Текст книги "Свет погасших отражений (СИ)"

Автор книги: Александр Нетылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Килиан сидел прямо на крыше, больше не пытаясь спасти его. Не пытаясь помочь. Он проиграл. В последнем мгновении король Амброус Первый все-таки увел у него победу. Сквозь густой дым, отблески огня и сияние магического барьера ученый смотрел в глаза Лане, поднявшейся на крышу.

И чувствовал воочию, как сбывается последнее проклятье Первого Адепта.

Глава 13. Слишком хрупкие сердца

Дальнейшее было делом техники. После гибели короля мало кто из городского гарнизона продолжил сражаться. Стража и дворцовая гвардия бросали оружие, сдаваясь на милость победителей; подчиненные чудовища впадали в ступор, лишившись объекта своей верности, не понимая, что им делать. К вечеру пришла весть о разгроме армий Идаволла на северных и восточных границах. Армии повстанцев и иллирийских союзников неумолимо шли к захваченной столице, и реального сопротивления им оказывалось все меньше.

Гражданская война приближалась к своему завершению. Скоро все произошедшее станет просто очередной парой дат в исторических хрониках. Событием, интересным только историкам.

Для всех, кроме тех, кто в этой войне кого-то или что-то потерял.

Управление городом временно взяли на себя Корбейн и Килиан. Тэрл, тяжело раненный в бою, был не в состоянии этим заниматься. И как бы командующий гвардии ни надеялся, что магия Ланы сможет спасти ему руку, но все было тщетно. Это слишком сложные чары. Исцелять без следа подобные раны, возвращать утраченные части тела было по силам разве что Владыкам.

Да и в целом, возможности чародейки были нынче совсем невелики. Хотя девушка изо всех сил старалась помочь как можно большему количеству раненых, смерть Амброуса сильно подкосила ее, и магия откликалась все слабее, если откликалась вообще. Даже простые раны требовали от нее колоссальных усилий и самоотдачи. В свободное же время Лана ни с кем не разговаривала; молча ходила по дворцу, как привидение, тихая и поникшая.

Когда Килиан попытался поговорить с ней наедине, она просто молча развернулась и ушла. Она не желала общаться с ним и выслушивать его неуклюжие оправдания. И он не мог ее в этом винить. Ведь какими бы ни были его оправдания, фактов они не меняют: он не смог сдержать своего обещания.

Ее презрение он полностью заслужил.

Все солдаты, которых удавалось поставить на ноги, распределялись между охраной дворца и обеспечением порядка на улицах, но людей все равно не хватало. Даже влившиеся в ряды патрулей остатки городской стражи мало спасали положение. Корбейн несколько раз просил Килиана воспользоваться промыванием мозгов, но ученый раз за разом отказывался. Его гениальное творение уже не казалось ему прекрасным, и обращаться к нему он собирался лишь в самом крайнем случае.

Нынешний случай таковым пока не был. Или по крайней мере, он надеялся, что не был. Или просто хотел убедить себя в этом?..

В первый же день после захвата города уличный патруль попал в засаду недобитых зомби. Без жертв обошлось только благодаря великолепной, отточенной реакции Хади: неутомимый легионер по собственной инициативе работал за двоих и даже за троих, отдыхая лишь несколько часов в сутки, и по-прежнему один стоил небольшого отряда. Когда патруль попал в засаду, он один положил шестерых еще до того, как остальные успели выхватить оружие.

Жители домов, сгоревших во время пожара, устраивались на ночлег к соседям, которым повезло больше. К удивлению Килиана, ночевать на улицах не приходилось почти никому: каждого кто-то да соглашался принять; родственники, друзья, церковники или просто неравнодушные. Для ученого, никогда не отличавшегося особенно лестным мнением об обывателях и их готовности помогать друг другу, такая взаимовыручка казалась чем-то странным и необычным.

Но не сказать чтобы это не радовало. Одной головной болью меньше.

