Текст книги "На качелях XX века"

Автор книги: Александр Несмеянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Строительство и расширение площади институтов Академии наук

Академия наук СССР была переведена из Ленинграда в Москву в 1934 г. В сущности, перевод касался Президиума Академии и связанных с ним органов управления и хозяйств и немногих институтов, таких, как Институт неорганической химии и Институт органической химии. Большая часть ленинградских институтов, подобных Физико-техническому, Ботаническому, Зоологическому, Пушкинскому Дому, осталась в Ленинграде. Лишь Институт химической физики, бывший в эвакуации в Казани, реэвакуировался не в Ленинград, а в Москву. Для него Н.Н. Семенов сумел получить здание Музея народов СССР, к которому затем производилась пристройка дополнительных жилых и лабораторных зданий. Когда (еще при В.Л. Комарове) в состав Академии наук СССР была влита Коммунистическая академия, то ее здание по Волхонке, 14 отошло к Академии наук СССР.

Я уже касался строительства химических институтов, осуществленного силами Академии наук. В начале моей работы на посту президента строительная организация Академии наук – «Академстрой» – занималась строительством Института физики, Института точной механики и вычислительной техники, Института органической химии. Ясно было, что необходимо укреплять и расширять академические строительную и проектную («Академпроект») организации. Я предложил возглавить обе организации архитектору К.Н. Чернопятову – бывшему министру коммунального хозяйства РСФСР. Мы придумали для него должность уполномоченного Президиума АН по строительству. «Академпроект» он предлагал реорганизовать в ГипроНИИ, дав ему статус института, что обеспечивало некоторые преимущества и возможность привлечения дефицитных кадров. В «Академстрое» прекратилась частая смена начальников-полковников.

Кроме «Мосакадемстроя» работала и Ленинградская строительная организация. Там главным объектом строительства было восстановление разрушенной немцами Пулковской обсерватории. Кроме того, Академия наук получила некоторые здания, которые надо было восстанавливать: здание биржы на Васильевском острове, здание дворца и лицея в Пушкине, полуразрушенное во время войны. После восстановления дворец был отобран у Академии наук, и усилия строительной организации, великолепно выполнившей это тонкое дело, Академии наук не принесли ни какого выигрыша в площади.

Была угроза и такого рода. В Ленинграде в знаменитом Казанском соборе помещался Музей истории религий и атеизма, возглавляемый В.Д. Бонч-Бруевичем. На Академию наук было возложено приведение в порядок фасада здания, что стоило по тогдашнему времени громадной суммы – 11 млн руб. Мне совсем не хотелось нанести этот 11-миллионный удар бюджету Академии наук, и я, сколько мог, оттягивал этот ремонт. Попытка передачи музея другому ведомству, например Министерству культуры, потерпела неудачу, в отличие от того, как это удалось сделать с другими музеями-памятниками. Ведь и Ясная Поляна, и Михайловское были сначала в ведении Академии наук.

Между тем усилия следовало сосредоточить на обеспечении институтов, имеющихся и создающихся, лабораторными зданиями. Это касалось и Института физиологии, и Павловских Колтушей, и вновь созданного для Л.А. Орбели (устраненного еще при С.И. Вавилове от директорства) Института эволюционной физиологии, и Физико-технического института, и вновь созданного для А.Ф. Иоффе (ранее устраненного от руководства созданным им Физико-техническим институтом) Института полупроводников, и Института высокомолекулярных соединений, и Института силикатов, и Радиевого института, и наконец вновь созданного Института цитологии.

В Москве велся и намечался на будущее еще больший объем строительных и ремонтных работ. Необходимо было последовательно обеспечить площадью все институты, переехавшие из Ленинграда и разворачивающие свою деятельность в Москве. Еще до начала моей работы в качестве президента институты химической физики, геохимии и аналитической химии были отстроены неакадемическими строителями. При мне вступили в строй ИОХ, ФИАН, Институт металлургии им. А.А. Байкова, Институт вычислительной техники и точной механики, Вычислительный центр, где разместился и Институт математики им. В.А. Стеклова.

