Текст книги "На качелях XX века"

Автор книги: Александр Несмеянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Комитет по Сталинским премиям

Начну с Комитета по Сталинским премиям. Я стал членом Комитета еще при жизни Баха и с тем, как вел дело его заместитель С.В. Кафтанов, был знаком. Ученым секретарем Комитета в это время был профессор К.Ф. Жигач[258]258
  Жигач Кузьма Фомич (1907–1964) – химик, доктор химических наук, профессор, зав. кафедрой и ректор Московского института нефтехимической и газовой промышленности им. И.М. Губкина (МИНХ и ГП).


[Закрыть]. Комитет был вдвое менее многочислен, чем сейчас, он включал очень крупных ученых, конструкторов, инженеров. Работы представлялись организациями – учеными советами научных институтов, коллегиями министерств и т. д. Они направлялись в секции Комитета, которые, кроме членов Комитета по данной специальности, включали круг специалистов, по представлению Комитета утвержденных «вышестоящими организациями». Работы рецензировались тремя независимыми специалистами и по получении отзывов рассматривались секциями по существу, а затем проводилось тайное голосование. Результаты его председатель секции докладывал пленуму Комитета, работы там иногда еще очень подробно обсуждались, и опять проводилось тайное голосование. Для утверждения необходимо было собрать 2/3 положительных голосов от списочного состава. Впоследствии этот ценз был повышен до 3/4. Очень много помогал не сделать какого-нибудь промаха – политического или тактического характера – С.В. Кафтанов. Членами Комитета были многие видные академики, среди них А.Н. Крылов[259]259
  Крылов Алексей Николаевич (1863–1945) – кораблестроитель, механик и математик, академик Петербургской АН (1916) / РАН (1917) / АН СССР (1925). Участник проектирования и постройки первых русских линкоров.


[Закрыть], С.И. Вавилов и другие.

Премии делились на две группы – по науке и по изобретениям. Они были трех степеней – I, II и III. К последней группе относились обычно премии «за коренные усовершенствования производства». Широким потоком текли через Комитет новые конструкции мирных и военных машин, новые сорта сельскохозяйственных культур, новые методы производства, новые научные решения. Это был величественный, вдохновляющий и поучительный смотр. Секции часто подходили к работе, учитывая только «голую» новизну, и отбрасывали не только «цельнотянутые» работы, но и такие новые конструкции, машины и процессы, в которых были элементы заимствования.

С.В. Кафтанов старался, обычно с успехом и всегда с широким знанием дела, склонить пленум пересмотреть решения секции, если данное изобретение получало большое народно-хозяйственное значение. На заседание Комитета приглашались министры или их заместители, которые представляли для премирования изобретения по их ведомству. Здесь можно было поучиться яростному сражению за интересы своего ведомства, но не объективности. Время было послевоенное, и Комитет рассматривал разные самолеты, пушки, танки, амфибии, вездеходы, радиоаппаратуру разного назначения, а наряду с ними автомобили легковые и грузовые, моторы, способы быстрого восстановления гидроэлектростанций, заводов, железнодорожных путей, строительство высокопроизводительных цементных печей, усовершенствование металлургического процесса, кислородное дутье и многое другое.

Голосование шло по трем ступеням: присудить премию (такой-то степени), отложить присуждение, отклонить. По итогам в правительство представлялся доклад. Отделы ЦК все время осведомлялись о ходе работы. Запоздать с докладом даже на сутки было невозможно: дела тогда делались быстро. В то время Комитет только представлял итоги своей работы, а решение принимало Политбюро ЦК. Для подготовки выделялся один из членов Политбюро – сначала это был А.А. Жданов[260]260
  Жданов Андрей Александрович (1896–1948) – советский государственный и партийный деятель, генерал-полковник. Входил в ближайшее политическое окружение И.В. Сталина; один из наиболее активных организаторов массовых репрессий в 1930-40-е гг.


