Текст книги "Бесконечное лето: Не чужие (СИ)"

Автор книги: Александр Руджа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Славя медленно опустила глаза на стол и оглядела расклад.

– Устный счет, – сказала она. И добавила: – Куколка.

– Чего? – Алиса немного растерялась.

– Я сказала «устный счет». У тебя с ним плохо, девочка моя. Кроме всего прочего, я имею в виду железную руку, чувство вкуса и общее воспитание.

– Да пошла ты! – Алиса среагировала привычно: обозлилась. – Пытаешься мне зубы заговаривать, чтобы не показывать свой веер? Дурацкая мысль, белобрысая! Карты на стол!

– Охотно, – Славя аккуратно выложила на стол. Один Князь Света, два Кота-палиндрома – мощная пара – осьминог-сердцеед, вооруженный пончиками, и падающая звезда с пулеметом в гибких, но очень правдоподобно нарисованных псевдоподиях*.

– Но… это же… – Алиса замерла, шевеля губами.

– Пирамида Бездны – плюс атака, в результате чего ты берешь еще три карты, одна из которых – смотри-ка! – является взрывающимся котенком. Итого, ты проиграла, мои соболезнования, но это было совсем несложно. Удачи в следующий раз, родная.

Славя легко поднялась, светлые волосы качнулись, закрывая лицо, но я готов был поклясться, что на нем по-прежнему не было никаких эмоций. Алиса сморщилась, как от зубной боли. Дернула щекой. Вздохнула.

– Что ж, твоя взяла, подруга, – она встала и протянула было Славе руку, но из этого ничего не вышло, та уже отворачивалась. Ни к чему ей были все эти дурацкие ритуалы, и налаживание дружбы тоже было ни к чему. Поэтому я шагнул в сторону и в последний момент заступил ей дорогу.

Было душно. Сводя с ума, гремела и дергалась механическая музыка из автомата.

– В чем дело? – Ее глаза обшарили мое лицо. Без особого интереса, просто сканируя.

– Поражен вашей игрой, мадемуазель, – я изобразил вежливый кивок, когда-то, еще до войны, меня такому учили в школе, на странном предмете «искусство танцев». – Имею намерение выразить свое восхищение, мадемуазель.

Я правда думал, что этим все и закончится, но Славя решила иначе. Она протянула мне руку.

Ладонью вниз. Не для пожатия. Для поцелуя.

Где-то далеко, в соседней галактике, хихикнула Алиса и прекратила свои круги по комнате Ульяна.

И я склонился в легком поклоне – ошибаются те, кто тянут руку к лицу, там ведь совсем иной смысл зарыт – и легонько коснулся губами ее тонкой кисти. Она была холодной и сухой, ее рука, но потеплела под моим дыханием, и Славя коротко вздохнула, от удивления, наверное.

– Ну, ты пижон, – с легким восторгом сказала Алиса. – Выкрутился, вымолил, выдавил-таки чего хотел. Стратег ты Санёк, натуральный стратег.

– Имею также предложение по процедуре общения, разрешите? – вскинул я взгляд. Славя выглядела заинтересованной.

– Валяй, мальчик.

Ульяна что-то неразборчиво хрюкнула.

– Прописанное нам «небоевое слаживание» имеет целью, насколько я понимаю, установление положительных эмоциональных связей внутри нашей будущей команды. Пилотирование наземных зенитных комплексов – непростая задача, здесь нужно будет полное доверие, раз уж с профессиональными навыками у нас все настолько печально. Ты сама об этом говорила, я помню.

– Ей все равно, – печально сказала Лена, и я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Ленка могла и умела удивлять – но тогда я этого еще не знал.

– Именно! Тебе все равно, мы представляем собой ущербные ничтожества, а специнститут – это просто разновидность штрафного изолятора. С таким подходом тряпки разнесут весь наш район в ноль, до фундамента и ниже, и даже не заметят. Тут нам и кранты. И ладно бы только нам – но сколько невинных людей погибнут под обломками из-за того, что тебе хочется показать, насколько ты крутая? Зачем все это?

