Текст книги "Бесконечное лето: Не чужие (СИ)"

Автор книги: Александр Руджа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

***

– Интересно, – почти беззвучно сказала Мику. – Ты получается, узнал про меня раньше, чем я – про тебя.

– Это обычное дело, – хмыкнул я. – Ты же все-таки практически звездой была, не то, что я…

Я сообразил, что сморозил глупость. Рак горла и проведенная лучшими врачами Союза операция – это все-таки не совсем те факты, которыми стоит гордиться.

– И песни твои из каждого утюга передавали, – нашелся я. – Странно было не знать. По-моему, я тебя даже в передаче «Утренняя звезда» видел, по первому каналу шла, с Юрием Николаевым.

Мику изобразила легкую улыбку, но отвечать не стала, только качнула неопределенно головой.

День сегодня выдался удачный – остальная группа отдувалась в тренажерном зале, куда их гоняли на общих основаниях, «не вспотеть, так бойцов попугать», как выражался добряк Наливаныч, но нас сия чаша успешно миновала – нам прописали бассейн. Мне, в качестве восстановительного средства, махать больной ногой и наращивать там мускулы, чтобы не атрофировались, а Мику – качать шейные мышцы, вроде. А может, просто за компанию.

Бассейн у нас был хорош. Раздвижная крыша позволяла превратить его в открытый в считанные минуты, и сейчас он был как раз им – эдаким кабриолетом в мире бассейнов. Конец мая у нас – самое лучшее время. Ярко-зеленая листва, еще не испепеленная летней жарой, глубокое небо с белой пеной облаков где-то на горизонте, ласковое солнышко… Эх, лепота.

Словно и не было за этой небесной глубиной проклятых тряпок, словно и не шла своей стариковской походкой, покряхтывая, по планете война.

Но в тот день о войне мы не вспоминали.

Не знаю, почему, но со мной Мику общалась, наверное, больше, чем со всеми остальными, вместе взятыми. Может, я просто был обаятельным, наравне с каким-нибудь Дэвидом Хассельхофом – а может, просто потому, что я был единственным парнем ее возраста. А еще мы оба любили музыку.

Вот и сейчас, пока мы сидели на краю бассейна, болтая ногами в пахнущей хлоркой воде, коробка радиопередатчика на стене исправно радовала всех желающих поп-музыкой самого свежего американского разлива – простенько, зато голова остается свободной.

«Не балуйтесь, дети!» – нам говорят это каждый раз, когда мы остаемся вдвоем. «Будьте осторожны!» Они не понимают, и мы убегаем, быстрее, быстрее, мы держимся за руки и ныряем в эту ночь… И ты обнимаешь меня, и мы падаем вместе, и ты говоришь: «Кажется мы одни…»

Я поймал себя на том, что пытаюсь отбивать больной ногой такт по воде и кашлянул, скрывая смущение. Повернув голову, я увидел, что Мику искоса наблюдает.

– Эта песня начинается с до-минор, – сказал я солидным голосом. – Мелодика соблюдается, но подается в форте, что недопустимо. Наши специалисты в области эстрадной песни, скажем, Юрий Лоза, справляются существенно лучше.

– Что за ерунду ты говоришь, – прошептала Мику, на ее тонком личике снова проскользнула – не тень, нет – призрак улыбки. – Никакого минора там и в помине нет, там… – она закашлялась.

Ремиссия – штука непредсказуемая. В данный конкретный момент организм вроде как и победил болезнь, но по факту – нет, она просто затаилась где-то в костях, хрящах, мышечной ткани. Ждет, посверкивая красными глазами-бусинками. Болезнь умеет ждать.

– Ты как? – ерзая с непривычки разными местами по мокрому кафелю, я подъехал к девушке. – Больно? Может, позвать врачей? Они к нам для этого и приставлены, за дверью курят, травятся своим никотином, так что чего время терять?

– Нет… – скорее выдохнула, чем прошептала она. Волосы ее, когда-то странного бирюзового цвета, теперь были скорее пепельного оттенка. Встретишь на улице – не обернешься. Раньше я думал, что краска для волос у Мику закончилась, а новую доставать не стали. Но в последние недели часто билась в башке мысль – а может, это седина?

