Текст книги "С прибоем на берег"

Автор книги: Александр Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 7

Словно оправдывая наихудшие опасения Юрия, утро наступило пасмурное и туманное. Обложной дождь, зарядивший еще с ночи, не унимался.

«Представляю, что творится на полигоне, – беспокойно поглядывал в окно лейтенант, – танковую колею развезло, в окопах по колено воды…»

Он надеялся на то, что суточный план изменят, однако этого не случилось.

На стоянку первого взвода пришел насупленный командир роты.

– Не сумел я убедить комбата отменить занятия,– сказал Юрию Миронов, – придется вам ехать на полигон. Главное – смотрите, чтобы кто-нибудь из новичков оружия на бруствере не бросил. Советую всех молодых собрать в свой окоп, так надежнее будет.

– Но им положено быть в своих отделениях… – не понял совета Юрий.

– Мало ли что положено! – сердито мотнул головой капитан. – Сегодня, к примеру, воскресенье, отдыхать положено… Никто вас проверять не станет. Зато береженого, как говорится, сам бог бережет. Если сдадут нервы у какого-нибудь салажонка, вы его за штаны удержите… – И помолчав, спросил: – Сами-то не дрейфите?

– За мои нервы не беспокойтесь, товарищ гвардии капитан, – обиделся Юрий.

– Очень хорошо. С вами поедет замполит. Мне приказано быть на батальонном командном пункте.

Гвардии старший лейтенант Еськов пришел в каске, с плащ-палаткой, свернутой и подвешенной на ремешке через плечо.

– В окопе она вас не спасет, – усмехнулся Юрий.

– Нам не привыкать к водным процедурам! – ответил Еськов. – Один армейский начальник назвал нас не морскими, а мокрыми пехотинцами. Кстати, – многозначительно глянул он на командира взвода, – хочу напомнить, что вашему Файзулаеву нынче двадцать стукнуло. Может, поздравим его перед строем? Думаю, это не повредит выполнению поставленной задачи.

«Тьфу ты, девичья память! – разозлился на себя Юрий. – Специально выписал на листок дни рождения и положил под стекло. А когда последний раз заглядывал?»

– Давайте поздравим Файзулаева прямо на полигоне, товарищ гвардии старший лейтенант, – предложил он вслух.

– Хорошо, – согласился Еськов.

Вытянувшись цепочкой, бронетранспортеры юзили по глинистой земле, сползая на виражах к обочине дороги.

«А на полигоне еще хуже, там песок, брустверы окопов размыло. Пойдут танки, шуранут гусеницами – и пол-окопа будет на голове…» – невесело раздумывал Юрий, косясь на сидящего рядом замполита. На лице у Еськова не было даже тени беспокойства. Зато не забыл Русаков, как в первый раз у самого екало сердечко, когда, закрывая небо, скрежетали над головой танковые траки. Казалось, сейчас осядет окоп под тяжестью стальной громадины – и готова братская могила. Да и танкисты сознавались, что чувствуют себя во время обкатки не очень здорово. Сверлит головы навязчивая мысль, что утюжат их машины вовсе не передний край противника, а траншеи своих же товарищей. А вдруг кто-то зазевается…

– Как вам нравится сегодняшний марш? – обратился к Юрию Еськов. – Это я к нашему разговору о новом комбате. Полгода назад никто бы не рискнул проводить обкатку танками в такую погоду. Как считаете, хорошо это или плохо?

– Время покажет,– неопределенно ответил Юрий.– Поживем – увидим.

– А по-моему, отлично! – продолжал Еськов. – Совсем по доброму суворовскому принципу: «Тяжело в ученье, легко в бою». Между прочим, сам комбат сегодня у танкистов. Видимо, будет в одной из атакующих машин. Не знаю, как вам, а мне он положительно нравится!

«А кому и когда из политработников не нравился старший начальник!» – с усмешкой подумал Юрий.

Оставив свои бэтээры в укрытии, взвод пешим строем отправился к оборонительному рубежу. Головки сапог увязали в мокром песке, ноги приходилось выдирать с большим усилием.