Славя продолжала молчать, изучая меня. Моргнула – раз, другой. Набрала в грудь воздуха.

– Ты прав.

– А? – умно отозвался я.

– Это проблема. Моя проблема. И я ее решу.

Славя обогнула меня и вышла, независимо потряхивая коротенькой косичкой. А у нее ведь и туфли с каблуками! Небольшими, но все же. Как-то раньше не замечал этой важной детали.

Перебинтованная Мику показала мне большой палец. Наверное, я поступил правильно. Хотя на самом деле просто хотел ей понравиться.

***

Такой день заслуживал в качестве завершения по-настоящему эпического вечера, но с этим не сложилось, все разбрелись по своим печальным делам, и ужин я хлебал в компании безмолвной Лены, да и то только потому, что деваться ей было некуда. А после ужина, крайне удачно пронеся несколько раз ложку мимо рта, исчезла и она.

В результате я отправился в общую спальню – так она называлась официально, на самом деле это была простая палата с ортопедическими кроватями – и принялся смотреть телик. Телевизор у нас был здоровенный, новый, импортный – «Шиваки». И программ, в отличие от стандартных трех кнопок, на нем было полно – военные спутники обеспечивали относительно комфортную жизнь даже калекам без родных, друзей и нормальной жизни.

В этот раз транслировали какое-то американское развлекательное шоу с двумя парнями-ведущими. Ребята обсуждали последние события в мире и весело их комментировали, аудитории, судя по радостному смеху и аплодисментам, нравилось. Хотя, может, смех был приклеен уже потом. В этот раз они читали какую-то свою местную новость об увеличении экспорта машиностроения в Советский Союз, что, судя по всему, вызывало бурную ярость консервативной части публики. Представителем последних здесь был первый ведущий, Джон Кинг, а противостоящий ему парень, Акерман, выступал с критических позиций.

– Несмотря на полную несостоятельность коммунизма, как экономического строя, о чем давно известно всем приличным людям, – пояснял как раз Акерман, – нельзя не признать, что у него есть и ряд довольно привлекательных качеств.

– Ты говоришь сейчас об их традиции массовых расстрелов инакомыслящих, Ларри? – немедленно вопрошал Кинг под свист аудитории.

– Нет, Джон, хотя вечером пятницы я, бывает, и готов проголосовать за красных, если они помогут мне растолкать этих идиотов на Кросс Бронкс Экспрессуэй. В действительности я имею в виду моральный аспект их идеологии.

– Моральный, Ларри?

– Именно так, Джон.

– Но ведь мы с детства знаем, что коммунисты – безбожные, безжалостные монстры, которым чуждо все человеческое, аморальные и кровожадные упыри.

Смех, бурные аплодисменты.

– Пожалуйста, Джон, ты звучишь сейчас, как мой дорогой дедушка. Бедняга сошел с ума на восьмидесятом году жизни и отправился в психушку в шлеме Дарта Вейдера из этого нового фильма «Звездные войны».

– Прости, Ларри, я постараюсь больше не травмировать тебя своими шокирующими фактами.

– Увы, Джон, повторение штампов времен «холодной войны» едва ли может считаться фактами. Коммунисты изменились. Советский Союз изменился, и это признают все, иначе мы не сотрудничали бы с этими ребятами сейчас, под угрозой уничтожения со стороны тряпок – простите, носителей инопланетного разума.

– Пусть так, хоть я и не согласен с тобой, Ларри. И что же там с моральным аспектом?

– Я бы назвал его последним оплотом Советов, Джон. Последним бастионом коммунизма, если хочешь. Мораль. Нравственность. Сила духа. Про русских можно сказать много плохого – и многое будет справедливым, но полагаю, нельзя обвинить их в малодушии, трусости или пренебрежении долгом. Они угрюмы, упрямы и не идут на компромиссы, это так – но нет ли в этом и положительной, вдохновляющей черты? Их мораль архаична и потому устойчива к внешним воздействиям. Да, пусть они атеисты, безбожники – да хоть чертовы язычники – но если это помогает им противостоять, и успешно противостоять проклятым тряпкам, эта мораль заслуживает уважения. Стойкость. Несгибаемость. Верность долгу. Способность поступать так, как считаешь правильным, несмотря ни на что. Как мне кажется, в ряде аспектов нам следовало бы у них поучиться.