Надо было решать вопрос о размещении уже организованных или только намеченных институтов «на стыке» биологии с физикой и химией.

Большая часть биологических институтов в Москве ютилась в одном здании на Ленинском проспекте, 31. Едва ли не единственным исключением был Институт высшей нервной деятельности – порождение «физиологической дискуссии», – для которого был приспособлен бывший президентский особняк-квартира В.Л. Комарова на Пятницкой. Вторым исключением был Главный ботанический сад академика Н.В. Цицина[377]377
  Цицин Николай Васильевич (1898–1980) – ботаник, селекционер и генетик, академик ВАСХНИЛ (1939). В 1938–1948 гг. вице-президент ВАСХНИЛ. В 1945–1980 гг. – директор Главного ботанического сада АН СССР. Внес вклад в развитие научных основ интродукции и акклиматизации растений, организацию интродукционной работы в стране.


[Закрыть], где строилось лабораторное здание для самого Ботанического сада, и было намечено строительство «фитотрона» – лабораторного корпуса для Института физиологии растений (с лабораториями постоянного климата), куда мы рассчитывали полностью или почти полностью переселить Институт физиологии растений.

Разумеется, было бы удобно разместить строящиеся здания институтов (биохимии им. А.Н. Баха, Института морфологии животных, химии природных соединений и другие)[378]378
  В 1967 г. на его базе создан Институт эволюционной морфологии и экологии животных им. А.Н. Северцова (ИЭМЭЖ). В 1994 г. переименован в Институт проблем экологии и эволюции (ИПЭЭ) им. А.Н. Северцова. Находится по адресу Ленинский просп., д. 33.
  С 1974 г. называется Институт биоорганической химии (ИБХ) им. академиков М.М. Шемякина и Ю.А. Овчинникова РАН. Тогда же переехал на ул. Миклухо-Маклая, д. 16/10.


[Закрыть] на Ленинском проспекте, где уже находились ИОХ, Институт металлургии[379]379
  Институт металлургии и материаловедения (ИМЕТ) им. А.А. Байкова, Ленинский просп., д. 38.


[Закрыть], Институт точной механики и вычислительной техники[380]380
  Институт точной механики и вычислительной техники (ИТМиВТ) им. С.А. Лебедева, Ленинский просп., д. 51.


[Закрыть], Институт физики[381]381
  Физический институт им. П.Н. Лебедева (ФИАН), Ленинский просп., д. 53.


[Закрыть], а на параллельной улице Вавилова – Институт электронных управляющих машин[382]382
  Институт электронных управляющих машин им. И.С. Брука (ИНЭУМ), ул. Вавилова, д. 24.


[Закрыть], Институт биологии развития[383]383
  Институт биологии развития (ИБР) им. Н.К. Кольцова, ул. Вавилова, д. 26.


[Закрыть] и несколько позднее ИНЭОС. Однако с грустью приходилось видеть, что Моссовет все площади вокруг этих академических институтов плотно застраивает жильем. Места не оставалось. Даже отведенные уже Академии под будущее строительство участки, но не обеспеченные проектами, отбирались. Так, мы наметили строительство Фундаментальной библиотеки Академии наук в том районе, где впоследствии вырос универмаг «Москва» – участок был отобран, поскольку не было проекта. К счастью, такая участь не постигла поликлинику и больницу Академии наук, поскольку они строились по готовым стандартным проектам и в быстром темпе.

Необходимо было осуществить визит «наверх» для решения всех этих вопросов, т. е. проситься на прием к Н.С. Хрущеву, поскольку именно он решал все принципиальные вопросы, видимо, не слишком советуясь с Н.А. Булганиным[384]384
  Булганин Николай Александрович (1895–1975) – советский государственный и партийный деятель. Входил в ближайшее окружение И.В. Сталина. Маршал Советского Союза (1947), лишен этого звания в 1958 г.


[Закрыть], Председателем Совета Министров.

