Текст книги "Бесконечное лето: Не чужие (СИ)"

Автор книги: Александр Руджа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

И я опоздал.

Я так и просидел на грязном полу, с ее телом на руках, уронив голову, зажмурив глаза, в которых за закрытыми веками все так же мигали равнодушные огни аварийного освещения. Я ни о чем не думал, просто сидел, отчаявшись, непослушными, бесчувственными пальцами ероша ее жесткие волосы, водя пальцами по мягким изгибам неподвижного мертвого лица. Наверное, это длилось несколько месяцев, потому что я весь исхудал и высох, как скелет с фотографий заключенных британских концлагерей*, моя одежда истлела, а обрывки мыслей износились и унеслись ветром, как сгоревшая черная бумага.

Не исключено, правда, что прошло всего минут пять-семь. Время, проведенное в боли, очень трудно измерить обычными способами.

А потом я поднял голову, посмотрел в пустоту остановившимся взглядом и сказал:

– Второе желание.

***

Лифт и вправду пришел – значит, не соврал одноглазый, и где-то еще работали генераторы, пускай даже и запасные. В этом комплексе их до черта – основные, вспомогательные, резервные, аварийные… вот кто-то из них сейчас и вырабатывал такой нужный мне ток, а старая лебедка, покряхтывая и скрипя, тянула кабину вверх, и медленно опускался мимо кабины сложенный из бетонных блоков противовес. Все работало, хотя и нехотя, через силу, несмотря даже на то, что в кабине, вместо максимальных шести человек, было сейчас всего двое.

Я и Алиса.

Она дышала, медленно и неуверенно, и пока не приходила в сознание, но на бледной кисти, у голубого ручейка вены, прощупывался уверенный пульс. Наверное, не стоило ожидать мгновенного выздоровления, но, после тех долгих, вечных минут, когда я сидел в нетронутой человеческими звуками тишине, это было почти райским наслаждением. Человек в шляпе держал слово.

Кабина остановилась с душераздирающим скрежетом, я с усилием распахнул дверцы и вытащил девушку наружу. Оставался последний рывок – два пролета лестницы, шлюзовая камера и запертая герметическая дверь. Детский лепет по степени сложности, если вдуматься, последние шаги меня уже не пугали. Я, весь в грязи и дерьме, на локтях выполз из ада и вдохнул жизнь в ту единственную из нас двоих, что ее заслуживала. Я смогу покинуть этот комплекс, даже неся Алису на руках. Черт, да я пешком дойду до специнститута, если понадобится!

Нога опасно кольнула, и я снова нахмурился. А что, если снаружи творится натуральный апокалипсис? Наземное вторжение? Редкие цепи тряпочной пехоты ведут медленную атаку на немногочисленные очаги сопротивления, с флангов их поддерживает выгруженная заблаговременно бронетехника – танки на воздушной подушке, почему-то похожие на утюги «сименс» – а сверху поддерживает налетами авиация. Что тогда?

Тогда, ответил я сам себе, судьба наша будет коротка и незавидна. С другой стороны, мы с Алисой уже три раза должны были погибнуть – и тем не менее, до сих пор дышим и двигаемся. Судьба и смерть бьют нас своими железными кулаками в каменных перчатках, и мы падаем, но каждый раз подымаемся. Это что-то да должно означать.

«Это не значит почти ничего, кроме того, что, возможно, мы будем жить».

Вентиль на гермодвери заржавел и присох, и над ним пришлось потрудиться, зато отпертая дверь отворилась уже сама. Это из-за разности давления, она специально так сделана, на случай применения бактериологического оружия, чтобы воздух изнутри чуть-чуть выходил через микротрещины, тогда есть гарантия, что внутрь никакая зараза не проникнет.

Эта дверь выходила в балку чуть в стороне от основного массива, так что в первую минуту я увидел перед собой только ее серо-желтый склон, покрытый осыпавшимися листьями и жухлой октябрьской травой – у нас в последние дни уже подмораживало. Справа темной ртутной струей мерцал Днепр – вечный, широкий и хмурый. В облачном низком небе было не видать вражеских аппаратов, его не резали на куски прицельные трассы автоматических пушек и не подсвечивали вспышки от попаданий ракет. Только вдалеке, за горизонтом и ближе, вставали черные столбы дыма – это горели упавшие штурмовики тряпок. Хорошо горели, качественно.

