Текст книги "На качелях XX века"

Автор книги: Александр Несмеянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Смерть матери

Шел 1957 г. Со времен ареста брата Василия в 1940 г. это несчастье доминировало в сознании матери даже в тяжелые военные годы и тем более по окончании войны. Лето 1957 г. мы проводили вместе – моя семья, мама и сестра Таня – под Звенигородом, на моей даче в дачном поселке «Луцино» на высоком берегу Москвы-реки. Эти дачи построены были и предоставлены в собственность академикам по распоряжению Сталина. Они были сконцентрированы под Москвой в трех местах: в двух под Звенигородом (Мозжинка и Луцино) и в Абрамцеве. Места, особенно под Звенигородом, были восхитительные, дачи – прекрасные. Маме очень нравился наш сад и весь участок. Вся ее семья была с ней – мой брат Андрей с женой и детьми разместился в сторожке[412]412
  На дачных участках академических поселков находилось по два строения: большой дом, где проживала семья академика, и маленький домик, разделенный на две половины – гараж и жилое помещение из двух комнат. Предполагалось, что в этом домике будут жить сторож и шофер, однако в большинстве случаев сторожки, постепенно перестраивавшиеся, занимали родственники академиков.


[Закрыть]. Вся ее семья! Но не Вася!

После некоторых безуспешных попыток получить сведения о судьбе Васи я подал заявление с просьбой пересмотреть его дело. В это время шла волна реабилитаций, правда, часто посмертных. Такая же судьба была и у Васи. Мне позвонил следственный работник, желавший увидеться со мной. При свидании он сообщил, что компетентная комиссия нашла, что В.Н. Несмеянов осужден и расстрелян в июле 1941 г. без веских оснований и теперь реабилитирован. Эти новости я не мог передать маме. Года с 1954–1955 у нее участились и стали более длительными приступы сердечной аритмии, во время которых ей приходилось лежать. Позднее им стали сопутствовать и мнемонические нарушения, напоминавшие те психические изменения, которые мы наблюдали у ее матери в старости, и о которых я упоминал. Эти нарушения памяти распространялись постепенно и на периоды жизни без аритмии. Мама все меньше и меньше вспоминала о Васе и задавалась вопросом о его судьбе. В этом смысле жить ей стало легче. Но здоровье все сдавало. В начале 1958 г. она слегла. Это происходило уже в московской квартире и ухаживала за ней Таня. Кроме обычной аритмии и путаницы мыслей у нее обнаружилось воспаление легких.

В конце второй декады февраля я был на заседании Совета Министров. Перед концом заседания в зал вошла и обратилась ко мне секретарь, дежурившая у телефонов в приемной перед залом. Она сказала, что только что позвонила Н.Л. Тимофеева – мой помощник-референт по Президиуму – и просила мне сообщить, что маме очень плохо и меня просили срочно к ней приехать. Мне не пришлось и отпрашиваться, так как заседание кончилось и я мог поспешить на машину. Я приехал на Песчаную улицу. На мой звонок отперла Татьяна. У маминой постели я застал профессора М.С. Вовси[413]413
  Вовси Мирон Семенович (Меер Симонович) (1897–1960) – терапевт, профессор (1936), генерал-майор медицинской службы (1943), академик АМН СССР (1948). Главный терапевт Советской армии (1941–1950). Репрессирован в 1952 г. по т. н. делу врачей. После смерти И.В. Сталина (1953) реабилитирован и освобожден.


[Закрыть], которому было поручено наблюдение за моим здоровьем и который охотно расширил это наблюдение и на мамино. Мирон Семенович мне сказал, что воспаление ликвидировано и что «по его линии» у больной теперь все в порядке, что нужно ожидать решения невропатолога, который должен вот-вот приехать. А сам он уехал. Мама была без сознания и не узнавала меня. Я истолковал фразу Мирона Семеновича наивно благоприятно. Уже довольно поздно вечером, не дождавшись невропатолога, который приехал позже, я уехал. В ночь – это было 20 февраля – мама умерла.