– Не больно, – чуть громче и уверенней шепнула девушка. – Сцепленные челюсти разжимались, сведенные судорогой губы снова обретали чувствительность. Видимо, приступ проходил. – Мику не умирает, Мику просто… хреново.

Да, и манера говорить о себе в третьем лице – тоже верный признак восстановления.

– Точно не собираешься пока помирать? – подозрительно спросил я. – Потому что вот эта вот вся картина – где ты безразлично глядишь в бездонное небо, а я, такой моложавый, держу твою голову на коленях и довольно громко кричу «Не-е-е-ет!», и в распахнутые двери ломятся санитары со смирительными рубашками и адреналином в клизмах, для перанального использования… Не привлекает она меня, нет.

– Я нормально, – четко выговорила Мику, что в ее нынешнем состоянии можно было приравнять к категорическому рявку. – Давай, наверное, поплаваем пока, если ты не против. Гидромассаж мне… полезен.

Мы немного подурачились в бассейне – он был небольшой, но специально сделан для инвалидов, с плавающими по воде резиновыми троллеями, за которые, вдруг что, можно было бы ухватиться. Но обошлось без этих позорных костылей, плавалось хорошо, а когда Мику все же немного утомилась, то просто оперлась на меня. А я – по горло в воде это было особенно удобно – представил в этот момент себя как минимум варварским вождем Конаном из далекой Хайбореи.

По радио играл Джорджио Мородер, «Погоня», где-то в вышине звонко пели птицы, было солнечно и спокойно, рядом плескалась стройная девушка с синими глазами, сделанными из жидкого стекла – в общем, жизнь была подозрительно похожа на рай.

– Любишь диско? – Мику подплыла к бортику, сделала выход с силой и уселась обратно на кафель. Завлекательное было зрелище, да.

– Люблю, – согласился я, особенно не думая. – То есть диско именно не очень, а вообще музыку – конечно. Это… душа человеческая, мне кажется. Ну, или та ее часть, которую нельзя выразить словами.

– Интересно, – прошептала она, но коварное эхо разнесло, разбрызгало ее голос по всему пустому залу, где в уголках плескались озорные от воды солнечные зайчики. – Это ты сам придумал, или прочитал где-то?

– Я вообще очень умный, – доверительно сообщил я. – Поэтому сам, конечно. Не знаю, может, это только на меня так музыка действует специфически – но я как-то избегаю делиться.

– Понятно… – донесся шепот. Я тоже выбрался из воды и уселся рядом. Воздух все же был еще не совсем летним и хулигански пощипывал, холодил кожу. Медленные солнечные лучи переливались мягким светом в волосах. – А почему ты решил, что только на тебя?

Я с усилием оторвался от философского созерцания капелек воды на белой коже и бретельках миниатюрного, по последней моде, купальника.

– Не знаю, в чем тут дело… Я когда слышу песни Цоя, «Закрой за мной дверь», скажем, или «Кукушку» – тут же мурашки по коже и ком в горле. Это мое все, это про меня, это я бы придумал и спел, если бы мог… а Алиска – веселая, своя в доску Алиска – послушала, пожала плечами и обронила «я эту местную попсу не очень». Другие люди, чужие мысли. Странно думать о таком, а?

– Нет, – сказала девушка с пепельными – сейчас темно-серыми, влажными – волосами. – Наоборот…

Она снова глубоко выдохнула и дернулась. Приступ все-таки снова ее догнал.

– Больно? – я осторожно прикоснулся к круглому плечу. Какая она мягкая, просто удивительно, и не отстраняется, и я должен ей помочь, должен… – Может, вызвать все-таки каталку и сестер?

– Немножко больно, – последние слова давались ей уже совсем тяжело, они походили на скрежет. Не за горами была очередная операция, и ее изношенные голосовые связки окончательно заменят на аппарат искусственной речи. – Но… знаешь что?

– Что?

– Боль – это не конец света. – На лбу у нее тоже были капельки, то ли вода, то ли пот. – Это просто красная лампочка, индикатор, который обозначает, что организму не нравится то, что ты с ним делаешь. Ты можешь принять это к сведению и исправиться, или… проигнорировать.