Словом, вторжение пока не состоялось. Правда, не было и наших вертолетов, не шуршали соосными винтами о холодный воздух малютки-«камовы», не парили в вышине свидниковские «мили», похожие на печальных скумбрий**. Традиционного радиообмена и порыкивания аварийно-спасательных машин и «скорых» поблизости тоже не слышалось. Тихо было вокруг и пустынно.

Нас просто бросили.

Нельзя сказать, чтобы меня это сильно удивило. Человеческая жизнь в современных условиях не стоила вообще ничего, даже меньше, чем ничего – сплошные убытки из-за расходов на поддержание жизнедеятельности без явного положительного результата. Но хотя бы разведывательные партии должны были послать? Оценить ущерб для оборудования, по возможности эвакуировать тела – а то ведь завоняются там, внутри, нехорошо выйдет. Логично?

Логично. Значит, машина есть, и недалеко. Осталось ее найти. Но только сначала нужно сделать еще одно важное дело.

Уложить Алису на землю. Подложить под ноги свернутую куртку, усилить приток крови к мозгу. Стереть грязь и мерзость с лица. Расстегнуть воротник, ослабить пояс. Теперь вроде на бок нужно перевернуть? Или искусственное дыхание сначала? Черт…

Через балку пролетел порыв холодного ветра. От города донесло запах дыма, огня и химии. Алиса вздрогнула и открыла глаза.

– Чего пыришься, извращенец? – поинтересовалась она слабым голосом. Зрачки у нее были нехорошие, сотрясение, как минимум. Детский сад, учитывая чуть было не случившуюся альтернативу. – Небось даже изнасиловать не догадался, когда я в отрубе валялась?

Я и она. Все было как обычно. Все было как раньше. И мы не победили в упорном бою злобных пришельцев, и не освободили планету от их злого могущества, не вырвали победу из их скрюченных лапок, не покончили одним ударом с долгими месяцами чудовищного напряжения и боли. Так бывает только в сказках.

Но Алиска осталась в живых. Это было несравнимо, в тысячу раз важнее.

– Закусывать надо, Двачевская, – сообщил я, отворачиваясь от прекрасного видения. – Тогда и вырубать не будет. Нашел тебя в луже блевотины, весь перемазался, пока тащил.

– Да на хрен тебя, дебила, – среагировало видение. – Надо было и бросить там же, но когда бы ты еще до девушки дотронулся, чертов калека? Стопудово все форменное хэбэ обтрухал, пока об меня терся.

– Не за что, гражданка слот-машина, совершенно не за что, – я принялся взбираться вверх по склону. Голова, несмотря ни на что, работала четко, как ЭВМ в центре. Обзывалку, к примеру, я придумал буквально за секунду.

– Это почему это я слот-машина? – озадачилась Алиса. Она не пыталась встать, но следила за мной внимательно, часто моргая и сглатывая.

– Потому что однорукий бандит, почему же еще. Я поищу наших, а ты пока валяйся.

Вокруг холма с аварийным выходом было натоптано множество тропинок, и подниматься было легко. Надо думать, гражданские тут гуляли частенько, несмотря на все запреты и дозоры. Место-то хорошее – живописное, а на миру, как говорят, и смерть красна.

Машины обнаружились на третьем от нас пригорке, поближе к мосту. Общевойсковая, типа «Урала» с маячками, и еще «скорая». Подумали-то о нас, бродяги. Могли бы и просто труповозку вызвать.

***

– Ну что ж ты за зараза такая, прости господи! – Лицо Наливаныча несло на себе гримасу держащего на плечах небо атланта, которому только что сообщили, что тарифный отпуск откладывается еще на полсотни лет. Он глядел недобро, но на самом деле это была чистая видимость; и богатырский покрик его, от которого в здании дрожали стекла, был эквивалентом негромкого дружеского ворчания. – Даже помереть как следует не можешь, извиняюсь за грубость!