Появление банд мародеров, напротив, не радовало, но совершенно не удивило. То, что хаос и безвластие кто-то решит использовать, чтобы обогатить карман или выпустить на волю самые темные страсти, было как раз явлением вполне ожидаемым и привычным. Для наведения порядка на улицах на второй день после взятия города Корбейн отдал тяжелый, но необходимый приказ собрать все имеющиеся силы и прочесать город частым гребнем.

С теми, кто попадался на грабежах и насилии, расправлялись безжалостно, и все основные дороги вскоре «украсились» виселицами.

В назидание другим и как символ порядка.

К вечеру второго дня прибыла союзная армия из Иллирии. Жители столицы встречали ее без восторга: давний враг до сих пор воспринимался врагом, и само его присутствие порождало дополнительную напряженность. По первоначальному плану, иллирийские союзники вообще не должны были входить в город, пока леди Леинара не прибудет для официального принятия власти над Идаволлом и не объявит об окончании войны. Однако…

– Мне нелегко говорить о подобном, – заверил Килиан в приватной беседе, – Но нам необходима помощь. Мы не справляемся сами.

Габриэль Пламенный смотрел на него свысока, как всегда смотрят высокородные аристократы на выскочек и парвеню. Когда-то такой взгляд раздражал и обижал бастарда сильнее всего на свете. Сейчас…

Сейчас ему было откровенно не до того. Когда сталкиваешься с реальными проблемами, уязвленное эго отступает на второй план.

Да и честно говоря, когда ты уже двадцать шесть часов на ногах, до усталого мозга иногда попросту не доходит, на что нужно обижаться.

– В первую очередь нам нужны целители, – продолжил Килиан, – У нас слишком много раненых. Эжени Иоланта делает все, что в ее силах, но даже ей нужно когда-то отдыхать. Кроме того, нам не хватает людей в составе гарнизона: необходимо обеспечивать порядок на городских улицах и оборону от возможных недобитков королевских сил. Большая часть адептов покинула Полуостров, но я не могу дать гарантии, что услышав о падении столицы и смерти Первого, они не решат вернуться раньше времени.

– Вы вернулись бы, не выполнив приказ Владычицы? – осведомился Габриэль, чуть склонив голову набок и изучающе глядя на него.

Как-то так каверзно осведомился. Бывший адепт враз почувствовал, что в глазах эжени адепты бывшими не бывают. Что служение Ильмадике осталось на нем несмываемым клеймом.

Как и прозвище «Палача Неатира».

– Вернулся бы, – уверенно ответил ученый, – Если бы точно знал, что мое возвращение сможет переломить ситуацию. Поэтому нам необходимо укомплектовать гарнизон из союзных сил. Также нужно возвести над городом защитные чары, которые не позволят Ильмадике уничтожить нас колдовством.

– Я вижу, вы кое-что уже сделали, – заметил иллириец, прислушиваясь к незримому току магических энергий, с интересом изучая выверенную, упорядоченную структуру древних заклинаний.

Такую похожую на структуру заклинаний эжени и в то же время такую отличную от неё.

– Сделал, – подтвердил Килиан, – Я настроил с полторы дюжины триггеров вероятностей, дабы предотвратить, заблокировать или нейтрализовать некоторые наиболее очевидные варианты нападений с использованием магии адептов. Эпидемия, наводнение, землетрясение, пожар, метеоритный дождь, ураган, нашествие вредителей… В таком духе. Боюсь, что это все, что в моих силах. В сравнении с подлинными возможностями Владычицы Ильмадики мои потуги – сущая мелочь, плюнуть и растереть. Если Владычица решит задействовать все свои силы на разрушение города, остановить ее в одиночку я не смогу.

– Мои люди подумают, что можно сделать, – откликнулся Габриэль.

Впрочем, перспектива сражаться в магическом бою с божеством его явно не радовала.

– Благодарю, – ученый склонил голову, – Еще нам необходима помощь в восстановлении города. Я не надеюсь, что мы сможем полностью отстроить его к появлению маркизы, но…

– Королевы, – прервал его эжен, слушавший рассуждение без особого интереса.