С Булганиным мне пришлось видеться дважды и оба раза по его инициативе. В первый раз он пригласил меня в Кремль и спросил, не нахожу ли я, что президент Академии наук и другие члены Президиума получают слишком большие оклады. Я ответил, что оклады установлены не мной, а Советом Министров и что, таким образом, вопрос этот, в сущности, относится не ко мне (оклад президента в то время составлял 30 000 руб. в месяц и, конечно, был беспрецедентен). Н.А. Булганин рассказал, что оклады и министров, и премьера в том числе, сейчас по его предложению существенно уменьшены, обрисовал в картинках, как это отозвалось на его семье, и просил подумать и внести соответствующие предложения.

Я чувствовал себя неловко, ведь мне предлагалось проявить инициативу в уменьшении окладов не только мне, но и моим товарищам по Академии наук. Посоветовался с А.В. Топчиевым, мы остановились на каких-то суммах, не слишком урезающих существующие ставки. Предложение, не вызвавшее, впрочем, энтузиазма, было принято. Все это оставило впечатление грустно-комическое.

Второй раз Н.А. Булганин вызвал меня после моего выступления в Верховном Совете, где я, желая проиллюстрировать плохое обеспечение науки необходимыми приборами, привел в качестве примера электронные микроскопы и сравнил наши приборы с зарубежными. Булганин обрушился на меня: зачем, дескать, я выбрал для своих жалоб такую трибуну и перед всем миром «стирал грязное белье». Достаточно было сказать об этих нуждах Совету Министров, и все было бы сделано.

Итак, я позвонил по правительственному телефону Н.С. Хрущеву и попросил принять меня. Я рассказал о наших нуждах по организации новых институтов и о необходимости строительства. Мне было сказано со всей определенностью, что о строительстве институтов в Москве не следует и думать, но что можно выбрать место для строительства под Москвой. На этом мы и расстались.

Я начал поиски площадки для строительства группы академических институтов.

Первая поездка была на Красную Пахру, куда меня увлек К.Н. Чернопятов. Мы осмотрели места, где теперь разместился Институт сверхвысоких давлений[385]385
  Институт физики высоких давлений им. Л.Ф. Верещагина (ИФВД) РАН – организован в 1958 г. на базе Лаборатории сверхвысоких давлений АН СССР, с 1965 г. входит в Научный центр РАН в г. Троицк Московской обл.


[Закрыть]. Хотя по природе и пейзажу эти места были превосходны, но мне казалось нецелесообразным размещать академический городок так близко от города. При таком размещении он невольно будет ориентироваться на Москву как на жилую базу, и создадутся неудобства ежедневных неблизких путешествий «на службу» и обратно.

Нужно было, по моему мнению, сразу отрезать такую возможность и переселяться в академгородок напрочно. Кроме того, масштаб рисовавшегося мне в воображении академгородка требовал от местности макрорельефа, с большой рекой. Микрорельеф Красной Пахры, таким образом, я сразу же отверг.

Встал вопрос о побережье Оки. Калужские власти, прослышав о намерении Академии, предложили мне окрестности Калуги и, в частности, Николо-Угрешский (?)[386]386
  Вопросительный знак поставлен А.Н. Несмеяновым.


[Закрыть] монастырь. Следующая поездка состоялась туда. Хотя многое здесь соответствовало моим требованиям, но была маловата возможная строительная площадка. Я решил ближайшим летом посмотреть другие места по Оке.

Это требовало путешествия на лодке вниз по Оке.

Нужно было судно и экипаж. Что касается последнего, то выразили согласие на путешествие моя дочь Ольга, ее муж[387]387
  Трубецкой Владимир Владимирович (1924–1992) – историк-ирановед, участник войны, потерявший на фронте ногу до бедра. Происходил из старинного княжеского рода. Внук Сергея Николаевича Трубецкого, русского религиозного философа, публициста и общественного деятеля.


[Закрыть] В.В. Трубецкой, сестра моя Татьяна[388]388
  Несмеянова Татьяна Николаевна (1908–1991) – биолог, доктор биологических наук. Занималась физиологией человека. Работала в Институте проблем передачи информации им. А.А. Харкевича (ИППИ РАН). Труды по органическим заболеваниям спинного мозга.