– Так точно, тащ подполковник! – согласился я обычным голосом, сидя перед ним. Полагается стоять, конечно, но мы же инвалиды, не забыли? Потому такие преференции. А секретами своего чудесного выздоровления я делиться ни с кем не собирался.

– Что «так точно»? – начштаба поглядел на меня, утирая лысину. За дверями его кабинета шла обычная суетливая рутина, подстегнутая ремонтными работами – укрепрайон был раздолбан буквально в щебень, и от восстановления его боеспособности зависела судьба и города, и всего региона. Из этого следовало много всего, но в первую очередь то, что в ближайшие дни наши услуги вряд ли там понадобятся, а с другой – укладывать нас обратно в кому было себе дороже, могли перебросить на другие районы.

– Так точно, Анатоливаныч, принимаю ваши извинения, – пояснил я. – Те, которые за грубость.

– Ой, дурак… – опечалился начштаба. – Не хотел я тебя отдавать на съедение журналюгам, но теперь решил – кончено. Зачем ты мне такой идиот нужен, пусть лучше они тобой питаются, авось отравление заработают. Желчным пузырем твоим.

Как выяснилось чуть ранее – пока я лежал в «скорой», которая с диким воем «везем раненого героя!» неслась по засыпанным осколками и сочащимся дымом улицам – после нашего коллективного залпа из плазменных орудий, плюс массового запуска баллистических ракет с нескольких точек, вражеская тарелка раздумала падать на город и поднялась обратно на орбиту. Ядерным оружием, пока она была в атмосфере, лупить не стали, не дурные – а потом было уже поздно. Так что, в общем-то, все остались при своих. Но живые – и Славя с Ульянкой, и все – и даже без особых увечий обошлось в этот раз. Большая удача.

– Неужто из газеты «Правда» приехали, из областной?

– Нет, из тележурнала «Ералаш» – до такой степени твоя судьба советский народ волнует, просто кушать не могут. Все интересуются – как там наш колченогий Сашок, такой милашка, аж краска на стенах сворачивается… Но нет, героический пионер, твои подвиги оценила не союзная, или там республиканская пресса – бери выше! Из Штатов приехали журналюги делать репортаж о несгибаемых советских парнях. На завтра назначено интервью. В специнте! – последнее он выплюнул так, будто это я был виноват, что на секретный объект пускали иностранцев.

– Так это мою улыбчивую физиономию что, на бейсбольных карточках в далекой Америке теперь будут печатать? – обрадовался я. – Ура, я всегда хотел мировой известности – и вот она, вот она!

Наливаныч сокрушенно помотал головой.

– А что стоило просто тихонько окочуриться где-нибудь в уголке… И твое отважное сердце уже билось бы в каком-нибудь толковом десантнике, и на вакансию взяли бы кого-нибудь поумнее, девчоночку какую-нибудь из Крыма – у них там реабилитационный центр, а у нас постоянный некомплект…

Я уже говорил, что командир у нас добрый и довольно-таки тактичный человек. Одно слово – буддист.

– Но ладно уж, – Иваныч поглядел на меня с видом римского мальчика, отгрызающего себе ногу, чтобы не идти в армию. – Акулы капиталистического пера будут здесь только завтра, они сейчас пожары снимают и раненых в госпитале, для колорита. Так что до этого времени все свободны – и ты, и эта твоя обезьяна рыжая, распутная. Ходить-то сам можешь? Неохота санитаров вызывать.

– Силищу чую в себе несусветную, – почти не соврал я. – Такая во мне теперь сила-могучесть, что, коли был бы столб крепко вбитый, ухватился бы за этот столб и перевернул бы землю-матушку. Вот какой силой налился я!***

– Дурью ты налился, – определил Наливаныч. – А скорее, и не выливал ее из себя, так и ходишь, дурак дураком. Ладно, не задерживаю. Разойдись!

