Текст книги "С прибоем на берег"

Автор книги: Александр Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Толстая стальная струна со свистом рассекла воздух. Буксир лопнул, как прелая нитка.

– Готовьте сезальский! – распорядился Потанин. – Заводите его вдвое! На тральщике! – крикнул он в мегафон.– Отдайте якорь, вытравите несколько смычек якорь-цепи! Закрепите их на буксире!

Швартов, скрученный из прочного сезалевого волокна, выдержал. Якорь и часть якорь-цепи своей тяжестью сглаживали резкие рывки. Буксировщик дал ход, оба корабля начали разворачиваться навстречу волне.

Промокший до нитки помощник не пошел переодеваться. Он глядел на концевой тральщик и спрашивал себя: «Сумел бы я вот так же расчетливо и четко проделать сегодняшний маневр?» И отвечал, не кривя душой: «Нет».

А Потанин, внешне спокойно, измерял шагами рубку.

– Скорость чуть больше узла, – доложил штурман,– едва тащимся.

– Не беда, продержимся и так, – улыбнулся Потанин, – только бы выдержали буксиры.

Волнение отлегло, но в голове все еще стоял сумбур. Почему-то вдруг вспомнились Настя с Сережкой. Сердце тоскливо защемило: кажется, прошла целая вечность с тех пор, как они расстались. Решил сразу после возвращения вызвать их к себе телеграммой. Потом мысли стали более стройными. Виктор Николаевич начал придирчиво анализировать свои сегодняшние действия. Он понимал, что с него спросят за поломку одного из кораблей, может, будут и неприятности, и все же он был доволен собой.

Кто-то тронул его за плечо. Рядом стоил Райкунов.

– Разрешите сменить, товарищ командир? – сказал помощник. – Моя вахта. – И это «товарищ командир» прозвучало в его устах подчеркнуто уважительно.

Шторм продолжался. По-бурлацки натужно, наваливаясь на волну грудью, тральщик тянул буксир. А горизонт уже опоясывал синий обруч чистого неба.

ПОВОРОТ НА ОБРАТНЫЙ КУРС

Приказание получили ночью, когда подвахтенные безмятежно спали, предвкушая скорую встречу с близкими и не ведая того, что, проснувшись, будут очень далеко от дома.

– Руль право на борт! – хрипло пробурчал командир.

«Хандрит старикан, – подумал о нем штурман, – видать, и ему не в жилу новая вводная».

«Старикану» было сорок два года. Восемь последних лет он командовал спасателем «Посейдон». А пришел на судно молодым офицером еще в тот год, когда на стапеле приваривали к шпангоутам первые листы корпусной обшивки. Именно ему довелось получить в штабе дивизиона гербовую печать с номером вновь образованной воинской части.

Кадровики распорядились судьбой штурмана вопреки его желанию. После специальных классов он мечтал о новейшем ракетоносце, а его направили сюда, на доживающий свой век вспомогаш.

Старший лейтенант воспринял свое назначение на вспомогательное судно как личное несчастье и при первой же встрече выложил все командиру.

Тот спокойно выслушал его, а потом задал неожиданный вопрос:

– Вы слышали о капитане первого ранга Мальцеве?

Штурман недоуменно глянул на командира: «Глупо

спрашивать о том, о чем знает каждый матрос на флоте».

– Мальцев был первым штурманом «Посейдона»,– сказал командир, – а вы, Иванов, будете по счету седьмым.

«Иванов-седьмой! Можно лопнуть от гордости, – мысленно сыронизировал старший лейтенант. – Пусть хоть двадцатый, лишь бы не последний. Надо уходить отсюда во что бы то ни стало».

Командир молча оглядел штурмана с головы до ног.

– Я попрошу вас в таком виде на службу не приходить, – кивнул он на модные лакированные туфли старшего лейтенанта.

По щекам штурмана растеклись багровые пятна. Он всегда так предательски краснел и презирал себя за эту слабость.

В переводе на ракетоносец Иванову отказали наотрез. Но он не терял надежды.

Все на «Посейдоне» казалось ему шиворот-навыворот. Неделя тут не разделялась на рабочие и выходные дни. Приказание отдать швартовые могло поступить в любой час. Вот и в этот поход спасатель ушел 23 февраля, торопливо убрав флаги расцвечивания. А сейчас его неожиданно завернули назад в океан почти от самых проливов. Нет, никак не лежала у Иванова душа к этой странной посудине, широкой и тяжелой, как утюг.

С первых же недель старшему лейтенанту пришлось полностью окунуться в судовые будни. Сначала «Посейдон» собрал и привел в один из портов разбросанный штормом караван барж, потом ходил буксировать оставшийся в море без хода тральщик.

