Текст книги "С прибоем на берег"

Автор книги: Александр Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 3

Разбор итогов марш-броска проходил на следующий день. Юрий Русаков ждал обидных и язвительных слов в свой адрес, но командир батальона, водя указкой по карте с. вычерченными маршрутами взводных колонн, говорил не о допущенных просчетах, а о том, как следовало поступить на каждом из отрезков пути.

«Будто лекцию читает, – язвительно думал Русаков, которого почему-то не обрадовал характер разбора. – Нет, не прав Еськов, новый комбат типичный представитель кабинетных знатоков. Долго он в здешних краях не задержится…»

Невольно вспомнилась первая встреча с Балтикой. Это было буквально на следующий день после прибытия Юрия в часть. Начальник штаба взял молодого офицера с собой на рекогносцировку побережья. Решил, видимо, сразу же приобщить командира взвода к повседневным хлопотливым делам. Оставив машину на опушке соснового леска, пошли дальше пешком по спрессованному песку, на котором даже следов не оставалось. Перевалили через двугорбую ноздреватую дюну, укрепленную на гребнях полусгнившим плетнем, по крутому ее склону спустились к морю.

Поверхность его рябилась мелкими пенистыми барашками, которые сверкали на солнце, словно обсыпанные битым стеклом. Прибойные волны с шипением выбрасывались на отлогий плес, принося с собой плавник, бурые груды водорослей и шершавые камни. Один подвернулся Юрию под носок сапога, и он отфутболил камень в сторону.

– А ведь это янтарь! – воскликнул шедший следом офицер, подбирая находку. – Гляньте, какой кусман, из него можно наточить сережек для половины гарнизонных модниц!

Но Юрий даже не обернулся. Его взгляд приковало и заворожило море. Что-то необычное и захватывающее было и в густом рокоте прибоя, и в расчерченной волнами белесой беспредельности, и в изломанном силуэте корабля – далеко-далеко, там, где смыкался с водою серовато-голубой купол неба.

Позже, во время ночного перехода на борту десантного корабля, довелось Юрию познать и суровую изнанку морской романтики. На полпути к месту высадки десанта разыгрался шторм. Море вздулось крутыми хрипящими валами, которые, словно щепку, шарахали из стороны в сторону стальную многотонную громаду. От изнурительной болтанки трещала и раскалывалась голова, налились свинцовой тяжестью ноги, и от горячего липкого пота взмокла рубаха. Хотелось упасть на подвесную койку, отключиться, забыв обо всем на свете.

– Крепись, сынок, – сказал ему сосед по каюте мичман Седов, бессменный боцман десантного корабля со дня его постройки. – Коли заляжешь – пиши пропало.

А ты – командир, по тебе подчиненные равняются…

Немалым усилием воли стоило ему тогда взять себя в руки. И он благодарен был старому морскому волку за тот грубоватый совет. Показалось даже, что не посторонний человек, а родной отец приободрил и не дал раскиснуть. Спустившись в кубрик и подняв всех укачавшихся морских пехотинцев своего взвода, Русаков увел их в твиндек и стал вместе с ними проверять и подтягивать крепежное устройство боевых машин. За работой почувствовал желанное облегчение. Высадка в тот раз не состоялась, но Юрий тогда одержал не менее важную первую победу над самим собой…

– Вывод из всего сказанного напрашивается один,– дошел до сознания Юрия голос комбата. – Необходимо ужесточать, тактический фон каждого боевого упражнения, приучить всех командиров к размышлению над вариантами выполнения задачи, выработать умение находить самый оптимальный.

«И слова-то у него: «ужесточать», «приучить», «выработать», – усмехнулся Юрий. – Словно он не командир батальона, а профессор тактики».

Назавтра по составленному еще до прибытия нового комбата месячному плану взвод гвардии лейтенанта Русакова выполнял зачетные пулеметные стрельбы с бронетранспортеров на ходу.

– Будьте готовы к тому, что Родионов может приехать на полигон,-предупредил Юрия командир роты.– Самое главное – доложите как следует. В армии все начинается с толкового доклада…

Русаков хотя и привык уже к подобным поучениям своего ротного, но не мог сдержать горькой усмешки. Полтора года слышал он от Миронова: «в армии то, в армии это», а подспудный смысл фраз означал: «не то, что у вас на гражданке!» И хотя первый взвод уже завоевал переходящий вымпел, командир роты упорно продолжал считать Русакова полуштатским человеком.