***

День тянулся медленно, не прекращаясь и не переходя в сумерки. Удивительно длинная жизнь мне в этот раз досталась – но я не жаловался, в общем. Мы брели с Алиской под беременным влагой серым небом, по асфальту расплескались желтые кляксы последних листьев, в воздухе пахло дымом, потушенные следы пожарищ курились белесым пеплом. Несмотря ни на что, я был почти счастлив. Хотя и снова не мог придумать темы для разговора.

Алиска меня спасла. У нас это взаимно, по всей вероятности – такая склонность.

– Я, это… – буркнула она. Мимо бибикнула машина, объезжая колдобины, из которых, по большому счету, и состояла улица. Что за район у нас, никуда не сходишь, только ботанический сад был рядом, и тот вырубили, сейчас там теплицы. Логично же: народу не нужны оранжереи, а нужна картошка. – В общем… ты не бери в голову насчет того, что я тебе с бессознанки наговорила. Ну, вроде как обстоятельства были странные, я и молола, что в голову придет.

– Да нормально все, – слова давались легко, вылетали изо рта невесомыми яркими бабочками. – Ты бы сделала для меня то же самое, разве нет?

Алиска шмыгнула носом. Искусственная рука шевелила пальцами – я слышал легкое позвякивание. А может, это таяли льдинки у меня на сердце. Определенно, день начинал складываться.

– Нет, я серьезно, – продолжила она, помолчав несколько секунд. – То, что ты меня вытащил – это было реально круто. Типа как в «Чужих», что недавно показывали – взрывы, трубы какие-то… И ты всякую ахинею несешь в эфир, потому что надышался – смех один…

Она посерьезнела.

– И еще мы чуть не померли сегодня. Но не сложилось – как ты и говорил. Чудеса случаются.

Были у меня, конечно, догадки, чьих рук дело эти чудеса. Когда человек в шляпе снова появился рядом, там, внизу, я как раз баюкал на руках Алискино тело. Время имело значение, и поэтому я был очень конкретен в своем желании. Предельно короток. И одноглазый не стал спорить. Я только спросил его имя, и почему он мне помогает. Ответ был: «Зови меня Гангари»****. И еще: «Я помогаю не тебе, а ей. Моему сыну она приглянулась».

В общем, я не был чемпионом-похитителем женских сердец. И героическим пионером не был тоже. Просто инструментом, подходящим для выполнения именно этой задачи.

– Двачевская, – догадался я. – Так ты что, пытаешься поблагодарить меня, что ли? Так бы и сказала, а то тянешь кота, тянешь – за это самое…

– Вот еще! – фыркнула Алиса. И снова шмыгнула носом. Но уже не так воинственно. – Просто вспомнилось, что ты в свое время предлагал посидеть где-нибудь, послушать музыку, мороженое поесть… Предложение в силе?

Пасть Фенрира, моя удача и впрямь космически возросла!

– Я знаю местечко, тут недалеко… – захлебнулся я мыслями и предположениями, но окончательно умереть от радости мне не дали – у обочины затормозила замызганная «волжанка», из которой вывалился паренек-вестовой, суетливый, запаренный, самую малость старше меня, если вообще старше.

– Тащлейтенант, вас срочно требуют в штаб, – выпалил он на одном дыхании. Скосил глаза на Алису – «распутную рыжую обезьяну», по выражению Наливаныча. – И вас тоже. Словом, всех. Срочно!

***

Примечание к части

*Многие не знают, но концентрационные лагеря – изобретение сумрачного британского гения, впервые были созданы во время англо-бурской войны 1899-1902 гг.

**Имеются в виду поисково-спасательный вертолет КА-25ПС ОКБ Камова и воздушный командный пункт Ми-2Д ОКБ Миля и польской фирмы PZL Swidnik.

*** Почти точная цитата из сказки об Илье-Муромце.

****Примечание для двоечников: Гангари – одно из имен скандинавского бога Одина, покровителя воинов, поэтов, колдунов, висельников, а также отца всякой лжи.

«Славя». Глава 5. Последний бастион

Глаза у нее были синие. Как осеннее октябрьское небо, как спокойная вода тихого лесного озерца. Как ледовая корка на этом озере стылой зимой. В этих глазах хотелось раствориться и утонуть. Или сперва утонуть, а потом раствориться. В любой последовательности.