Последние годы президентства

Дела и заботы, потери и приобретения второго пятилетия моего президентства шли своим чередом. Я не буду их здесь подробно обрисовывать: желающий может взять IV том моих трудов, изданных к моему шестидесятилетию в 1959 г. (фото 75) (позже вышли еще три тома и один том на английском языке), просмотреть мои выступления на годичных собраниях. Создавались новые институты: Институт природных соединений, Институт эволюционной физиологии разделился на два института, Институт геологических наук (ИГН) разделен на Институт геологии рудных месторождений, петрографии, минералогии и геохимии (ИГЕМ) и Геологический (ГИН), на основе Института геофизики были созданы Институт физики Земли, Институт физики атмосферы, Институт прикладной геофизики; организован Институт электрохимии. Был создан новый Башкирский филиал АН СССР. Введены в эксплуатацию новые здания институтов физического, металлургии, органической химии, геохимии и аналитической химии, точной механики и вычислительной техники, горного дела, комплекс зданий Главной астрономической обсерватории в Пулкове, астрофизической обсерватории в Крыму, корпус Института физических проблем, корпус Института химической физики, два лабораторных корпуса Энергетического института.

Был создан и получил широкое развитие ряд гуманитарных институтов экономического профиля, таких, как Институт Америки, Институт Азии и Африки. Свертывание работы ряда министерств и передача многих функций хозяйственного управления совнархозам позволили какую-то долю освобожденных помещений предоставить Академии наук СССР. Всего гуманитарии получили около 5000 кв. м площади. Научный город Сибирского отделения строился такими темпами, что ежедневный расход на это строительство достигал 1 млн руб. В 1959 г. были проведены первые выборы в Академию наук СССР по Сибирскому отделению.

В эти годы произошел запуск искусственных спутников Земли, затем в космос отправился Гагарин. После встречи на аэродроме, приема в Кремле мне пришлось встретить Гагарина в Академии наук и участвовать в пресс-конференции с нашими и иностранными работниками прессы (фото 78). До конца дней сохранится у меня впечатление сияющей чистоты и острой находчивости Юрия Гагарина.

Дел было много. В 1958 г. я опять был избран депутатом Верховного Совета СССР. Большую радость и удовлетворение доставляла мне возможность выполнить те или иные просьбы, с которыми ко мне обращались как к депутату трудящиеся Советского района Москвы. В остальном жизнь шла своим чередом. Продолжались вызовы в Кремль на заседания Совета Министров, более частые, чем когда-либо раньше. Иногда я просил А.В. Топчиева ехать на эти заседания и представлять Академию. Я же, бывало, попадал изредка в такие положения, в которые лучше не попадать, вроде тех, которые я уже описал, упоминая случай с Сахалинским филиалом.

Неприятные ситуации возникали все чаще. Иногда это были случайные, казалось бы, реплики со стороны Хрущева, иногда реплики-поручения вроде того, что нужно бы произвести перестройку структуры Академии, чтобы улучшить ее работу. В таких случаях я собирал руководство, излагал ему новое требование, и мы начинали думать и обмениваться мнениями. В это время вице-президентами были И.П. Бардин, К.В. Островитянов, М.В. Келдыш и с некоторыми трудностями мне удалось перевести в вице-президенты и А.В. Топчиева. Был вице-президентом и М.А. Лаврентьев, но он жил в Новосибирском академическом городке и у нас бывал сравнительно редко.

Наш обмен мнениями вращался лишь возле структуры Академии наук и отделений. Но тут трудно было что-либо предложить новое, тем более что данная структура вошла в силу недавно, перед С.И. Вавиловым, и казалась не требующей изменений. Лишь М.В. Келдыш убежденно защищал те изменения, которые он, став президентом Академии наук, и осуществил: это было увеличение числа отделений, каждое из которых было ответственно за некоторую большую важную проблему; ликвидация Отделения технических наук. Нам – большинству – казалось, что эти предложения неприемлемы по ряду соображений, а ликвидация Отделения технических наук вызвала бы взрыв и по тактическим причинам.