В спальню ввалилась мрачная Ульяна, держа в руках початый рулон туалетной бумаги. Развевающийся сероватый шлейф делал ее похожей на знаменосца, принесшего заспанному командиру весть о сдаче ключевой крепости. Девчонка с размаху плюхнулась на кровать пластиковым манекеном, не сделав больше ни одного движения.

– Любопытная теория, Ларри, – сказал в телевизоре Кинг. Его голос вроде бы чуточку изменился. – А теперь мы можем перейти к обсуждению более интересных материй, чтобы аудитория, ввергнутая в сон твоим тонким психотерапевтическим анализом, немного пробудилась и поаплодировала.

Оживленные аплодисменты в студии.

– Следует заметить, что каждый сеанс психотерапии – это серия выборов путей на развилках без дорожных знаков, – сказал Акерман.

– А психиатрия всегда являлась сложной вещью, о чем могли рассказать все, но не всегда верно, – добавил Кинг.

– В действительности это было ещё и страшно.

– Очень страшно.

– А с развитием психофизики стало совершенно невыносимо.

– Хотя процент исцеления больных и взлетел до небес. Иссушенные, валящиеся с ног после единения сознания психиатры ломили несусветные цены, и в конце это окупилось – родились нейрокомпьютеры, использующие принципы голографии, а потому единение сознания стало случаем действительно редким, потому как компьютер являлся и изолятором ЦНС, и проводником тока, и модулятором изображения.

– Таким образом, современная психиатрия стала вполне прикладной и доступной для широких слоёв населения.

– С которой можно весело и относительно дешево поиграть, как с новой игрушкой с радиоуправлением, вроде этих новых кошмарных лодок и вертолетов, правда, Ларри?

– Конечно, правда, Джон. А нам с этими дебилами потом приходится работать. И я не всегда имею в виду психов: гораздо больше людей не хочет покидать голографическую симуляцию сознания, отрекаясь от реального мира в пользу воображаемого.

– Слушай, – каким-то образом мой шепот перекрыл глупое телевизионное бормотание. А может, я умудрился задремать на несколько минут – уж очень странные вещи говорили парни на экране. – Ульян!

Мелкая, лежащая на соседней койке, конечно, еще не спала и немедленно растопырила синие глазищи.

– А? Чего тебе, отстающий?

– Вопрос имеется. Ты же со всеми девчонками вроде общалась, наверное, выяснила, кто там есть кто?

Хитрые синие глаза прищурились.

– Может, и выяснила, тебе-то что? Если б ты не сидел в углу обморочным сычом, тоже мог бы пообщаться, да и узнать разное. Что у тебя с ногой, кстати?

– С велосипеда неудачно упал. А насчет выяснения… не у всех, понимаешь, такие дедуктивные способности, как у тебя – ты, фактически, Джеймс Бонд и майор Пронин в одном лице, смекаешь?

Если бы мы жили внутри шоу Акермана и Кинга, сейчас непременно прозвучал бы закадровый смех. Ульяна важно покивала.

– А ты думал? Поживешь с мое, еще не то научишься узнавать!

– Вот Славя, скажем… Наливаныч обронил, что ее из десантников к нам перевели… неужели только по ранению?

– Не, там другое что-то, – поморщилась Ульяна. – Она про это не говорит совсем, только ляпнула как-то, что долго проходила психологическую реабилитацию, по спецкурсу. После обычного ранения на такое не направляют, зуб даю. Да и к нам ее перевели не просто так. Шибко секретная девушка.

– А Алиса-то, рыжая, что? Странная она, нет?

– Тебе лучше знать, вы же с ней знакомы, как я понимаю, – Ульяна посмотрела со значением. – Может, даже довольно близко? Я бы не удивилась, у нее всегда было с головой не очень.

– Вчера случайно пересеклись в парке, – ни словом не соврал я. – Шапочно знакомы, можно сказать… Погоди, что значит «всегда с головой не очень», ты ее тоже знаешь?