«Сегодня будет случай убедить и тебя, и «академика» в обратном», – самолюбиво подумал Юрий.

К огневому рубежу перед мишенным полем выдвинулась очередная боевая машина. Выметывая песок из-под скатов, бронетранспортер набрал скорость и помчался вперед, то скрываясь в овражках, то снова появляясь на взлобках. Воздух распарывали короткие очереди крупнокалиберного пулемета.

– Четыре попадания, – сообщили мишенные контролеры.

«Не ахти», – сердито поморщился Юрий, хотя за такой результат полагалась хорошая оценка. Но в планы Русакова входило продемонстрировать отличную стрельбу всех пулеметчиков взвода. И вот первая досадная осечка. «Надо приостановить стрельбы и выяснить причину промаха»,-решил он и дал команду выключить двигатели.

По наторенной колее бэтээр возвращался обратно. Остановился, скрипнув тормозами. Пулеметчик выпрыгнул из машины, следом за ним выбрался водитель, отирая рукавом комбинезона вспотевшее лицо.

– Скорость подвела, товарищ гвардии лейтенант…– словно предугадав вопрос Юрия, выпалил пулеметчик.– Перед второй линией мишеней уклон размыло, надо было заранее снизить обороты…

Юрий хотел было собрать экипажи и тут увидел вынырнувший из пыльного облака штабной газик.

– Товарищ гвардии майор, личный состав первого взвода выполняет огневую задачу. Командир взвода гвардии лейтенант Русаков! – четко доложил он. Миронов остался бы доволен: Юрий и пять уставных строевых шагов сделал, и под козырек взял руку безукоризненно.

– Вольно, – скомандовал комбат. – Попрошу, гвардии лейтенант, ваше тактическое задание.

Как назло, прикипела застежка планшетки. Юрий едва ноготь не сломал, открывая ее. «Подумает еще, что мандраж напал…»– злился он.

– И вы всегда стреляете в таких элементарных условиях? – возвращая документ, спросил Родионов.

– Как в элементарных? – не понял вопроса Юрий.

– Атакуете по накатанным колеям, заходите со стороны солнца, поражаете стационарные мишени?

– Этот вопрос не ко мне, товарищ гвардии майор. Я сам себе заданий не составляю…

– Вы действительно ни при чем, зато полигон похож на макет в тактическом кабинете… Приостановите занятия и сообщите на мишенное поле, чтобы ждали меня.

Родионов хлопнул дверцей, и юркая машина рванула с места. Озадаченные морские пехотинцы долго глядели ей вслед.

– Разрешаю перекур!-скомандовал взводу Юрий.– Оружие’ привести в исходное положение, от машин далеко не отходить.

– Гвардии майор чем-то недоволен? – осторожно осведомился заместитель командира взвода Тимофеев.

– Кажется, задание его не устраивает…

А командирский газик уже мчался обратно.

– Тактический фон я вам изменяю, – распорядился комбат. – Исходная позиция будет вот здесь, – ткнул он пальцем в карту.– Каждая машина подходит к огневому рубежу поочередно со своего направления. Мишени будут подниматься на предельной дальности стрельбы всего на несколько секунд. Вы все поняли, гвардии лейтенант?

– Не совсем, товарищ гвардии майор… – растерянно проговорил Юрий.

– Хорошо. Объясняю снова: вот здесь исходная позиция…

Юрий слушал и, сдерживая раздражение, нервно покусывал губы. Комбат, видимо, забыл, что у взвода зачетная стрельба, а не тренировочное занятие.

– Теперь поняли?

– Упражнение остается зачетным? – задал вопрос Юрий.

– Безусловно.

– Разрешите выполнять?

– Командуйте.

Бэтээры, запустили моторы… ну а потом сбылись самые худшие предположения Юрия. Пулеметчики не успевали как следует прицелиться, судорожно жали на гашетки и очереди «уходили эа молоком». Один только гвардии матрос Филипеня сумел поразить две мишени, остальные не уложились даже в посредственный норматив.