Сейчас я не в состоянии вспомнить, какие предложения мы внесли наверх. Можно ручаться, что никаких серьезных реформ не предлагалось. У меня все в большей мере начало складываться убеждение, что многие действия Н.С. Хрущева вызывались его точкой зрения: чтобы часы ходили, их почаще нужно встряхивать. Такое «трясение» в применении к Академии наук было единственным доступным Хрущеву способом управления этим организмом. Способ этот применялся все чаще. В конце 1960 г. был один из случаев применения этого способа. В реплике в мой адрес Хрущев упрекнул меня в каких-то недостатках в работе Академии, в частности в том, что Академия, мол, занимается исследованием каких-то мушек[414]414
  См. примечание на с. 267.


[Закрыть]. Я встал и к ужасу присутствующих и молчаливых членов Политбюро заявил, что изучение этих мушек чрезвычайно важно для многих отраслей науки. Это было неслыханное до той поры открытое выступление (на людях!) против точки зрения Хрущева. Затем я сказал: «Несомненно, есть возможность сменить президента, найти более подходящего для этой цели академика. Я уверен, например, что М.В. Келдыш лучше справился бы с этими обязанностями». – «Я тоже так думаю», – бросил Хрущев. Заседание продолжалось.

Я вернулся домой, чувствуя себя подавшим в отставку, и обдумывал, не следует ли мне и письменно сделать этот шаг. Но по здравом размышлении решил, что так не принято. Пусть Хрущев решает, как теперь быть, а я буду ждать. На другой день я рассказал инцидент А.В. Топчиеву и М.В. Келдышу. Последний выразил мне упрек и свое неудовольствие. Я объяснил ему, что хотя повод, заставивший меня говорить, был делом случая, но совсем не случайным было мое предложение. Я уже давно пришел к убеждению, что в лице М.В. Келдыша Академия наук имеет наилучшего кандидата в президенты. Он, вероятно, помнит, сколько усилий мне пришлось употребить, чтобы он согласился стать вице-президентом. Дальше нам оставалось только ждать.

Однако способ «встряхивания часов» не был забыт или отставлен. Н.С. Хрущев известил нас, что считает полезным разгрузить Академию наук от большего количества институтов технического направления. Если их передать в промышленность, они-де будут лучше работать. В Совете Министров была создана комиссия, которая должна была этот вопрос проработать. Возможно, что это и была та реорганизация Академии, которой добивался от нас Хрущев.

По мере рассмотрения судьбы академических институтов принимались и решения об их передаче в отрасли, так что нам оставалась неизвестной картина будущего Академии в целом, оно определялось по ходу дела и споров. Такие институты, как Институт точной механики и вычислительной техники, Институт электронных управляющих машин, Институт горного дела сразу и безапелляционно изымались у Академии наук и передавались промышленным министерствам, и их я не пытался отстоять. Постепенно дело определялось так, что если были министерства, желающие принять наши институты, если эти министерства считались имевшими опыт руководства научными институтами, в особенности технического профиля, то институты им передавались.

К моему счастью, никто не претендовал на передачу кому-либо химических институтов. Вероятно потому, что Министерство химической промышленности было «сыто» своими институтами и, видимо, не хотело увеличить и без того нелегкую возню с наукой. В аналогичном положении оказался и Институт радиотехники и электроники. Судьба Института металлургии, к моему огорчению, сложилась иначе. Никакие мои протесты и аргументы о том, что металлургия традиционно была предметом внимания и успеха Академии наук СССР, не помогли, и его передали Министерству металлургии. Институт вернулся в Академию наук только лет через десять. Я не сказал, что со стороны Совета Министров дело, о котором я рассказываю, было поручено вести первому заместителю Председателя Совета Министров СССР – А.Н. Косыгину. Академию представлял я. Когда «просмотр» главных объектов Академии был завершен, на что ушло немало заседаний и дней, взялись за рассмотрение периферийных институтов Академии наук СССР и ее филиалов. Здесь тоже произошли у Академии наук некоторые потери, впрочем, речь идет о некоторых совсем мелких единицах, обычно гуманитарного профиля, изъятых у Академии и переданных в местные университеты.

