Текст книги "С прибоем на берег"

Автор книги: Александр Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

ЖЕНЩИНА НА ПОДЛОДКЕ

Капитан третьего ранга Мирский вернулся из штаба расстроенным. Он пригласил к себе в каюту замполита и долго не начинал разговора, сердито шуршал бумагами.

– Что у тебя стряслось, Сергей Егорович? – участливо спросил замполит. Он был на десять лет старше командира и с глазу на глаз говорил ему «ты».

– Худо дело, Иван Ильич. – Мирский досадливо подергал пышную бороду, которая казалась приклеенной на его моложавом розовощеком лице. Он начал отпускать ее в одном из трудных боевых походов, из которого лодка вернулась без вертикального руля и с дырявыми балластными цистернами. Поначалу борода служила мишенью для острот и шуток всего дивизиона, но постепенно к ней привыкли.

– Отчего худо? – удивился замполит. Ведь шел июль сорок пятого года, и казалось, все худшее осталось позади, а сам замполит

все чаще видел во сне свою школу, где до войны преподавал физику и куда собирался вернуться после демобилизации.

– На-ка вот, полюбуйся! – сказал командир и протянул листок.

Иван Ильич недоуменно повертел бумагу перед глазами. Это был список фамилий каких-то незнакомых людей, завизированный начальником штаба дивизиона и заверенный печатью.

– Читай пятую фамилию сверху, – подсказал не без ехидства Мирский.

– Скворцова Наталья Сергеевна, старший инженер…– громко, как на уроке, прочитал замполит,

– Понял теперь?

– Пока не совсем.

– Бригаду инженеров к нам подсаживают, новый акустический прибор испытывать.

– Это большая честь для нас, – улыбнулся замполит.

– А Наталья Сергеевна? – многозначительно спросил Мирский. – Кабы ты ее видел, Иван Ильич, забеспокоился бы не меньше моего. Чует мое сердце, хлебнем мы с пей горя и заботы!

– Давно ли ты стал таким суеверным, командир?

– При чем тут суеверие, комиссар? Или ты не знаешь, каким, к примеру, взглядом провожает наш вестовой Сенюшкин каждую захожую медсестрицу? Делает стойку, как породистый сеттер. А у нас с тобой таких сенюшкиных немало. Боюсь, что из-за этой Натальи Сергеевны многим служба в голову не пойдет.,.

– Плохого пока ничего не вижу, – возразил замполит, вспомнив почему-то жену, с которой расстался в начале войны и по которой тосковал.

Инженер Скворцова пришла на лодку в субботу во время большой приборки. Она была одета в цветастое

крепдешиновое платье, которое ярким пятном выделялось па залитом мазутом и порядком захламленном причале.

Вестовой Сенюшкин, прибиравшийся на мостике, выпустил из рук веревочную швабру и бросился к переговорной трубе.

– Ребята, к нам мадам! – приглушенно крикнул он вниз. – Чугунов, включай вытяжную!

В чреве подлодки зарокотал электрический вентилятор, а из рубочного люка пахнуло смесью масляной гари с ароматами камбуза.

Услужливый Сенюшкин встретил гостью возле сходни и проводил до самого вертикального трапа. Едва ступив па первую его перекладину, Наталья Сергеевна почувствовала, как парашютом надулось ее платье где-то возле головы. Инстинктивно она попыталась рукой схватить его край, но, ощутив под собой пугающую пустоту, снова вцепилась в металлический поручень. Только коснувшись ногами палубы, она укротила буйствующий крепдешин.

Растерянная, стояла она в центральном отсеке, оглядываясь по сторонам. Заметила неподалеку ухмыляющиеся физиономии, поняла: фокус с платьем подстроен. Тогда, неожиданно для зрителей, она вздернула подол, обнажив стройные ноги, затянутые почти до самых бедер в трофейные шелковые чулки.

– Надеюсь, все теперь видели? – зло сощурившись, спросила она. В этот момент в отсеке появился командир лодки, и шутников словно ветром сдуло.

– Извините, пожалуйста, – пробормотала она, оправляя платье на коленях.

Щеки Мирского стали пунцовыми.

– Я прошу вас, товарищ старший инженер,– отводя взгляд, сказал он, – в следующий раз приходить на корабль в шароварах.