Перед самой линией окопов Русаков провел заключительный инструктаж:

– ¦ Гранатометчикам открывать огонь, когда танки минуют надолбы. Автоматчикам пропустить машины и огнем отсечь пехоту… Колея очень ненадежная, потому истребителей танков сегодня выдвигать не будем.

– Товарищ гвардии лейтенант, а если залечь возле бетонного мостика? – подал голос гвардии матрос Файзулаев.

– Там тоже опасно: колея сильно подмыта.

– Разрешите мне выдвинуться вперед, товарищ гвардии лейтенант! – настаивал Файзулаев. – Меня не придавит, я занимаюсь по системе йогов!

– Сейчас не до шуток, Файзулаев, – строго одернул его Юрий.

– А может, вправду разрешить ему залечь? вполголоса посоветовал Еськов. – Ведь без истребителей танков картина боя будет неполной. Надо показать новичкам…

«Под вашу ответственность!» – хотелось ответить Юрию, но вслух он сказал:

– Гвардии матросу Файзулаеву разрешаю выдвинуться в колею. Только будьте предельно осторожны.

– Есть! – весело откликнулся тот.

В командирском окопе замкомвзвода Тимофеев вычерпывал воду котелком, скрежеща металлом по галечному дну.

– Это мартышкин труд, сержант, – сказал ему Юрий. – Тут хорошая мотопомпа нужна.

– По корабельному уставу, товарищ гвардии лейтенант, с водой надо бороться любыми подручными средствами! – ответил находчивый Тимофеев.

– Но только после заделки пробоины. А тут попробуй ее заделай! – глянул на небо лейтенант…

Словно в подтверждение его слов, дождь опять припустил, крупные капли горошинами застучали по каске. И тут же раскатами грома послышалось гудение танковых моторов.

– Приготовиться к отражению танковой атаки! – подал по цепи команду Юрий.

– Я пойду к гранатометчикам, – сказал Еськов, чувствуя, видимо, что будет стеснять своим присутствием командира взвода.

– Истребителям занять позицию! – скомандовал Юрий.

На бруствер выбрался Файзулаев и пригибаясь побежал вперед. Метрах в двухстах перед окопами его темная фигурка скрылась в колее. «Напрасно я поддался на уговоры…» – терзался сомнением Юрий, разглядывая в бинокль место, где залег матрос.

А через высоту уже переваливали танки. Перед ними замелькали язычки пламени, и воздух разорвали резкие хлопки пушечных выстрелов. Внушительной была та картина: лавиной накатывающийся рев моторов, лязг металла и пушечная канонада. Думалось, нет силы, способной остановить эти– огнедышащие крепости на колесах.

– Гранатометчики, к бою! Прицел по гусеницам! Огонь!

Теперь уже хлопки выстрелов раздались рядом, в соседних с командирским окопах.

Танки были уже совсем близко.

– Оружие с брустверов! Ложись!

Юрий и сам плюхнулся на дно окопа в холодную лужу, рядом с громко дышавшим Тимофеевым. И сразу почувствовал, как жадно впитывает влагу одежда и струйки воды просачиваются за голенища сапог.

От лязга и грохота заложило уши. Обдало песком и вонью выхлопных газов. И уже в следующий момент лейтенант с сержантом были на ногах.

– По пехоте очередями, огонь!

Сердито застрекотали автоматы. Оттого, что магазины снаряжены были холостыми патронами, треск очередей был еще более резким.

– Дробь! Оружие разрядить!

По ходу сообщения Юрий прошелся вдоль линии окопов. Мокрые, выпачканные в песке матросы и сержанты улыбались, шутили, подначивали друг друга:

– Кто это маму звал, товарищ гвардии сержант? Не Егоркин ли?

– У самого небось душа в пятки ушла…

Файзулаева Юрий нашел в окопе Еськова. Старший

лейтенант и матрос мирно покуривали, затягиваясь так смачно, что Юрию самому захотелось закурить.

– Кажется, угодил ему по двигателю, товарищ гвардии лейтенант, – доложил Файзулаев. – В последний момент углядели они меня, газанули резко, но бутылку я все-таки добросил.