В 1961 г. Академией наук ГДР группа советских ученых была приглашена в Берлин для ознакомления с работой Германской Академии наук. В делегацию кроме меня вошли академики М.И. Кабачник, И.Е. Тамм, Д.И. Щербаков[415]415
  Щербаков Дмитрий Иванович (1893–1966) – геолог и геохимик, минералог, географ, академик АН СССР (1953). Внес значительный вклад в геологическое изучение Средней Азии.


[Закрыть] и Г.М. Франк[416]416
  Франк Глеб Михайлович (1904–1976) – биофизик, академик АН СССР (1966). Участвовал в создании первого советского электронного микроскопа.


[Закрыть]. Время в полете прошло быстро, люди ехали все интересные. Каждый что-нибудь рассказывал. Так, И.Е. Тамм с увлечением рассказывал свежие новости о «снежном человеке»! А я рассказывал о синтетической пище – пище будущего. Тут я как раз и узнал, что внук И.Е. Тамма – вегетарианец по убеждению.

В Берлине для нас были оставлены номера в гостинице «Иоганесхоф». С первого дня приезда вся делегация активно включилась в ознакомление с научными учреждениями Академии наук ГДР. Нас сопровождал член ЦК СЕПГ[417]417
  СЕПГ – Социалистическая единая партия Германии.


[Закрыть] Ринеккер[418]418
  Ринеккер Гюнтер (1904–1989) – немецкий химик, академик АН ГДР (1953). Иностранный член АН СССР (1966). Основные работы в области неорганического катализа.


[Закрыть].

Вспоминаю забавный случай, который приключился с Таммом и о котором мы знаем с его слов. И.Е. Тамму надо было купить новую шляпу. Он отправился за покупкой один. Повернул в один-другой переулок и вскоре очутился на блестевшей шикарными витринами улице. Он вошел в шляпный магазин, выбрал не спеша шляпу, подошел к кассе и, вынув марки ГДР, приготовился расплачиваться. Однако кассир сделал удивленное лицо и сказал, что здесь принимаются только западноберлинские марки, а марки ГДР здесь не в ходу! Оказалось, что И.Е. Тамм случайно забрел в Западный Берлин! Он извинился, вернул не без сожаления шляпу, тем же путем возвратился в гостиницу и неподалеку от нее купил себе прекрасную шляпу, расплатившись за нее на этот раз «демократическими» марками!

Советская делегация разделилась по специальностям, и мы с М.И. Кабачником, сопровождаемые любезным Ринеккером, выехали на юг, чтобы познакомиться с работами в области интересующей нас химии. Мы побывали в Лейпциге. Там нас принял председатель Объединения научных химических институтов им. Лейбница и рассказал о многообразном и широком поле исследований, ведущихся химиками и биологами ГДР. Затем мы выехали в Галле, где встретились с крупным ученым Мотесом[419]419
  Мотес Курт (1900–1983) – немецкий биохимик, президент академии «Леопольдина» (1954–1974), иностранный член АН СССР (1971). Основные труды по биохимии алкалоидов, азотистому обмену и регуляторам роста растений.


[Закрыть]. Он рассказал нам о своих работах по кинетину и о контакте, который он поддерживает с советским академиком А.Л. Курсановым. Побывали мы и у него дома, на елке. Чудесный, незабываемый вечер! В Дрездене мы посетили Высшую техническую школу (сейчас она переименована в Технический университет).

По возвращении всех делегатов в Берлин я устроил обед в советском посольстве для представителей интеллигенции ГДР. К удовольствию и удивлению гостей на стол были поданы многие сугубо русские кушанья и, в частности, печеная картошка в мундире! Это вызвало большое оживление, и я учил немецких гостей, как надо есть эту картошку. Много позже М.И. Кабачник напомнил мне о тосте, который я произнес на этом обеде (я про это совсем забыл) и который, по его словам, произвел сильное впечатление. Сводился он к следующему: войну забыть нельзя, но новый социалистический путь развития, на который встала ГДР, даст возможность искупить содеянное.