Доклады с мишенного поля заставляли Юрия вспыхивать, как от пощечин, а комбат цедил сквозь зубы:

– Неважные дела, гвардии лейтенант.

«А что вы хотели от полуштатского человека? – носясь на него, сконфуженно думал Юрий. – Я ведь академии не кончал…»

– Надеюсь, вы убедились, что такое шаблон,– спросил Родионов, когда отстрелялся последний расчет,– и какой вред приносит он боевой подготовке? Стоит отступить от него хоть на йоту, как все рассыпается в прах.

Он приказал Юрию построить взвод. Подойдя к недлинным шеренгам, внимательно посмотрел на потные и расстроенные лица морских пехотинцев.

– Гвардии матрос Филипеня, выйти из строя! – скомандовал он.

Высокий и узкоплечий, похожий на переодетую девушку Филипеня сделал два шага вперед, повернулся лицом к строю и замер, прижав к бокам длинные вздрагивающие руки.

– За хорошие результаты стрельбы объявляю вам благодарность.

Пулеметчик удивленно вскинул голову и ответил ломающимся баском:

– Я стрелял плохо, товарищ гвардии майор…

– Встаньте в строй! – приказал комбат и, уже обращаясь к Юрию, добавил: – Ваши подчиненные плохо знают устав, гвардии лейтенант Русаков. Примите от них зачеты и доложите мне по команде.

– Есть принять зачеты и доложить, – не подымая глаз, повторил Юрий. Машинально скомандовал «Смир-но!» и не глядел, а только слушал, как затихает вдали шум автомобильного мотора.

Весть о провале первого взвода взбудоражила весь батальон.

– Что там у вас стряслось? – раздраженно спросил Миронов.

– Ничего особенного. Просто вышла всеобщая мазь, товарищ гвардии капитан, – невесело усмехнулся Юрий.

– Вы мне бросьте эти штатские штучки! – повысил голос Миронов. – Доложите все, как положено.

Взяв себя в руки, Русаков рассказал о том, что произошло на полигоне.

– В итоге выяснилось, что мой взвод не умеет стрелять, товарищ гвардии капитан, – закончил свой рассказ Юрий, – да к тому же уставов не знает. Выходит, что приз за огневую подготовку нам по ошибке достался…

– Ну зачем такие поспешные выводы, Юрий Егорович? – подал голос Еськов. А Миронов, узнав, что Родионов перекроил его тактическое задание, подобрел и даже попытался улыбнуться:

– Новый командир и новые порядки… Ну что ж, будем перестраиваться.

Его позвали к телефону. Когда командир роты отошел, Еськов ободрил лейтенанта:

– Да вы не огорчайтесь так. Вспомните, что за битого двух небитых дают!.. И на ротного тоже не серчайте. Миронов зла на вас не держит. А его понять тоже можно: четыре года в одной должности и последний шанс поступить в академию у него остался. Со дня на день вызова на экзамены ждет, вот и боится, как бы чего не вышло.

– А чего мне расстраиваться? – вскинул голову Юрий. – У меня срок службы скоро заканчивается. Пусть другие волнуются.

Он знал, как не хотелось Миронову, чтобы первый взвод подчинили «годичнику», который и портянок толком перемотать не умеет. Гвардии капитан добивался штатной перестановки, предлагал назначить командиром первого взвода кадрового офицера гвардии лейтенанта Ермоленко, а призванному из запаса Русакову дать третий взвод. Но Миронову почему-то отказали. Когда же назначение Юрия состоялось, командир роты буквально стоял за спиной новичка, опекая его даже в мелочах. Первые полгода во взводе было форменное двоевластие. Но однажды, когда во время занятий Миронов решил поправить Юрия, тот заявил:

– Товарищ гвардии капитан, либо отстраняйте меня от командования, либо не мешайте мне работать!

Обескураженный такой дерзостью, Миронов хотел было подать рапорт по команде с требованием сурово наказать Русакова, но передумал. Остерегся выказать самого себя в .невыгодном свете. Зато стал реже бывать в подразделении Юрия. И хотя дела здесь явно шли в гору, Миронов не относил это на счет способностей командира взвода.

– С такими ребятами любому сержанту можно одевать эполеты, – съязвил он как-то.