Я, может, так и поступил – сейчас уже не вспомнишь.

Мы встретились утром, на первом нашем – чуть не сказал построении, но у калек построений не бывает. Просто в пустующий спортзал с ободранной краской на стенах, ярким, по-баскетбольному раскрашенным полом, и, почему-то, изображениями марширующих солдат на щитах между окнами, пригнали пятерых подростков и одного командира. Наливаныч, наверное, хотел, чтобы все выглядело сурово и торжественно, только ничего не получилось – слишком уж велик был контраст между его речами и пыльной неприглядной реальностью.

Я, кстати, тогда еще мог ходить самостоятельно, чем сильно гордился – костыли не в счет – так что приписанные ко мне медбратья оставались, можно сказать, без работы, и только лениво курили, прислонившись бычьими телами к исцарапанным стенам.

– Взвод! – рявкнул Наливаныч. – Стро-о-ойсь!

Напрасно он это сказал. То, что сидело, лежало на каталках и, морщась бессмысленным взглядом, сползало по стеночке, строиться не могло в принципе.

– А и черт с вами, – сплюнул начштаба. – Но слушать я вас все равно заставлю – есть у вас у всех такая возможность. Слушать сюда!

Начальственный рявк отразился эхом от заросшего паутиной потолка, спугнул ненароком залетевших сюда воробьев.

– Из вас, говнюки вы мелкие, мы несколько месяцев пытались сделать что-то похожее на солдат! – сообщил Наливаныч. – И нам это не удалось! По очень простой причине – вы ни хрена не хотите делать, первый случай в моей практике!

– А может, потому, что вы имеете дело с несовершеннолетними калеками?

Голос был звонким, и холодным, и белым, как снег, который мелкими колючими крупинками на нас роняла все не желающая кончаться зима. Кому он принадлежал, было понятно – Алиска на построение не явилась, у криво сидящей в коляске зеленоволосой девушки было перебинтовано горло, привидение с сумасшедшими хвостиками лежало на каталке лицом вниз и пускало слюни, а малявка с красными волосами вообще, по-моему, никогда не открывала рта, только с хищным, практичным интересом зыркала вокруг. Обладательница звонкого голоса, высокая блондинка, стояла прямо и четко, как часовой у Мавзолея, как натянутая струна.

А правой стороны лица у нее не было. Светлая челка закрывала большую его часть, но и то, что из-под нее виднелось, могло вызвать у неподготовленного наблюдателя паническую атаку.

Счастье, конечно, что здесь все были подготовлены хорошо.

– Остынь, девочка, – примирительно сказал Наливаныч. – Это просто выражение такое, я ничего…

– Плевать я хотела на выражение, – сообщила девушка. – Ваше древнее говнооборудование заточено под управление учеными макаками, специально таким сделано, конструкторы знали, на что шли. Поэтому нет никакого толку притворяться, что мы сможем хоть когда-нибудь достичь уровня обученных десантников. Ставку нужно было изначально делать на совместную работу, знакомство и притирку. Причем делать еще три месяца назад. Но и сейчас еще не совсем поздно.

Наливаныч широко оскалился. Блондинка еще не знала, но это он так переключался из режима «отец-командир» в режим «адский джаггернаут».

– Славяна Сергеевна Одинцова, наше самое недавнее приобретение – и, как я безосновательно надеялся, удачное, – ласково прорычал он. – Десантная рота потеряла в недавних боях, и признала вас недееспособной, а мы – нет, мы не признали. Специнститут непривередлив. Мы даже от мусора не отказываемся.

Светловолосая Славяна, кажется, побелела еще больше, даже багровые рубцы и клочья плохо заживающей кожи на щеке и шее стали почти розовыми. Но командир еще не закончил.

– Искренне хотелось бы, милая девочка, чтобы начальство прислушалось к вашим мудрым советам и следовало им… но увы, оно приучено не слушать ахинею, а поступать так, как сочтет нужным. А если я еще раз услышу обращение не по уставу, отправлю вас, рядовая Одинцова, драить обыкновенные, измазанные говном по самую верхушку, сортиры, невзирая на медицинские показания. В качестве воспитательной меры, благо руки-ноги имеются. Доступно изложено?