Старшему лейтенанту уже довелось лицом к лицу встретиться на «Посейдоне» с разгулявшейся стихией, когда волны ворочали спасатель, словно хотели вывернуть его наизнанку, пенные языки перехлестывали через надстройки, когда, сойдя вниз отдохнуть, надо было ремнями пристегиваться к койке.

– Какой-то иностранец дал «SOS», – сообщил ему командир.

Это означало, что где-то в центре бушующего океана, не выдержав единоборства со штормом, гибнет судно, призывает на помощь.

Курс теперь стал лагом к волне. Валы играли с кораблем, как кошка с мышью: то подбрасывали вверх и подхватывали на лету, то опускали вниз, и он по самую мачту врезался в зеленый водоворот.

– Чертовская погодка, – буркнул командир, – дальше еще хуже будет.

Штурман настороженно присматривался к нему, не понимая, что происходит с капитаном третьего ранга. Того словно подменили.

«Неужто трусит старик? – обожгла старшего лейтенанта неожиданная мысль.– Ага, коли уж вы, товарищ командир, разуверились в старой табакерке, то я тысячу раз прав, добиваясь перевода».

Во время вахты штурмана обнаружили цель – бледное размытое пятнышко на зеленом фосфоресцирующем экране, координаты ее значительно расходились с исходными, но в этом районе других судов быть не могло. Невольно старший лейтенант подивился интуиции командира, который сутки назад круто изменил курс «Посейдона».

За ночь ветер ослаб, измученное море тяжело дышало, вздымаясь крупной зыбью. Уже совсем рассвело, когда «Посейдон» появился у аварийного судна.

Оно почти лежало на боку, левый борт совсем скрылся в воде, а на обшарпанном правом борту с трудом читалось название «Элисий».

Вся ^команда толпилась на шлюпочной палубе, но шлюпок на ней не было. Очевидно, их сорвало и унесло штормовой волной. Разношерстно одетые люди махали над головой какими-то тряпками, их слабые голоса относило ветром в сторону.

– Готовьте аварийную партию, – приказал старшему лейтенанту командир. – Старшим пойдете вы.

Штурман ошарашенно смотрел на командира. Он хотел было заикнуться о своей неопытности, но сообразил, что старикан и сам это прекрасно понимает.

На «Посейдоне» все делалось молча, почти без команд. Натренированные матросы быстро опустили на воду катер.

Штурман облегченно вздохнул, увидев на нем боцмана.

Приплясывая на зыби, катер кружил вокруг «Элисия». Не один раз пришлось ему подходить к борту судна, пока была высажена вся аварийная партия.

Штурмана встретил горбоносый старик в залитом мазутом свитере. Из нескольких английских фраз старший лейтенант понял, что перед ним капитан судна. Но смысл повторяемых капитаном двух слов «крэк бод» он никак не мог понять.

– Трещина у них в борту, говорит, – подсказал боцман «Посейдона».

Старик продолжал лопотать, перемежая английские слова с какими-то другими. Закончив свою тираду, он безнадежно махнул рукой.

– Говорит, ничего нельзя сделать, машинное отделение залито, вот-вот вода попадет в трюмы. Просит снять команду и судовые документы, – перевел боцман.

Команду сняли несколькими рейсами. Притихшие и побледневшие, сидели иностранцы на дне катера, держа в руках сундучки и узелки с пожитками, только капитан все изливал душу перед советским боцманом.

– На хозяев жаловался,– чуть позже рассказал тот,– калошу эту давно на слом надо списать, а они все гоняли ее через океан. Двое из команды утонули – матрос и кочегар.

Несколько часов «Посейдон» оставался в дрейфе возле обреченного судна. С палубы спасателя видели, как, судорожно вздыбившись, оно перевернулось вверх килем и сразу пошло ко дну.

Отсалютовав флагом, «Посейдон» дал ход и взял курс к родным берегам. Море затихло совсем. Спасенные, все как один, спали в кубриках и каютах, заботливо укрытые бушлатами.

Ушел вниз и командир. Штурман стоял возле рулевого, который легонько поворачивал старомодный, обитый медью штурвал. Разные мысли лезли в голову старшего лейтенанта, ему не хотелось сдаваться, но нельзя было не признать, что «Посейдон» – все-таки нужное судно и не прибудь он сегодня к месту аварии «Элисия», кто знает, что было бы с этими спокойно спящими людьми.

Прервав размышления старшего лейтенанта, рулевой повернул к нему озабоченное лицо, шепнул:

– Вы знаете, у командира большое несчастье. Мать у него умерла. Радист позавчера принял телеграмму, а он никому не велел говорить.

ТАНКИСТЫ СРОДНИ МОРЯКАМ

– Запишите диагноз, – сказал врач медсестре, – аппендицит.