– Знатный получился салют в честь вашего дня рождения, Файзулаев! – улыбнулся замполит.

– Навсегда запомнится, товарищ гвардии старший лейтенант. Аксакалом стану, внукам своим буду рассказывать.

– Слушайте, Файзулаев, давно я хочу вас спросить. Отчего вас зовут по-русски Иваном? Иван Уразович, так кажется?

– Так, товарищ гвардии старший лейтенант. Это наша семейная традиция старшего сына называть Иваном. Дед Алишер ее завел. Если хотите, расскажу…

– Это интересно. Послушаем, Юрий Егорович?

– С удовольствием!

– Давно все было. Еще в двадцатые годы. Дедушка Алишер чуть постарше, чем я теперь, был. Пришли к нам красные отряды унять банды Джунаид-хана. В дедов кишлак пришел эскадрон, командовал которым Иван Ива-пович Иванов. Уже не молодой командир. В царской тюрьме сидел, врангелевцы его расстреливали, но выжил. Добрые люди из братской могилы вытащили. Был он высокий, грузный, лошадь под ним быстро из сил выбивалась, так рядом запасную водили. На гимнастерке красного командира боевой орден. Заслуженный был человек. Деда он Алешей называл. «Ты не представляешь, – говорил, – дорогой Алеша, какой будет ваша земля лет через двадцать! Каналы проведем, вместо пустынь будут сады цвести. Большевики потому так называются, что большие дела задумали. Всю бывшую Российскую империю от края до края заново переделаем!»

Эскадрон Иванова басмачей в страхе держал. Иванова они Большим батыром прозвали. Деньги обещали за его голову. Только не от басмаческой пули он умер. Больное сердце подвело. Но это после того, как наголову разбили Джунаидово войско. Похоронили Иванова неподалеку от бывшего дедова кишлака. На могиле памятник стоит. Надпись на нем на двух языках – русском и узбекском.

Дед Алишер в эскадроне Иванова проводником был. Выследили деда басмачи. Схватили и к своему курбаши привели. Тот желтые зубы оскалил.

«Попался, – говорит, – красный пес, который Аллаха за дырявый халат продал! Хочешь жить, говори, собака, где кавалеристы Большого батыра стоят. Сколько у него сабель, какие караулы?»

Молчит дед. Чтобы не подвел язык, зубами его прикусил. Курбаши рукой махнул, двое его людей рубаху на спине деда разорвали, засвистели плети. Били, пока сознание не потерял. Когда в себя пришел, курбаши сказал:

«Слушай, большевистский ублюдок! До утра будешь в яме лежать. Подумай хорошенько. Молчать будешь, утром тебе одно ухо отрежут, в полдень другое, вечером нос. А если и после того молчать будешь, к полуночи головы лишишься. Понял меня?»

Утром деда снова к нему привели.

«Молчишь, отродье скорпиона? – спрашивает курбаши. – Режьте ему ухо и всыпьте пятьдесят плетей!»

Очнулся дед после того, как водой его отлили. Глаза открыл и видит – стоит над ним комэск Иванов. Думал дед, перед смертью померещилось, а тот улыбается:

«Выжил, Алеша, значит, долгий век тебе сужден! Внуков будешь на коленях качать!»

Вот. тогда и поклялся дед назвать первого сына Иваном. Мулла его за такое проклясть грозился, но слова своего дед не нарушил. Дядя мой Иван холостым на фронт ушел. Храбро воевал, командир написал, что одним из лучших бойцов был. Спины врагу не показывал и пулю фашистскую в грудь принял.

Потому отец мой меня Иваном назвал, а так как я старший в семье, то быть моему сыну Иваном Ивановичем!

– Отличная у вас в семье традиция, Файзулаев, – сказал замполит. – И знаете, о чем я вас попрошу? Повторите как-нибудь свой рассказ для всей нашей роты.

От берега на малых оборотах подходил один из танков. Остановился чуть поодаль, из открытого люка выбрался одетый в комбинезон комбат.