– Есть такое дело, – Ульяна хмыкнула. – Точнее, знала раньше. В одной школе учились.

– Серьезно?

– Ну. Она в восьмом классе, я в пятом. Только это два года назад было, мирное время, все такое.

– А потом?

– Потом школу разбомбили, куда Алиску перевели, понятия не имею, а я так… в беспризорницы подалась.

– Врешь!

– Чего это?

– У нас в стране нет беспризорников с… тридцать второго года, что ли, – напряг я память.

– Ну, тогда можешь смело считать, что меня нет, – хихикнула Ульянка. – Я тебе снюсь.

– Эх, если бы, мелкая. Так что там с Алисой?

– Тили-тили-тесто… – противным голоском пропищала Ульяна. – Ну, она нормальная, на самом деле, только немного задроченная. Выглядит сукой, но это она специально, чтобы отсеивать всяких хилых придурков… Правда, информация могла устареть – нынешнее время очень сильно людей меняет, сам понимаешь. И рука у нее тогда была, если ты об этом. Протез – это уже недавнее приобретение. Или потеря, как посмотреть. Я сама офигела, если честно.

Я немного подумал.

– Ульян, еще вопрос.

– А?

– Я или тупой, или переутомился. А разве палаты не должны быть раздельными? Девочки к девочкам, мальчики к мальчикам? Нам же не по пять лет, в конце концов.

– По-моему, ты и то, и другое, – решила Ульяна. – Утомленный дурак. Думаешь, что это?

– Что?

– Способ «небоевого скрещивания», или как там это у них называется. Вот переспишь ты со Славей, скажем…

– Еще чего!

– Ну, с Алисой… Гормоны у тебя в крови прыгнут до небес, мозг отключится, и будешь ты о ней заботиться изо всех сил, прикрывать в бою, наизнанку выворачиваться, и все такое. На переломанных своих ногах марафонский кросс пробежишь, если припрет. Со временем у нашего так называемого «командования» полный швах, как я понимаю, поэтому и используют все, что могут. Нам и правда ведь не пять лет. И даже не десять. Вот и создают тебе… соответствующие условия.

– Не дождутся, – сообщил я в потолок, освещаемый бликами засыпанного телевизионным «снегом» экрана. – Последний бастион коммунизма еще сражается.

***

Примечание к части

*Из «Тараса Бульбы» Н.Гоголя.

**Игра слов, shooting star – это одновременно и «падающая звезда» и «стреляющая звезда».

«Славя». Глава 6. Закрытый космос

Обычно я не запоминаю свои сны, да они и не стоят того – какие-то бесноватые отрывки с рушащимися зданиями, бесконечными лестничными пролетами и погонями за потерянным временем. Пару раз родители снились, да еще вот давеча какие-то летние приключения с девчонками, которых никогда не было и быть не могло – вот и все мое богатство.

Но сейчас все было иначе. Полностью. Радикально!

Начнем с того, что я был в космосе. Ну, не в самом безвоздушном пространстве, конечно, а на чем-то вроде космической станции. Я парил в невесомости, которая ощущалась неожиданно тепло и мягко – будто купаешься в ласковом море на закате, без коварных волн и резкого ветра – и сквозь огромный иллюминатор рассматривал медленно вращающуюся далеко внизу Землю.

И где-то далеко на заднем плане играла музыка. Ну, это же сон, так что отчего бы и нет.

Земля была невероятно, удивительно красивой – ярко освещенный сине-белый шар, парящий в контрастной, без единого просвета, черноте космоса. На обращенной к нам стороне я сквозь слой облаков с трудом разобрал Южную Америку. А индейцы там, небось, смотрят в небо и не знают, что с орбиты за ними следят чьи-то внимательные глаза…

– На берегу пустынных волн висел он, дум великих полн, – к иллюминатору, ловко оттолкнувшись ногами от противоположной стены, подлетела Алиса. – И вниз глядел…

– Двачевская, тут никаких волн нет, – авторитетно заметил я. Черт знает, почему, но чувствовал я себя очень уверенно, совсем не так, как в нашей пыльной и ржавой реальности. – Как там сказал классик: «и нескладно, и нескладно, у тебя в трусах прохладно».