– Так точно. – Девушка уже пришла в себя, и глаза ее, дивные синие глаза с поволокой, снова были холодны и бесстрастны.

Наливаныч придирчиво вгляделся в нее и нехотя кивнул.

– Теперь дальше. Если открыть устав и почитать, что там написано про обращение с инвалидами, мы не прочтем там ни хрена интересного, потому что про калек там ничего нет. Они тупо не допускаются в армию! Удачно, что мы к армии не имеем практически никакого отношения, мы – специнститут при Министерстве обороны с особыми полномочиями, и подотчетны только товарищу министру и еще товарищу Генеральному Секретарю. И то, насчет последнего я не уверен – вялый он какой-то…

– Здрасьте, пупсики! – в дверях стояла Алиса, рыжая шевелюра светилась золотым ореолом, какой бывает у святых в старых книгах. Но святой она не была, я это знал совершенно точно. – Что-то скучно здесь у вас, даже драки никакой нет… да вы еще и трезвые все, наверно.

– Двачевская! – по привычке загремел было Наливаныч, но быстро понял, что это напрасный труд и мгновенно сдулся. – Стать в строй.

Это он погорячился повторно – строя здесь никакого не было. Здесь все были, образно выражаясь, вышедшими из строя единицами.

– Я могу и тут постоять, – сообщила Алиса, изогнувшись у косяка совсем уже неприличным образом. – Многим нравится. Да, Сашок?

– А меня ведь звали в действующую армию, – тоскливо сказал Наливаныч в пустоту. – И еще предлагали завотделением в госпиталь под Ялтой, только я отказался – думал, тут больше пользы принесу. Да где там…

Топоча по полу тяжелыми военными ботинками и перемалывая челюстями жвачку – черт, где она ее уже нашла? – Алиса миновала загрустившего начштаба и плюхнулась на одну из стоявших каталок; тут же привстала, предъявив для всеобщего обозрения округлую попку, туго обтянутую черными джинсами. Снова уселась, неспешно поерзав – чтобы растянуть удовольствие.

Правда, удовольствие получал, похоже, я один, но это неважно.

– Таким образом, как уже было сказано, устав у нашего учреждения армейский, а контингент – наоборот, – откашлявшись, осторожно продолжил Наливаныч. – Контингент не имеет должной физической и, хм… моральной подготовки, и зачастую склонен к проблемам нервного и эмоционального характера – депрессиям и прочему. Нам это все не нужно. Не нужно вот буквально на хрен! Поэтому…

Пауза получилась хорошая – в правильном месте он ее расположил. Во всяком случае лежащее недоразумение – Лена, вроде бы, ее звали – даже подняло голову, зеленоволосая слушала, не отрываясь, да и у мелкой, одетой в неуставную красную футболку, на мордашке читалось нечто вроде слабого интереса.

Славяна и Алиса изучали друг друга. Потом что-то случилось – я не видел, что именно, но на лице блондинки проступило отвращение – и она отвернулась, принявшись с преувеличенным вниманием рассматривать начштаба.

– Поэтому, – уже более твердым голосом сообщил тот, довольный произведенным эффектом, – с сегодняшнего дня вы начнете отрабатывать такой важнейший элемент будущих кооперативных действий, как слаживание. Не боевое, обращаю ваше внимание! До боевого вам еще как до Киева в известной позе. Поэтому так и назовем его пока – «небоевое слаживание». Начнем с азов, с постепенным усложнением, но вам-то… вам хотя бы научиться разговаривать друг с другом – уже будет известный прогресс, а то пока только рычите, как Маугли или Тарзан из книг писателя Берроуза. Вопросы есть? Вопросов нет – разойдись. Тьфу, черт… Санитары, отвезите их там.

Славяна закатила глаза с видом «а я что предлагала?», но на нее никто не обратил внимания. Ну, кроме меня.

***

– Пара.