[Закрыть], их общий приятель, ныне известный художник-график, И. Голицын[389]389
  Голицын Илларион Владимирович (1928–2007) – график, народный художник Российской Федерации (1998), действительный член Российской академии художеств (1997).


[Закрыть], тогда совсем молодой человек, которого все звали просто Ларюша. Наконец, к моему удовольствию, выразила согласие с нами ехать и М.А. Виноградова. Как я предвидел, ее участие в поездке украсило и оживило путешествие. Ее участие в поездке по Оке имело еще и то преимущество, что у нее случайно оказался знакомый лодочный мастер и благодаря этому я имел возможность заказать дюралевую лодку, достаточно вместительную для такой компании. Хотя и урезанная Булганиным, зарплата президента еще вполне позволяла осуществить такую прихоть.

Уже весной мы получили нашу плоскодонную посудину в форме утюга, к которой приспособили мотор. Сверху натягивался на случай дождя тент. Путешествие было намечено на конец июля. Лето в 1956 г. было холодное и довольно дождливое. В назначенный день наша компания, частью на грузовике вместе с лодкой, частью на ЗИСе, отправилась с моей дачи в Луцине[390]390
  Луцино – дачный академический поселок в Одинцовском районе Московской области (в 54 км от Москвы и 7 км от г. Звенигорода) на лесистом берегу Москвы-реки, между селом Луцино и биостанцией МГУ. Строительство поселка Луцино, как и других поселков, было поручено Главвоенпромстрою, использовавшему в качестве рабочей силы пленных немцев. Заселение поселка происходило в 1948–1949 гг.


[Закрыть] под Звенигородом в Калугу – начальный пункт путешествия по воде. Переехали на правый берег Оки и отпустили машины. Спустили лодку на воду и погрузили в нее немалый груз. Долго не заводился мотор. Наконец поплыли вниз по реке.

Капитаном, а также мотористом и рулевым, был мой зять Трубецкой. Отъехав от Калуги, стали, не торопясь, выбирать стоянку. Попался песчаный, поросший лозняком остров. На этом необитаемом острове и остановили наш выбор. Раскинули здесь целый палаточный городок, вскипятили чай и с аппетитом поели и попили. Утром опять хлопоты – завтрак, чаепитие и упаковка палаток. Наш тихоход, получивший название «Кон-Тики», не торопился. Нам и некуда было торопиться. Время было отпускное. Плавание прерывалось прогулками по цветущим еще местами нескошенным лугам, походами в города Алексин, Тарусу, сбором грибов и стряпней и даже купаньем, несмотря на прохладную погоду.

До Тарусы подходящих для академгородка мест явно не было. За Серпуховым привлекло внимание Пущино на правом высоком берегу Оки с раскинувшимся напротив него на левом берегу заповедным лесом. Здесь мы остались на несколько дней и походили по Пущину и его окрестностям. Сестра Татьяна знала и раньше это место, она нашла в селе своих знакомых – московских художников, проводящих здесь лето. Место было царственное, и я сразу увидел, что это то, что я хотел. На площади, занятой тогда полями, окруженными перелесками и лесами, мог встать целый город. Вид открывался потрясающий. Возможности расширения (в сторону Тулы) были неограниченными, расстояние от Москвы – более 100 км, как раз то, что нужно. В сущности, место было найдено (фото 70), но нужно было просмотреть и остальную намеченную часть Оки – до Каширы.

Несколько ниже Пущина мы нашли еще одно восхитительное место на правом берегу, около деревни Жерновки. Его недостатком был меньший масштаб, и потому оно было оставлено про запас. Прошло почти две недели, и близился конец путешествия. Реальной точкой финиша была Соколова Пустынь перед Каширой, откуда в 20-х числах июля 1941 г. моя семья выезжала сначала в Москву, а затем в эвакуацию, и где летом обитало несколько академических семей, в частности Курсановы. Сюда за нами должен был приехать автотранспорт. Все путешествие оказалось настолько очаровательным, что мы решили на следующий год плыть еще по какой-либо реке, уже без деловых целей, что и было осуществлено в виде путешествия по Пре и далее по Оке (фото 71).