Поездка эта происходила в январе 1961 г. Через какое-то время после возвращения в Москву меня пригласил в Кремль А.Н. Косыгин и как-то очень осторожно и исподволь начал меня расспрашивать, скоро ли будет Общее собрание Академии наук СССР, объявлено ли уже о сроке созыва. Я ответил, что пока такого срока не установлено и объявления тем более нет. Алексей Николаевич продолжал свои расспросы и задал вопрос, а можно ли наметить такой срок теперь? При этом он осторожно намекнул, что срок моих полномочий как президента Академии наук истечет в текущем году. Тут я начал понимать, к чему клонится разговор. Я ответил, что с момента моих перевыборов пять лет истекут осенью. «Это далеко», – последовала реплика. – «Но, – сказал я, – десять лет со дня вступления в президентскую должность – две пятилетки – кончатся этой весной». – «Ну, я уж прямо вам скажу, вижу, что с вами можно прямо говорить, есть решение. В следующие выборы решено провести в президенты академика Келдыша. Откладывать на длительный срок этого не следует. Подумайте, когда можно собрать Общее собрание для этого и сообщите мне. Еще до выборного собрания нужно подготовить людей к этой перемене. Обо всем созвонимся».

Меня очень растрогала заботливая осторожность Алексея Николаевича по отношению ко мне, чувствовавшаяся в начале беседы и проявившаяся в конце ее не только в словах, но во взгляде, каким смотрят на опасно заболевающего человека. «Не случилось бы с ним инфаркта», – казалось, опасался Алексей Николаевич. На деле такой опасности не было. В целом ситуация была для меня ясна. Приехав в Президиум Академии наук, я тотчас позвал А.В. Топчиева и М.В. Келдыша и объяснил им ситуацию. Вслед за этим наметили и две даты – предварительное Общее собрание академиков, долженствующее быть, по существу, расширенным президиумом, и выборное Общее собрание. Я позвонил по вертушке А.Н. Косыгину и предложил обе даты. Он сообщил, что приедет к нам.

В назначенный день и час конференц-зал и вестибюльная комната, разделяющая конференц-зал и «ожидальную» комнату президента и вице-президента, были полны народом. Поджидали А.Н. Косыгина. Встречал его, насколько помню, А.В. Топчиев. Как только он вошел, и мы поздоровались, я открыл собрание и начал свое краткое выступление. Оно сводилось к тому, что я прошу освободить меня от обязанностей президента Академии наук СССР, не откладывая этого, а в качестве президента предлагаю избрать академика М.В. Келдыша. Обменялись мнениями.

Тут выступили два или три академика, из которых я запомнил последнего. Это был А.Н. Туполев[420]420
  Туполев Андрей Николаевич (1888–1972) – авиаконструктор, академик АН СССР (1953), генерал-полковник-инженер (1968). В 1937–1941 гг. был необоснованно репрессирован. Под руководством Туполева создано свыше 100 типов военных и гражданских самолетов.


[Закрыть]. Его выступление, как и предыдущие, сводилось к восхвалению меня как президента и необходимости, по его мнению, продлить мои полномочия. О Келдыше он и не упомянул. Получилось неловко. Взял слово А.Н. Косыгин, желая, очевидно, поправить дело. Он был краток. Начал с главного: есть решение. После его выступления, подобные туполевскому, прекратились. Однако никто теперь не просил слова. Я обратился еще раз к Собранию и, смотря на рядом сидящего Арцимовича[421]421
  Арцимович Лев Андреевич (1909–1973) – физик, академик АН СССР (1953). Под его руководством впервые в мире в лабораторных условиях осуществлена термоядерная реакция.


[Закрыть], сказал: «Что же вы молчите? Подумайте, в какое положение ставите вы Мстислава Всеволодовича?!» Арцимович попросил слова и сказал, что поставленный вопрос для них неожиданный, и они не могут успеть собраться с мыслями, но что М.В. Келдыш имеет все качества для хорошего президента. После выступления Арцимовича дело пошло более гладко, ораторы поддержали кандидатуру М.В. Келдыша, и Собрание быстро подошло к концу. Согласились и с намеченным сроком выборов. Они состоялись 15 июня 1961 г.