– Что?..

– Леди Леинара, правительница Иллирии, приняла мудрое и взвешенное решение оставить себе титул Королевы-Регента Идаволла, правящей страной вплоть до совершеннолетия её сына, Короля Теодора Идаволльского, Первого своего имени. Обращайтесь к ней подобающе, барон Реммен, если не хотите лишиться головы.

– Передайте поздравления от моего имени, – склонил голову Килиан.

Он сам не мог понять, почему от этого известия чувствует разливающуюся внутри горечь и обиду. Как будто чувство несправедливости довлело над ним.

Как будто прислушавшись, бастард мог услышать отголосок бесстрастного голоса отца. Хотел бы отец, чтобы власть над страной взяла в свои руки Леинара, дочь Герцога Иллирийского? Если бы мертвые могли выбирать наследников, то кого бы он выбрал – её или его? Предпочел бы он отдать трон человеку от своей крови, или знать бы не желал плод незаконной связи? Был бы для него предпочтительным кандидатом его бастард или законорожденная чужеземка?

Впрочем, все это не имело совершенно никакого значения. Даже знай он ответ, Килиан не собирался претендовать на трон и дальше мутить воду.

Он просто хотел, чтобы эта война наконец закончилась.

– Коронация состоится здесь, в столице, – добавил Габриэль, – Ее Величество распорядилась, чтобы мы к ее прибытию восстановили дворец в достаточной степени, чтобы там можно было провести церемонию.

– Сгоревшие кварталы приоритетнее, – указал Килиан, – Людям негде жить.

Эжен покачал головой:

– Сейчас нет ничего важнее, чем коронация. Только официально взяв в руки власть над страной, Ее Величество сможет покончить с войной в стране. Поэтому восстановление городских строений пройдет по остаточному принципу. Первым делом – дворец.

Ну да, власть над страной важнее всего… для аристократов, по крайней мере.

– Займитесь хотя бы ранеными и защитой, – вздохнул ученый, понимая, что спорить бессмысленно.

Да и не было у него уже сил спорить. Сейчас ему сильнее всего хотелось хотя бы поспать больше трех с половиной часов.

– Займемся. Не переживайте.

С того самого момента, как Амброус умер на ее глазах, Лана не находила себе места. Тщетно она пыталась забыться в работе, в помощи другим, тщетно напоминала себе обо всем, что Первый Адепт сделал чудовищного. Тщетно говорила, что он заслужил свою судьбу, что он сам её выбрал. Все равно в ушах стоял его предсмертный крик, исполненный адской боли и непередаваемой агонии. Все равно снова и снова в нос бил отвратительный запах горящего человеческого мяса.

Все равно перед ее глазами снова и снова умирал человек, которого она любила.

Могла ли она сделать что-то, чтобы все сложилось иначе? Она старалась не думать об этом, но только ничего у неё не получалось. Снова и снова чародейка пыталась напоминать себе, что не вправе брать на себя ответственность за судьбу другого человека. Что он сам выбрал свой путь. Что у него был шанс освободиться. Все равно…

«Может быть, я могла освободить его от Ильмадики?..»

«Может быть, осознай он в полной мере, что я люблю его, он бы не сделал последний шаг?..»

«Может быть, мне следовало позаботиться, чтобы в финальном бою с ним сражался не Кили, а кто-то другой?..»

«Может быть, мне следовало сражаться с ним самой?..»

«Может быть, я могла исцелить его?..»

«Может быть, я могла спасти его…»

Может быть, может быть, может быть, может быть, может быть, может быть, может быть, может быть, может быть, может быть…

Эти мысли сводили с ума. Рассудок рушился, ломался, как спелый плод, зажатый в грубом кулаке. Реальность плавилась и таяла перед глазами, как догорающая свеча. И помочь ей было решительно некому. Ни Бофор, ни Хади, – никто из них не понимал и даже, кажется, не хотел задумываться, что за тяжелый груз у нее на душе. Они праздновали долгожданную победу; враг убит, зло повержено, война окончена, – так о чем же тут можно плакать и горевать? Только Кили все-таки пытался несколько раз поговорить с ней. Пытался. Но вот только как раз его, именно его из всех людей, она в эти моменты хотела видеть меньше всего на свете.