Приехав в Москву, я счел необходимым ознакомить со своим выбором Президиум и получить его санкцию. С этой целью в Серпухов был пригнан из «Борка» на Рыбинском водохранилище пароход, и мы отправились на нем в Пущино и Жерновку, а также вверх по Оке до Тарусы. Мой выбор получил полное одобрение. Я мог теперь делать Н.С. Хрущеву конкретное предложение. И у него я получил согласие. Надо было начинать проектирование.

По моему мнению, самое высокое и центральное место плато следовало отвести институтам с их службами. Жилой массив должен был занять место между институтами и бровкой реки. По склону холма, в сторону Серпухова, я хотел расположить коттеджи с участками для ведущих ученых. Кроме институтов физико-химического и биологического профиля выяснилась срочная необходимость сооружения большого радиотелескопа для физиков, для этого площадка на берегу реки великолепно подошла. С нее и началось строительство Пущина.

Конечно, для того, чтобы «Академстрой» мог развернуть в Пущине свои работы, необходимо было строить жилье и набирать рабочую силу. Новых проектов институтов не было, существовавшие раньше приспосабливали к новому рельефу. Вскоре, однако, произошли события, отодвинувшие осуществление пущинского проекта и отчасти изменившие его содержание.

Но прежде чем говорить об этом, нужно рассказать о встречах с Н.С. Хрущевым, вернувшись к более раннему периоду.

Встречи с Н.С. Хрущевым

Разговорились однажды мы с И.В. Курчатовым, который был тогда членом Президиума Академии наук, о невыносимом положении в биологии, задавленной лженаукой. Решили напроситься на прием к Н.С. Хрущеву, чтобы поговорить на эту тему. В кабинете у Н.С. Хрущева инициативу разговора захватил напористый Курчатов и начал ее не слишком удачно – с выгод, которые США получали от гибридных сортов кукурузы и которых мы лишаемся из-за предвзятого отношения к современной генетической науке. Я, сколько мог, поддакивал, а Н.С. Хрущев оживился, полез в письменный стол и достал тяжелые, толстые, более чем полуметровой длины кукурузные початки[391]391
  В 1954 г. по инициативе Н.С. Хрущева начались эксперименты по резкому расширению посевов кукурузы без учета климатических условий, в том числе в зоне северного земледелия. Хрущев заинтересовался кукурузой после поездки в США. Он верил, что культивирование кукурузы поможет нерентабельному советскому сельскому хозяйству выйти из кризиса (в стране наблюдался дефицит зерна, кормов для скота). Но урожаи оказались крайне низкими.


[Закрыть], погрозил ими и сказал: вот, дескать, какая у нас кукуруза, что вы мне рассказываете о сельском хозяйстве, в котором не вы, а мы понимаем. Ваше дело физика и химия, а в биологию вы не лезьте.

Не знаю, как бы развернулся разговор без кукурузы, но начать с нее было неудачно. Далее, как ни пытались мы развить и варьировать тему о задавленности современной биологии, об ошибках Лысенко, наш собеседник больше не оживлялся и явно скучал. Смысл его вялых реплик можно было понять так: вы ученые, ваше дело решать ученые вопросы, а практика – это уж наше дело, и тут мы сами разберемся. На наш вопрос, а можно ли, по крайней мере, переводить и издавать книги по современной биологии, последовала очень нас обрадовавшая реплика: да кто ж вам мешает? Это и был единственный положительный результат разговора. На обратном пути я зашел к управляющему делами Совета Министров, там меня застал звонок Хрущева: «Тов. Несмеянов, только вот что – Лысенко у меня не трогайте, головы рубить будем!» На этом мы и расстались.

В другой раз я попал на прием к Н.С. Хрущеву по такому поводу. Я узнал из источника, которому не мог не верить, что готовится решение о сокращении двухмесячного отпуска научным работникам (имеющим ученую степень) и школьным учителям до месяца. Кроме того, прошел слух, уже не из столь достоверного источника, что готовится отмена «платы за звание». Так называлась ежемесячная выплата академикам и членам-корреспондентам соответственно 500 и 250 руб. независимо от выполненной работы и сверх зарплаты. Кроме того, ставилась, якобы, под сомнение выплата 250 руб. в качестве пенсий вдовам академиков. Все это было бы ударом в солнечное сплетение.