– Взвод, смирно! – гаркнул лейтенант, спеша навстречу начальству.

– Вольно! – разминая спину, откликнулся Родионов.

– Товарищ гвардии майор… – подошел было к нему с рапортом Юрий.

– Нету больше гвардии майора, – многозначительно хмыкнул комбат. – Его кто-то из ваших молодцов вместе с танком спалил. Вот полюбуйтесь!

Он подвел Юрия к кормовой части машины и указал на выхлопные решетки, где красовалось оранжевое пятно, след от имитации зажигательной смеси.

– Кого вы посылали в колею, гвардии лейтенант Русаков?

– Матроса Файзулаева, товарищ гвардии майор.

– А вы подумали о том, что подвергали человека неоправданному риску?

– Так точно, подумал.

– Чем тогда объяснить ваше решение?

– На войне как на войне, товарищ гвардии майор!

– Хорошие командиры и на войне не посылали солдат гибнуть понапрасну.

– Товарищ гвардии майор, Русакову сделать это посоветовал я, – вмешался в разговор подошедший Еськов.

– Вы? Ну что ж, на разборе мы еще поговорим об этом. А матросу… как его фамилия?

– Файзулаев.

– Матросу Файзулаеву от моего имени объявите благодарность.

ГЛАВА 8

Дополнение к анкете Русакова

Проснулся Юрий раным-рано. Возможно, с непривычки: на улице мычали коровы, голосили петухи, один из них упражнялся под самым окном, возле которого спал Юрий. А может, под впечатлением долгого вечернего разговора с Таисьей Архиповной. Рассказчицей тетка оказалась превосходной, не перескакивала с одного на другое, голос ее был необычайно выразителен. Невольно подумалось Юрию о том, что был у нее от рождения артистический талант, да пропал среди стойл и подойников.

За один вечер узнал он многое о своем русаковском корне. Он так и подумал «о своем русаковском», совсем забыв, что в паспорте у него стоит другая фамилия. Почти зримо представил Юрий своего деда Архипа Савельевича. Русакова – вожака бартеньевской комсомолии и первого председателя здешнего колхоза. Был дед, по рассказам тетки Таисьи, необычайно силен. Опоясывал» себя одним концом веревки, за другой брались пятеро дюжих парней и не могли сдвинуть деда с места. Были у него деревянные вилы-тройчатки, так поднимал он ими и взметывал на скирду сразу полвоза соломы. И забавно выглядела возле него жена – бабушка Юрия – Василиса. Росточком маленькая, худенькая. Шутили тогда односельчане, что Архип, для того чтобы поцеловать женушку, на колени перед ней становится.

От такого богатыря должна была нарожать Василиса дюжину детей, но успела родить только дочь и сына. Подкараулил председателя в лесу сын сельского богатея Веретепникова Тимоха и почти в упор всадил ему в живот заряд картечи. И все-таки хватило у деда сил заломать и связать своего убийцу. Так и нашли их рядышком – мертвого Архипа и спеленатого уздечкой Тимоху.

Тяжелая доля легла на хрупкие плечи Василисы. И колхоз мало чем мог ей помочь: времена были трудные, неустроенные и неурожайные. Еле перебивались крестьяне от осени до осени. Может, до глубокой старости прожила бы Василиса за могучей спиной своего Архипа, только без него и четырех десятков не успела разменять. Схоронили ее дети – семнадцатилетняя Таисья и четырнадцатилетний Егор…

Юрий повернулся на постели и улыбнулся, почувствовав, что мысленно повторяет рассказ тетки, – так запала ему в душу спокойная и раздумчивая теткина речь. Да и сама Таисья Архиповна быстро расположила его к себе. Было в ней что-то такое, чего не хватало просвещенной и молодящейся матери Юрия. А вот что именно – ему пока не удалось уловить.

Если деда Юрий представил совершенно отчетливо, то образ отца, особенно в юные годы, никак у него не складывался. Может, оттого, что рано ушел. Егорка Русаков из села: сначала учиться в сельскохозяйственный техникум, а потом прямо со студенческой скамьи на фронт…

– Глянь-ка, гостенек дорогой уже на ногах! – удивленно воскликнула вернувшаяся домой Таисья Архиповна. – Чего тебе не отдыхается, Юронька? Или беспокоил кто? – засуетилась она. – Клопов и блох в моей избе отродясь не бывало.