В принципе Юрий считал, что командир роты прав. Люди в первом взводе действительно подобрались толковые и старательные.

ГЛАВА 4

Дополнение к анкете Русакова

За лениво текущим меж поросшими осокорем и тальником берегами Ишимом с незапамятных времен копали огороды. В рыхлой песчаной почве картофель родился вкусный и разваристый. После войны, когда наладилась жизнь, стали мельчать делянки. Многие вообще перестали заниматься огородничеством, только Вельяминовы продолжали арендовать несколько соток. Инициатором была мать, да и отец любил взять в руки лопату.

– Человеку необходим активный отдых! – говорил он. – Будь моя власть, я бы всех своих инженеров раз в году переводил в разнорабочие!

Только этой весной огородом занимались Юрин с матерью вдвоем. Отца пригласили в область на какое-то совещание. Воскресенье выдалось по-летнему теплым. Мать была в хорошем настроении, работая, напевала вполголоса. Повязанная ситцевым платком, она выглядела моложе, чем в модной шляпке, которую носила обычно.

– К труду у меня сызмальства привычка, – рассказывала она сыну. – Когда отец наш, а твой дед, на фронте погиб, нас у матери пятеро осталось. Все девки, и мала малой меньше. Старшая сестра на завод работать пошла, а мне все хлопоты по дому достались. Накормить младших, обстирать и обшить. Вернусь из школы, сумку на гвоздь и примусь за дела…

– Извини, мама, что перебиваю… – сказал Юрий. – Я давно уже жду, когда ты заговоришь со мной о нем…

– О ком? – сразу как-то насторожилась мать.

– Сама знаешь…

– Ох, нелегко мне затевать такой разговор, сынок. Боюсь, что не поймешь ты меня.

– А ты не бойся, мама. Мне семнадцатый год, паспорт имею.

– Мне двадцать было тогда, и то не сумела как следует разобраться…

– Но я должен -знать. Понимаешь, должен! Мне жить без этого трудно, мама!

– Ох, этот ваш теперешний эгоизм: я, меня, мое! А когда мы росли, мы знали только одно слово – наше. Живется вам слишком легко за нашими плечами… Ну хорошо, Юра, я попытаюсь рассказать тебе о нем и о себе. – От сына не ускользнула тень, промелькнувшая на ее лице. – В общем, когда в пятидесятом году закончила я школу медсестер, то получила распределение на работу в районную больницу…

Юрий слушал знакомый до полутонов голос и пытался представить мать такой, какой была она восемнадцать лет назад. Она и теперь была очень привлекательна. Поглядев вслед на ее стройную фигуру, высокую прическу, не скажешь, что ей уже под сорок. Одевалась мать просто, но продуманно до мелочей. А рядом с полнеющим и лысоватым мужем выглядела еще моложе.

– Стала я дежурить на посту хирургического отделения. Палаты мне попали веселые – сплошная травматология. Большинство пациентов молодые мужчины: кому руку в станке защемило, кого строительные леса подвели, а некоторым и просто бока намяли по пьяному делу. Все они в принципе были здоровыми людьми, спали, ели и наперебой навязывали дежурным сестрам свои ухаживания. Надоедало нам их от поста прогонять. Только вечерами, когда не было врачей, позволяли себе поболтать с кем-либо из них часок-другой…

Юрий видел фотографию матери тех времен. Тоненькая, как рябинка, девчушка в белом ситцевом халатике с косой, переброшенной на грудь. Портили снимок лишь скованная поза и напряженный взгляд: заставил, видимо, горе-фотограф долго смотреть в объектив.

– Я самой молоденькой была из сестер, потому и свиту самую большую имела. За первые полгода работы получила я кучу замечаний от строгого начальства, а еще больше признаний в пламенной любви от больных. Всерьез я, конечно, ничего не принимала, просто веселая болтовня больничных ухажеров скрашивала дежурство. А потом в одной из палат появился он…

Она неловко замялась, и Юрий почувствовал, что ей не хочется произносить «твой отец».