– Хорошо, товарищ командир, – покорно кивнула головой женщина, решив, что оправдываться не будет.

– Вас разместят в каюте моего помощника, – продолжал Мирский, уже овладев собой. – Вахтенный, проводите инженера во второй отсек! – приказал он.

Когда за ушедшими хлопнула переборочная дверь, командир дал волю своему гневу.

– Чугунов! – с присвистом выкрикнул он.

– Есть, товарищ командир! – откликнулся из шхер трюмный.

– Вы пустили вытяжную вентиляцию?

– Так точно!

– Пять суток строгого ареста!

– Есть пять суток строгача… – кисло произнес трюмный, пе ожидавший такого финала безобидной, по его мнению, шутки.

«Ну погоди, официант паршивый!» – мысленно пригрозил он оставшемуся в тени хитрюге Сенюшкину.

– Ну вот и началось, – философски изрек мичман Придыбайло, один из свидетелей инцидента. – То ли еще будет! Баба на корабле -все одно, что горящая головня возле пороховой бочки…

Отведать арестантских харчей трюмному Чугунову так и не пришлось. «Щука» срочно покинула базу, вышла в открытое море. Придерживалась строго рекомендованных фарватеров, то и дело встречая тревожно гудящие сиренами тральщики и слыша нередко гулкие взрывы подсеченных тралами мин.

Инженеры, почти все пожилые, сухопутные люди, настороженно прислушивались к отдаленным гулам. Командир не счел нужным скрывать от них всю опасность плавания. Только Наталья Сергеевна не выказывала беспокойства. Она сразу же обзавелась добровольными помощниками, самыми активными среди которых стали Сенюшкин с Чугуновым. Они наперехват подносили Наталье Сергеевну вовсе не громоздкие и не тяжелые приборы, а трюмный по собственной инициативе научил ее пользоваться всеми необходимыми корабельными системами.

Без тени смущения она приняла услуги Чугунова, болезненно уязвив самолюбие вестового Сенюшкина, и тот, в свою очередь, сделал ответный ход: явился на раздачу ужина не в застиранной куртке, а в жестком от крахмала белом офицерском кителе. Где он .сумел его раздобыть, так и осталось невыясненным.

Поладила Наталья Сергеевна и с замполитом, которого запросто стала называть по имени-отчеству, а он ее и вовсе – Наташей. Они обращались друг к другу, как старые и добрые знакомые.

И только при встречах с командиром лодки женщина смущенно отводила глаза. Взгляд же капитана третьего ранга Мирского был официально нейтрален, сопровождался вежливым кивком головы.

Самые сведущие в экипаже люди – вестовые. Они много видят, слышат, запоминают и делают выводы. От Сешюшкина Наталья Сергеевна узнала о безупречной холостяцкой репутации командира, который лишь для единственной женщины сделал исключение, прикрепив ее фото над изголовьем. В увядшем, с сеткой морщинок лице без труда угадывались его собственные черты.

Конец июля на Черноморье выдался жарким. Едва поднявшись над горизонтом, солнце жадно слизывало жиденький утренний туман, его лучи щупальцами спрута прилипали к металлическому корпусу лодки, прогревая насквозь ее оболочку. От непрерывной работы вентиляторов горели предохранители, и все равно температура не опускалась ниже тридцати градусов, а большая влажность сделала отсеки настоящими парными.

В другое время формой одежды стали бы трусы и полотенце на шее, но из-за гостьи пришлось поступиться обычаем. Пример подавал сам Мирский. Даже к обеденному столу он выходил в наглухо застегнутом кителе. Зато от шикарного наряда вестового Сенюшкина осталось жалкое воспоминание, так как почти после каждой раздачи харча китель приходилось сушить на вентиляционном раструбе. Лучше всех – в легкой блузке без рукавов – чувствовала себя Наталья Сергеевна, только и ей хотелось порой, чтобы в дымящейся миске борща вместо желтых кружков навара плавали кусочки льда.

Особенно было душно по ночам. В крохотной, величиной в два шкафа, командирской каюте нечем было дышать, мокрые простыни прилипали к телу. Даже в редкие часы отдыха капитан третьего ранга Мирский не мог забыться настоящим, освежающим сном. А однажды, проснувшись и откатив дверь, чтобы пустить хоть немного свежего воздуха, он увидел в раскрытой каюте напротив разметавшуюся на кургузом диванчике женщину в рубашке с кружевной оборкой на груди.

Назавтра Сенюшкин перенес его постель на парусиновую койку к торпедистам, а по боевым постам передали устное распоряжение Мирского, запрещающее без надобности появляться ночью в офицерском отсеке.

– То ли еще будет! – кратко прокомментировал это событие мичман Придыбайло.

А замполит в подходящий момент спросил командира:

– Не напрасно ли чудишь, Сергей Егорович? Домой вернемся – в дивизионе проходу не дадут.

– По мне пусть хоть на весь флот разнесут, – хмуро буркнул Мирский, – а во втором зевакам делать нечего!

Замполит внимательно глянул на него, улыбнулся каким-то своим мыслям.

– Тебе влюбиться надо,– вдруг сказал он. оторопевшему командиру, – чтобы плесень военная с тебя сошла.

Мирский выразительно крутнул пальцем возле виска, бросив странный взгляд на замполита.

– Нет, в самом деле, – невозмутимо продолжал Иван Ильич. – Приглядись получше к Наташе. Чем тебе не невеста? Не был бы я женат, ни за что б не уступил.

– Та-ак, – нараспев произнес командир. – Выходит, ты, Иван Ильич, решил стать сватом.

– С чего ты взял? Просто сказать тебе хочу: зря ты сычом па нее глядишь. Ей и без того круто в жизни пришлось. Ленинградскую блокаду перенесла. И жених у нее на фронте погиб. Летчиком был. Это она для виду лихость на себя напускает. Поверь мне, Сергей Егорович, ведь я учитель и в людях немножко разбираюсь… Душа у нее нежная и незащищенная.

Этой же ночью Мирскому пришлось подкрепить свое запрещение делом. Спустившись вниз после «собаки» – вахты с ноля часов до четырех, он увидел возле открытой двери помощничьей каюты какую-то неясную фигуру.

– Я только простыню поправить, товарищ командир… – оправдывался застигнутый врасплох Сенюшкин.

– Вон отсюда! – прошипел Мирский, показав вестовому ладонь с растопыренными пальцами.

– Ну что ж, справедливость восторжествовала! – прослышав о конфузе приятеля, сказал трюмный Чугунов. – Теперь не придется мне, Сенюшкин, одному на губе припухать. Слышь, а какой арест кэп тебе отвалил, простой или строгий?

– Это еще не все, попомните меня! – многозначительно изрек мичман Придыбайло.

Лодке по конструкторскому заданию предстояло работать в подводном положении. Для этого ей назначили район моря контрольно-протравленный и потому относительно безопасный. На кромках его лежали затопленные суда, которые предполагалось использовать в качестве акустических мишеней.

Готовясь к ответственным испытаниям, инженеры почти круглые сутки проводили в носовом отсеке. Раскатывали прямо на палубе чертежные рулоны, что-то паяли в аппаратуре, наполняя тесное помещение резким запахом канифоли. Понимая важность происходящего, даже Чугунов с Сенюшкиным не решались предлагать свою помощь Наталье Сергеевне.

– По местам стоять к погружению! – раздалась по переговорке команда вахтенного механика. Глухо ухнула вода в балластные цистерны, сразу стало тихо за бортом и замерла под ногами чуткая палуба, А уши словно закупорило ватными пробками.

– Глубина тридцать метров! – сообщил командир.– Приступайте к эксперименту!

– Хорошо! – не по-военному откликнулась по трансляции Наталья Сергеевна и немного погодя сказала: – Пожалуйста, попрошу держать курс ноль градусов, скорость четыре узла.

– Четырнадцать лет на флоте, – громко удивился сидевший на горизонтальных рулях мичман Придыбайло, – а первый раз вижу, как баба лодкой командует…

– Не отвлекайтесь! amp;apos; Держите глубину! – резко оборвал его Мирский.

– Теперь нужен курс девяносто! – снова запросила Наталья Сергеевна.

– На румбе девяносто градусов!

– Глубина тридцать метров! Лодка на ровном киле! – доложил Придыбайло, продолжая мысленно костить новоявленную командиршу.

– Большое спасибо! Принимаем эхо от предмета значительной протяженности на большом удалении.

Мирский склонился над картой. Ага, видимо, это первый топляк. Пеленг и дистанция совпадают. «Приличную аппаратуру сделали эти сухопутные люди», – удовлетворенно подумал он.

– Просим курс двести семьдесят градусов!

– Есть двести семьдесят!

– Что это такое? – вдруг воскликнула Наталья Сергеевна и тут же взволнованно зачастила: – Эхо от мелких предметов. Прямо впереди, очень близко!

– Стоп оба мотора! Боцман, ныряй! – мгновенно изменившимся голосом приказал командир.

– Вот и влипли! – выдохнул Придыбайло,

Первыми услыхали скрежет те, кто был в носовом отсеке. Растерявшиеся инженеры перебрасывались недоуменными взглядами.

– Минреп с правого борта! – ответом на их безмолвный вопрос прозвучал тревожный доклад вахтенного.

Что такое минреп, инженеры знали и понимали, сколько смертей закреплено на свободном его конце. Да и по бледным, напряженным лицам бывалых моряков они осознавали всю серьезность положения. Мысль о том, что может произойти каждую секунду, леденила им кровь. А металлический скрежет предательски медленно удалялся назад. И тут, разорвав гнетущую тишину, раздался звонкий женский голос:

– Впереди чисто! Никаких предметов нет!

– Пронесло! – расплылся в улыбке мичман Придыбайло.

В ореоле белесых пузырей с шумом выбросилась лодка на поверхность. И словно волнение людей передалось ей, долго не могла уравновеситься, переваливаясь с носа на корму.

– Передайте циркулярную, – смахнув со лба бисеринки пота, приказал командир радисту. – Обнаружена минная банка. Координаты…

Потом, постояв какое-то время на откидной площадке ходового мостика, вновь наклонился к переговорной трубе:

– Пригласите наверх старшего инженера Скворцову.

Он подал Наталье Сергеевне руку, помогая выбраться

из узкого проема рубочного люка, подождал, пока она приведет себя в порядок – вентиляция на этот раз пе пощадила ее прическу,– и негромко сказал:

– Большое вам спасибо, Наталья Сергеевна…

– Ну что вы, товарищ командир, – застеснялась она.

– Зовите меня Сергеем Егоровичем.

– Хорошо. Так за что же вы меня благодарите?

– Как за что? Вы же в некотором роде спасительница корабля. Отныне мы вас занесем в наши лодочные святцы.

– Благодарите аппаратуру! А лично я просто не понимала происходящего. Иначе бы со страху померла. Я ведь обыкновенная трусиха. Честное слово, Сергей Егорович!

Она смотрела на него снизу вверх, и в ее затуманенных смущением глазах действительно было что-то нежное и беззащитное.

Через несколько дней лодка возвратилась в базу и ошвартовалась возле причального понтона. На пирсе командира ждал штабной автомобиль. Когда капитан третьего ранга Мирский возвратился па причал, инженеров он уже не застал. Тех тоже увезли на доклад к начальству.

Возле сходни покуривал трубку чисто выбритый и постриженный замполит.

– Представляешь, Сергей Егорович, – лукаво прищурясь, заговорил он. – Сенюшкин-то с Чугуновым предложение Наташе сделали. Каждый по полной форме просил у нее руку и сердце…

– Ну и кого она предпочла? – с деланным равнодушием спросил Мирский.

– А как ты сам думаешь? – вопросом на вопрос ответил замполит.

Мирский усмехнулся и ступил ногой на трап.

– Погодите, товарищ командир, – остановил его замполит. – Что же будем делать с незадачливыми женихами? Выписывать им записки об арестовании?

– Амнистия обоим,– улыбнувшись, сказал Мирский.

Уверенным, пружинистым шагом он поднялся по сходне на палубу лодки, козырнув на ходу Военно-морскому флагу.

ДРУЗЬЯМ НЕ ЗАВИДУЮТ

Я сижу на торце причала возле самого уреза воды. У ног лениво катит волны море, солнечные блики на гребешках – словно множество улыбок. Море приветствует лейтенанта-инженера Портнова! Хотя я все не могу привыкнуть к офицерскому званию и частенько посматриваю на свое плечо. Две блестящие звездочки заставляют сильнее биться сердце.

Уже около часа я терпеливо жду рейсовый катер и перебираю в памяти все, что произошло в моей жизни за последние тревожные и радостные дни.

– Считайте, что вам повезло, – сказали мне в отделе кадров, – вы назначены командиром группы к Вольскому-одному из лучших ракетчиков флота!

Право, жизнь что-то чересчур меня балует: золотая медаль, удачное назначение. Не многовато ли сразу?

– Кстати, – продолжал кадровик, вручая мне предписание,– Вольский сам просил назначить ему офицера потолковее…

Как это понимать: то ли как комплимент, то ли предупреждение на будущее, – я так и не решил.

…Мои размышления прерывает треск мотора. Вскоре подошедший катер мягко упирается носом в деревянный причал. Вблизи территория соединения подводных лодок кажется мрачноватой. Берег зацементирован до самого подножия горы. На склонах ее – террасы для складов. Птичьим гнездом прилепился к серой скале сигнальный пост.

Дежурный офицер проверяет документы и провожает меня до самого места стоянки подлодки.

– А вон и сам Вольский. – Он указывает на высокого и чуточку франтоватого офицера.

Волнуясь, я ступаю ногой на узкий металлический трап.

– Товарищ капитан-лейтенант… прибыл для дальнейшего…

– Хорошо, – перебивает меня Вольский. – Давай знакомиться. Меня зовут Георгий Львович.

От него пахнет хорошим одеколоном, он подтянут и строен, карие глаза внимательно смотрят из-под черных бровей, сошедшихся над прямым точеным носом. От моего рукопожатия Вольский чуть заметно морщится.

Мы садимся на скамью возле врытой в землю и наполненной водой железной бочки, в которой плавает большая фиолетовая медуза. Капитан-лейтенант протягивает мне раскрытую пачку «Ореанды» с золотистой полоской на мундштуках сигарет.

– Спасибо, не курю.

– Ты окончил с отличием?

– Да.

– Молодчага! – Вытянув губы трубочкой, Вольский пускает несколько замысловатых колечек дыма. – Сразу открою свои карты: учусь заочно на втором курсе академии. Потому, сам понимаешь, – сопромат, теормех, высшая математика, как ревнивая жена, забирают у меня все свободное время. Особенно, когда очередная сессия па носу. Так что извини, кое-какие вопросы тебе сразу придется решать самому. Потянешь?

Я молча передергиваю плечами. Он швыряет в бочку окурок, целясь в колеблющийся зонтик медузы.

– Лично я считаю, что самостоятельность никому не была во вред. Зато лишняя опека не дает расправить крылья.

Мой кивок по-прежнему неопределенен.

– Ну что ж, считаем – договорились. Пошли теперь к командиру.

После обеда меня представили личному составу подводной лодки. И снова ошеломляющий сюрприз: в матросской шеренге я вижу Вальку Королева, своего школьного товарища. Еле сдерживаю себя, чтобы не крикнуть: «Валька, чертяка!» – забыв о своих лейтенантских погонах п офицерской солидности. Королев без улыбки смотрит на меня, негромко называет свою фамилию.

Когда после роспуска строя Вольский предложил мне ознакомиться с послужными карточками моих операторов, я, конечно же, начал с Валькиной. Родился, учился… Это пропускаю, об этом я знаю в десять раз больше, чем тут написано. Но куда же ты пропал, Валька, вскоре после окончания школы? Приезжая в отпуск, я надеялся что-то узнать о тебе. Напрасно. Никто не знал, где ты, что с тобой. Ага, вот, наконец, Новосибирское театральное училище… Харьковский библиотечный техникум… Долго же тебя носило по стране! Призван Харьковским военкоматом. Направлен… Третий класс. Да, небогато для второго года службы…

– Прочел? – спрашивает меня капитан-лейтенант. – Теперь слушай, я охарактеризую моряков, с которыми тебе работать. Самый слабый – Саркисян. Плохо знает русский язык. Тяжело с ним. Самый сильный, пожалуй,

Королев. Но твердый орешек: то, что положено, делает, а больше – ни-ни. Остальные – обычные толковые ребята. Служить с ними можно без особых хлопот. Сбагрить бы еще куда-нибудь этого Саркисяна, тогда совсем был бы полный ажур…

Вечером Валька Королев постучался в дверь офицерского общежития:

– Разрешите войти, товарищ лейтенант?

– Давай побыстрей, без церемоний!

Мы тискали друг друга в объятиях, шутливо тузили кулаками.

– Я и не знал, что ты офицер. Желаю вырасти до адмирала! А помнишь, как я тебе снегу за шиворот насыпал?

Он садится на мою кровать.

– Сетка у тебя панцирная… А я вот на втором ярусе перебиваюсь. – На его безбровое, веснушчатое лицо набегает тень. – Не сложилась моя жизнь… Высокие замки строил. Оказывается – на песке. Послужную мою небось читал? Всех вас хотел удивить – подался в артисты. Но вовремя ушел. Иначе быть бы мне вечным статистом. Не с моим носом Отелло играть! А после все вверх тормашками пошло. Даже на библиотекаря не выучился – стыдно стало хлеб у девчонок отбивать. Сюда ехал – тропики каждую ночь снились, кокосы, Южный Крест. А где они, пальмы с орехами? Два бачка картошки за час до подъема. Тропики где? Нынче квадрат «А», завтра район «Б». Южный Крест! Неделями обычного Солнца не видим! Правда, смирился и привык. Но к ракетам так и остался равнодушным. Да что мне? Я – тягловая сила. Тяну себе помаленьку до демобилизации, а там снова мотанусь за счастьем по белому свету.

Я молча слушаю Валькину исповедь. Сейчас мне нечего возразить ему и нечем ободрить. На языке вертятся только слова: «долг», «обязанность», А ими-то, я чувствую, Вальку не прошибешь.

– Боюсь, что и ты, Вася, быстрехонько набьешь себе здесь шишек. Заест тебя романтика авралов и больших приборок, – подытоживает Валька.

Вольский решил сразу же ввести меня в курс всех лодочных дел. Я словно тень хожу с ним по тыловым учреждениям, учусь оформлять документы, принимать и сдавать имущество.

А капитан-лейтенант продолжает наращивать темпы обучения.

– Лучшая школа – практика. Самый верный индикатор – собственный нос, – любит повторять Вольский.– Будешь принимать одну из ракет самолично,.-предупреждает он меня.

Впервые в жизни на мои неокрепшие плечи сваливается такая ответственность. Я суетливо бегаю вокруг транспортной тележки, на которой лежит ракета, останавливаюсь то у ее приборного отсека, то возле двигателя. Капитан-лейтенант – он сидит поодаль на раскладном стуле – подзывает меня.

– Не мельтешись, – вполголоса говорит он. – Главные качества командира – спокойствие и уверенность в себе. У тебя на руках контрольный лист. Твое дело рас-.ставить людей и проверить по порядку каждый пункт этого документа.

Я чувствую недовольные нотки в его голосе, «Это тебе не мелком по доске»,– скептически думает, наверное, он.

Возвращаюсь к расчету. Рядом со мной работает на штеккерных разъемах матрос Королев. Он догадался, о чем шел у меня разговор с Вольским: в уголках Валькиных губ прячется усмешка. И все-таки ошибаешься, Валька, не начали сбываться твои предсказания! Набью сколько угодно шишек, но своего добьюсь…

Мы с ним не договаривались, но в служебное время Королев со мной подчеркнуто официален: «Есть, товарищ лейтенант», «Разрешите, товарищ лейтенант?»

С некоторых пор он перестал заходить ко мне в общежитие. И вот почему. Валька хорошо разбирается в электронных схемах, и я предложил ему взять шефство над Саркисяном.

– Нет уж, избавьте, товарищ лейтенант, – заартачился он, – я совершенно не способен к дрессировке. Кроме того, я не слоняюсь из угла в угол и не забиваю «козла» в свободное время. Представьте себе, я читаю книжки! Художественные, – особенно выделил он последнее слово, – Вам бы хотелось, чтобы я читал только эксплуатационные инструкции? Или учебники из вашей личной технической библиотеки?

– Не паясничай, – сказал ему я, – ты не в театральном училище. Можешь усмехаться сколько хочешь, но я действительно люблю свою специальность!..

Мы с ним находились в приборном отсеке. Здесь стоял топкий, едва уловимый запах краски. Безликие, похожие друг на друга, отдыхали под чехлами узлы счетно-решающего устройства.

– Смотри! Вот тот автограф глубины я назвал Архимедом. Гирокомпас – Галилеем. Твой автомат – Лобачевским. Разве он не достоин этого имени? А наш центральный прибор я величаю Эйнштейном! Тебе никогда не приходило в голову – целые поколения людей столетиями бились над принципами работы этих приборов. И теперь ими управляем мы, ты и я, не гении – простые люди. Только за одно это можно проникнуться уважением к нашей профессии. – Разволновавшись, я ласково – поглаживал шероховатые от топорщившихся под чехлом нивелиров и рукояток бока «Эйнштейна». Валька без улыбки, внимательно глядел на меня. Может быть, что-нибудь запало в его душу?..

Я смотрю в контрольный лист. Следующей идет Валькина операция. Но нужная, для этого горловина на ракете задраена, и на ней краснеет сигнальный флажок.

– Товарищ Королев! – окликаю его. Он удивленно вскидывается.

– Разъем сто восемьдесят два, – подсказываю я.

– Соединен, – говорит Валька. – Соединен и законтрен. Но если вы сомневаетесь, я могу снова… – В его глазах вспыхивают злые огоньки. Эх, Валька, Валька, ничегошеньки-то ты не понял! Я на секунду теряюсь, оглядываюсь на Вольского. Тот, кажется, не смотрит в нашу сторону.

– Хорошо, – говорю я и делаю отметку в листе.

Из цеха выхожу уставший, но довольный, словно выдержал серьезный экзамен. «Так что не только мелком на доске», – мысленно отвечаю я Вольскому. Мое настроение передается всему расчету: -ребята весело переговариваются, вышучивают друг друга. Улыбается даже обычно неулыбчивый Саркисян. Только Вальки нет с нами. Я вернулся назад и увидел, как он один-одинешенек в пустом цехе возится около ракеты, старательно поправляет задравшийся брезентовый чехол. Королев оборачивается па стук двери, выпускает из рук шнур. Молча собирает инструмент.

С непривычки я чувствую себя чертовски уставшим, так что не нахожу в себе сил, чтобы добраться до общежития. Устраиваюсь спать на кожаном диване второго отсека.

Кажется, только-только заснул, а меня уже разбудил сиплый крик ревуна. Сунув ноги в незашнурованные ботинки, я заторопился на свой КП. На силовом щите глухо клацает переключатель, и па пультах вспыхивают гирлянды разноцветных лампочек. Начинается приготовление корабля к походу. Люди делают свое привычное дело, и, наверное, ни один человек сегодня не волнуется так, как волнуюсь я. Сегодня полетит моя первая ракета. Да, именно моя. Разве каждый ее блок, каждый клочок ее обшивки не обогрет и не обласкан теплом моих рук? А вдруг что-нибудь не так?

– Товарищ лейтенант, – как выстрел в наступившей тишине звучит тревожный доклад Королева, – не работает автомат…

– Снять питание! – командую я и чувствую, что палуба уходит из-под ног.

Я бросился к Валькиному пульту, снял заднюю крышку. Торцовый ключ соскочил с гаек и больно ударил меня но пальцам. Видать, давненько никто не заглядывал внутрь прибора. Вытаскиваю неисправный блок. Кто-то над моим ухом протяжно присвистывает. Да, дело – труба. Такие поломки устраняются обычно в специальных мастерских.

– Что ж,– говорю я.– Нашей вины здесь нет. Выход в море придется отложить.

– Техника тут ни при чем, – громко и отчетливо произносит Королев. Все головы поворачиваются в его сторону, на лицах недоумение. – Виноват я, – твердо повторяет Валька. – Еще вчера слышал посторонний стук, но не обратил на него внимания…

Минуту все настороженно молчат. Потом без команды операторы расходятся. по рабочим местам. Около пульта остаемся только мы с Королевым. Я смотрю ему прямо в глаза. Он не отводит взгляда, только чуть-чуть подергиваются его веки. Именно таким бывал Валька в школе, когда стоял перед классом, не выучив урока. Не краснел, не опускал глаз, только вот так же дрожали его веки.

– Мы не имеем права срывать стрельбу! – хриплю я. – Слышишь, ни ты, ни я, ни они! – И, внезапно успокоившись, распоряжаюсь:– Королев, Саркисян, быстро запасные части и инструмент! Автомат должен войти в строй.

В отсек влетает взъерошенный Вольский.

– В чем дело? – на ходу выкрикивает он. Я докладываю о поломке. Лицо его светлеет, из груди вырывается облегченный вздох. – Фу ты, пронесло! Я думал, запороли схему. Посадили за пульт Саркисяна – и хана, Плакала бы тогда моя академия…

Валька выдвигается вперед, хочет что-то сказать капитан-лейтенанту. Я крепко сжимаю Валькин локоть.

– Будем вызывать мастеров. Пиши заявку, – говорит. мне Вольский.

– Разрешите попробовать самим? – негромко спрашиваю я.

– Самим? Не сумеем. Да и не положено.

– Давайте рискнем, товарищ капитан-лейтенант, – продолжаю я настаивать.

Он несколько мгновений молчит, словно взвешивает, стоит ли рисковать, затем решительно снимает китель:

– Рискнем! Все равно этот блок придется менять.

Я никогда еще не имел дела с таким сложным механизмом. Здесь недостаточно инженерных знаний, здесь нужны еще и руки опытного слесаря-наладчика. Каждый кулачок, каждый валик надо выставить с микронной точностью. У меня двое помощников – Валька и сам капитан-лейтенант Вольский. Я не вижу их лиц, вижу только запачканные смазкой ладони и слышу за собой их прерывистое дыхание, понимаю, что на карту поставлен мой авторитет, авторитет корабельного инженера.

И вот автомат оживает. Я смотрю на узкую щель шкалы; в которой сменяют друг друга черные колонки цифр, я готов кричать, петь от радости. Да, это не мелком по доске. И что мне втемяшился в голову этот мелок?

– Молодец! – говорит мне капитан-лейтенант Вольский. – Пожалуй, я могу спокойно ехать на экзамены.

Через час мы покидаем бухту. Погода на редкость хорошая. Навстречу бегут мелкие волны и, ласково журча, разбиваются о форштевень лодки. Воздух чист и прозрачен. Мы с Валькой стоим на мостике и смотрим, как постепенно исчезает за кормой знакомый маяк. Долго он белым карандашом висит над горизонтом.

Я вспоминаю всех наших однокашников:

– Леша Комаров… Ого-го! Этот далеко пошел. Окончил институт, теперь строит металлургический комбинат в Индии. Коля Гладышев… Стал военным летчиком. Может быть, это он должен обнаружить для нас «противника»., определить и передать нам его координаты.

Королев дымит сигаретой и слушает.

Колокола громкого боя прерывают перекур. Боевая тревога! Значит, с борта самолета получена первая радиограмма.

Снова до мелочей знакомая обстановка: мерное жужжание электромоторов, мелькание стрелок, утиные покрякивания ревунов. Ракетная атака началась. Каким тесным стал вдруг ракетный отсек. Он напоминает мне кабину космического корабля, а операторы в кожаных шлемофонах удивительно похожи на космонавтов!

Рядом с Валькой сидит у пульта Саркисян. Сегодня он всего лишь дублер. Но я вижу, как напружинилась, вросла в кресло худощавая его фигура, и верю – будет он отличным ракетчиком.

Над лодкой сейчас колышется многометровая толща воды. Не пробиться сквозь нее солнечным лучам. А там, наверху, где-то за многие сотни миль от нас, идет конвой «противника», и напрасно обшаривают море цепкие взоры его радаров. Он не смог обнаружить нас, а на шкалах наших приборов уже протянулась к нему красная паутинка боевого курса.

Наши пульты, словно крепким рукопожатием, соединены с ракетой. Медлительно идут секунды. У меня на командном приборе вспыхивают транспаранты. Зеленые, желтые, голубые. Их становится все больше и больше. Передняя панель похожа на огромный калейдоскоп. Раз! И все вдруг гаснет. Остается только яркая белая надпись о готовности. Я почти наяву вижу, как рука командира лодки тянется к кнопке «ЗАЛП», хотя между нами стальные переборки.