[Закрыть], затем Г.М. Маленков[261]261
  Маленков Георгий Максимилианович (1901–1988) – советский государственный и партийный деятель. Председатель Совета министров СССР (1953–1955). Поддерживал тесные контакты с И.В. Сталиным и Н.И. Ежовым. Активно участвовал в проведении арестов в Белоруссии и Армении. Сыграл большую роль в низложении Н.И. Ежова. Объединился с В.М. Молотовым и Л.М. Кагановичем в борьбе против Н.С. Хрущева, но их «антипартийная группа» потерпела поражение (1957 г.).


[Закрыть], и весь материал подробнейшим образом критически просматривался по моему докладу, при участии и заместителя председателя Комитета, и ученого секретаря. Во многих случаях вызывались министры. Для меня это было хорошей репетицией к будущему докладу на Политбюро. Кое-что менялось, чаще в сторону расширения.

Наконец наступал «судный» день. Предупреждали, что сегодня вызывают в Кремль. Обычно заседание назначалось на 10–11 вечера и длилось примерно до двух часов ночи. Заседание, на котором я присутствовал впервые, происходило в кабинете Сталина в кремлевском здании Совета Министров (в 1947 г.). Мы вошли в это здание не обычным входом, а в дверь со стороны кремлевской стены, выходящей на Красную площадь, и после (второй уже) проверки поднялись на лифте. Поскребышев[262]262
  Поскребышев Александр Николаевич (1891–1965) – советский государственный и партийный деятель, генерал-майор. Заведующий особым сектором ЦК.


[Закрыть] – секретарь Сталина, маленький лысый генерал с крайне некрасивым красным лицом и басистым голосом, ввел нас в кабинет. Должен сознаться, что хотя я чувствовал себя «хорошо знавшим урок», однако от волнения и смущения не мог ни на ком и ни на чем, кроме Сталина, сосредоточиться, и поэтому многого не запомнил, а многого не заметил.

Сталин был, как и в последующие встречи, в сером френче. Из членов Политбюро ясно помню А.А. Жданова. Нас усадили за стол. Меня сначала удивило, что даже для первого знакомства обошлись без рукопожатий. Затем я сообразил, что это во всех отношениях целесообразно. Одни рукопожатия превратились бы в большую никчемную ежедневную работу. Справа от меня сидели Ю.А. Жданов – зав. Отделом науки и высшей школы ЦК и Шепилов[263]263
  Шепилов Дмитрий Трофимович (1905–1995) – ученый-экономист, политик, советский государственный деятель, генерал-майор, фронтовик, член-корреспондент АН СССР. В 1957 г. при попытке смещения Н.С. Хрущева «антипартийной группой» (Маленков, Молотов и Каганович), предъявившей ему список обвинений на заседании Президиума ЦК КПСС, Шепилов присоединился к критике, хотя в группу не входил. В результате поражения группы родилась формулировка «антипартийная группа Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова».


[Закрыть] – зав. Отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), в который входил и Отдел науки ЦК. Я впервые присутствовал на подобном заседании и после того, как мы расселись, ждал какого-нибудь сигнала для начала. Его не было. Посторонний разговор. Маленькая заминка. Тогда я спросил: «Позвольте докладывать?» Сталин с маленьким оттенком раздражения сказал: «Ну мы же только и ждем». И я начал доклад, по возможности лаконично и ясно рассказывая о каждой работе. Иногда А.А. Жданов, который в этот раз был куратором и подробно ознакомился с работами, вставлял замечания. Иногда Сталин задавал вопрос. Когда перешли к изобретениям и конструкциям, главным образом военным, Сталин был в своей сфере и по каждому самолету, танку, орудию знал все данные, все достоинства и недостатки и состояние производства, так что достаточно было назвать премируемый объект.