Ведь как признаться ему в тех мыслях, что довлели над ней, что снова и снова врывались в её голову, как солдаты-завоеватели в разграбляемый город?

Как признаться, что в какие-то мгновения что-то в ней, какая-то темная часть, ненавистная и омерзительная ей самой, желала, чтобы победителем в их поединке остался Амброус? Считала, что смерть лучшего друга – достойная плата за жизнь мужчины, которого она любила, несмотря ни на что?

Если бы Килиан услышал ее мысли, он бы ни за что не простил ее.

Она сама бы себя не простила.

Впрочем, почему «бы»? Она не прощала себя. Подобное – нельзя простить. И каждое мгновение, когда появлялось свободное время, превращалось в пытку, мучение, наказание, которому она подвергала сама себя за собственные грешные мысли.

В ее собственный Ад.

Тэрл пересекся с ней в одном из коридоров дворца и немедленно попросил уделить ему время для приватного разговора. Лана покорно согласилась, стараясь не смотреть на протез в виде крюка, ныне заменявший правую руку воина.

«Смотри», – будто говорило что-то внутри него, – «Это тоже твоя вина. Ты подвела его. Он так надеялся на твою помощь. Но твоя магия оказалась бессильна. Ты оказалась неспособна ему помочь. Ты оказалась бесполезна.»

«Он напрасно на тебя понадеялся.»

«Это твоя вина.»

«Ты заслуживаешь наказания.»

– О чем вы хотели со мной поговорить? – тихим, бесцветным голосом спросила Лана, садясь на кресло в кабинете.

Чей это был кабинет? Она не помнила. Да ей это и не было сейчас особенно интересно. Как будто детали окружения ускользали от ее восприятия. Просто какой-то кабинет.

Если бы кто-то спросил ее, она не смогла бы даже назвать цвет стен, даже сказать, сидела ли она в кресле, на стуле или прямо на полу. Это было ей совершенно несвойственно, но это было так. Все вокруг казалось каким-то мелким и неважным.

И то, о чем собирался говорить Тэрл, тоже.

– Эжени Иоланта. Ваш отец ведь рассказал вам о решении, принятом Советом?..

Решении, принятом Советом. Ему не требовалось что-то уточнять. Она понимала. Она прекрасно понимала, о чем речь.

«Отец рассказал вам о том, что вас банально продали?» – так звучало бы гораздо лучше. Почему он не сказал так? Зачем лгать, если от этого нет никакого толку?

Зачем лгать, когда оба знают правду?

Зачем?..

Лана молчала. Еще недавно тот, кто заикнулся бы о подобном, познал бы всю полноту ее гнева. За свою свободу чародейка готова была сражаться с яростью тысячи барсуков-медоедов. Но теперь…

Ей было практически все равно. Как будто что-то внутри нее сломалось, оборвалось, сгорело.

Как будто это все происходило не с ней.

Как будто ее там не было.

Говорят, что так иногда чувствуют себя жертвы изнасилования. Отрешение, защитная реакция психики. Её тело никто не трогал. Но груз вины и долга насиловал её душу.

– Эжени Иоланта Д’Исса, – командующий гвардией неловко опустился на колено, левой рукой доставая из-за пазухи кольцо, – Вы окажете мне честь выйти за меня замуж?..

Лана молчала. Когда-то, в далекой, невинной юности, она много фантазировала о том, каким будет этот момент, момент, который перевернет ее жизнь. И… он точно не должен был быть таким. Она верила, – тогда еще верила, – что ее женихом станет мужчина, которого она будет любить, и который будет любить ее.

Его предложение точно не должно было начинаться с разговора о «решении, принятом Советом».