– Да никто не кусал меня, тетя. Выспался я превосходно.

– Каво там выспался! Легли мы с тобой затемно, а сейчас еще семи нет.

– А сами-то вы когда поднялись?

– Мне не привыкать. Девятнадцатый годок уже за коровушками хожу. На зорьке надо подоить, в стадо проводить. В полдень на вторую дойку в луга сбегать, вечером в третьерядь дойка. А первотелок и почаще приходится раздаивать. Буренки у меня молочные. На круг полтора ведра-с головы надаиваю.

– Вы же сначала трактористкой работали? Мне подруга ваша Анна Кондратьевна рассказывала. В автобусе мы вместе ехали.

– Зови меня на ты, Юронька. Чать не чужие мы. С трактора я после войны ушла. С той поры в животноводстве работаю. Я-то с виду только баба пышная, а здоровья квелого, в маму, видать, пошла. Работа на ферме мне по душе, хотя всякое бывало. Вот в пятьдесят втором годе четыре телка моих пали, и присудили мне за них тыщу рублей выплаты. И заплатила. Хорошо еще, что Егор подсобил деньгами. Он, отец-то твой, ко мне завсегда очень внимательным был. Да и я его любила без памяти. Ох, рано он в землю лег, сердешный. Всю войну наскрозь прошел, жив остался, а потом такое получилось… – Глаза ее заслезились, она утерлась косицей головного платка.

– Он тогда пьяным ехал? – негромко спросил Юрий.

– Кто сказал тебе такое? Да он за рулем маковой росинки в рот никогда не брал! Нетерпеливость .его сгубила. Когда ты родился, он в Бирентае был. Геологической партии груз привез. Друзья ему по телефону туда позвонили, поздравили. А он в кабину – и ходу. Летом там по грейдеру через мосты ездят, а зимой напрямик через реки. Почти на триста километров короче. На дворе апрель, лед-то ноздреватым стал. Ему не надо было напрямик, очень уж рисково, но захотелось тебя побыстрее увидеть. Вот и не увидел совсем… – Она всхлипнула и отвернула лицо.

– Не надо, тетя, – ласково сказал ей Юрий.

– Не буду, не буду, Юронька, – попыталась улыбнуться она. – А про отца тебе другие лучше меня расскажут. Погостишь вот у меня, и мы с тобой в город съездим. На могилу к нему сходим, в автоколонну, где он работал заглянем. Там его многие помнят.

– А вы часто там бываете?

– Редкий год не удается вырваться. Председатель у нас человек душевный, горю чужому сочувствует. Сознаюсь тебе, Юронька, я ведь и к вам в город наезжала. Два раза. Видела тебя издалека возле школы…

– Вы были в Ишиме? И не зашли к нам? Как же вы могли, Таисья Архиповна?

– Мне и незачем было заходить. Видела: ты жив, здоров, ухожен.

– И мама знала, что вы приезжали?

– Откуда ей было знать? Писем мы друг дружке не писали… Однако ранние гости к нам жалуют, – глянула она в окно. – Анютка шествует.

– Утро доброе, подруженька! – распевно сказала Анна Кондратьевна, входя в горницу. – Доброе утро и тебе, племянничек! Я вот тут медку майского свеженького прихватила тебя попотчевать. В городе небось такого не лизнешь,

– Спасибо, только я не сладкоежка, – усмехнулся Юрий.

– Мед-то не для баловства, а для здоровья. Это только конфеты зубы портят, а медок пчелиный их наоборот укрепляет. Я каждый день ем, а глянь – все до единого -целы, – провела она пальцем по крепким белым зубам,.

– Муж ее, Андрей, лучший пасечник во всей округе, – вмешалась в разговор тетка. – Ульи свои в Москву па выставку возил.

– Что верно, то верно, специалист он знатный, – горделиво произнесла Анна Кондратьевна.