Попав к Н.С. Хрущеву, я сразу начал с отпусков. «Где же готовится такое постановление?» – спросил Хрущев. Я ответил. Далее объяснил, как важен двухмесячный летний отпуск для учителей, который является единственным преимуществом этой трудной профессии, позволяющим как-то подготовиться к новому учебному году. Даже при царе Николае учителя имели не менее двух месяцев отпуска, и не следовало бы при советской власти ухудшать условия их работы. Я сказал, что и для научных работников два месяца отпуска позволяют сосредоточиться на чтении и раздумьях над будущей работой, и поэтому необходимы. Последовала реплика, в которой Н.С. Хрущев благодарил меня за то, что я довел до его сведения все сказанное, и что он согласен со мной и примет предупредительные меры.

Я перешел к плате «за звание» и пенсии вдовам. Обрисовал, как уверенно и независимо чувствует себя академик, получая плату «за звание». Привел пример Л.А. Орбели, который был отставлен со всех должностей в результате «физиологической» дискуссии, инспирированной Сталиным, но мог сохранить независимость суждения и поведения, опираясь на зарплату «за звание». Привел и другие примеры. Вероятно, убедительны были мои доводы и за сохранение большой вдовьей пенсии. Я говорил, что ученому сплошь и рядом приходится идти на смертельный риск, и что уверенность в прочном материальном положении семьи после его смерти позволяет сознательно делать это. Так, поколение наших крупных радиохимиков – В.Г. Хлопин, Б.А. Никитин[392]392
  Никитин Борис Александрович (1906–1952) – российский радиохимик, член-корреспондент АН СССР (1943). Получил ряд молекулярных соединений инертных газов с водой, фенолом и др., исследовал распространенность радия в природных водах.


[Закрыть] – погибло от действия радиоактивности, и скольким еще предстоит эта участь? Тогда я и в мыслях не имел, что недолго осталось жить и Курчатову.

По моему впечатлению, мои доводы убедили Хрущева, и он опять выразил согласие с ними и благодарил меня. Действительно, вопрос о сокращении отпуска был похоронен. Не возникал и вопрос об оплате «за звание». Но размер пенсии вдовам академиков через какое-то время снова всплыл: он был включен в повестку заседания Совета Министров, и я был приглашен на него. Заседание вел А.И. Микоян[393]393
  Микоян Анастас Иванович (1895–1978) – советский политический деятель. Входил в ближайшее политическое окружение И.В. Сталина. Поддерживал массовые репрессии 1930-х гг. В 1940 г. поставил свою подпись под решением Политбюро ЦК ВКП(б) о расстреле пленных польских офицеров (Катынский расстрел). В середине 1950-х гг. выступил вместе с Н.С. Хрущевым против культа личности Сталина.


[Закрыть]. Он обратился ко мне и предложил высказаться, не нахожу ли я, что размер пенсии вдовам академиков слишком велик и не следует ли его сократить. Я этого отнюдь не находил. Микоян посоветовал мне все же пойти на сокращение. Я «ляпнул», что разговаривал по этому поводу с т. Хрущевым и отстаиваю сохранение размера пенсии, опираясь и на его мнение. Это не произвело ожидаемого мною впечатления, и меня продолжали «жать».

Я понял две вещи: уменьшение было уже согласовано с Хрущевым; главной причиной уменьшения было то, что пенсии вдовам высокопоставленных военных были меньше, и считалось необходимым соблюсти какое-то соответствие. Единственное, в чем Микоян пошел академикам навстречу, – он предложил установить некоторое обеспечение несовершеннолетних детей. Это вряд ли имело реальное значение: умирающие академики обычно не имели несовершеннолетних детей. Я сделал уступку, предложив выплачивать пенсию в случае достижения вдовой пенсионного возраста или ее нетрудоспособности. Со своей стороны Микоян предложил понизить в этом случае пенсионный возраст до 50 лет (вместо 55). Сама сумма вместо 250 руб. была установлена решением Совета Министров в 150 руб.