– Я обещаю вам, что в случае согласия вы не пожалеете о своем решении, – продолжил Тэрл после паузы, – Наш брак укрепит стабильность единого государства и поможет спасти многие жизни.

Многие жизни. Конечно же. Жизни тысяч людей зависят от нее. Тысячи людей ждут, что она согласится. И никому, не единой живой душе не пришло в голову спросить, а чего она сама хочет? Кому какое дело до ее чувств?

Чувства только мешают. Они неудобны, они глупы, они неуправляемы. Нужно уничтожить их, сжечь, похоронить. Только так… Только так будет лучше для всех. Для всех.

Лана все еще молчала. Она знала, что нужно ответить. Но никак не могла найти в себе силы сказать то, что должно.

Найти в себе силы предать саму себя.

– Эжени Иоланта… Лана, – кажется, отсутствие ответа понемногу начинало нервировать воина, – Это нужно не только стране. Это… нужно мне.

Он бросил взгляд на обрубок правой руки, и боль отразилась в его глазах. Боль человека, который жил войной и которому никогда больше не суждено взять в руки меч. Боль человека, потерявшего все. Боль человека, который отчаянно цепляется за последние остатки смысла жить.

– Я не знаю, справлюсь ли со всем этим. Помоги мне. Пожалуйста.

«Ты же не хочешь, чтобы на твоем счету была еще одна смерть» – слышалось в этих словах. Лана не хотела этого. Совсем не хотела. Только не снова. Не после Амброуса.

«А как же мои чувства?!» – обиженно возопила она внутри самой себя, – «Они совсем не имеют значения?!»

Но вслух она сказала совсем другое:

– Я согласна.

И почему-то подумалось ей в этот момент, что на эти слова Мир должен был отозваться раскатом грома.

Или похоронным звоном колоколов.

Прибытие леди Леинары было обставлено со всей помпой. Еще недавно над городом собирались неприятные серые тучи, но стараниями эжени они разошлись, открывая дорогу солнечным лучам. Ровно в полдень через распахнутые настежь ворота в столицу неторопливо въехала процессия всадников на белых лошадях и с лавровыми венками на головах. Дорогу перед ними устилали лепестки роз, бросаемые жителями. Приветственные крики раздавались со всех сторон, с подачи Элиаса устроили даже небольшой фейерверк. Не настолько, впрочем, яркий, чтобы увести внимание толпы от самих триумфаторов.

Плечи правительницы украшали позолоченные доспехи, придававшие ей величественный и в то же время воинственный вид. Ниже, однако, доспехов не было, вместо них струилось бесформенное, лишенное талии синее платье, немного скрадывавшее не по-воинственному округлившийся живот. В руках Леинара сжимала меч – роскошный, красивый, богато изукрашенный рубинами, сапфирами и изумрудами и, разумеется, не побывавший в реальном сражении ни разу за всю войну.

По правую руку от нее ехал граф Роган в алых шелках и без каких-либо доспехов, по левую господин Фирс, по такому случаю сменивший свой неприметный серый костюм на мрачный, но элегантный черный камзол, расшитый серебром. Позади них следовали и другие представители идаволльской и иллирийской знати, поддержавшие в свое время восстание против власти короля. Был там и князь Альбаны, вовремя сообразивший, куда дует ветер, и поспешивший присягнуть Леинаре; и леди Селеста, принципиально отказавшаяся надевать вдовье покрывало в честь смерти Карно и в своем белом платье напоминавшая невесту.

Принимающую делегацию возглавлял Корбейн. Непривычно серьезный и суровый, рыцарь сохранял определенную элегантность, сочетавшуюся с внушительностью. Залихватски закрученные усы, безупречный синий кавалерийский мундир, парадные золотые эполеты, – все это не позволяло и на секунду усомниться в том, что это воин, прошедший множество сражений и по праву принимающий поздравления с победой.

Эта репутация была более чем заслужена.