– Ну что ж, будем пить чаек с медом, – сказала тетка, – новый самовар поставим. Быстрый, электрический, Юронькин подарок.

Вскоре обе неторопливо прихлебывали из блюдец дымящийся чай.

– Нет, все ж таки угольный чай вкуснее электрического, – приговаривала Анна Кондратьевна. – Духмянее он и забористей.

– Зато хлопот-то с ним полон рот, – возразила ей тетка. – Углей надо нажечь, поставить самовар, раздуть. А тут – вилку в розетку, чуток обождал и пей себе на здоровье.

Юрий с благодарностью поглядел на нее. У него было такое впечатление, словно он не вчера познакомился со своей родственницей, а знал ее всю жизнь.

– Спеть чегой-то захотелось, Тося,– сказала гостья.– Уж какие мы с. ней певуньи были в девках, – умильно прижмурясь, похвалилась Анна Кондратьевна. – Бывало, на одном конце деревни песню заведем, а на другом люди слушают. Тося вверх забирает, а я ее подголоском вширь веду:

 
Ох вы, сени мои, сени,
Сени новые мои!..
 

– Да ну тебя, Анютка, – махнула на нее рукой тетка, – разве такие песни нынче в городе поют.

– А что толку в новых-то? Ни тебе душевности, ни мудрых слов. Ты вот до сей поры как со сцены запоешь, весь наш клуб дыхание затаит…

– Тоже мне нашла артистку 1

– А чем ты плоха? Будь моя воля, непременно дала бы тебе звание народной артистки за то, что более тридцати годков односельчан своих радуешь.

– Ой, перестань ты, Анютка!

– Ты небось грамотами своими перед племянником не похвалилась? Их полсундука у нее. И с районных смотров и с областного есть. Она у нас, почитай, всю жизнь на виду. В сельсовет ее который раз подряд выбираем…

– Мой отец тоже депутат… – начал было Юрий и осекся, встретившись взглядом с матросом на фотографии. Неловко закашлялся, поднеся ко рту ладонь.

– А ты не стесняйся его так называть, – пришла ему па выручку тетка, – он отцовское звание вполне заслужил. Я спрашивала, и люди мне говорили, что не всякий родной отец так к детям относится, как он к тебе. Хоть ии разу не видела я его, а уважаю.

– У Тоси ум цепкий, плохого человека не возвеличит.

– Ну хватит тебе меня подхваливать, Анютка. Тебе пора на работу собираться, а я хочу Юроньке Бартеньевку нашу показать. Вечор приходи чаи допивать.

– Спасибо, подруженька. Прощевайте пока, Юрий Егорович!

– Избу эту наш отец в тридцатом году построил,– оглянувшись, сказала тетка, когда они вышли за ворота. – На прежнем пепелище. Зимой среди ночи кулаки нас подожгли. Завалины соломой обложили, стены керосином полили. А засов входной двери зубом от бороны заклинили. Занялось все разом с четырех сторон. И не собрать бы наших косточек, если бы пе сила отцовская. Вышиб он двойную раму, нас с Егорушкой прямо в снег выкинул, маму за нами следом, а уж последним сам вы-брался. Волосы себе спалил, рубаха на нем затлела. До сей поры забыть не могу, как он на снегу катался, огонь па себе гасил. А добро наше все дотла сгорело, ложки од-пой на всех не осталось.

– Схватили поджигателей?

– Кто их видел? Руки-ноги не оставили. Подозревали братьев Веретенниковых, да попробуй докажи! Только после коллективизации вражье свое обличье, они выдали. А теперь поведу я тебя к самому святому нашему месту…

В центре села, на взлобке, посреди обнесенного железной оградкой скверика, белел четырехгранный обелиск.

– Раньше тут часовня была, а после войны поставили мы памятник всем сельчанам, которые жизнь свою за счастье народное отдали. В два столбца тридцать три фамилии. Левый столбец с деда твоего начинается…

«РУСАКОВ АРХИП САВЕЛЬЕВИЧ.

1899-1931 гг.»