– Тяни.

– Хм… Посмотреть будущее… Один, два, три… Хм. Хм. Ну, ладно – атакую, значит.

– Ничего себе… что это у него – волосы?

– Угу. Что называется – до жопы. И на жопе тоже. С тебя два хода.

– Мутировавший плотоядный алмаз и белки-людоеды – минус половина штрафных очков. Это был первый ход, а вот второй – разумный пластиковый гамбургер.

– Вавилонская башня. Перемешивай колоду, пока не остановят.

– Ну, тогда и я атакую. Советская угроза – вот три холестериновых ракеты и четыре танка, похожих на жуков-скарабеев.

– А вот и нет. Отмена. Советская угроза – это мы и есть!

– Нет… Я…

– Думаю, этим жестом Мику хочет сказать «отмена отмены». Отмена в квадрате! Дай ей две своих.

– Хорош тасовать, мне нужна карта.

– Черт возьми, нет! Обезвредить! Обезвредить!

– Слишком поздно – твой котенок уже мертв.

Мы играли в очередное порождение загнивающего капитализма – настольную карточную игру с непроизносимым названием и разрывающими мозг в кровоточащие белые колбаски картинками. А как еще назвать карты, на которых изображен человек, анатомически похожий на дикобраза, козел, который видит будущее, завернутый во что-то вроде лаваша радостный кот, а целью игры является предотвращение взрыва маленьких пушистых комочков с помощью лазерной указки и бутербродов с валерьянкой?

Это был первый этап нашего «небоевого слаживания» – видимо, предполагалось, что именно за картами у нас проявится что-то вроде «чувства локтя» и возникнут дружеские чувства. «Нет уз святее товарищества! Пусть же знают все, что такое значит в русской земле товарищество!»* Или что-то в этом роде, у нас, поди, любой прапорщик имеет высшее образование и тонкий художественный вкус!

Вообще на картах мы остановились не сразу – поначалу отупевшие от штабной работы психологи пытались навязать что-то наподобие географического лото, где нужно было блистать знаниями вроде «эта карточка для того, у кого на листе нарисован Ботнический залив! А эта – у кого море Лаптевых!» Но наше сумрачное воинство послало такие приемы сразу и надолго, и малолетка Ульяна резво рванула в самый конец комнаты, где лежали запечатанные, новенькие, все в запахе типографской краски, игры от союзников. По какой-то причине мы остановились на этой.

Хотя почему – по какой-то? На фоне скучных дидактических развлечений, созданных психологами и педагогами Союза, она выделялась, как прыщ на разглаженном хорошей белорусской косметикой лбу старшеклассницы. Подчеркнуто яркая, сумасшедшая, с целой кодлой абсолютно немыслимых персонажей вроде блюющего радугой гиперскоростного кота и катапульты, стреляющей крабами – крабапульты – она затягивала не хуже мрачного норвежского Мальстрема. А правила, взявшие понемногу из покера, преферанса, и книги «Алиса в стране чудес», запоминались примерно минут за шесть.

Другое дело, что она – игра эта – никак не способствовала командному мышлению, взаимопомощи и зарождению крепкой дружбы. Она была вообще про другое – тактику, невозмутимость и умение вовремя подставить товарища под очередной неминуемый взрыв дешевой химической пудры. Не знаю, как эту игру вообще к нам пропустили. Но в одном это пока работало – мы разговаривали и понемногу узнавали друг друга. Шутили, радовались своим победам и смеялись над чужими проигрышами.

Счастье еще, что штабные мастера подросткового мышления не записали нас куда-нибудь вроде клуба «Юный техник» при местном Дворце пионеров. Там-то наши перекошенные рожи и искореженная тестами и медикаментами психика развернулись бы еще бодрее.

В углу работал и перемигивался желтыми лампочками, похожими на глаза неизвестного зверя, очередной музыкальный автомат, перепаянный местными умельцами так, чтобы не требовать монеток. Очередной пластмассовый музыкальный коллектив из Западной Европы радостно исторгал из себя словесную ахинею. «Доктор Розовый Бутон, скажи мне, отчего мое сердце не находит себе места… Скажи мне, доктор… а за это я позволю тебе… да-да, позволю тебе… О-о…»

Там так и говорилось – Розовый бутон. Rosebud. Фиг его знает, что это должно было обозначать, ассоциации приходили все больше неприличные.