Сложно было сказать то же самое о разнаряженных придворных, кучковавшихся по правую руку от него и спешивших выразить заверения в том, что всегда были преданны только истинной королеве Идаволла и Иллирии, наместнице Истинного Бога на Земле. Сложись ход сражения иначе, и они точно так же спешили бы выразить, что всегда были преданны только Королю Амброусу и Владычице Ильмадике. Килиан уже знал, что после того, как Амброус отдал приказ поджечь город, во дворце произошел мятеж знати. И те, кто действительно пытался что-то изменить, были безжалостно уничтожены королем, так что даже тел не осталось. Аналогично, те, кто были ему по-настоящему преданны, полегли во время штурма дворца, с оружием в руках, как подобает мужчинам. А остались…

Крысы остались. Змеи. Тараканы. Копошащаяся масса омерзительных тварей, уже устремившихся к кормушке наперегонки друг с другом.

Не то чтобы это удивляло.

По левую руку от Корбейна выстроились участники штурма, и самое привелегированное место среди них заслуженно занимал Тэрл. Его увечье не скрывалось; напротив, оно подчеркивалось. Обрубок руки украшал серебряный крюк. Винно-красный мундир командующего гвардии пребывал в некотором беспорядке: сложно идеально ровно застегнуть все крючки одной рукой, а от помощи слуг Тэрл отказался наотрез. Воин ловил на себе сочувствующие взгляды, и было в нем что-то от тигра, заточенного в клетку, но в своей голове уже придумавшего, кого сожрет первым, если вдруг замок даст слабину. Он старался держаться спокойно и отвечать ровно, но исходящая от него сдерживаемая ярость ощущалась, казалось, физически. В какие-то моменты Килиану казалось, что соратник немного навеселе, – если, конечно, уместны слова с таким корнем для человека в столь мрачном настрое.

Пожалуй, единственной, от кого командующий гвардией принимал помощь, была Лана. Чародейка все время держалась рядом с Тэрлом, не отходя от него ни на шаг. Именно она перед церемонией привела крючки его мундира в относительный порядок. Сегодня она изменила своему обычному пристрастию к светлым и нежным тонам в одежде, вместо этого нарядившись в глухое черное платье с закрытым лифом и тяжеловесные золотые украшения. Украшения, среди которых Килиан заметил одно, при виде которого что-то внутри него оборвалось.

Украшавшее ее безымянный палец золотое помолвочное кольцо с традиционным для Идаволла кубиком красного яхонта.

Килиан не стал спрашивать об этом, не стал даже подходить. Он не имел на это права. Не теперь. Не после того, как он подвел её, предал её доверие. Может быть, если бы он смог спасти Амброуса… Если бы выполнил свое обещание… Может быть, тогда он и имел бы права спросить ее, почему? А может быть, и нет. Может быть, его глупая вера в их общее будущее, его мечты о том, что она ответит на его чувства, с самого начала были обречены. Килиан не знал ответа. Но в любом случае, чего он точно не собирался делать, так это досаждать ей своей ревностью и своей болью.

Лишь мысленно чародей сотворил самое могущественное из своих заклинаний, на какое только был способен, наполнив его силой своего желания:

«Пусть все сложится так, чтобы Лана была счастлива. Сто процентов или цельная единица. Я так хочу.»

Сам Килиан, вместе с ансаррами, держался в некотором отдалении от остальных. По случаю предстоящей церемонии он переоделся в черный дублет, наподобие того, в котором некогда танцевал на балу, но все равно чувствовал себя чужим. Неуместным. «Ты стоишь с нами, но ты не один из нас», – говорил ему, казалось, каждый взгляд. Парадоксально, но придворные, во время решающего сражения тихо сидевшие и ждавшие, чем все закончится, казались имевшими большее право принимать участие в празднестве по случаю победы, чем его отряд, проливавший кровь в битве за город.

Ведь они не были чужаками и дикарями. Ведь их не возглавлял бастард и бывший адепт.

Ведь среди них не было печально известного Палача Неатира.