прочитал Юрий сразу же под словами «ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ГЕРОЯМ». Ниже шли другие, незнакомые ему имена. Даты смерти сначала с семнадцатого по двадцатый год, затем с сорок первого по сорок пятый. Этих было больше всего. Невольно подумалось Юрию о том, что хотя за две тысячи верст от этих мест шла Великая Отечественная война, но и здесь оставила она скорбный свой след.

Он прошелся сверху вниз взглядом по второму столбцу и даже вздрогнул, прочитав последнюю фамилию:

«РУСАКОВ ЕГОР АРХИПОВИЧ.

1925-1952 гг.»

– Как же так? – спросил он у тетки. – Он ведь не на фронте погиб?

– Имя отца твоего занесли сюда по решению общего колхозного собрания. Во-первых, было у него два ордена солдатской Славы, а, во-вторых, погиб он, совершив трудовой подвиг. Я не буду тебе об этом говорить, вот поедем в город, там тебе отцовы друзья лучше меня расскажут. Потерпишь, Юронька?

– Хорошо, Таисья Архиповна.

– Тетей меня зови. Ладно?

– Да, тетя.

– А вот в этом доме помещается наше руководство, – кивнула она на двухэтажное каменное здание. – Председатель наш, Хлопов Сергей Данилович, они с Егорушкой в один день на войну уходили…

Взор Юрия невольно застыл на железной вывеске над парадным крыльцом:

ПРАВЛЕНИЕ

колхоза имени Архипа Русакова

«Вот каков ты, русаковский корень, – смятенно думал он, – сумею ли я стать достойным твоим продолжателем?»

– Так еще в тридцать втором году нашу сельхозартель назвали, – угадав его мысли, сказала. Таисья Архиповна. – После районные власти несколько раз пытались переименовать, только колхозники не согласились. Добрую память твой дед по себе оставил. И когда мы укрупнялись, четыре колхоза в один слились, общее собрание за наше название проголосовало… А там, напротив, школа наша. Давай заглянем?

– Давайте.

Школа была одноэтажной, но просторной. Уже в вестибюле запахло краской и свежей стружкой.

Ремонт идет, – сказала тетка, – каждый год подновляем. А построили пятнадцать годов назад. Мы-то с Егорушкой в старой школе учились. Размещалась она в доме, отобранном у богатеев Веретенниковых. В шести комнатах восемь групп занималось.

– А кто-нибудь из этих самых Веретенниковых в живых остался?

– Все сгинули. У Кузьмы Веретенникова трое сыновей было. Старший в колчаковню погиб, у белых служил. Двух младших за поджоги и убийства, к высшей мере приговорили. Сам же Кузьма где-то на высылке помер…

Они подошли к учительской комнате. Их встретила пожилая женщина в синем рабочем халате.

– День добрый, Серафима Ивановна, – поздоровалась с ней тетка. – Вот племянника своего Юроньку привела.

– Добрый день, Таисья Архиповна. Здравствуйте, молодой человек, – приветливо обратилась к ним учительница. – А ведь похож на Егора, очень даже похож!

– Серафима Ивановна более тридцати лет в нашей школе историю преподает, – сказала тетка, – еще нас с Егорушкой учила.

– Вы нам не позволите поглядеть школьный музей?– попросила тетка.

– Отчего же нет? – сказала учительница. – Правда, не очень хорошо у нас там. Перед побелкой все со стен поснимали. Пойдемте, я сама вас туда провожу.

Музей занимал всего одну небольшую комнату. Столы в ней были сдвинуты на середину, на них громоздилась какая-то кладь, укрытая листами оберточной бумаги.

– Отсюда, пожалуй, начнем осмотр, – подошла к одному из столов Серафима Ивановна. -¦ Тут у нас тридцатые годы. – Она вынула из стопки небольшой портрет в багетовой рамке. – Вот твой дед, Архип Савельевич. Фотографов в ту пору в наших краях не было, так его какой-то заезжий художник нарисовал. По просьбе комсомольской ячейки. Не шибко он на самого себя похож: не Репин, видать, в наше село забредал, но ничего другого нет…

Слово «дед» странно звучало по отношению к молодому мужчине, изображенному на холсте. У него был широкий, чуть раздвоенный подбородок, толстые добродушные губы, глаза неопределенного цвета – или полиняла краска, или у живописца просто не нашлось подходящей, – большой лоб наискось перечеркивала неровная челка. В правом углу возле рамки неразборчивая роспись и дата: 1925 год.