– Как минимум, радиоволны – раз! – она принялась загибать пальцы, медленно поворачиваясь вокруг своей оси – завлекательное зрелище. – Жесткие гамма-волны – два, космическая радиация там, и все такое прочее. Ну, и еще всякие хитрые штуки, которыми нас тряпки наверняка просвечивают – три. Умный ты, Санек, страшное дело.

Тьфу, черт, соревнование эрудитов какое-то, а не сон! Я скептически покачал головой.

– Почему думаешь, что просвечивают? Командование наверняка предупредило бы…

– Ну, а чем они за твоей спиной сейчас занимаются, как думаешь?

Я обернулся, так резко, что тоже едва не завертелся волчком. Уфффф… На меня глядела отвратительная морда инопланетянина. Угольно-черные глаза без зрачков, птичьи кожистые веки, влажная сероватая кожа. Как он сумел подобраться так близко?

И что он вообще делает на нашем космическом корабле?

– Алиса, жми тревожную кнопку, у нас прорыв! – я собирался это заорать, но, как часто бывает во сне, изо рта донеслось только слабое шипение. И еще вылетело слабое облачко пара. Температура стремительно падала.

Девушка улыбнулась, продолжая висеть у иллюминатора. Невозможный в стоячем воздухе станции ветерок лениво шевелил ее волосы.

– Не волнуйся, Сашка, все путем, все будет в лучшем виде – и дадут тебе лейтенанта, непременно дадут…

Кой-черт! Я и так давно лейтенант, кто бы меня без этого пустил за рычаги зенитного комплекса? Что происходит, почему она так спокойна?

Дышать становилось все тяжелее. Как мы оказались в космосе?

– Товарищ лейтенант! Проснитесь, товарищ лейтенант!

И я вырвался из всей этой непонятной, тревожной невесомости и, как обычно бывает после отрывочного сна, заметался и запаниковал. Но ничего страшного не происходило; просто мы прибыли к месту назначения.

– Ты храпел, – Алиса, настоящая, не из сна, со своей всегдашней кривой ухмылкой выбиралась из машины. – Как автобус на холостом ходу.

– Ты, может, тоже храпишь по ночам, я же ничего не говорю, – буркнул я и тоже полез наружу.

Припарковались мы у засыпанного опавшими листьями служебного входа специнститута – это, интересно, почему? Ростом не вышли заходить через парадный? Люблю я вот это вот наше отношение: нам срочно нужен этот незаменимый человек – так давайте выдернем его с заслуженного отдыха, запихнем в машину, а потом еще и проведем через черный ход, поручим очередное невыполнимое задание и не дадим возможности отказаться! Слова товарища Сталина про «винтики», без которых любой механизм разваливается, прошли, такое впечатление, совершенно мимо некоторых ушей.

– Быстрее, товарищи, – поторопил нас отиравшийся поблизости неприметный парень в скверно сидящем сером костюме. – Не задерживайте, время дорого.

Я как раз собирался высказаться в том смысле, что капиталистический девиз «время – деньги» – суть позорная отрыжка проклятого прошлого, и не к лицу представителю авангарда коммунизма следовать волчьим законам мира чистогана, но не успел, потому что нас резво втолкнули в коридор, и потащили по застеленным вытертыми красными дорожками коридорам второго этажа чуть ли не под белы рученьки.

Да в чем дело-то? Давешних журналистов неожиданно перенесли на более ранее время, или еще что? А потащили потому, что боль в ногах, кажется, возвращалась: не острая, рвущая сознание на куски, как была в шахте, а обыкновенная, можно сказать, повседневная, привычная боль.

Привет, стерва. Не успел я по тебе соскучиться.

Навстречу попадались все больше такие же неприметные, что и комсомолец на входе, спортивные фигуры с холодными глазами, и я попытался вспомнить, что это означает, но так и не вспомнил. Оранжевый уровень опасности, по штатовской моде, или еще желтый? Точно не красный, тогда бы тут спецназ стоял, наш, местный. А парни в костюмах – это когда опасность есть, никто еще не понял, в чем она состоит, но имеется необходимость обозначить кипучую деятельность.