Через какое-то время после начала доклада, но когда рассмотрение еще не было окончено, события приняли неожиданное направление в отвлечение от «повестки дня» или скорее от «повестки ночи». Сталин обратился к младшему Жданову (Юрию Андреевичу), спросив, что это за доклад он делал в Политехническом музее по поводу Лысенко. Надо сказать, что об этом на днях сделанном докладе много говорили в Москве, особенно в научных кругах, и те, с кем я мог разговаривать, радовались и хвалили Ю.А. Жданова. Юрий Андреевич ответил в таком роде, что он критически разбирал в свете современной науки теории Лысенко, что лысенковские воззрения с научной точки зрения не выдерживают никакой критики, что они тормозят и тянут назад всю биологическую науку.

«Кто вам поручал этот доклад?» – последовал вопрос Сталина, в голосе его слышался металл. Юрий Андреевич уже стоял и, слегка побледнев, твердо отвечал, что он делал доклад по собственной инициативе. Я взглянул на А.А. Жданова и увидел, что он весь покраснел и очень волнуется. Дальше диалог продолжался так (ручаясь за его смысл, я не могу по памяти воспроизвести его дословно). Сталин: «Как же так? Наше сельское хозяйство живет и дышит работами Лысенко, а вы идете против него и пытаетесь его дискредитировать. Слыхано ли у нас, чтобы работник ЦК проявлял собственную линию, выступал по собственной инициативе?! Ну-ка, скажите мне» (это уже в сторону членов Политбюро). – Голоса: «Так не бывает, это неслыханно». Шепилов сидит бледный рядом с Ю.А. Ждановым (он как начальник отвечает за действия Ю.А. Жданова).

Сталин далее говорит: «Вот что, вам надо подумать (как будто в сторону Шепилова), как ликвидировать сделанное, дезавуировать это выступление, поднять Лысенко. Только так, чтобы Юрия Жданова не ударить, ведь он это по младости и непониманию, а намерения у него были хорошие».

Так родилась знаменитая сессия ВАСХНИЛ 1948 г.[264]264
  Сессия ВАСХНИЛ 1948 года – заседание Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, организованное Т.Д. Лысенко и его сторонниками, ключевое событие, завершившее уничтожение науки генетики в Советском Союзе. Позиция Лысенко была поддержана Сталиным и стала основой программы в области биологии и сельского хозяйства. Было запрещено преподавание и изучение всех дисциплин и направлений в биологии и сельском хозяйстве, которые Лысенко и его сторонники объявили реакционными и идеологически враждебными. Биологов, не согласных с идеями Лысенко, увольняли с работы, арестовывали.


[Закрыть], чуть ли не на двадцать последующих лет утвердившая лысенкоизм и затормозившая развитие биологической науки.

У великих людей и ошибки великие!

Не помню, как закончилось это заседание. Впечатление от описанного «отклонения от повестки» было так сильно, что подавило все остальное. И как ни сильно было это впечатление, я совершенно не представлял себе страшных для советской науки последствий будущей сессии ВАСХНИЛ.

Я был председателем Комитета с 1947 по 1961 г. включительно и, таким образом, участвовал еще в четырех или пяти заседаниях Политбюро ЦК, вплоть до последнего года жизни Сталина. Позднее процедура была упрощена, и Комитет получил право присуждать, а не только рекомендовать премии.