– Есть у нас, правда, один фотоснимок, на нем тоже Архип Савельевич. Вот он,– подала она Юрию небольшую картонку с наклеенной пожелтевшей фотографией,– только лица очень мелкие, трудно разобрать, кто есть кто.

На снимке видна была старинная автомашина, а в ее открытом кузове четверо людей. Наверное, это был тот самый трофейный кабриолет, о котором рассказал Юрию попутчик Федул Филиппович.

– Здесь наш первый трактор «фордзон». Колхоз его в тридцать третьем году получил. А на нем самый первый бартеньевский механизатор Федул Филиппович Суздальцев.

– Я с ним уже познакомился, интересный человек.

– Да, Федул Филиппович – живая история нашего села… Вот это – грамота за досрочную сдачу хлебопоставки… Дальше уже сороковые годы. Можете полюбоваться: женская тракторная бригада со своим вожаком Тосей Русаковой! А вот первый выпуск нашей семилетки. Во втором ряду, с краю, твой отец, тогда еще просто Егорушка Русаков. Ох и доставлял же он выдумками своими нам, учителям, хлопот!

Юрий даже вздрогнул, глянув на хорошо сохранившуюся фотокарточку отца. Ему показалось, что он видит себя самого, снятого года два тому назад. Только непривычная рубаха-косоворотка снижала эффект абсолютного сходства.

– Есть у нас еще два военных снимка, но ты их, очевидно, знаешь. Мы с тех, что у Таисьи Архиповны на стенке висят, копии сделали…

– Ты извиняй меня, Юронька, – сказала тетка, когда они вышли из школы, – мне на дойку пора. Избу-то найдешь? Отобедай сам. В печи чугунок со щами, сковородка картовницы возле загнеты. Каравай на полке.

Таисья Архиповна управилась с делами быстро.

– Федька Логинов, пастух наш, на мотоцикле с поскотины меня привез. С ветерком домчал! Ты уже подкрепился? Не простыл обед?

– Спасибо. Уминал так, что за ушами пищало..

– Вот и ладно. Сейчас я сама маленько перекушу.

– Тетя Тося, – спросил Юрий после того, как она перемыла и вытерла холщовым полотенцем посуду. – Можно мне на отцовы награды взглянуть?

– Пожалуйста, Юронька, можешь совсем их себе взять, я для тебя берегла. Просили в школьный музей – не отдала. – Она достала из сундука картонную коробочку из-под конфет, протянула Юрию. – Тут они.

Юрий снял крышку, вынул и разложил награды па столе перед собой. Их было семь. Три ордена и четыре медали. Алой эмалью блеснула Красная Звезда, рядом легли еще две звезды, только прикрепленные к пестрым лентам,– ордена Славы, потом медали «За отвагу», «За оборону Ленинграда», «За взятие Кенигсберга» и «За победу над Германией». Юрий смотрел на них и думал о том, что за каждой из этих наград скрыт кусочек героической и совсем неведомой для него жизни отца. Как бы было здорово, если бы ордена и медали заговорили! Увы, это невозможно, но ведь живут где-то боевые товарищи отца, свидетели его подвигов, не полегли же они все до единого! Вот они-то могут рассказать.

Когда он стал укладывать награды обратно в коробку, под руку ему попалась серенькая сберегательная книжка. Почти бессознательно Юрий открыл ее, и на первой страничке, в графе «Завещательное распоряжение», прочел: «Завещаю вклад Вельяминову Юрию Валериановичу…»

– Тетя Тося, – растерянно спросил он, держа в руке раскрытый документ, – это еще зачем?

– Так… просто… А кому мне еще? Да там сущий пустяк… – залепетала не менее его обескураженная тетка.