перехватил взгляд Дуэйна. – И твоего командира рядом с ними. – добавил он, обращаясь уже к Дуэйну.

– I agree. Colonel Delacruz is a bad nigger. – откликнулся Дуэйн. -But the Lynch law has no use anymore. We live in a civilized society! You can"t just grab a nigger and hang him like in the old days! You must give a nigger a fair trial, find him guilty and then hang him! And by the way, Colonel Delacruz can"t be tried like a fucking civilian. He must be court martialed!

Никто не ответил ни слова на горячую речь официального представителя американской военной разведки. Дуэйн помолчал с полминуты и закончил речь весьма неожиданно:

– But you know what? If you happen to meet Colonel Delacruz and shoot him in the face, I won"t tell nobody "cause you"re my brother in law!

Толян молча глянул Дуэйну в глаза и хлопнул его по плечу, покосился на столбы, сплюнул в придорожную траву, пошевелил лопатками, а затем впрягся в повозку и зашагал дальше.

Престарелые вросшие в землю избы отгораживали от дороги разномастные заборы и плетни, частично повалившиеся, с дырами и прорехами. Сельчане ковырялись в огородиках, пропалывая и окучивая какие-то непонятные уродливые растения: радиация постаралась и здесь. Что в итоге вырастало на грядках, и как это можно было приготовить и употреблять в пищу, знали только те кто это выращивал и ел.

Повсюду во дворах просушивалась торфяная крошка, привозимая жителями с окрестных болот. Зимой ей отапливались, и от этого в избах едко пахло горелым торфом, и крутилась в воздухе мельчайшая бурая пыль, оседая на всю домашнюю обстановку и поскрипывая на немногих ещё не выпавших от радиации зубах.

Никто из встреченных огородников не выказывал интереса к рыболовам. Подняв лысую голову от грядки, они вяло приветствовали проезжающих, глядя пустыми глазами, после чего сгибались к земле и продолжали заниматься своим делом. Единственным исключением оказался Василий Рачков по прозвищу Клешня.

Пару лет назад, когда на рыбалку ещё не ходили как на войну, Василий поставил в сенцах флягу с бражкой и добавил в неё для запаха какой-то травы, которая, как ему показалось, пахла солодом. В результате получился продукт, сильно напоминающий по вкусу крепкое пиво. Обрадованный Васька побежал на любимую с раннего детства речку Утоплянку, наловить раков.

Речка была неширокая, но имела довольно сильное течение с множеством водоворотов и ям с хитрыми корягами на дне. По этой причине речка и носила гордое имя Утоплянка. Нырнув в известное ему место, он начал нащупывать на дне рачьи норы, ожидая что в одной из них его ухватит клешнёй за палец раздосадованный рак.

Неожиданно Васькина пятерня ушла целиком в широкое и глубокое отверстие. Таких огромных нор Василий Рачков, потомственный раколов, судя даже по фамилии, никогда на дне не встречал. Только он хотел удивиться, кто бы мог в этой норе сидеть. как в ладонь со всей силы вонзились невесть откуда взявшиеся на дне реки слесарные клещи. Вероятно, клещи как раз и прятались в норе.

От адской боли Васька взвыл дурным голосом, точнее попытался взвыть, но вместо этого забулькал и чуть не захлебнулся. Кое-как вынырнув и выскочив на твёрдую землю, Василий со страхом глянул на свою руку и увидел, что ему в ладонь вцепилось и болтается, извиваясь и щёлкая, громадноё чёрное пучеглазое чудовище килограммов на пять весом.

Васька, матерно стеная, вепрем помчался к одиноко стоящему валуну и со всего размаха хряснул жуткую тварь о реликтовую поверхность древней эрратики, отполированную неумолимой силой воды, запертой в ледяные кристаллы. После пятого удара гигантский рак обмяк и затих. Перепуганный ловец, трясясь всем телом, осторожно освободил ладонь от глубоко вонзившейся в неё клешни, перевязал покалеченную руку рыбацкой ветошью и потащил домой необычный улов, истекая кровью из-под повязки и проклиная радиацию, реку, раков и те места где они зимуют.

Речной монстр был сварен в солёной воде и съеден под домашнее пиво, несмотря на ранение. А через пару недель Василий заметил, что покалеченная рука стала чернеть, твердеть и менять форму. Васька смертно затосковал и уже совсем было собрался помереть от гангрены, но рука, хотя и продолжала чернеть и твердеть, не отваливалась, и Василий не помирал. Через пару месяцев вместо привычной кисти с пятью пальцами у Васьки на руке ниже локтя красовалась преогромная клешня.

Василий снова закручинился, решив что быть ему скоро химерой, и ударился в запой, надеясь за пару недель истребить в себе самогонкой страх смерти и невзначай повеситься. Но в одну из ночей, то ли во сне, то ли в пьяной одури, явилась к нему озёрная рыба, наподобие Емелиной щуки, и человечьим языком сказала, что клешня дарёная, от озера, и что озеро желает полюбоваться (так и сказала – не "посмотреть", а " полюбоваться") как он будет пользоваться подарком. Так что не бойся, Васька, никакой химеры и с пьянкой завязывай.

После вещего сна Васька быстро воспрял духом и начал с энтузиазмом осваивать новый инструмент. Через пару месяцев он преуспел настолько что даже знаменитый Эдвард Сизорхэнд почтительно курил в сторонке со своими ножницами. Рука, оборудованная клешнёй, оказалась исключительно полезной в хозяйстве. Она заменяла и клещи, и пассатижи, и нож, и ножницы, и пилу, и гвоздодёр, а кое-когда даже и топор.

Однажды Василий, раззадоренный односельчанами, на спор под интерес перекусил соседский лом. С тех пор односельчане стали его не то чтобы побаиваться, но как-то сторониться. А Васькина жена Раиса отказалась спать со своим благоверным в одной кровати, говоря что он может во сне отчекрыжить ей нечаянно голову как цыплёнку. И даже прежде чем улечься с мужем в койку поозорничать, Райка накрепко приматывала Васькину клешню к кроватной раме ремнями из сыромятной кожи.

Завидев рыбаков, Васька-Клешня живо подошёл из глубины двора к плетню и поздоровался с каждым по особому:

– Здравия желаю, командир разведгруппы! На озеро выдвигаетесь? Волчье Ухо, как слышимость? Машутка, а ты всё хорошеешь! Вотсап май нига? – Последняя фраза, произнесённая с чудовищным русским акцентом, разумеется, предназначалась Дуэйну.

Покончив с приветствиями, односельчане перешли к обмену новостями. Главной новостью было то, что озёрной рыбе наскучило плавать в воде, и она выучилась летать. Сопровождая рассказ забористым матом и прищёлкивая в такт клешнёй, Василий поведал, что настоящих крыльев рыба пока что не отрастила, а летает на плавниках как планер и ныряет обратно в воду. Но озёрным тварям и этого оказалось достаточно чтобы пожрать всех окрестных ворон и галок.

– ...вылетает прямо в центре озера, блять, как Трайдент, ебать её в печень, вертикально вверх. Начальная скорость, ёбта, полтора Мака, не меньше! В верхней точке траектории делает переворот и пикирует блять по параболе над лесом, ёбта! Какая птица попалась – глотает, блять, вместе с клювом и с перьями. Потом делает доворот, блять, хвостовым оперением, средние плавники заместо элеронов, и входит блять обратно в озеро метрах в десяти от берега под углом, ёбта, в тридцать градусов. А потом сверху пёрышки падают... долго так, минут десять. – окончив печальный рассказ, Васька длинно матюкнулся и скорбно похрустел клешнёй.