– Тогда в следующий раз красная лампочка будет уже не одна.

– Да. Вот только наш организм рассчитан примерно на семьдесят лет бесперебойной работы. Но если тебе не нужно так много… то эти дурацкие лампочки можно просто поразбивать к чертовой матери.

***

После просветительской беседы с капитаном «Пеона» – то есть «Пионера», в общем-то – жилищные условия наши неожиданно улучшились. Привели нас не в клетки, где приходилось куковать ранее, а в обычную, судя по всему, каюту типового образца. Ну, как обычную… Представьте себе железнодорожное плацкартное купе – шесть полок, два столика, только без багажных отделений. Вместо окна в стене торчал неработающий выпуклый экран. Дверь тоже была железнодорожного типа, сдвижная. Ну, или японская, кому как больше нравится.

Привел нас тот же парнишка, с которым так плодотворно сложилась наша первоначальная коммуникация. Он галантно пропустил нас всех вперед, но сам заходить не стал – только улыбнулся извиняющееся и закрыл дверь. Щелкнул замок.

– Охренеть! – выразила общее мнение Алиса. – Фактически, мы заложники этих уродов! Уродов, Саш, и не спорь!

– Даже не собирался.

– Межзвездные торговцы они, понимаешь ли! – продолжала бушевать рыжая. – Товар они пролюбили, понимаешь ли! А страдает кто? Мирные люди!

– Это мы, что ли? – поразилась Славя.

– Земляне, все разом! – отрезала Алиса. – Черт, какой же все это навоз! Настоящее вонючее дерьмо! Космические пришельцы, черт возьми! Инопланетный разум! Воры и отцы воров! Мерзость! Мерзость!

– Психуешь, потому что мы ничего не можем сделать? – догадался я.

– А то почему же! – она яростно металась по тесному плацкарту. – Дьявол, столько информации, голова идет кругом! И никому не передать, не обсудить, не выработать план действий…

– Передать и в самом деле не выйдет, – аккуратно заметила Славя. – А вот обсудить что-то есть, и немало.

– Да?

– Да. Например слова капитана о том, что у тебя и Саши в организме следы «нано-технологического вмешательства». Да и про Ульяну… Но про Ульяну потом. Ничего не хочешь рассказать?

– Понятия не имею, о чем он! – Алиска была категорична. – Намекаешь, что я как-то связана с этими космическими контрабандистами, так ни хрена! Жизнь у меня была, мягко говоря, хреновая и необычная, но никаких пришельцев и добрых докторов из другой галактики в ней точно не было, чем угодно могу поклясться.

Они немного померялись взглядами.

– Верю, – сказала наконец Славя. – Саша?

– Э… – отозвался я и немедленно стал центром всеобщего внимания. – Тут так сразу и не расскажешь.

Упала гробовая тишина.

– Ты – их человек? – ледяным тоном поинтересовалась Славя. Вокруг словно возник вакуум, безвоздушное пространство, вязкое и непреодолимое. – Потому и «разобрался» быстро с языком, и вообще…

– Ага, – согласился я. – А в институт меня направили подельники из Генштаба – все для того, чтобы морально вас, таких красивых, разложить. Но не сложилось, слишком высок оказался ваш культурный уровень! Я уж и так, и эдак… Черт, а еще до этого мне специально устроили инвалидность, причем со свойственным всем здешним инопланетянам коварством…

– С велосипеда упал, я помню, – оборвала Алиса. – Нет, Санек, Славя, конечно, глупость сморозила – это у нее в привычке, по-моему – но ты все-таки чего-то недоговариваешь, нет?

– Так точно. – Несколько секунд на размышление, данные мне Алиской, спасли жизнь отца советской демократии. – В общем, я, наверное, знаю, как так получилось. Раньше не сообразил, а теперь более-менее понятно стало.

– Ну давай уже, лентяй! – не выдержала Ульянка.

– Я когда из шахты выбирался, уже мало чего соображал – приложило меня там конкретно, ну, вы все видели фотографии, сплошная мешанина из рельсов и щебенки… В какой-то момент я даже вроде бы отключился. Пришел в себя – меня кто-то тащит. Ну, думаю, спасатели пришли, слава Одину… Прихожу в себя повторно – лежу в техническом тоннеле, вокруг никого, нога не болит.