Причины задержки строительства в Пущине

Как-то ко мне пришел академик-секретарь Отделения химии академик Н.Н. Семенов и заявил, что работы его института по горению и взрывам требуют полигона. Некое ведомство готово предоставить ему площадку и осуществить строительные работы за свой счет, следует только об этом попросить официально. Я, конечно, согласился. Так началось строительство в Черноголовке близ Ногинска на болотах в еловом лесу.

Примерно через год Семенов вновь обращается ко мне, испрашивая согласие на строительство в Черноголовке лабораторного корпуса для Института химической физики, директором которого он был, опять за деньги того же ведомства и без участия академической строительной организации. Как не согласиться? Но далее Николай Николаевич стал развивать широкие планы строительства в Черноголовке институтов химического профиля уже за счет ассигнований Академии наук. Так шаг за шагом он втянул меня в строительство черноголовского комплекса. Это было неприятно, так как нарушало целостность пущинского комплекса за счет его физико-химической части. Однако это было и соблазнительно, поскольку в Черноголовке работала не наша строительная организация, а строительная организация – всегда самое узкое место. Строительство Черноголовки далеко обогнало строительство Пущина, хотя до сих пор еще не завершено, и возникают и осуществляются новые и новые планы.

Гораздо более серьезный «удар» пущинское строительство получило с другой стороны. Это было связано с решением Совета Министров об организации Сибирского отделения Академии наук и крупном строительстве Новосибирского научного городка. История этого дела была такая. Академики М.А. Лаврентьев и С.А. Христианович[394]394
  Христианович Сергей Алексеевич (1908–2000) – ученый в области механики, горного дела и энергетики. Академик АН СССР (1943). Один из создателей Новосибирского университета.


[Закрыть] от своего имени обратились к Н.С. Хрущеву с предложением организовать Сибирское отделение Академии наук, построив научный городок близ Новосибирска, с тем, что они и ряд других академиков переедут туда для работы и жительства. Положительное решение Советом Министров было принято без консультации с Академией наук. Подоплека здесь была такая: академик М.А. Лаврентьев, бывший также академиком АН УССР и ранее живший в Киеве, по деятельности в украинской АН был знаком с Н.С. Хрущевым, и Хрущев принимал его в Кремле, когда Лаврентьев просил об этом. Факт таков, что когда состоялось решение о создании и строительстве Сибирского отделения, выделение денег на уже начатое строительство в Пущине свелось к минимуму, и дальнейшее строительство Пущина возобновилось лишь через несколько лет, по завершении строительства Новосибирского городка.

Вряд ли здесь могли действовать соображения экономии. Новосибирское строительство было гораздо обширнее пущинского, и последнее могло нанести лишь малый процент ущерба новосибирскому. Скорее, здесь были соображения о том, что Пущинский городок и институты дадут возможность оттока научных сил из Москвы и тем уменьшат число желающих переехать в Новосибирск.

Такое соображение могло принадлежать только главе новосибирского академического строительства. Ему же приходилось думать о том, какие же ученые, не имеющие достаточной базы в Москве, переедут в Новосибирск. Хотя сейчас (декабрь 1973 г.) в Пущине и работают несколько институтов, но строительство ряда других не только не закончено, но даже не начато. Во всяком случае, «благодаря» соперничающим стройкам в Новосибирске и под Ногинском ввод в строй главного наступательного оружия в борьбе с Лысенко задержался так надолго, что потерял смысл: Лысенко сошел со сцены гораздо раньше окончания пущинского строительства. Забегая вперед, скажу, что в этом «сошествии со сцены» большая заслуга М.В. Келдыша, ставшего с 1961 г. президентом АН СССР, и, конечно, еще больше – тех членов Президиума КПСС, которые сочли необходимым отстранить Н.С. Хрущева с поста Совета Министров и тем самым устранить постоянную безоговорочную поддержку Лысенко сверху.