Синеволосое чудо, которое звали Леной, обладало приятным, хоть и тихим, голосом. Девчонка с перебинтованным горлом сообщила знаками, что ее имя – Мику, но на этом ее жестовый потенциал иссяк, и дальше она только тыкала пальцами в нужные карты. Мелкая Ульяна не могла сидеть на месте, поэтому между своими ходами кружила вокруг стола, за которым мы разместились, пытаясь между делом заглянуть в чужие карты.

Ну, а Славяна – то есть Славя, как она милостиво, с высокомерной гримаской на личике, разрешила себя называть – и Алиса…

Они играли друг против друга, две противоположности: вальяжная, ехидная, грубоватая и развязная Алиса, вся, целиком, от горящих, непослушных прядей волос до коричневых наконечников шнурков, с обрезанными перчатками на руках и чуть ли не заклепками, как у металлистов, на дефицитной кожаной куртке, она встречала каждый ход соперницы презрительной ухмылкой. Славя, бесстрастная и прямая, как летящая в цель стрела, в форменной белой рубашке и черных форменных же брюках, сидела на стуле ровно, словно штык проглотила, и на ее лице – на той части, что была нетронута ожогами и свежими еще рубцами – не отражалось ровным счетом ничего. На другой, правда, тоже ничего не отражалось.

Сам я вышел из игры довольно быстро, сразу после Ульяны – все-таки не довела ее до добра привычка колесить по комнате. С другой стороны, с обсессивно-компульсивным расстройством не поспоришь. Говорит оно тебе, что все круглые предметы должны лежать в углах, карт в каждой руке должно быть не более трех, а сидеть на месте дольше десяти секунд нельзя – приходится подчиняться. Словом, мой котенок взорвался, оставив в воздухе над столом быстро испаряющееся облачко селитряного дыма, и дальше бой проходил уже без меня. Но это и хорошо – можно было беспрепятственно следить за девчонками.

Наверное, я понемногу становился вуайеристом. Добралась и до меня проклятая буржуйская зараза.

– Мексиканский психопат с топором и трезубцем из телевизионных антенн, моя дорогая, – промурлыкала Алиса. – А это значит, что…

– Сама знаю, что это значит, – отрезала Славя и протянула ей веер карт. – Бери любую.

– Детонация! – Лена не успела обезвредить своего котенка с привязанной тротиловой шашкой, и тот, возмущенно мяукнув, растаял в воздухе. Зеленоглазка сокрушенно покачала головой и, уткнув взгляд в пол, отодвинулась от стола. А раньше она ни на что внимания не обращала и не реагировала. Это успех? Может быть.

Следующей проиграла Мику – она собрала всех четверых Работяг, каждый из которых набрал по два Неподъемных Кредита, плюс в очередной раз вытянула Советскую Угрозу, что привело к банкротству. Девушка, конечно, ничего не сказала, но изобразила руками взрыв, виновато улыбнулась и пожала плечами.

Алиса сверлила невозмутимую соперницу хмурым взглядом.

– Итак, цыпочка, давай проверим, какой у нас с тобой расклад, – пробормотала она. – У меня, как ты понимаешь, есть минимум два сапера, так что взрывчаткой меня не взять. На твоего осьминога у меня есть обезьянья ПВО, а найдется ли у тебя управа на людей-мух и удавов-космонавтов?

Славя даже бровью не повела, все так же безмятежно смотрела на Алису своими огромными синими глазами, один из которых был окружен сеткой лопнувших сосудиков, словно ледовая полынья трещинами.

– Ну, давай посмотрим в будущее… – решила та и положила на стол соответствующую карту. – Хм, ладно. Вот так, значит. Тогда если я проведу йога-тролля с тремя взаимными отменами… и потом так… ага. Ага. Ну что ж, ладно. Выглядит неплохо, поехали!