Чистая симуляция, конечно. И уровень вроде бы все-таки желтый.

На входе в кабинет Наливаныча – его собственный, а не помещение штаба, где он проводил большую часть времени – стоял еще один спортсмен с рацией в руке, напряженно слушая изливавшуюся оттуда матерную информацию и стремительно светлея лицом при видя нас.

– Проходите, пожалуйста, товарищи офицеры! – воскликнул он с очевидными интонациями «наконец-то-можно-избавиться-хоть-от-этой-бодяги» и с перепугу добавив Алисе звездочку на погоны. А может, они просто хорошо знакомы были, я не знаю.

Внутри кабинета, кроме начштаба, народу было полно. Ну, или просто такое впечатление складывалось, потому что комната была небольшой, и людям приходилось стоять плотно, словно в очереди. Я, кроме владельца кабинета, двух его заместителей, да скромно пристроившихся в углу на столе девчонок, никого, считай, и не знал, зато Алиса очень уж сердечно перемигивалась и хлопала по плечам нестарых еще капитанов, заполнивших комнату.

Черт знает, почему, но это было обидно.

– Двачевская! Ружичка! Вы где пропадали? Алиса! Где ты была? – Наливаныч был весь какой-то шумный, тревожный, суетливый. Очень опрометчиво; Алиса находилась в самом своем шкодливом настроении.

– Где была? Где же еще, Анатолий Иванович – блядовала, – ласково промурлыкала она. На помещение упала могильная, морозная тишина. – Как мы и договаривались. А Сашенька мне помогал. В меру своих скромных сил, конечно.

В тягучем безмолвии было отчетливо слышно, как кто-то подавился слюной.

– Да… да… – пробормотал Наливаныч. Он будто даже не услышал Алису. Да что тут вообще творится? – Присаживайтесь, ребята. Вон там, поближе к экрану.

Выбравшись из-за чужих широких спин, я, наконец, углядел в дальней части комнаты громоздкое черное страшилище с блестящими выпученными глазами. Страшилище занимало всю стену и состояло из двенадцати телевизоров поменьше, но пока молчало и показывало только черно-белый «снег». Оттого все и столпились у входа, получается, чтобы лучше наблюдать передачу. А что показывают, кстати?

– Послушай, Иван, а чего происходит-то? – заговорщицким шепотом поинтересовалась Алиска у стоявшего рядом смутно знакомого парня.

– Срочный сеанс видеосвязи с вышестоящим командованием, – буркнул он. – Никто точно не знает, но что-то адски важное.

– Иван, спасибо, Иван! Иван, ты лучший!

А может, наконец, что-нибудь хорошее расскажут, что война кончилась, например? Вряд ли, победы куются медленно и расчетливо, а неожиданно и вдруг случается только крупная подлость.

Динамики громко и противно запищали, экран развернулся в изображение чего-то, смутно напоминающего карту мира… нет, скорее земного шара, очень схематичное. Над шаром парила яркая ушастая точка, из которой как будто бил вниз тонкий луч света.

– Спутниковая связь, – прокомментировал тот же вроде бы Иван. – По узкому лучу, канал открыт менее получаса, оттого и спешка такая.

Тем временем, на экране, сквозь нежданные полосы помех и «снег» – прорвалось чье-то лицо. Погодите-ка… это ж министр обороны! Ну, точно он – по телевизору его не часто показывают, но назначен вскоре после начала войны, так что фотографии в газетах были – пожилой, редеющие темные волосы зачесаны назад эдаким японским «плодом дерева гинкго», защитного цвета мундир с толстыми орденскими планками и погонами генерала армии…* Смотрел он, кажется, прямо на меня. И взгляд у него был очень нехорошим.

– Здрасси… – поздоровался я с экраном.

– Здравствуйте, товарищи, – глухо ответил министр. Теперь уже мне пришло время давиться дыханием.