– Он не был говоруном, как другие, больше даже на молчуна походил, но обладал каким-то непонятным свойством влиять на людей. Приходил на пост, заставал там очередного краснобая, бросал ему коротко: «Слушай, друг, тебя в палате заждались», и тот покорно отправлялся восвояси. А он садился на освобожденное место и начинал смотреть на меня таким взглядом, от которого шприцы из рук моих валились. В несколько дней он всех других отвадил и остался возле меня один…

– Какой он был из себя, мама? – перебил ее Юрий.

– Самый обыкновенный. Ни буйных кудрей, ни румянца во всю щеку, ни распрекрасных глаз. Просто высокий и осанистый…

– Я на него похож?

– Может, забыла я его, но мне кажется – ничего ты не взял от него, кровь моя взяла верх…

Она снова замолчала, а Юрий старался представить высокого молчаливого человека, который сидит возле медицинского столика, положив на его край большие руки. Такие, как у отцовского, вернее, у отчимовского шофера Николая.

– А почему он в больницу попал?

– После дорожной аварии. Видно, под хмельком ехал. Мне и позже говорили, что все шофера останавливаются возле придорожных чайных. Автоинспекторов в ту пору не густо было, да и на многое они тогда сквозь пальцы смотрели. За баранками сидели отчаянные ребята – фронтовики. Рука у него была сломана, гипс мы ему наложили…

Вышло, что ошибочную картину нарисовал мысленно Юрий. Не мог тот человек скрестить обеих рук на краешке стола. Зато теперь видел его Юрий в кабине бешено несущегося по большаку грузовика, слышал пугливый скрежет тормозов на крутых поворотах.

– Я и сама не заметила, как подпала под его влияние. Соглашалась с ним во всем, не посмела отказать, когда предложил он выйти за него замуж. Попросила только несколько денечков, чтобы подумать. Но он и этого мне не дал. Уговорил в два счета маму, безо всякого заявления организовал регистрацию брака, в тот же день подогнал к нашему дому машину и погрузил в кузов немудрящее мое приданое…

Может, сама того не желая, мать, внушала сыну симпатию к человеку, которого называла местоимением Он. Юрий всегда уважал волевых, решительных людей, настойчиво стремившихся к поставленной цели. В глубине души он и себя считал таким, а к рефлектирующим по каждому пустяку нытикам относился с долей скрытого превосходства.

– Вот так стала я мужней женой, хозяйкой в маленькой комнатушке, которую выделила нам автоколонна. А через неделю после свадьбы он не пришел с работы домой. Запиской через рассыльную Сообщил, что поехал в какой-то срочный рейс. Обидел меня кровно, я до сих пор не знаю, ездил ли он куда-нибудь или просто загулял с дружками. Во всяком случае, сомнительно, чтобы в таком большом коллективе не нашлось кого вместо него в рейс послать. Чем дольше я с ним жила, тем больше он меня удивлял. Вскоре выяснилось, что он не приносит мне всей зарплаты. Правда, себе он не оставлял, на выпивку ему хватало левых заработков,– оказывается, посылал деньги своей сестре в деревню. А та жила одна-одинешенька, работала в колхозе, дом собственный имела, приусадебное хозяйство. Она больше нуждалась или мы, у которых и табуретки собственной не было? Когда я пыталась ему выговаривать, он лишь отделывался глупой фразой о том, что не в деньгах счастье…

Мать знала цену вещам и деньгам. «Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи», – любила повторять она. Квартира Вельяминовых была обставлена громоздкой импортной мебелью, в гостиной было даже пианино, хотя никто в семье не играл. На полках серванта радужно переливались наборы дорогого хрусталя. Юрию подчас было неловко приводить домой товарищей, таких, к примеру, как Сережка Старков, который носил лицо-ванный и заштопанный на локтях пиджак. Когда отчим пытался возразить против очередной дорогой покупки» мать находила столько доводов в пользу нового приобретения, что он шутливо поднимал вверх руки. Авторитетный и, по мнению некоторых, даже своевольный директор завода дома становился мягким и уступчивым человеком.