– Куда положим больного? – откликнулась та. – Свободная койка есть только в четвертой палате.

– В генеральской? – переспросил врач, подставляя руки под шипучую струю воды. – Ну что ж, пусть побудет пока в четвертой. И сделайте ему пантопон. Сейчас вам, дорогой мой, полегчает, – улыбнулся он мне, – а потом в операционную. Чич-чик – и готово. Студенческая операция.

После укола мне действительно стало лучше. Боль свернулась в комочек и постепенно угасла. Так что я без посторонней помощи доплелся до палаты.

Двое больных играли за небольшим столиком в шахматы. Один из них был в обычном госпитальном наряде, плотную фигуру второго обтягивала шелковая пижама. Шахматист в пижаме выглядел моложе своего соперника. У него было гладкое, без морщин, лицо с крупным мясистым носом и тонкими губами. Только подпаленный ежик волос и клочковатые брови указывали на то, что он уже далеко не молод.

На мое приветствие он молча кивнул головой, не отрывая взгляда от шахматной доски. Зато его партнер приподнял над переносицей золоченое пенсне и добродушно проворчал:

– Ага, пополнение в нашу инвалидную команду. Милости просим.

Они играли еще с полчаса, беззвучно и сосредоточенно. Потом больной в пенсне сгреб в угол свои фигуры.

– Все. Проиграл. Капитулирую, – сказал он.

– И зря, – возразил второй, – биться надо до последней пешки. Раньше ты так не поступал. Пенсия тебя размягчила, старик!

– Что делать? Видно, так оно и есть, – пожал плечами проигравший и, подойдя к .моей постели, протянул мне желтую, словно восковую, руку:

– Белозеров Семен Андреевич, полковник в отставке. В этом заведении прописан почти постоянно.

Я назвал свое имя и фамилию.

– Извините,– вмешался в наш разговор больной в пижаме, – какое у вас звание?

– Капитан второго ранга.

– А сколько вам стукнуло, если не секрет?

– Тридцать три года.

– Возраст Иисуса Христа… Ишь, Семен, молодые-то нынче растут, как грибы! – усмехнулся он, обращаясь к Белозерову. – В его годы мы были всего-навсего капитанами.

– Завидки берут, генерал Томский? – откликнулся тот. – Меня тоже. Молодости его завидую. Великая, брат, штука – молодость! И жаль, что она так быстро проходит.

Широко распахнулись обе створки двери, и сестры вкатили из коридора голенастую госпитальную коляску. Этот скорбный транспорт предназначался для меня.

На другой день Семен Андреевич Белозеров навестил меня в послеоперационной палате.

– Ну, как дела? Молодцом! Как это говорится у вас на флоте: самое главное в жизни – не опускать парусов!

Он присел на краешек моей постели.

– Знаете, – продолжал он, – я всегда был неравнодушен к вашему брату. Может, потому, что я старый танкист, а у танкистов много общего с моряками…

Белозеров замолчал, захваченный нахлынувшими воспоминаниями. Это было видно по его безбровому болезненно-бледному лицу, которое то суровело, покрываясь тенями, то вновь светлело от едва заметной улыбки.

– Семен Андреевич, – первым нарушил молчание я, – а чем болен генерал Томский?

– Что? – переспросил он. – Петрович-то? У него богатырский организм. Просто он, как многие здоровые люди, совсем не заметил, как перевалило за шестьдесят, и предложение уйти в запас застало его врасплох… Переживает очень и, смешно представить, мечтает о том, чтобы врачи нашли у него какую-нибудь завалящую болячку! Не так обидно будет уходить. И злится, когда они в один голос говорят ему: здоров, здоров; здоров.

– Вы, наверное, давно знаете друг друга?

– Судьба нас свела, пожалуй, еще до вашего рождения. Мы были кремлевскими курсантами. Выпуска тысяча девятьсот тридцать третьего года. Для вас это история, но для нас это вроде вчерашний день.

– Вы дружили все эти годы?

– В нашей жизни случалось всякое, – уклончиво ответил Семен Андреевич, поднимаясь с моей кровати.– Ну что ж, поправляйся, моряк! – внезапно перешел он на «ты». -Я пойду в палату. Сегодня на обходе мне вынесут приговор. Боюсь, как бы он не был слишком суровым…

Нам не суждено было больше увидеться. Врачи действительно «приговорили» его к операции очень сложной и рискованной. Лучшие хирурги несколько часов боролись с тяжелым недугом, но болезнь оказалась сильнее. Через неделю сердце полковника Белозерова остановилось.

Это случилось в день моей выписки. Меня не провожали обычными шутливыми напутствиями. Хмурились веселые, улыбчивые сестры, тихо-тихо, почти на цыпочках, сновали по коридорам няни, а в глазах больных застыл недоуменный вопрос.