– Время нашей передачи ограничено, поэтому я буду говорить кратко, – похоже, слова давались ему с трудом, но произносил их министр сухо и четко. – В настоящее время наши станции слежения в атмосфере и за ее пределами наблюдают, как пришельцы предпринимают попытку изоляции укрепрайона ЗП-Блок. Имею в виду ваш зенитный комплекс и прилегающие к нему территории, что включает примерно тридцать пять-сорок процентов области.

Он говорил медленно, и слова падали тяжело, словно пудовые гири на илистое дно пруда, вздымая черные облака шока и непонимания.

– Товарищ генерал армии, разрешите обратиться? – это был не Наливаныч, но кто-то из его заместителей.

Министр махнул рукой.

– Времени мало, так что без церемоний.

– Что имеется в виду под «изоляцией», о которой вы упомянули?

– Мы не знаем, – сказал человек на экране, и комната дружно выдохнула. – Насколько удалось установить, на орбите формируется некий купол, предположительно состоящий из силовых полей, возможно, электромагнитного характера. По мере формирования, секции этого купола медленно опускаются к Земле.

– К…

– Да, моделирование нашими ЭВМ показывает, что готовый купол закроет северную часть области, областной центр и ряд прилегающих районов, включая атомную электростанцию в Даре.

Теперь заговорили все вместе.

– Заблокирует?

– Эвакуация…

– Пробить спецбоеприпасом…

Человек на экране негромко кашлянул, и бормотание как отрезало.

– Орбитальные ракетные атаки оказались неэффективными. Расчетное время опускания купола на город – менее четырех часов, так что во избежание паники эвакуацию проводить запрещаю. Мы не знаем, сохранится ли радио, телевизионная и какая-либо иная связь после начала изоляции. Пакеты инструкций с несколькими вариантами действий в сложившейся обстановке были направлены вам пятнадцать минут назад.

Наливаныч механически кивнул, но министр еще не закончил.

– После опускания купола, и в случае, если… его разрушение окажется невозможным, вся полнота военно-административной власти переходит к начальнику укрепрайона, начальнику его штаба и первому секретарю обкома партии, из которых будет сформирован Временный исполнительный совет. Партия и правительство Советского Союза принимают все, что в их силах, чтобы максимально быстро разрешить эту ситуацию. У меня все, товарищи. Удачи вам.

Экран пискнул и погас, съежившись в яркую точку, наступила тишина. Впрочем, не совсем тишина – у кого-то громко урчало в животе. Черт, это же я.

– Что ж это… – голос был таким тихим, что никто сначала не понял, кому он принадлежал.

Наливаныч трясущейся рукой набулькал себе стакан воды из графина и залпом его осушил. Он часто моргал и то и дело вытирал ладонью мокрые губы.

– Что же это будет, ребята?

***

Что случилось с Днепром? Разве он обмелел или высох? Разве не катит свои серые медленные волны, минуя наши хмурые скалистые берега? Разве не светит, как прежде, наше тусклое осеннее солнце? Не сыпет мелкий противный дождь, не метет черные листья по опустевшим улицам ветер?

Нет, все осталось, как было. Если проезжать по дамбе, то видно, что река была такой же серо-стальной с напорной ее части, в трех метрах от дороги, а с другой стороны, глубоко внизу, в тридцати семи метрах, она, пройдя через турбины и уже избавившись от грязной пивной пены, приобретала глубокий синий цвет, с которым и путешествовала дальше, мимо островов и островков, в изобилии раскиданных вокруг города, пока не достигала плавен, где в нее добавлялась живая ильная зелень.

И небосвод был таким же плотным и облачным, и сквозь него по-прежнему поблескивало в немногочисленные удачные дни солнце. Город все так же распластался по обеим сторонам широкой и спокойной реки, и бегали по проспектам шустрые автобусы и неторопливые трамваи, и на улицах пахло сгоревшим дизельным топливом и дымом. Все оставалось как будто неизменным, но было ясно, что все стало иным.

Дома – и серые польские многоэтажки последних лет, и приземистые хрущевки старых районов, и желтеющие сталинки Соцгорода – будто присели, потеряли в росте. За прошедшие с момента изоляции недели с них были демонтированы все огневые точки, разобраны мешки с песком, и жилые здания больше не вытягивали к небу узкие, длинные хоботы зениток.