– И? – Славя продолжала хмуриться, но выглядела словно ищейка, идущая по следу.

– Ну, я прикинул член к носу – наверное, вытянули меня спасатели, вкололи обезболивающего и дальше пошли, выживших искать, – пояснил я. – Полежал немного, потом кое-как поднялся и побрел на выход, тоннели эти круговые, мимо всех капсул проходят, сами знаете. И наткнулся на Алиску – практически не дышала, кстати. Выволок ее наружу, там уже стояли наши, погрузили нас, доставили на базу… Собственно, все. Что я должен был думать в этих обстоятельствах – что мне оказали первую помощь космические инопланетяне? Отказать, лишить премии за фантазерство.

И ведь ни слова лжи, что характерно. О пришельцах в тех обстоятельствах я и правда ни секунды не думал.

Повисло молчание.

– Н-да… – прокомментировала Славя. – Описать того, кто тебя тянул и лечил, не сможешь?

– Думаю, нет, – снова ничуть не соврал я. – Смутно все было, в глазах двоилось…

– Хм… но это все равно не объясняет вашей ценности… ладно, замнем пока. А что с тобой? – она повернулась к Ульяне.

– А я что? Я и сама офигела! – вскинулась та. – То есть я догадывалась, конечно, что у меня не все просто с происхождением, но чтобы настолько… Чудеса в решете! И что, мы теперь будем ждать, пока мой далекий предок примчится нас спасать? А сами будем при этом сидеть на своих пухлых задницах ровно, безо всякой надежды что-то сделать, и хоть как-то на что-то повлиять? Офигенно!

Эта последняя вспышка активности ответов уже не вызвала. Девчонки сидели с неприятными, серьезными, застывшими лицами. Вокруг была полная, как глубоко под водой, тишина. Инопланетный корабль медленно парил над Землей.

– Может, и есть надежда, – медленно пробормотала Славя, о чем-то крепко задумавшись. – Может быть, надежда все еще есть.

***

Вымер поселок, пытаясь спастись от жары. Укрылся за широкими стволами орехов и шелковиц, обмахивается листьями, оплетенный до крыш, до телевизионных антенн виноградной лозой. Три часа дня, летний полдень. Никого нет на улицах – никто не работает на огородах, все ждут вечера, потягивая дома на диванах кисловатое домашнее вино или самодельный молочный коктейль из сливок с мороженым.

Ну, словом, отличное время для нас.

Лешка и я медленно движемся по опустевшему переулку – он быстро шагает, я медленно кручу педали, направляя петляющий велосипед в объезд ям и канавок, щедро избороздивших поселковую грунтовку. Велосипед слегка побрякивает звонком, пытаясь работать амортизатором для многострадальной моей пятой точки.

Промышленность отечественная не так чтобы прямо баловала нас обилием моделей – в продаже имеется темная и тяжелая «Украина», желтый и костлявый, словно ощипанная курица, «Орленок», и еще «Тиса», ушастая, крепко сбитая, надежная. У меня была как раз такая.

– Одной рукой управлять – это любой идиот справится, – солидно сообщил я. – Я и совсем без рук могу. Не очень долго.

– Совсем без рук не надо, – отказался Лешка, – главное, чтобы бы ты одной рукой нормально рулил, и как минимум одним глазом внимательно следил за дорогой. А дорога там… сам знаешь. Опасная.

– Так под уклон же! – удивился я. – До «Сувенира» там, а потом по-над речкой, до Мехколонны, да и до самого магазина, если нужно – делов-то!

– Вот это я понимаю брат! – одобрительно заметил Лешка, темные глаза весело поблескивали – армянская кровь. – Не какой-то там мямля, а нормальный пацан! У Санька Кулешова младший брат – и не брат, а дрищ, одно слово. Повезло мне с тобой, таракан.

Я надулся от гордости как индюк и стал ехать еще медленнее, чтобы слышать каждое слово. Не каждый день тебя так хвалит двадцатитрехлетний взрослый! Впрочем, скоро дорога пошла в гору – Цыганский холм, как его называли в народе – и мне волей-неволей пришлось спешиться.