Будучи избран, М.В. Келдыш быстро погрузился в работу. Я старался как можно меньше мешать. Иногда я выступал в поддержку какого-либо предложения только потому, что считал необходимым поддержать первые шаги Келдыша, даже если и не был вполне согласен с ними. Так, я выступил с поддержкой его плана перестройки отделений Академии наук, хотя судьба химических отделений (их стало три) уже тогда мне внушала опасения. Я выступил в поддержку предложенного им установления предельного возраста для работы академика на выборном посту. Я не мог поддержать и до сих пор считаю ошибкой изменение Устава Академии наук в сторону предоставления права членам-корреспондентам самим выбирать членов-корреспондентов.

Назревали изменения и в моей жизни.

^{«…Не могу не отметить присущее Александру Николаевичу личное обаяние, которое неотразимо действовало на всех людей, вступающих с ним в контакт». Из воспоминаний академика В.В. Коршака.}

^{А.Н. Несмеянов в лаборатории кафедры органической химии химического факультета МГУ. Конец 60-х гг.}

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Первые постпрезидентские годы

Я остался членом Президиума Академии наук, а с 1963 г. стал академиком-секретарем созданного Отделения общей и технической химии. Дело в том, что к этому времени в структуре Академии наук произошли серьезные изменения. Суть их в том, что отделения стали более узкоспециализированными, более компактными, и родственные отделения были объединены в образованные секции Президиума Академии наук. Во главе каждой секции стоял вице-президент.

Так были созданы: секции физико-технических и математических наук (вице-президент акад. В.А. Котельников)[422]422
  Котельников Владимир Александрович (1908–2005) – ученый в области радиотехники, радиосвязи и радиоастрономии, академик АН СССР (1953) и РАН (1991). Один из основоположников советской секретной радио– и телефонной связи.


[Закрыть]; секция химико-технологических и биологических наук (вице-президент сперва академик Н.Н. Семенов, затем академик А.Н. Белозерский, а потом академик Ю.А. Овчинников)[423]423
  Белозерский Андрей Николаевич (1905–1972) – биолог, биохимик, академик АН СССР (1962). Один из основоположников молекулярной биологии в СССР. Предсказал (совместно с А.С. Спириным, 1957) существование матричной РНК. Заложил основы эволюционной геносистематики.
  Овчинников Юрий Анатольевич (1934–1988) – биохимик, академик АН СССР (1970), вице-президент АН СССР (1974–1988). Специалист в области биоорганической химии и молекулярной биологии.


[Закрыть]; секция общественных наук (вице-президенты менялись и сейчас это академик П.Н. Федосеев)[424]424
  Федосеев Пётр Николаевич (1908–1990) – философ, социолог и общественный деятель, академик АН СССР (1960).


[Закрыть]; секция наук о Земле (образовалась позднее; вице-президент академик А.П. Виноградов)[425]425
  Виноградов Александр Павлович (1895–1975) – геохимик, биогеохимик и химик-аналитик, академик АН СССР (1953).


[Закрыть]. В секцию химико-технологических и биологических наук вошли отделения: общей и технической химии; физикохимии и технологии неорганических материалов; биохимии, биофизики и химии физиологически активных соединений; физиологии и общей биологии. Вице-президентом по общим вопросам и первым заместителем М.В. Келдыша стал академик М.Д. Миллионщиков[426]426
  Миллионщиков Михаил Дмитриевич (1913–1973) – специалист в области механики и прикладной физики, академик АН СССР (1962).


[Закрыть]. Хочу тут же сказать, что когда бы я ни обращался к М.Д. Миллионщикову, по служебным ли делам, по личным ли вопросам, я постоянно встречал с его стороны помощь, понимание и содействие.

В феврале 1962 г. постановлением Президиума Академии наук СССР мне была присуждена золотая медаль имени М.В. Ломоносова за совокупность работ в области химии. На годичном собрании Академии М.В. Келдыш вручил мне эту медаль.