Последующие заседания Политбюро с рассмотрением Сталинских премий происходили в так называемом овальном зале. Все участники – члены Политбюро, работники ЦК, приглашенные министры и мы – рассаживались в зале. Сталин входил и садился на место председателя за длинный стол, тянущийся от стены и завершающийся местом докладчика. Я тотчас шел со своими материалами на место докладчика, и доклад начинался. Я чувствовал себя гораздо свободнее (хотя и был напряжен), чем во время первого заседания, когда доклад прерывался обсуждением, иногда затягивавшимся. С интересом наблюдал я за Сталиным, с особым благоговейным чувством смотрел на него и слушал. В сером френче с погонами с крупными маршальскими звездами он шагал вдоль стола, куря папиросы (а не трубку) и раздумывая. Иногда останавливался и говорил. Бывало, что подходил вплотную ко мне, когда хотел взглянуть в мои материалы, и я видел его большие с пигментированными возрастными крапинками руки так же близко, как мои собственные. Что ни говори, как ни вспоминай ошибки Сталина, действительные и мнимые, но что было бы без него, как бы окончилась война, страшно было представить. Несмотря на напряжение во время таких ночных заседаний, я отвлекался во время обсуждений и думал о нем. Что за сущность у этого человека? И мне казалось, что это тот же синтез доверчивости и подозрительности, как у Отелло. Позднее стало ясно, и кто Яго – Берия[265]265
  Берия Лаврентий Павлович (1899–1953) – советский государственный и политический деятель, генеральный комиссар госбезопасности (1941), маршал Советского Союза (1945). Входил в ближайшее окружение И.В. Сталина. Курировал ряд важнейших отраслей оборонной промышленности, в том числе разработки, касавшиеся создания ядерного оружия. Главный организатор Ежовских репрессий в Грузии и Закавказье. Инициатор массового расстрела польских военнопленных в Западной Украине и Белоруссии в 1940 г., а также массовых депортаций народов в предвоенное и военное время. После смерти Сталина в июне 1953 г. арестован по обвинению в шпионаже и заговоре с целью захвата власти. Расстрелян в декабре 1953 г.


[Закрыть].

Подчас меня коробило от славословий, особенно, когда эти медоточивые славословия исходили из уст президента Академии наук В.Л. Комарова – на каждом Общем собрании Академии, но, может быть, думалось тогда, это было нужно, иначе не было бы идущих на смерть «за Родину, за Сталина». Может быть, эти славословия были нужны не для него, а для нас, для дела? Такие мысли носились в голове, когда я смотрел на самого замечательного человека середины XX века.

Наружность Сталина хорошо известна по многим портретам. Но на портретах, выполненных художниками, несмотря на сходство, есть некоторая «прилизанность», снижающая духовную мощь лица. На них «скрыт» и небольшой его рост. В эти годы в черной шевелюре Сталина очень заметно было, особенно сзади, серебро. Поражал непривычностью вид со спины – сутуловатый, с плосковатым затылком. Говорил он хорошим литературным языком, с несильным, но вполне выраженным грузинским акцентом.

Я уже писал о том, что суждения Сталина о машинной технике, мирной или особенно военной, были конкретны и отличались полным знанием дела. В науке невозможна такая разносторонняя компетентность, и обычно Сталин скорее спрашивал, чем выражал свои мнения. Бывали суждения, как в биологии, ошибочные, а в случае с языкознанием (Марр)[266]266
  Марр Николай Яковлевич (1864–1934) – востоковед, филолог, историк, этнограф и археолог, академик Императорской Академии наук (1912), затем академик и вице-президент АН СССР. Пытаясь осмыслить филологию с позиций марксизма, выдвинул «яфетическую теорию» происхождения языка (20-е гг.), научно необоснованную. Теория получила поддержку И.В. Сталина. Деятельность Марра нанесла вред развитию языкознания и других наук. Многие ученые лишились возможности работать, сравнительно-историческое языкознание было запрещено вплоть до 1950 г., когда эта теория была раскритикована Сталиным в статье «Марксизм и вопросы языкознания».


[Закрыть] – правильные. Был и еще пример высказывания Сталина – по вопросам физиологии по поводу И.П. Павлова и Л.А. Орбели, но я его лично не слышал.