Елки-палки, на спортивных велосипедах, скажем, харьковских «Туристах», уже давно делают передачи, почему на подростковые модели их не ставят! Крутил бы сейчас педали, как ни в чем не бывало.

– За меня не беспокойся, – продолжал тем временем Лешка, мерно шагая рядом, его иссиня-черная шевелюра рассыпала вокруг радужные искры. – Даже если и догонят, я к тому времени уже буду чистый. Думай о себе. И, само собой, мамке ни слова. Понял ситуацию, брательник?

– За кого ты меня держишь? – оскорбился я. – Давай лучше сам там не лажанись, мастер-ломастер.

– У меня трудовой стаж – шестой год пошел, – хмыкнул брат. – Ты стань вон там, возле остановки, вроде как ждешь кого-то. Меньше вопросов у прохожих, да и я буду знать, куда двигаться.

Он хлопнул меня по плечу и быстрым шагом направился вглубь улицы, туда, где, словно безвкусный храм, высился трехэтажный особняк цыганского барона.

Я прислонился к остановке – геометрической, покрытой слоями облезлой краски, конструкции. Капали минуты, ненормальное солнце палило сверху как ультрафиолетовой лампой, проехала мимо дряхлая «копейка», где-то за забором остервенело дрались коты – но в остальном вокруг было тихо, как в открытом космосе.

Интересно, как там вообще, в этом черном безвоздушном пространстве? Не очень-то мы продвинулись в этом направлении за последние тридцать лет: густая сеть разведывательных и информационных спутников, космическая станция на орбите да зачатки баз на Луне да Марсе – вот и все достижения. А здорово было бы, наверное, открыть какой-нибудь гиперсветовой двигатель и отправиться покорять звездные системы! Скорее всего, в обозримом будущем что-то такое придумают. Наверняка…

Звук бегущих шагов прервал ленивый ручеек мыслей. Он отражался от замерших в жаре стен и заборов, колыхался в густом нагретом воздухе. И он приближался.

Я не паниковал, конечно – все было сто раз оговорено. Отлип от автобусной остановки, оседлал велосипед и начал работать в ту сторону, откуда мы приехали. Топот приблизился еще больше, и – о, черт! – Лешка тащил на себе искомый рюкзак, но был не один. Он, конечно, перебирал своими короткими ногами так быстро, как только мог, и казался самому себе, наверное, как минимум Алланом Уэллсом, но помогало это слабо – за ним, не отставая, неслось целое стадо смуглых, худощавых цыганят лет пятнадцати-шестнадцати, моих ровесников, в общем. В руках у ровесников были импортные бейсбольные биты. Гениальный план трещал по швам.

– Гони! – гикнул Лешка, будучи еще метрах в десяти, и швырнул рюкзак мне. Тот поплыл по воздуху, казалось, на одной пятой реальной скорости, медленно, будто теплоход из речного судоходства по Днепру, он приближался, но так неторопливо, что я еще дважды успел проверить дорогу впереди на предмет отсутствия встречного движения.

Оп! Рюкзак влетел в раскрытую руку, как мяч в баскетбольную корзину, он был тяжелым, непривычно перегруженным, и меня вместе с велосипедом рвануло в сторону от внезапно изменившегося центра тяжести. Я вцепился в руль и размашистым жестом перебросил рюкзак за спину. Велосипед рванул вперед зигзагом, выбрасывая из-под шин пригоршни щебенки.

– Стой, сука!

Они неслись теперь за мной, вся орава, человека четыре – Лешка умело дернул в боковую улочку, здесь рядом был кирпичный завод, и потеряться было совсем легко, а цыган теперь интересовал только я. Но дорога вела теперь под гору, и ехать было нетрудно – хотя я все равно изо всех сил налегал на педали.

– Сто-о-о-ой!

Обязательно, ребята. А потому что нечего много наличности с собой таскать, на нее всегда найдется много охотников. Социалистическая законность, поняли? Это вам еще, можно сказать, повезло, что Лешка с корешами про ваш рюкзак первым узнал, могли бы и более суровые парни явиться – вам бы тогда и вовсе небо с овчинку показалось.