Две делегации встретились, и начался очередной спектакль, где все реплики были отрепетированы заранее. Килиан не вслушивался: ему это было мало интересно. Да и собственная его роль сводилась исключительно к роли декорации. Во время торжественных речей, которыми обменивались Леинара и Корбейн, его взгляд нет-нет, да и обращался к Лане.

Хоть он и запрещал себе думать об этом, но мозг все равно сверлила изнутри какая-то по-детски обиженная мысль:

«Почему? Почему все должно было случиться именно так?»

Наконец, ключи от города были торжественно переданы новой правительнице, и ворота дворца отворились, пропуская ее внутрь. Следом за ней пропустили и собравшихся зевак: не всех, конечно, но достаточно для официальной коронации. Прочие же собрались на дворцовой площади, лицезрея невиданное в этих местах чудо – иллюзию, с помощью которой Габриэль Пламенный транслировал то, что происходило в тронном зале.

Редкие шепотки про «богомерзкое колдовство» затихали среди голосов восхищения, распространявшихся подобно волнам от внедренных в толпу агентов Фирса.

Начальник разведки прекрасно умел манипулировать толпой. Если не знать изнанку, внутреннюю «кухню», то его работу очень легко было не заметить.

Намеренно или нет, но коронация Леинары являла собой полную противоположность коронации Амброуса. Амброус короновался на городской площади, Леинара же в тронном зале. Амброус преклонил колени, Леинара сидела на троне. Амброус был одет в демонстративно-скромное черное траурное одеяние, тогда как одежды и украшения Леинары поражали роскошью. И наоборот, Амброуса короновала Ильмадика, обряженная в белое с золотом, а Леинару – простой священник в немаркой черной мантии.

Единственным, что оставалось неизменным, был венец с красным яхонтом. И глядя, как стоявший за троном священник возлагает его на голову маркизы, Килиан не мог отделаться от мысли, что какие-то месяцы назад это украшение блистало на голове Леандра Идаволльского.

На голове его отца.

– Жители Идаволла, – Леинара заговорила, и благодаря волшебству эжени ее голос разносился как над тронным залом, так и над городской площадью, – Я родилась не в этой стране, но сердцем своим я всегда была с вами. Вместе с вами я пережила беды и страдания последних месяцев. В руках Первого Адепта я подвергалась чудовищным истязаниям. Мой отец пал от его руки. В отличие от своего мужа, я понимаю ваши страдания и несу ваше бремя вместе с вами. Я верую в Истинного Бога, и эта вера придает мне сил преодолеть все испытания в этот черный час! Я ношу под сердцем человека, объединяющего в себе кровь Герцогов Идаволла и Иллирии, и я верю, что именно ему, Теодору Первому, зачатому в ненависти и рожденному в любви, Первому Истинному Королю Идаволла и Иллирии, суждено будет привести наши великие народы к процветанию! Я не буду врать вам, славные жители Идаволла. Нас ждут тяжелые дни. Культы Владык все еще не уничтожены и все еще угрожают нашим жизням, нашей свободе и нашей вере. Но сегодня мы показали, что их можно победить. Мы победили в этой войне. И мы выдержим все!

На пристрастный взгляд Килиана, речь была ниже среднего. Слишком много пафоса и давления на эмоции. Были у него и сомнения в том, насколько уместно называть «рожденным в любви» того, кто еще даже не родился: кто знает, как сложатся обстоятельства?.. Даже если предположить, что Леинара не врет, и ей действительно достало сил полюбить плод насилия, совершенного над ней.

К слову, фраза «Я не буду врать вам» из уст политика, на циничный взгляд ученого, должна была быть тревожным маркером сама по себе. Естественно, Леинара будет им врать. У нее, вообще-то, работа такая.

Наконец, очень неприятно ему стало от того, что нерожденного сына маркизы назвали первым королем Идаволла и Иллирии. Килиан ненавидел брата, но глупо было отрицать, что первым королем стал Амброус. Если же отрицать его право называться таковым, то права зваться королем автоматически лишается и его сын. Тут уж или одно, или другое.