Я не писал, что в 1961 г. я был выбран иностранным членом Королевского общества Великобритании. Это была большая честь, и я пополнил тем самым немногочисленную семью советских ученых, удостоенных этого звания. Сейчас иностранными членами Королевского общества кроме меня являются академики В.А. Амбарцумян[427]427
  Амбарцумян Виктор Амазаспович (1908–1996) – астрофизик, академик АН СССР (1953). Основатель школы теоретической астрофизики в СССР.


[Закрыть], И.М. Виноградов, А.Н. Колмогоров и Н.Н. Семенов.

В январе 1963 г. произойти серьезные изменения в моей личной жизни. Я смог зарегистрировать свой брак с Мариной Анатольевной Виноградовой. Я нигде еще не писал, что она, так же, как и я, «абсолютная» вегетарианка по убеждениям. Мы поселились в профессорской трехкомнатной квартире в здании Московского университета. Раньше, когда был ректором МГУ и строил университет, я не думал, что сам буду жить в университетской квартире. Летние месяцы я теперь проводил (до 1969 г.) на кооперативной даче в Новом Иерусалиме, а с 1972 г. – на кооперативной даче во Внукове, где мы живем большую часть года и где сейчас, сидя за письменным столом в большом светлом кабинете, я пишу эти строки. А Марина Анатольевна сидит за роялем в соседней «музыкальной» комнате и еще и еще проигрывает и «пропевает» только что законченный ею вокальный цикл «Кармен» на стихи А. Блока, написанный по просьбе лучшей из лучших камерных и оперных певиц и исполнительниц роли Кармен в опере Бизе – для Елены Васильевны Образцовой[428]428
  Образцова Елена Васильевна (1939–2015) – оперная певица (меццо-сопрано), актриса, оперный режиссер, педагог. Народная артистка СССР (1976). С 1964 г. солистка Большого театра.


[Закрыть].

Марина Анатольевна по профессии преподавательница французского языка и без малого 20 лет проработала в МГУ. Как плод ее преподавательской и особенно методической работы явился написанный ею «Курс французского языка», выпущенный в 1973 г. издательством «Высшая школа» в качестве учебного пособия. Увлечение же музыкой, вернее композицией, пришло к ней тогда, когда мы вместе стали читать вслух стихи. Хотя никакого специального музыкального образования Марина Анатольевна не имеет, она стала класть на музыку наши любимые стихи русских и советских поэтов. Мелодика стиха, музыкальная интонация фразы у нее получались удачно. По совету В.И. Мурадели она стала заниматься в секции самодеятельных композиторов при Московском Доме композиторов под руководством опытного и строгого педагога композитора Ю.Б. Объедова. С тех пор сочинение романсов стало для нее не только любимым занятием, «хобби», как выражаются теперь, но и серьезным делом ее жизни. Прослушивание каждого нового ее произведения в ее исполнении – для меня большая радость (фото 99).

У нас постепенно образовался домашний кружок «поклонников» ее музыки. Среди них прежде всего Людмила Михайловна Миллионщикова-Мухина, жена (а ныне вдова) Михаила Дмитриевича Миллионщикова. Это выдающаяся личность, как по разносторонности ума, так и по талантливости. По образованию она инженер по аэродинамике. Но ее поэтический дар сегодня не имеет себе равного. Ее картины, выполненные в пастели, поражают глубиной мысли и живописной яркостью образов. Марина Анатольевна положила на музыку двенадцать ее стихотворений (а всего их у Мухиной – более двух тысяч!) и получила ее одобрение. Чтобы закончить разговор об «увлечениях», добавляю еще, что и мы с Мариной Анатольевной тоже пишем стихи. А на даче в Новом Иерусалиме мы немало летнего отпускного времени отдали живописи: у нас с ней вместе (то есть писали-то мы порознь) около 150 полотен, написанных маслом. Они украшают (во всяком случае, с нашей точки зрения!) нашу университетскую квартиру (фото 97).