Отработав задним тормозом и с хрустом раскидав с дороги мелкие камешки, я ловко вписался в поворот и поднажал еще. Кровь билась в груди, словно пойманная рыба, солнце пробивалось сквозь ветки и мелькало в глазах ополоумевшим калейдоскопом.

– Сто-о-й! Зашибу, падла!

Велосипед несся с горы, рассекая воздух, словно идущий на взлет авиалайнер, между спицами свистел ветер, шины гудели по дырявому асфальту. Я бросил короткий взгляд за плечо – там все было отлично, погоня отставала. Человеческие ноги все же не предназначены для соревнования со сталью и резиной. Вот так!

Я оторвал правую руку от руля, чтобы показать им – всем, небу, солнцу и прочим изумленным наблюдателям – известный жест из трех пальцев. Знайте пацанов с Калантыровки, болваны, кушайте с булочкой, уродцы медлительные!

И в этот самый момент переднее колесо на полном ходу попало в яму.

Будь обе руки на руле, ничего страшного бы не случилось – ну, вильнул бы в сторону, так дорога все равно была пуста, как пустыня Сахара. Но я рулил всего одной рукой, пальцы которой лежали на рычаге переднего тормоза. От удара они рефлекторно сжались, тормоз сработал, колесо встало. И велосипед стремительно, как выпущенный из катапульты камень, кувырнулся вперед.

Снова-таки, если бы я отпустил руку с тормоза, то просто пролетел бы метров пять вперед и шлепнулся на дорогу. Заработал бы вывих или растяжение, выбитый зуб плюс десяток болезненных ссадин, почти наверняка. Но я не успел – и двенадцать килограммов стали полетели вслед за мной.

Позднее я много раз вспоминал эти мгновения недолгого панического полета – убегающее за спину солнце, плывущие серые волны асфальта, смазанная зелень виноградников на периферии… Краткая смешная вечность. И последние секунды, когда я еще не был Саньком Хромым.

Потом был удар.

Нога хрустнула – это я услышал совершенно четко. Громко – так хрустит, к примеру, толстая живая ветка под рукой охотника. Попробуй тут не хрустни, когда с ускорением врезаешься в асфальт, а потом на тебя падают шестьдесят килограмм живого веса.

А потом на меня рухнул велосипед.

Дыхание из груди вышибло мгновенно, втянуть воздух никак не получалось. Лязгнул где-то о дорогу согнутый «восьмеркой» обод, жалобно зазвенел, покатившись, звонок. Что-то хлюпало и хрипело совсем рядом. А, это же мое горло – оно отчаянно пыталось вдохнуть. В глазах мельтешили сверкающие круги черно-желтой осиной расцветки. Земля подо мной сотрясалась – большегрузное что-то едет, что ли? Не понять. Так ведь и раздавить меня недолго. Маленькую, жалкую фигуру, размазанную по горячей дороге вместе со своим разбитым вдребезги велосипедом.

– Ай! – это прозвучало прямо надо мной. – Куда гнал-то так, а? Как оглашенный, не?

– По-мо… – прошептал я. Рот набухал кровью, наверно, ко всему прочему, я еще и язык прокусил. Чувствительность пока не вернулась – болевой шок – но долго это продолжаться не могло. – По-мо-ги-те…

– Обязательно! – пообещали сверху. Сильные руки подхватили меня и приподняли. Сняли с плеч что-то небольшое, тянущее, деформированное. И положили… нет, отбросили обратно на землю.

Что? Я с трудом сфокусировал взгляд.

Надо мной стоял цыган – один из той самой четверки. В руках у него был похищенный рюкзак.

– Стоило так бежать, чавэ?.. – непонятно сказал он и раскрыл взвизгнувшую молнию, бросил беглый взгляд внутрь. – От судьбы не убежишь, да? Не убежишь. Но чтобы ты никогда этого не забывал… пожалуй, я оставлю тебе напоминание.

– По-мо-ги-те…

– Аншель! Молчи! – он вынул из рюкзака что-то угловатое, черное с мрачным металлическим блеском, щелкнул предохранителем, взвел курок.

Револьвер!

– Не надо… пожалуйста.

– Вежливый стал? – цыган усмехнулся. Белые зубы блеснули на солнце. – Ладно, сделаю врачам меньше работы.