Батареи противовоздушной обороны города были расформированы, высвободившиеся соединения из людей в одежде цвета земли и травы отправили на патрулирование улиц и границ купола. Заводы перешли на четырехдневную рабочую неделю, отменили комендантский час, возобновили бесперебойную подачу воды и газа.

Забавно, что только оказавшись в полной изоляции, мы стали жить лучше.

А еще – в отсутствие непосредственной опасности атаки тряпок – в институте нас перестали постоянно держать под успокоительным и снотворным, но взамен обязали не менее шести часов в день заниматься на электронном интерактивном симуляторе. Отрабатывать командные действия во время отражения атак тряпок, учиться реагировать на всякое в быстро меняющемся окружении, и все в таком же духе.

Электронная – или, как ее называли американцы, виртуальная – реальность пока получалась не очень, в основном в виде разноцветных полей с квадратиками и красными стрелочками, означающими направления стрельбы, но для нас, неходячих, слабовидящих и плохо понимающих, это было настоящее спасение – возить нас ежедневно в зенитный комплекс, да еще позволять самостоятельно активировать оружейные системы, пусть и незаряженные, никто бы не стал. А в симуляторе никто никого ни в чем не ограничивал – хоть полдня сиди, а хоть и весь день. Боезапас бесконечный, и враги тоже, стреляй и ругайся хоть до тошноты, только вечером не забудь свет выключить, да дверь прикрыть – ночной тариф дорогой.

А самое главное – во всей этой виртуальной чехарде взрывов, атак, стрельбы и воплей у нас получалось очень неплохо разговаривать. Все-таки «боевое слаживание» сближало куда лучше, чем прочие приемы, которые пытались на нас опробовать хитрые институтские психологи.

Вот и сейчас мы втроем – Алиска, Славя и я – отрабатывали новый сложный сценарий под названием «Плацдарм». По условиям вводной, очередная атака тряпок увенчалась частичным успехом, они успели высадить десант и закрепиться на ограниченной территории к северу от города, после чего принялись высылать повсюду летучие дозоры. А корабли-матки, само собой, продолжили воздушные атаки на неподавленные пока еще укрепрайоны.

Также по вводной выходило, что половина операторов комплекса получила тяжелые ранения и вышла из строя, а потому нам вроде как приходилось выполнять двойную работу. Я не имел ничего против таких условий – с девчонками было весело.

– Симуляция начинается через десять минут, – сказал скрипучий женский голос. – Просьба занять свои места и пристегнуться.

Зал виртуальной реальности делали, я подозреваю, в большой спешке. Поэтому не доделали его примерно наполовину – из-под штукатурки торчали местами красные грубые кирпичи, плинтуса просто лежали на полу, не прибитые и не пригнанные, а сам пол, грубые, плохо оструганные доски, просто наскоро прикрыли линолеумом и так оставили. Единственной роскошью, не вписывавшейся в аскетичный интерьер, был черно-белый телевизор, стоявший прямо на полу, и не показывающий сейчас ровным счетом ничего, кроме черно-белой мозаики «снега» – с передачами у нас теперь было негусто.

Но тренировочному процессу весь этот рукотворный бардак не слишком мешал, главным аттракционом в комнате все равно были выстроенные в центре «солнышком» шесть кресел со шлемами. Остальное оборудование – примерно три комнаты с вычислительными машинами, плюс система охлаждения, заканчивающаяся небольшой градирней, находилось за ее пределами.

– А вот кому свежей бойни, да чтобы вокруг кровища, и кишки, и искры огненные! – громко закричал я на манер базарного зазывалы, идя вдоль стены и задевая рукой многочисленные плакаты и плакатики, вырезанные из разных журналов вроде «Бурды» и «Смены», и изображающие рок-звезд и манекенщиц, склонившихся перед зрителями в разных развлекающих позах. Шабашники оставили после работы, наверняка. – Все расскажем, все покажем, что было, и что будет, и чем сердце успокоится – включительно! Надевайте чудо-шлемы, люди добрые, и взалкайте адского пламени!