– Упреки мои он по-своему истолковал, – продолжала рассказывать мать. – Чаще стал подряжаться в дальние рейсы, они были выгоднее. Отдежурив в больнице, я целыми днями сидела одна…

В голосе матери звучали грустные нотки. Чувствовалось, что даже теперь, через много лет, она жалеет себя ту, прежнюю, одиноко сидящую возле полутемного окна. Но Юрий поймал себя на мысли о том, что ее рассказ не вызывает у него сочувствия. Ведь существует множество профессий, неизбежно связанных с расставаниями: моряки и зверобои, полярники и геологи, археологи и журналисты. Послушать мать, так людям этих профессий надо запретить обзаводиться семьями, чтобы не страдали их бедные жены.

– А он словно и не видел моих переживаний. На командировочные деньги привозил пустячные подарки и приводил в нашу комнатушку шумливых приятелей. Не доходило до него даже то, что я уже в таком положении, когда не очень хочется принимать гостей. Я уже собиралась в родильный дом, а он вдруг отправился в рейс куда-то на север, сослался на то, что вот-вот наступит распутица, надо обязательно доставить буровикам важный груз, а лучше его никто не знает маршрута…

Мать горестно вздохнула и покачала головой, словно подчеркивая этим неслыханную черствость своего первого мужа.

– Ты не думай, сын, – после паузы сказала она, – что я нарочно хочу очернить его… твоего отца. Я знаю, что еще древние говорили: «О мертвых или хорошо, или ничего». Но ты сам просил рассказать всю правду, вот я и рассказываю тебе, ничего не преувеличивая и не преуменьшая. Может, в чем-то я и ошибалась тогда; проживи мы с ним подольше, возможно, все бы и образовалось…

– Он много пил? – вновь перебил Юрий мать.

– Как тебе сказать… – замялась она.– Домой он пьяным не приходил, но мне говорили, что там, на севере, куда их автоколонна возила грузы, там шофера почти не просыхали…

– Что же было дальше?

– Дальше родился ты. Роды у меня были трудными. Врачи говорили потом, что серьезно опасались за мою жизнь. Чудом, Юра, ты не остался сразу круглым сиротой. В общем, несколько суток лежала я в тяжелом состоянии и мне не решались сообщить страшную весть о нем. Лишь когда я окрепла, то обо всем узнала. К тому времени его уже похоронили. В больнице меня навестила его сестра, та самая, которой он помогал. Утешала, в деревню к себе звала, говорила, что дом у нее большой, крестовый, места всем хватит, что работа у них в медпункте найдется…

– А как же с ним получилось, мама?

– Обыкновенно. Погнал машину напрямик через реку. А лед был уже плохой, вот и не выдержал. Наверное, под хмельком он ехал, иначе бы не сделал подобной глупости… Я же, когда из больницы выписалась, комнатенку нашу сдала, обратно к маме переселилась. С ней и жила до тех пор, пока не встретила Валериана Дмитриевича. Остальное все тебе известно. Скажу только, что, если бы не Валериан Дмитриевич, никогда не быть мне врачом. Он и кашу тебе варил, и штанишки твои стирал. В три годика ты заболел диспепсией, так у Валериана Дмитриевича брали кровь и тебе переливали. Так что с тех пор вы стали кровными родственниками…

– Эта женщина, сестра отца, она жива? – спросил Юрий.

– Его сестра? Прости меня, Юра, но я не знаю. Она еще однажды приезжала через год, а потом, когда Валериан Дмитриевич усыновил тебя, я попросила ее в письме оставить нас в покое. К ее чести, она оказалась умной женщиной, все поняла и больше нас не беспокоила.

– Это же жестоко и несправедливо, мама! Она ведь моя родная тетка, тем более одинокий человек!

– Пусть жестоко, но это было необходимо. Мы думали прежде всего о тебе. Постой… Ты говорил, что Старковым все рассказала какая-то женщина. Неужели это была она?

– Я же говорил, что та женщина работала вместе с тобой в больнице!

– Да, верно. Я запамятовала. Медперсонал у пас часто менялся, трудно предположить, кто мог сделать такую подлость.

– Разве это подлость, мама?

– А что же еще, по-твоему?

– Это правда. Пусть горькая для меня, но правда.

– Это как раз тот случай, когда правда является настоящим злом.

– Значит, лучше сладкая ложь?

– Все это высокопарные слова, Юра!

– Пусть… Скажи, ты не забыла адреса моей тетки?

– Адрес я не забыла. Коли тебе так хочется, пиши…