А теперь я вернусь к своей деятельности. Работа в Отделении общей и технической химии в основном была направлена на углубление связи большой науки с промышленностью и на развитие науки в периферийных институтах. Для этого надо было ближе и подробнее знакомиться с химической наукой на местах. Поэтому в феврале 1964 г. я выезжал с группой членов нашего отделения в Баку. Мы познакомились с работами химических институтов Академии наук Азербайджанской ССР и университета. Это было полезно и необходимо как для бакинских институтов, так и для нас: проблемы нефтехимии, над которыми теперь в основном работают ученые Баку, имеют самое прямое значение для настоящего и будущего нашей страны.

В том же году в конце сентября мы вместе с академиками М.И. Кабачником, В.И. Спицыным, К.А. Андриановым и рядом других представителей нашего отделения побывали в Узбекистане по приглашению Академии наук Узбекской ССР (фото 87). Мы познакомились с научными исследованиями, ведущимися в Ташкентском университете, фармакологическом институте, в политехнической школе и в других учебных и исследовательских учреждениях. Направление научных работ строго отвечает нуждам и задачам, поставленным перед республикой. Главная культура Узбекистана – хлопок. Химия хлопка исследуется всесторонне. Изучен состав хлопкового масла. Исследована зелень хлопка, и в настоящее время лимонная кислота производится из этого сырья, а не из лимонов или махорки, как было раньше.

Но главное – это хлопковое волокно. Теперь этот основной объект изучается методами высокомолекулярной химии. Глубоко исследуются методы борьбы с вредителями и болезнями хлопка, особенно с доставляющим большие заботы вилтом[429]429
  Вилт (от англ. wilt – вянуть) – увядание растений, вызываемое грибковым заболеванием. Наиболее сильно вилт поражает хлопчатник, несколько меньше – лен, томат, картофель, дыню, арбуз, персик, абрикос и др.


[Закрыть]. Уже сейчас можно отметить обнадеживающие успехи. Велик успех и в других областях фитохимии, в частности, в исследовании дикой флоры Узбекистана на содержание в ее растениях алкалоидов. Открыт длинный ряд новых алкалоидов. Исследуются их строение, их фармакологические свойства и медицинское применение.

Во время пребывания в Узбекистане мы были окружены самым теплым и искренним пониманием со стороны тогдашнего руководства Узбекской Академией наук в лице ее вице-президента Я.Х. Туракулова[430]430
  Туракулов Ялкин Халматович (1917–2005) – биохимик, академик АНУзССР.


[Закрыть] и особенно – председателя Верховного Совета Узбекской Республики, а теперь президента Академии наук Узбекистана и действительного члена Академии наук СССР А.С. Садыкова[431]431
  Садыков Абид Садыкович (1913–1987) – химик-органик, академик (1947) и президент (1966–1984) АН УзССР, академик АН СССР (1972).


[Закрыть]. Что меня поразило в беседах и встречах с узбекскими учеными, это то высочайшее (я не найду, пожалуй, другого слова) уважение и любовь, с которыми они относятся к своим «учителям», принесшим светильник науки в отсталую, тогда в массе неграмотную послецарскую провинцию. Никогда не забуду рассказа А.С. Садыкова о том, как он учился: он ходил в школу поочередно со своими братьями, так как в семье была только одна пара сапог на всех ребят! Вот как велика была тяга к учению! Легко было понять гордость и признательность узбекских жителей, которым советская власть открыла дверь в культуру и науку.

Помимо Ташкента мы побывали и в Самарканде. Мы проехали на машине через «Голодную степь»[432]432
  Голодная степь (узб. Мирзачуль) – глинисто-солончаковая полупустынная равнина в западных предгорьях Тянь-Шаня на левобережье Сырдарьи по выходе ее из Ферганской долины. Площадь ок. 10 тыс. км², высота до 385 м.


[Закрыть]. Такая она была тогда, действительно, в прямом смысле. А сегодня это – житница республики. Посетили в Самарканде университет, познакомились с его молодыми учеными и «молодыми» исследованиями. Памятники Самарканда, их архитектура, необыкновенно прочно сохранившиеся краски – все это не имеет себе равного.

1964 год оказался очень нагруженным командировками.