– Сегер, Жан! – донеслось откуда-то. Нога наливалась болью, словно погружалась в очень горячую воду.

Выстрел. Тишина. Темнота.

– Джя дэвлеса, чавэ, – донеслось до меня напоследок. – Прощай, парень.

«Скорая» приехала минут через пятнадцать – вызвали какие-то доброхоты. От падения у меня оказался разрыв связок голеностопа третьей степени, трещина в ребре и сильный ушиб поясницы. А вот цыгане не были бы цыганами, если бы не оставили прощального подарка – пистолетная пуля перебила лодыжку. Поперечный перелом малоберцовой кости, как сказали тете Оле в больнице.

Три месяца реабилитации тянулись, кажется, столетиями. Университет мой, конечно, плакал, а нога срасталась медленно и, как потом оказалось, неправильно, медленно лишая меня подвижности. Но это заметили слишком поздно. А осенью началось вторжение «инопланетного разума», травматологов и хирургов стало резко не хватать, внимание ко мне как-то резко иссякло. Я не протестовал; было все равно.

Лешка в больницу ко мне не наведался ни разу.

***

Я люблю июнь. Долгие светлые дни, короткие теплые ночи – редко-редко пройдет грибной дождь, принося с собой влажную свежесть, смыв пыль с зелени и обострив запахи. Плюс тряпки, по необъяснимой причине, атаковали весь месяц очень вяло и малыми силами. Может, и у них кончался запал?

– Задание выполнено, потерь среди операторов нет, разрушений комплекса нет, разрушения инфраструктуры минимальны, – сказал я. Шлем был насквозь мокрым от пота. Ничего, бывало и хуже, намного. – Докладывал командир группы ЗП-Блок-1, лейтенант…

– Ага, минимальны, – сварливым голосом Наливаныча отозвался шлемофон. – А кто последний бомбер уронил рядом с «Преобразователем»? Это институт силовой электроники, секретное режимное предприятие! А теперь…

– А теперь у секретарши Лидочки на подоконнике кактус завял и любимый шнауцер обкакался? – предположила Мику. Говорить ей было уже совсем трудно, но она старалась изо всех сил.

– Мы же рядом уронили, а не на здание, – поддержал я. – Подгоните туда два пожарных расчета, они все за пять минуты сделают. А нет – так оно и само погаснет. Там один хрен пустырь вокруг. Секретность же! Враг не дремлет.

– Поучи меня еще, как купировать последствия, поучи, – предложил Наливаныч. – Умные все пошли, страшное дело… И это, лейтенант…

– Да?

– Вы откуда про Лидочку-то узнали?

И когда нас перегружали с каталок комплекса в кузов автобуса, я умудрился подмигнуть Мику. Здорово мы с ней сегодня Наливаныча укоротили, все слышали.

После удачного боя нас обычно старались побаловать чем-нибудь вкусным – в зависимости от предпочтений. Алиса предпочитала хорошо прожаренное мясо, для Ульянки чуть ли не с края света привозили какое-то специальное мороженое, Славя… не знаю, что любила Славя. Мне делали сладкое – выпечку там или шоколад с печеньками… А Мику имела слабость к алкоголю – точнее слабоалкогольным напиткам вроде коктейлей. Но у нас такое делать мало кто умел, поэтому чаще ей приходилось страдать и обходиться чем-нибудь наподобие «Советского Шампанского».

Вот и сейчас я вышел во двор института с булочкой «Романтика» в руке – еще со школы не могу перед ними устоять, это же посыпанное сахарной пудрой и наполненное повидлом совершенство! – и обнаружил на ближайшей лавочке ее, грустно глядящую на зеленую пупырчатую бутылку американского «Спрайта». Видимо, это все, что персонал смог сварганить в сжатые сроки. Странно, что не ограничились кружкой кваса – там спирта и то больше, наверное.

– Юным алкоголикам – пионерский салют! – провозгласил я. – Признание недуга – первый шаг к его излечению! Вытрезвитель находится по улице Кирова, это почти недалеко, могу сопроводить, если надо!

Мику изобразила улыбку, но только мягко отмахнулась, не произнеся ни слова.

– Хочешь? – протянул я ей «Романтику». Настроение было замечательное. – А что нужно сказать для этого?