Однако толпа в такие тонкости не вникала. Люди радостно приветствовали свою новую королеву-регента. Фирс дирижировал этим оркестром, певшим осанну правительнице-чужеземке. И вот, никто уже не сомневался, что Первого Адепта и Владык все ненавидели, и все были рады избавлению от их власти.

Хотя когда Амброус вступал на трон, его приветствовали ничуть не меньше.

Закончилась речь, и королева-регент плавно перешла к награждению героев, отличившихся в войне. Граф Роган. Граф Ольстен. Господин Фирс. Господин Компатир (кто это вообще? Килиан искренне не помнил; но говорят, он внес в победу неоценимый вклад). Большая часть регалий и наград, принятых при дворах Идаволла и Иллирии, была ученому совершенно незнакома, да и не слишком-то интересна, если по чести говорить. Как и тонкости политики, с которыми были связаны заслуги всех этих людей. Поэтому он быстро запутался в том, кого, за что и какой почетной медалью, орденом или звучным титулом наградили.

Постепенно, однако, дело доходило до более знакомых ему людей и событий.

– Господин Бофор.

Артиллерист вышел вперед, остановившись перед троном. Парадный мундир смотрелся на нем несколько неуместно; видно было, что крупный, грузный мужик чувствует себя довольно неуклюже. Да и к такому количеству устремленных на него взглядов он явно не привык.

– На протяжении войны вы не раз и не два демонстрировали честь и отвагу, достойную рыцаря, – продолжила Леинара, – Вы участвовали в походе в самые Земли Порчи и вернулись оттуда живым. Вы высоко отличились в битве, где был сражен предатель Маврон Карно, а графиня Селеста Карстмеер была освобождена. Сражаясь против превосходящих сил противника, в условиях, когда шансы на победу были призрачны, вы не допустили и мысли о том, чтобы бежать, бросив соратников на произвол судьбы.

– Это мой долг солдата, – скромно ответил Бофор.

Королева-регент медленно кивнула, принимая такой ответ, после чего коротко приказала:

– На колени.

После того, как артиллерист неловко опустился на колени, она неторопливо обнажила церемониальный меч. Лезвие едва заметно коснулось его правого плеча. Затем левого.

– В знак признания ваших заслуг, я посвящаю вас в рыцари. Вам и вашим детям даруются права безземельного дворянина. Отныне знать Идаволла и Иллирии будет принимать вас как равного. Помимо этого… графиня Карстмеер высоко отзывалась о вашей отваге. Она будет рада принять вас на службу.

– Благодарю вас, Ваше Величество, – скромно ответил новоявленный рыцарь, поднимаясь.

Особых эмоций по поводу своего нового статуса он не выказал. Как и по поводу службы графине.

За Бофором последовал Корбейн. Этот, напротив, чувствовал себя, как рыба в воде. Рыцарь откровенно красовался и периодически подмигивал встречавшимся в толпе представительницам прекрасного пола.

Что-то было в его поведении такое живое, что вызвало у Леинары легкую улыбку.

– Сэр Корбейн. Ваша слава гремит на все королевство. На вашем счету многие победы. Вы проявили выдающуюся отвагу в сражениях с культом Владык, высоко отличились при осаде Стерейи и в битве на реке Кеф и даже приняли командование в решающей битве за столицу.

На этих словах Тэрл чуть поморщился. Слова королевы-регента стали для него лишним болезненным напоминанием о том, почему кавалеристу вообще пришлось принимать командование.

– Служить, Ваше Величество, не только честь для меня, но и удовольствие, – заверил Корбейн. В случаях, когда требовалось сказать даме что-нибудь приятное, кавалерист не терялся никогда.

Леинара кивнула:

– Мне всегда будут нужны такие достойные воины, как вы. В знак признания ваших заслуг я жалую вам пост командующего гвардией Идаволла, а также титул виконта.

Корбейн изящно поклонился: