Текст книги "С прибоем на берег"

Автор книги: Александр Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

С ПРИБОЕМ НА БЕРЕГ

Своим землякам посвящаю

ГЛАВА 1

Приплясывая на залитых водой колдобинах, по заброшенному лесному просеку шла небольшая колонна бронетранспортеров, которую замыкали два плавающих танка. Ночной марш к району ожидания совершал усиленный взвод морской цехо-ты гвардии лейтенанта Юрия Русакова.

Командир взвода беспокойно ерзал на переднем сиденье головного бэтээра, на каждой развилке сверялся по карте, опасаясь заплутать. Впервые, по приказу нового командира батальона, довелось ему возглавить бросок подразделения, да еще с приданными танками. Машина командира роты гвардии капитана Миронова шла где-то далеко в стороне, и даже по радио нельзя было ни о чем справиться – соблюдался строжайший режим радиомолчания. Неволь-

но думалось Русакову о том, как совсем недавно роптал с другими командирами взводов на то, что «стадность» приучает к безынициативности, заставляет прятаться за чужой спиной. А теперь ему ох как не хватало чьей-либо широкой спины впереди!

Одна из машин вдруг тревожно просигналила, заставив Юрия вздрогнуть. Спрыгнув на землю, по щиколотку утопая ;в чавкающей, жиже, он побежал в хвост остановившейся по его команде колонны.

– Что-то стряслось у четвертого! – подсказал ему заместитель командира взвода Тимофеев, высокий, чуть сутуловатый сержант. Разбрызгивая сапогами грязь, Русаков помчался дальше.

Возле четвертого бронетранспортера он едва не столкнулся в темноте с расстроенным водителем.

– Трансмиссия забарахлила, товарищ гвардии лейтенант, – узнав Юрия, виноватым голосом сбивчиво объяснил водитель, – греются подшипники…

– Вы же, Маринич, доложили о готовности к маршу,~ укоризненно покачал головой Русаков.

– Все было в полном порядке, товарищ гвардии лейтенант… – уныло оправдывался водитель, опустив голову, которая казалась неестественно маленькой над широченными плечами.

– Хорош порядок… Где Брусков?

– Я здесь, – откликнулся из-под машины младший сержант. – Разрешите посветить фонарем? – спросил он, выбравшись наружу. – Ничего не получается на ощупь.

– Прикройтесь чехлом, – с досадой буркнул лейтенант и мысленно чертыхнулся: «Не хватало угодить на фотопленку самолета-разведчика…»

Сквозь неплотные швы брезента пробрезживали золотые лучики, видно было, как возились внутри, побрякивая ключами, неясные тени.

Чуть погодя Русаков послал за водителем своей машины Файзулаевым.

– Нашел же ты, кунак, где остановиться! – влезая под чехол, сказал тот расстроенному коллеге. – Принимаешь теперь грязевые ванны.

Лейтенант взглянул на свои часы со светящимся циферблатом, прислонился спиной к холодной броне. Колючие струйки стекали ему за шиворот, змеились между лопаток, а он не менял позы. Отрешенно смотрел на серую стену нахохлившегося под дождем леса, на тусклую полоску зари, теплющую на востоке, и настроение его окончательно портилось.

– Ну что там, Файзулаев? – очнувшись наконец, спросил он, не думая о том, что вопросом своим обижает старшего по званию Брускова.

– Нашли, товарищ гвардии лейтенант! – отозвался матрос. – Сальник вырвало. Этот медведь Маринич резьбу свернул. Верно говорил мой дед: хорошо бить поклоны твердолобому!

– Сколько времени потребуется на замену? – оборвал Юрий разговорчивого водителя.

– Минут через семь будем заводить, – весело произнес Файзулаев.

Юрий симпатизировал этому расторопному, слегка раскосому пареньку за его неунывающий нрав. На форменной рубахе у матроса поблескивал голубой пятиугольничек. Файзулаев до призыва закончил автодорожный техникум. Этим он в глазах командира взвода выгодно отличался и от Маринича, пришедшего служить после десятилетки, и от Брускова – бывшего комбайнера.

Отвернув обшлаг комбинезона, Юрий снова глянул на часы, прикинув, что в общей сложности будет потеряно почти тридцать минут. Теперь, если даже жать на полной скорости по ухабам и лужам, все равно к назначенному сроку не успеть. Первый серьезный прокол в командирской биографии гвардии лейтенанта Русакова.

«Полуштатский человек, чего с него взять!» – процедит сквозь зубы командир роты Миронов. А Русакову именно сегодня, в первом самостоятельном марше, хотелось доказать и Миронову, и новому комбату гвардии майору Родионову, что бывший инженер-электрик Русаков носит военную форму не по воле случая, а по праву наследника – сына солдата.

Он вернулся к своему бэтээру, кое-как почистил щепой заляпанные сапоги, влез в кузов. Матросы сочувственно посматривали на командира. Почти машинально Юрий глянул на путёвую карту. Черная ленточка проселочной дороги причудливо петляла среди лесных массивов и только в одном месте огибала широкую луговину.

Взгляд гвардии лейтенанта задержался на этой загогулине – и неожиданно спасительная мысль обожгла мозг. Схватив измеритель, он стал торопливо гонять его по карте. Выходило, если свернуть на луговину и пересечь ее по центру, путь сократится на добрых пятнадцать километров. А на открытом месте можно и скорости прибавить, чтобы поспеть в установленный срок. Как это при рекогносцировке штабные офицеры просмотрели такой выгодный маневр!

Маленькая колонна двинулась дальше. Русаков только перестроил ее – оба танка теперь шли следом за командирским бэтээром. Лейтенант повеселел, ситуация уже не казалась ему непоправимой. То и дело он вставал в кузове во весь рост, чтобы не проглядеть удобный поворот.

Лес заметно редел, за его опушкой клубился блеклый рассветный туман. Головной бронетранспортер медленно перевалил через неглубокий кювет и вышел на поляну, оставляя в густой траве двойную тропу. Танки двинулись за ним. Лейтенант велел Файзулаеву прибавить газу и не заметил, как колеса стали подминать торфяные кочки вместе с пучками остролистой осоки.

Осознали опасность, лишь когда бэтээр внезапно осел, словно сошел с твердой земли на воду. Дерн под его колесами предательски запузырился.

– Болото, товарищ гвардии лейтенант! – тревожно выкрикнул пулеметчик Филипеня.

– Стоп! – приказал Юрий водителю. Оглянулся и увидел, что идущий следом танк медленно проседает, гусеницы его молотят вхолостую, выбрасывая потоки ила.

– В танке! Остановить двигатели! Жалюзи закрыть! – надсаживая грудь, кричал; гвардии лейтенант, забыв, что ларингофон отключен. Неровно экипаж услышал его – машина замерла, цепко схваченная трясиной.

– Объезжайте танк справа, – приказал Юрий Файзулаеву. Когда машины поравнялись, он перебрался на броню застрявшего танка, из открытого люка которого уже высунулся встревоженный сержант.

– Откуда здесь взялось болото? – вслух размышлял Юрий. – На карте же явственно обозначен сухой луг…

– Своим ходом не выйти, товарищ гвардии лейтенант, – сказал командир танка, – надо буксировать…

Второй танк остановился метрах в семидесяти позади. Его командир бежал сюда, перепрыгивая с кочки на кочку.

– Ближе подходить опасно! – сложив руки рупором, крикнул он. – Засядем оба!.

– Передайте гвардии сержанту Тимофееву, пусть рубит лес для гати! В молодом подлеске, что возле опушки!

В лесу застучали топоры, и уже через четверть часа к застрявшей машине доставили первую волокушу зеленых хлыстов. Проваливаясь по пояс в трясине, матросы укладывали деревья макушками под гусеницы. Со второго танка подали буксир, а самого буксировщика держали на стальных тросах два бронетранспортера.

Натужно взвыли, двигатели, танк-буксировщик рванулся вперед, и вскоре заляпанная по самую башню машина стояла на твердой земле.

Штабной вездеход встретил колонну на полпути. В кабине рядом с комбатом сидели гвардии капитан Миронов со своим заместителем по политической части гвардии старшим лейтенантом Еськовым. Судя по выражению лиц, ротное начальство было настроено неважнецки. Русакова пригласили в вездеход, и маленькая машина возглавила колонну.

– Докладывайте, – коротко приказал Родионов. И стал терпеливо слушать сбивчивый рассказ Русакова обо всех эпизодах неудачного ночного марша.

– Кто позволил вам менять заданный маршрут? – перебил Юрия Миронов.

– Спокойнее, гвардии капитан, – остановил его комбат. – Вопросы пока задаю я… Выходит, карта подвела? – с нескрываемой иронией обратился он к Юрию. Потом, спрятав усмешку, заговорил серьезно: – Если бы все надеялись только на карту, кто бы стал заниматься такой нудной вещью, как рекогносцировка? Бродили бы по лесам и болотам одни топографы и головами отвечали за наши увязшие танки… Подходящий вариант, а, Русаков?

Юрий недоуменно мотнул головой.

– Вы дольше меня служите здесь, – насупил широкие брови комбат отчего на лицо его пала хмурая тень,– и должны знать, что воды в здешней земле не меньше, чем в арбузе. Выручает дренаж, но стоит ему где-нибудь засориться, как любая лужайка мигом заболачивается. Это во-первых. А во-вторых, проявляя инициативу, не надо забывать об элементарных мерах предосторожности. Вы поперли как говорится, наобум лазаря. В военной обстановке это могло дорого обойтись… – Родионов неожиданно улыбнулся:– А вот угодив в болото, вы начали действовать решительно и верно. Жаль вот только, что не вам придется объясняться с лесничеством за незаконную порубку…

Юрий слушал его и вспоминал недавнюю встречу нового комбата. Прихода комбата в батальоне ждали с нетерпением. Более трех месяцев эту должность исполнял начальник штаба, но приставка «врио» стесняла молодого капитана и явно не давала развернуться его командирским способностям. Жизнь в военном городке текла размеренно и неторопливо. Кое-кого – Миронова, к примеру, – это, кажется, вполне устраивало.

Во время большого сбора Юрий Русаков стоял во главе своего взвода и, как многие, с любопытством поглядывал в сторону штаба. Из его дверей вышла группа людей. Батальонные шеренги колыхнулись, словно по ним пропустили ток, но тотчас же команда «Смирно!» принудила строй замереть.

– Здравствуйте, товарищи морские пехотинцы! – зычным, тренированным голосом выкрикнул старший начальник.

– Здравия… желаем… товарищ… полковник! – четырехкратно пророкотали шеренги.

– Представляю вашего нового командира гвардии майора Александра Федоровича Родионова.

Рядом с полковником встал среднего роста, чуть полноватый офицер. Из-под форменного берета видны были коротко подбритые, тронутые сединой виски, хотя на вид комбату было не больше тридцати. Ремень новенькой портупеи глубоко врезался в складки кителя.

– Гвардии майор Родионов прибыл к нам из академии, которую закончил с отличием. За плечами у него хороший теоретический багаж, немалый опыт службы. Принимайте его в свою гвардейскую семью, и прошу любить и жаловать!

Потом комбат обходил строй. Офицеры называли свои должности. Родионов сухо кивал головой и пожимал руки. Проходя мимо матросских шеренг, козырял заученным жестом.

«Педант, – неприязненно подумал о нем Юрий, – рта не желает открыть. – Ему казалось, что нового комбата ни капельки не радует назначение, похоже, тот даже раздосадован.– Наверное, метил в адъюнктуру, да не получилось…»

– Вы меня слушаете? – прервал его размышления Родионов, заметив отсутствующий взгляд лейтенанта.

– Так точно, товарищ гвардии майор! – спохватился Русаков, едва не ударившись головой о верх кабины.

– Подробнее о ваших сегодняшних действиях поговорим на разборе.

Комбат замолк, а сидевший возле Юрия заместитель командира роты Еськов незаметно похлопал лейтенанта по колену, как бы ободряя: успокойся, мол, все будет в порядке!

Район ожидания выбрали в редком осиннике. Танки и бронетранспортеры стояли в земляных укрытиях. Замаскированные пластами дерна и кустарниками, они трудно различались даже вблизи. Людей тоже не было видно, но Русаков знал, что за бесславным явлением его замурзанного взвода наблюдает множество глаз. Еще горше стало Юрию, когда ему указали место стоянки: там чернели от рытые кем-то готовые капониры.

Едва успели закончить маскировку, как на стоянку примчался командир второго взвода гвардии лейтенант Ермоленко. Его карие со зрачками-вишнями глаза расширились от любопытства, из-под каски выбилась рыжеватая прядь волос.

– Что у тебя, старик, стряслось? Почему опоздал?– сочувственно спросил он.

– Стоял из-за поломки, а потом выдирался из болота… – неохотно ответил Юрий.

– Из болота? Какой леший тебя туда занес?

– Проявил инициативу и смекалку! – желчно -буркнул Юрий.

– Ты знаешь, ведь в военной истории немало подобных прецедентов! – угадав настроение приятеля, попытался перестроиться Ермоленко. – Один из них я вычитал, кажется, у Тарле. Какой-то из военачальников армии Наполеона нарушил личный приказ императора, ударил по врагу в другом месте и прорвал оборону. И знаешь, как поступил с ним Наполеон? Наградил орденом за одержанную победу, а потом расстрелял за невыполнение приказа!

– Ничего себе утешил, – усмехнулся Юрий. – Хорошо, что я не военачальник, а майор Родионов не Наполеон…

– Да ты не огорчайся, Юрко!– сообразив, что сказал невпопад, утешил Ермоленко.– Я ведь тоже стоял! Видать, засек меня воздушный разведчик. Пришлось выключить двигатели и загорать в лесу минут пятнадцать. Едва-едва сумел потом уложиться в график. На разборе и мне всыплют за нарушение скрытности… Ну а как понравились тебе укрытия? – хитровато подмигнув, спросил он Юрия. – Мои ребята натирали мозоли…

– За помощь спасибо, Федя, и прости пожалуйста…

– Да перестань, Юрко!-дружески обнял его за плечи Ермоленко. – Будто бы ты меня не выручил…

Следом за Федором пришел замполит. Осмотрел укрытия, похвалил подчиненных Русакова за надежную маскировку. Словно не знал, что большую часть работы сделали другие.

– Закурить не хотите?– предложил он лейтенанту, когда они остались вдвоем. – Тьфу ты, совсем забыл, табаком вы не балуетесь.

«Тоже мне психолог,– насмешливо покосился на него Юрий.– Покурим, поговорим по душам – дедовский прием, нынче на него и матроса-первогодка не подцепишь».

Чиркнув зажигалкой, Еськов смачно затянулся и выдохнул голубоватое облачко.

– Переволновались мы все за вас. Радиомолчание, запроса не сделаешь. Мироныч места себе не находил…

– Чему научил, то и получил,– сдерзил Юрий. – Меньше надо было водить, как бычков на веревочке.

– Самостоятельности подразделениям действительно мало давали,– не обращая внимания на колкость Юрия, согласился замполит. – Только в этом не один Миронов виноват.

– Но у нас с ним, положим, особые, отношения. Я не кадровый офицер и в его глазах – случайный в армии человек.

– Вы не правы, Русаков. Никто так на вас не смотрит. Теперь-то, сами чувствуете, все по-другому поворачивается.

– И новая метла быстро обтреплется,– усмехнулся Юрий.

– Не думаю. Гвардии майор Родионов не из теоретиков. Он нам с вами в казарме засидеться не даст…

После обеда всем, кроме дозорных, разрешили отдых. Юрий прилег на траву возле бронетранспортера. Жаркое июльское солнце выпарило дождевые лужи, но земля отдавала застойной сыростью. Серо-зеленой плесенью подернулись корявые и разбухшие комли кустарников. Родионов прав, влаги в здешних краях с избытком. Летом она гонит в рост буйную зелень, хлеба вымахивают по грудь, травы дают два укоса. Зато весной и осенью, куда пи глянь, пузырятся хляби. Мокнут в лужах деревья и придорожные столбы, сыреют фундаменты домов на хуторах и лесных кордонах. Нелегко в это время года путнику па бездорожье, даже крепчайшие яловые сапоги раскисают и пропускают воду.

Знала бы про теперешний образ жизни Юрия мать, которая в детстве берегла его и укутывала! Послушала бы шутливое кредо морского пехотинца: уметь шилом побриться, обогреться дымом и выспаться даже на бороне! Глянула бы на то, как растирают парни друг другу снегом спины до розового румянца, как, держа над головами оружие, прыгают с бронетранспортеров в жгучую волну и вместе с прибоем выбрасываются на берег. И не цепляются к добрым молодцам никакие хвори…

На замаскированный пулеметный ствол бэтээра уселась шустрая пичуга. Прихорошила клювом пестрые крылышки, вытянула белую шейку, звонко защебетала. Под ее пение Русаков задремал, а затем и вовсе забылся в глубоком освежающем сне.

ГЛАВА 2

В металлических шкафах у кадровиков, по строгому ранжиру от «а» до «я», выстроены папки личных дел. Офицерские дела посолиднее, матросские – всего несколько листков между картонными обложками. Главный документ в тех и других – анкета. Узнаешь из нее, когда родился, где учился, в каких городах жил человек до того, как встал в армейский строй. Но анкетные графы – лишь отдельные вехи на жизненном пути. Все остальное – в незаписанном дополнении…

Дополнение к анкете Русакова

– Послушай, Старков, до каких пор ты будешь на уроки опаздывать? Тащить класс назад по дисциплине?! Как староста, должен предупредить тебя…

– А ты не предупреждай, лучше обязуйся подвозить меня к школе на машине отчима.

– Отчима? Какого отчима?!

– Будто сам не знаешь. Небось и сегодня на директорской «Волге» подкатил!

Приход учителя вынудил спорщиков разойтись по своим местам. Юрий расслабленно плюхнулся на скамью.

– Зря ты на Старкова напустился… – прошептал сосед по парте. – Он каждый день чуть свет подымается матери помочь. Она у него дворничиха… – но Юрий не слушал соседа. Реплика Старкова ошеломила его. В памяти всплыли прежние мучительные подозрения. Слишком уж внешне не походил Юрий на отца. Тот коренастый и рыхловатый, с мелкими чертами лица, седеющие волосы, едва закрывающие проплешину на затылке, были когда-то иссиня-черными. Юрий же к пятнадцати годам перерос отца на голову. «Акселерация!»-добродушно посмеивался тот. Возможно, но, кроме того, Юрий был светлорус, носат, с резко очерченными надбровными дугами. «Мое наследство!»-утверждала мать. Только если и улавливалось в облике парня что-то материнское, то отцовского не обнаруживалось совсем. Разве лишь манера говорить у них была схожей: уверенной, не допускающей возражений.

Отец не был на фронте. .Имел бронь, как нужный специалист эвакуированного за Урал военного завода. Зато очень гордился орденом «Знак Почета», которым его наградили в сорок втором году. В праздники он прикалывал орден к выходному пиджаку рядом с двумя медалями.

– Победа, сынок, ковалась не только на передовой,– говорил он. – Мы тоже отдавали для нее свое здоровье и нервы… Вспомнить страшно, как выгружались мы из эшелона в ноябрьские холода. Станки таскали на себе, складывали под временные навесы. Вот следы тех дней,– показывал отец лиловые шрамы на ладонях, – от рукавиц одни лохмотья оставались, руки примерзали к железу. А через пять месяцев мы отправили на фронт первые минометы…

В пятидесятых годах отца перевели сюда, в Ишим, главным инженером завода автоприцепов, позднее он стал его директором. В небольшом городке, где каждый десятый являлся заводским рабочим, отец был заметной фигурой – членом горкома партии, бессменным депутатом городского совета. Юрий сберег несколько предвыборных листовок, отпечатанных в типографии заводской многотиражки. Отца называли в них передовым инженером, видным организатором производства. Слово «инженер» нравилось Юрию гораздо больше, чем «директор».

Шпилька Старкова, чего греха таить, попала в цель. Юрий любил иногда лихо подкатить к школьному подъезду на отцовой персональной машине. Шофера ее, немолодого уже человека, он Называл запросто Колей. И все-таки почему Старков сказал «на машине отчима»?

Юрию льстило то, что отец держался с ним на равных. Советовался о семейных денежных делах, никогда не проверял домашних заданий, только регулярно расписывался в его дневнике. Но, увидев четверку, спрашивал как бы невзначай:

– А кто-нибудь в вашем классе получил отлично?

– Ага, две девчонки…

– Они что, способнее тебя?

И Юрий отворачивался, чтобы скрыть зардевшееся от уязвленного самолюбия лицо.

Поддержал его отец и в одном серьезном конфликте, возникшем у Юрия с одноклассниками. Узнал тогда Юрий, что проживал в их городке друг Александра Сергеевича Пушкина ссыльный поэт-декабрист Александр Одоевский. Любой школьник знает наизусть мятежные строки его ответа на послание в Сибирь знаменитого тезки:

 
Но будь спокоен, бард, цепями,
Своей судьбой гордимся мы.
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
 

Одоевский провел в Ишиме чуть больше года, и об этом периоде его жизни мало что известно. Юрия бросило в жар от мысли, что, может, именно ему суждено расшифровать белое пятно в биографии декабриста.

Юрий потерял покой. В школе сторонился друзей. А вечерами, бродя по истертым булыжникам старинной мостовой, думал о том, что по этим же самым камням ступала нога худощавого, светловолосого человека с умными, но погасшими от лишений глазами.

Втайне ото всех он послал запрос в Тобольский краеведческий музей, располагающий наиболее полными сведениями о ссыльных революционерах. Полученный им ответ содержал всего несколько строк: «Поэт А. Одоевский проживал в доме мещанина Селезнева на улице Благовещенской, ему был отведен земельный надел возле села Жиликовского, который он не успел разработать, потому что был отправлен на Кавказ под пули горцев…»

Справочного бюро в городе не существовало, и Юрию пришлось популярно объяснять начальнику паспортного стола причины своего любопытства. Но все три семьи Селезневых, проживающих в городе, наотрез отказались от родства с каким-то стародавним мещанином. Из осторожности про декабриста Одоевского Юрий в разговоре с ними умалчивал.

Оставалась последняя ниточка – село Жиликовское, или попросту – Жиляки, ставшие уже близким пригородом Ишима. Юрию удалось отыскать там столетнего старца, сохранившего слух и внятную речь. На радостях Юрий не сообразил того, что Одоевский умер по крайней мере за четверть века до рождения жиликовского старожила.

– Чегой-то ты, паря, толкуешь? Какой такой ссыльный барин? – удивленно глянул дед на гостя белесыми, без ресниц глазами.

Юрий стал терпеливо растолковывать ему, кто такие были декабристы, за что так жестоко расправился с ними царь Николай Первый.

– Я-то, паря, при Ляксандре Втором хрещен, – вздохнул старик, – но и при нем ссыльно-поселенцев пригоняли сюда немало. Только больше не из бар, а из стюдентов… И после, при Третьем Ляксандре, и при последнем Миколае они не переводились. Я-тко уже подрослым мальцом был, когда ветрел одного такого государева преступника. Григорием Санычем его звали, а вот фамиль евоную запамятовал. Вить сколько лет с той поры ушло! Ох-хо-хо… Был он, знакомец мой, молодой и безбожник, а бородищу носил прямо тебе архиерейскую. На рыбалке мы с ним сошлися. Я ему все добычливые омута показал на Ишиме, уж больно охоч был он на зорьке с удочкой посидеть Песни играть любил, все боле грустные… Знамо, не с чего было ему веселиться. Одну евоную я и после слыхивал от этапных колодников…

 
Замученный злою неволе-ею,-
 

дребезжащим тенорком вдруг затянул старик, -

 
Ты сме-ертоньку лю-у-ту принял,
В борьбе эа свяпппен-ное дело-о
Головушку честно поклал…
 

Говаривали, что Григорий Саныч энту песню самолично сложил, – продолжал рассказывать дед. – После, когда прощение ему вышло, он на память мне бергет свой подарил. Часы такие луковицей, серебряные, с музыкой. Отколупнешь ногтем крышку, а оттедова молоточки вызванивают: тинь-тон-тон. Подарок евоный я почти-штось сорок лет берег. А в девятнадцатом годе выказал облыжно, и колчаки его у меня фисковали…

Расстроенный крахом честолюбивых своих надежд, Юрий мимо ушей пропустил рассказ говорливого деда. Кому интересен какой-то бородатый ссыльный, любитель песен и рыбной ловли.

Месяца два спустя Юрий случайно проговорился о встрече со столетним дедом старосте исторического кружка Лене Огневу.

– Подожди, подожди! – нетерпеливо перебил его тот. – Какую песню старик пел? «Замучен тяжелой неволей»? Да известно ли тебе, горе-следопыт, что это любимая песня Владимира Ильича Ленина? А написал ее поэт и революционер Григорий Мачтет! Неужто и он в нашем городе бывал? Эх ты, тюря, едва не прошляпил такой замечательный исторический эпизод! А ну, веди нас к своему дедусе!

Нас – означало всех остальных членов кружка. В Жиляки отправилась его полномочная делегация, но, увы, возвратилась ни с чем. Старик уже лежал под березовым крестом на сельском погосте, приказав долго жить незадачливым следопытам.

Вот тогда-то на открытом комсомольском собрании услышал Юрий немало обидных слов в свой адрес. Товарищи, не стесняясь, называли его индивидуалистом и честолюбцем.

– Будь готов, Юра, к любым превратностям судьбы,– выслушав его, сказал отец. – И вот тебе мой совет: никогда не стремись выделиться, но и подмять себя никому не давай…

Неужто он не отец ему, а отчим?

С трудом высидел Юрий до звонка на перемену. Догнал в коридоре попытавшегося улизнуть Старкова. Взял за плечо, повернул лицом к себе:

– А ну договаривай!

– Ничего я не знаю. Чест-слово, Юра! Брякнул сгоряча.

– Не ври. Сказал «а», имей мужество сказать и «б».

– Ну правда же…

– Если ты жалеешь меня, то я не красна девица.

– Чест-слово я не знал, что ты не знаешь!

– Знаю – не знаю, какая разница. Хочу услышать от тебя.

– Да нет же…

– Вот тебе мое последнее слово, Сергей: или ты расскажешь, или ты мне больше не товарищ. Решай!

– Зачем же так! Я не хотел…

– Решай, я тебе говорю!

– Хорошо… Ну понимаешь, одна тетка к нам приезжала. Родственница какая-то. Так вот она когда-то с твоей матерью в одной больнице работала. Давно еще… Она сказала, что отец твой не этот… ну, Валериан Дмитриевич, а шофер был. Он в день твоего рождения вместе с машиной под лед провалился. И еще тетка говорила, что матери твоей повезло. Отчима твоего, ну… Валериана

Дмитриевича, с тем… с шофером, и сравнивать нельзя. Тот без образования, ну… и выпить любил… Зачем я это все тебе рассказал? Подлец я, выходит…

– Ты тут ни при чем, Сергей. Спасибо, что не утаил. Я знал кое-что, но не все. Все нормально, Сергей.

Дома Юрий не прикоснулся к оставленному для него обеду. Вздрагивал от звона больших настенных часов, которые отбивали каждую четверть часа. Ждал мать, она работала участковым врачом городской поликлиники, вела прием, ходила по вызовам, однако возвращалась домой раньше отца.

Мать пришла вечером.

– Ты дома, Юра? – удивилась она. В это время сын, сделав уроки, обычно шел к друзьям. – Ох, как я умаялась сегодня! Гриппуют люди, столько вызовов. Кстати, вам в школе не велели еще носить марлевые повязки?

– Нет!

– Что с тобой? – забеспокоилась мать, увидев его посеревшее лицо. – Ты заболел? У тебя температура?

– Я совершенно здоров.

– Что случилось, сынок? Неприятности в школе?

– Нет… Мама, скажи, кто мой настоящий отец?

– Юра-а, – растерянно протянула она, обняв сына и прижимаясь щекой к его щеке. – Неужели ты сам не чувствуешь по отношению отца к тебе…

– А ведь вы оба обманывали меня…

– Юра! Опомнись, что такое ты говоришь?

– Я знаю, мама! Мой отец – шофер. Он утонул. Только знаю я очень мало. А мне уже шестнадцать лет, я имею право знать всю правду! Вы с отцом всегда внушали мне, что честность – одно из главных достоинств человека. А сами?

Руки матери соскользнули с его шеи, обессиленно упали вниз. Полными страха и слез глазами она смотрела на сына, не находя, что ответить.

– Я всю жизнь этого боялась… – наконец всхлипну-ла она.– Все эти годы боялась… – Она закрыла лицо ладонями, плечи ее. вздрогнули от рыданий.

– Мама, прости, если сделал тебе больно, – попытался обнять ее Юрий. – Прости меня. Только я ведь тоже человек, я могу… я хочу знать правду! Даже если мой настоящий отец был самым плохим человеком, я все равно должен знать это! И не чужие люди, а вы обязаны были мне сказать. Вы! Ты и… он!

– Да, ты уже взрослый, Юра, – стараясь взять себя в руки, заговорила мать, – и ты должен понять, что отец – это не тот, кто просто дал жизнь, а тот, кто вырастил, воспитал, на ноги поставил. Только тот настоящий отец… Ты знаешь, кто он у тебя… И я… и он… Ох, откуда только берутся злые люди! – снова зарыдала она.

– Успокойся, мама. Я больше ни о чем не буду тебя спрашивать. Потом, когда ты сама захочешь, ты мне расскажешь. Хорошо? А теперь не плачь, не надо… прости меня.

– Спасибо, Юра. И ты ему, отцу, ничего не говори. Я сама.

– Да, мама.

Утром следующего дня, едва только протрещал будильник на тумбочке возле кровати Юрия, отчим во,шел в его комнату.

– Доброе утро, сын, – сказал он.

– Здравствуй, – ответил ему Юрий. Увидел набрякшие мешки под глазами, понял: в родительской комнате не спали всю ночь. И стало стыдно за то, что сам дрыхнул как убитый.

– Мать мне все рассказала. Ты извини ее, она– женщина, и давай поговорим как мужчина с мужчиной.

– Давай поговорим.

– Ты разрешишь мне закурить? Спасибо… Так вот,-тебе сказали правду. Я женился на твоей матери, когда тебе был год с небольшим. Я усыновил тебя. По настоянию матери мы уехали сюда, в этот город, где нас никто не знал. Все считали, что ты наш общий ребенок. Такова формальная сторона дела, только ^ я давно забыл о ней. Я любил тебя, как свою плоть и кровь. Может быть, тебе кажется, что это не так…

– Нет, почему же, – перебил его Юрий, – и я глубоко уважаю тебя, спасибо тебе за все.

– Уважаешь? – грустно усмехнулся отчим. – А мне всегда думалось, что любишь.

– Не надо придираться к словам…

– Ты затрудняешься, как меня теперь называть? Зови по имени-отчеству.

– Скажи мне, отец, ты знал его?

– Нет. Только со слов матери.

– А как его звали?

– Егором Ивановичем.

– А фамилия?

– Русаков.

«Русаков и Вельяминов, – невольно сравнил Юрий,– пожалуй, наша фамилия более звучная…» – и мысленно споткнулся на слове «наша».

– А есть у матери хоть одна его фотография?

– Не знаю. По крайней мере, я не видел.

– У него были родственники?

– Родственники? Мать говорила, что на похороны приезжала его сестра. А вот с каких краев, право, затрудняюсь вспомнить.

Торопливым движением пальцев отчим скрутил в катышек окурок, провел ладонью по небритой щеке.

– Я тебя очень попрошу, Юра, – сказал он после паузы, – не делай из всего этого трагедии. Прошлого не вернешь, жить надо настоящим и думать о будущем… И еще – побереги мать, не заставляй ее переживать. Ты же знаешь – у нее больное сердце. Договорились?

– Договорились, отец.

Похоже было, что этот разговор вернул Юрию душевное равновесие. В школе он внимательно слушал преподавателей, шутил с товарищами, выступал па заседаниях комсомольского бюро. Все было, как прежде, разве только Сергей Старков неловко прятал от него взгляд. И все-таки, встречая на улице знакомых, Юрий ловил себя на мысли: «Они здороваются с директорским сыном, не зная, что на самом деле перед ними отпрыск безвестного шофера». Ему казалось, что, окликни его кто фамилией Русаков, он обязательно обернется на зов.

Терпеливо ждал Юрий, когда мать более подробно расскажет ему о человеке, чья кровь струится в его жилах, до она вела себя примерно так же, как Старков.