Уже переодетый во флотскую форму, я стоял возле дверей госпитальной канцелярии, когда двери эти отворились резким толчком и вышел Томский, облаченный в генеральский мундир.

– Здравия желаю, товарищ генерал! – вскинул я руку под козырек фуражки.

– Здравствуйте, – ответил он сухо. Потом, узнав меня, спросил: – Вы уже слышали?.. Эх, Семен, Семен! – гортанно произнес он, с хрустом сжимая в кулаках пальцы.

Я глядел на него, широко открыв глаза. Горе старого солдата тронуло меня больше, чем сознание безвозвратной потери человеческой жизни.

– Вам куда? – тут же овладев собой, спросил Томский. Я ответил.

– Идемте, я отвезу вас, – предложил он.

– Спасибо, товарищ генерал. Я только получу выписные документы.

– Хорошо, жду вас в машине.

Ехать было далеко. Черная «Волга» стремительно летела по асфальтированному шоссе, и только тормоза постанывали на крутых поворотах. Генерал Томский говорил, изредка оборачиваясь ко мне с переднего сиденья:

– Семен мог пойти дальше нас всех. Была в нем природная командирская жилка. Начинал он действительно блестяще. В тридцать седьмом, на зависть нам, добился отправки в Испанию. Вернулся с орденом Красного Знамени на груди. И в Отечественную воевал отчаянно. Дважды горел в танке. Чудом остался в живых.

Генерал говорил отрывисто, с большими паузами между фразами, резко выделяя согласные звуки. Так говорят люди, не привыкшие к тому, чтобы им возражали и перебивали их мысли.– Конец войны застал нас обоих в Прибалтике. Шли жестокие бои, немцы сопротивлялись отчаянно и умело. Почти каждый километр добывался кровью. На одном из участков фронта в пробитую брешь вошла наша танковая группа. Стремительно вклинилась в немецкую оборону, далеко оторвавшись от наступающих войск. А немцы, подтянув резервы, контратаковали. Наши танки оказались отрезанными. Группа пошла в бой прямо с марша. Горючее кончалось, машины встали. Положение их было критическим. Только растерянность немцев давала еще время на размышление, Остался один выход: технику взрывать, экипажам пробиваться к своим.

Я тогда был замначштаба дивизии. Той самой, к которой принадлежала отрезанная группа. И мы бессильны были чем-нибудь ей помочь.

И вот тогда в мою землянку ворвался комбат Белозеров. По старой дружбе он входил ко мне без доклада.

– Их надо выручать! – потребовал он. – Чего же мы ждем, подполковник Томский?

– Успокойся, Семен, – сказал я ему. – Сейчас они получат приказ. Жаль танки, но люди дороже машин.

– Рвать танки? Те самые, которые только пришли с Урала? Новые танки?

– Война есть война.

– Их надо выручать! – крикнул он. – Понимаешь, выручать! Доложи командиру дивизии, пусть пошлет меня!

План его не выдерживал никакой критики. Он предлагал пересечь фронт в таком месте, которое и на наших, и на немецких картах числилось танконедоступным. Лесистые холмы, извилистые овраги. Это понадежнее противотанковых рвов и минных полей. Крутизна склонов холмов и глубина оврагов были намного больше предельных величин. Я указал на это Семену.

– Мои машины пройдут! – упрямо твердил он.

Я до сих пор удивляюсь, как он сумел уговорить нашего комдива. Ведь каждый овраг мог стать могилой для танка. Да еще дополнительные баки на броне. Любая зажигательная пуля – и машина вспыхнет, как смоляной факел.

Семен вывел группу из окружения и с того дня быстро пошел в гору. Войну закончил полковником. Позже получил часть в одном из гарнизонов. А меня назначили к нему начальником штаба. Перед полковником Белозеровым открылись широкие горизонты. Академия Генштаба, а там, глядишь, рукой подать и до округа. Но Семен не торопился на учебу.

– Слушай, Семен, – сказал я ему однажды, – чего ты хочешь, никак я не пойму? Тебе дают зеленую улицу, а ты упрямо топчешься на месте.

– Эх, Петрович, Петрович! Третий десяток лет мы знакомы, а до сих пор не понял ты моего характера,– ответил он. – Да, просто привык я к своим танкам, к своим солдатам. Боюсь, что заскучаю я без них и в академии, и в штабном кабинете…

– Вот такие дела, моряк, – закончил Томский после паузы, – не стало у меня хорошего друга…

Генерал замолчал. Весь остаток пути он сидел неподвижно, нахохлившись, так что я видел только его стриженый затылок. Стук захлопнувшейся за мной дверцы кабины не вывел его из оцепенения.