И.П. Павлова и его учение о высшей нервной деятельности Сталин ценил очень высоко, и это было совершенно правильно, но такая оценка привела к канонизации павловского учения и, несомненно, нанесла ущерб науке: наука совершенно не терпит канонизации, имеющей неизбежным следствием замораживание и остановку, даже в известной мере запрет, прогресса. В этом, как и в любом другом смысле, наука и религия антиподны. Наука – вечная стройка и вечное разрушение, без которого стройка невозможна. В отношении Л.А. Орбели, якобы отошедшего от принципов Павлова, была провозглашена анафема, и это была ошибка. Именно Орбели был крупнейшим после Павлова физиологом, и то, что он не остановился на той точке, до которой дошел Павлов, и пошел дальше и иногда иными путями, было его заслугой, а не ересью.

Как складывалось у Сталина мнение по научным проблемам? По-видимому, он выбирал для того, чтобы выразить свои суждения, такие проблемы, к которым ему виделся прямой подход со стороны диалектического материализма. Налагала свой отпечаток, думается мне, и эмоциональная сторона, личная: Лысенко – ученый, выходец из народа, болеющий вопросами подъема сельского хозяйства, – был симпатичен. «Формальная генетика» была антипатична утверждениям существования наследственных рас человека. Поэтому прощались примитивные диалектика и материализм Лысенко и его философских сподвижников, и не замечалось, что, идя путем примитивных рассуждений о генетике, следовало бы отменить атомизм не только в генетике, но и в химии.

Орбели, видимо, был несимпатичен Сталину (может быть потому, что предками Леона Абгаровича были князья Орбелиани, может быть потому, что он был армянин). В отличие от Павлова, оперировавшего строго объективными, измеримыми понятиями, Орбели пытался привлечь и субъективный фактор, не учитывавшийся Павловым. Это могло быть связано с тем, что Павлов занимался вершиной – полушариями, а Орбели спускался к мозжечку и тем, казалось, отходил от «генеральной линии» высшей нервной деятельности, то есть физиологии мысли и чувств. Установление «генеральных линий» в науке было чрезвычайно опасной тенденцией, даже если бы эти «генеральные линии» были выбраны правильно.

Одно время ученые боялись, что канонизирована будет классическая физика, а анафеме будут преданы квантовая механика и принципы относительности. Некоторым пророком анафемы последнего явился профессор физики МГУ Аркадий Климентьевич Тимирязев[267]267
  Тимирязев Аркадий Климентьевич (1880–1955) – физик, профессор МГУ, приемный сын биолога К.А. Тимирязева (1843–1920). Известен отрицанием теории относительности и квантовой механики.


[Закрыть] – сын «большого» (Климентия Аркадьевича) Тимирязева[268]268
  Тимирязев Климентий Аркадьевич (1843–1920) – естествоиспытатель, один из основоположников русской научной школы физиологии растений, член-корреспондент Петербургской АН (1890), член-корреспондент РАН (1917). Раскрыл закономерности фотосинтеза как процесса использования света для образования органических веществ в растениях. Пропагандист теории Ч. Дарвина. Решал многие проблемы, связанные с земледелием, теоретической основой которого считал физиологию растений.


[Закрыть]. Однако до «48 года» в физике дело не дошло, причем сами физики объясняли это тем, что в это время они доказали и свою необходимость, и продемонстрировали истинность самого принципа относительности созданием атомной бомбы.

В химии пятая колонна, во главе с доктором химических наук Г.В. Челинцевым, нашлась. Последний тщился сыграть в химии роль Лысенко, создал свою «новую структурную теорию», погромно напал на некоторых химиков, высказывавших на страницах журналов одиозные, с его точки зрения, теоретические воззрения. Известна наша с ним жестокая дискуссия, оставшаяся в химических журналах того времени, которую я вспоминаю не без удовольствия: мне приятно ощутить себя удачливым бойцом. Однако это нападение и «подведение базы» диалектического материализма под теоретическую химию не было поддержано, а моя собственная участь (я в 1951 г. был избран президентом Академии наук СССР, о чем позднее) поразила этого претендента на лавры Лысенко настолько, что он начал сильно пить и вскоре умер.