– Сорок восемь – половинку просим, – тихо сказала девушка.

– Сорок один – ем один! – ухмыльнулся я, но, тем не менее, поделился вкуснотищей.

Надвигалась ночь, синее небо темнело и рассыпало звезды. Чистая прозрачная свежесть намекала, что ночью может пойти дождь, но пока его не было, пока вокруг был только спокойный медленный вечер, и это было прекрасно.

– Имею для тебя сюрприз, уважаемая Мику, – заговорщицким тоном сказал я. Девушка прожевала булочку и взглянула на меня вопросительно. – Скажу по секрету, этот чертов буржуинский «Спрайт» становится значительно вкуснее, если добавить к нему – в пропорции один к четырем – капельку виски «Джемесон». Раскрою еще один секрет: эта капелька у меня имеется.

Я продемонстрировал пятидесятимиллиметровую бутылочку, выменянную утром у одного из техников.

Мику сперва нерешительно улыбнулась, потом посмотрела на меня, на карман, снова на меня, подняла глаза и уставилась в небо.

– Я не могу говорить много… уже не могу. Поэтому просто – почему?

– Потому что я эгоист, – решительно сказал я. – Потому что мне неприятно видеть, как девушка, которой и так довелось много пережить, грустит из-за того, что кому-то на кухне было лень искать нормальное питье. Потому что жизнь и так жестока и несправедлива – и не стоит усугублять это дело сверх меры.

Я отнял у нее бутылку с газировкой и опустошил туда вискарь.

– Слабенькая, конечно, доза – но все же лучше, чем ничего, – резюмировал я, поднося получившуюся смесь к носу. – «Напьемся же, рыцари Круглого стола, пока не станет совсем хорошо!»* Прозит!

Я приложился первым, Мику, не колеблясь, последовала моему примеру.

– Какая гадость это ваше виски! Только хороший «Спрайт» перевели!

– Нет… очень хорошо… Мне – очень хорошо. Сейчас. – Мику говорила медленно, с запинками, но глаза у нее сверкали.

– Главное – не перебарщивать, – я наставительно поднял палец. – А не то чудовищные вещи могут случиться. Алкоголь беспощаден, такие штуки вытворяет с молодыми половозрелыми девушками, что… Ты про Алису знаешь? Нашла она как-то по пьяни древнюю лампу, потерла ее как следует, да и пожелала побольше мужиков. А на следующий день – глянь, вторжение инопланетян. А все почему? Терла она, значит, лампу… Ты думаешь, откуда тряпки взялись, а?

– Трепло ты, Сашка, – прошептала она с одобрением.

Повисла тишина. Но это была правильная тишина, хорошая – не неловкая пауза, когда не знаешь, что сказать, и пальцы на ногах поджимаются от смущения, а молчание двух приятных друг другу людей, пускай и не подружившихся еще, но явно и определенно идущих по этому пути.

– Тяжело это – постоянно молчать? – спросил я о том, что давно не давало мне покоя. – Ну или пусть не молчать, а говорить, но очень-очень мало? Тщательно отмерять слова, морщиться от боли при каждом произнесенном звуке?

– Тяжело… – вздохнула она. – Я… привыкла много петь… Кричать… Смеяться… А теперь я завидую вам… Завидую, что вы можете свободно говорить, шутить, даже ссориться. У вас есть так много… такое богатство… но это понимаешь не сразу. Если бы я только могла… если бы я могла все вернуть, как было раньше…

– Я понимаю, о чем ты, Мику, – сказал я искренне. – Понимаю, как никто другой.

И так мы сидели вдвоем на скамейке, время от времени делая глоток из бутылки с коктейлем, глядя на теперь уже совсем темное небо – и понимали друг друга.

***

Примечание к части

*Народная средневековая французская песня.

«Мику». Глава 12. Помочь друг другу

В спальню мы вломились практически заполночь, старая убывающая луна уже светила на небе сумрачным прожектором. Впрочем «вломились» – сильно сказано, я хромал сильнее обычного, а Мику с непривычки чуточку перебрала и тоже передвигалась не совсем уверенно. Можно сказать, что мы втащили друг друга в помещение. Взаимовыручка!