Вернусь к работе Комитета по Сталинским премиям. На заседании в 1948 г., происходившем уже после постановления Совета Министров СССР о строительстве МГУ (об этом позже), я чувствовал необходимость выразить Сталину благодарность за это решение, так много значившее для нас, работников МГУ, а как теперь ясно, и для всей страны. Когда заседание окончилось, и Сталин еще стоял за председательским столом, я подошел к нему и кратко горячо поблагодарил за МГУ. Его ответ был еще короче, и я его помню дословно: «Исполняю свой долг», – сказал он.

Вернусь к заседаниям. Говорю во множественном числе, так как не уверен, что нижеприведенное относится к 1948 г., а не к последующим. Приведу два примера особенно запомнившихся мне заседаний. Первый – из области медицины. Группа харьковских врачей была представлена на премию за открытие и внедрение способа обезболивания родов. На первый взгляд дело было какое-то сомнительное. На последних месяцах роженицу посещает врач-инструктор, рассказывает ей о естественности процесса родов, учит, как она должна вести себя на всех стадиях родов, и роды проходят безболезненно.

Было очень много скептиков, но дело в том, что моя двоюродная сестра родила по этому способу и мне рассказывала, что никакой боли не чувствовала. Поэтому я был горячим сторонником харьковчан. (Замечу в скобках, что когда несколькими годами позже рожала моя дочь Ольга, используя этот способ, то она также родила очень легко и, по ее словам, не только без страха, но и почти без боли.) Я старался провести положительное решение Комитета и преуспел в этом. Когда я докладывал, Сталин, попыхивая папиросой, спросил, что это – гипноз? Я ответил, что скорее внушение и психотерапия, соединенные с предписанием рационального поведения роженицы. Он засомневался и обратился к хирургу Бакулеву[269]269
  Бакулев Александр Николаевич (1890–1967) – ученый-хирург, академик (1948) и президент (1953–1960) АМН СССР, академик АН СССР (1958). Один из основоположников сердечно-сосудистой хирургии в СССР.


[Закрыть], президенту Академии медицинских наук. Тот сказал, что это пустяки, что женщины нормально родят и так почти без боли. Премия была отклонена.

Другой случай. Мы рекомендовали присудить премию за труд по истории 26 бакинских комиссаров, высоко оцененный историками Комитета. Сталин очень задумался. Затем сказал со своим характерным выговором: «Не надо давать, не надо привлекать к этому делу внимания. Ведь если бы бакинские комиссары остались живы, мы были бы должны их судить и расстрелять. Они же отдали власть! Большевик никогда, ни при каких обстоятельствах не имеет права отдать власть. Здесь пролилась их кровь, они поплатились жизнью, и мы молчим. Но поднимать их на щит не надо».

Еще один пример. Представлена (и прошла Комитет с очень положительной оценкой) грамматика (или словарь, сейчас не помню, так же как и имени автора) башкирского языка. Сталин высказался в том смысле, что башкирский язык очень близок к татарскому, а в татарском аналогичные пособия существуют, так что особой новизны обсуждаемый труд не может представлять и премирование его сомнительно. Премия присуждена не была.

Были и обратные случаи, когда недооцененные нами работы Сталин предлагал премировать, и Политбюро всегда соглашалось. Так было с трудом Авдиева[270]270
  Авдиев Всеволод Игоревич (1898–1978) – востоковед, египтолог, директор Института востоковедения АН СССР.


[Закрыть]по истории Древнего Востока. Вообще в области гуманитарных наук Сталин чувствовал себя свободно. Было очевидно, что он с толком и много читает.

Обычно меня приглашали и на доклады председателя Комитета по Сталинским премиям в области искусства. Докладчиком на первых заседаниях на моей памяти был А.А. Фадеев[271]271
  Фадеев Александр Александрович (1901–1956) – писатель и общественный деятель. Автор ряда романов, в том числе «Молодая гвардия». Руководил писательскими организациями разного уровня, включая СП СССР. Являлся одним из участников репрессий в среде советских писателей. Был одним из авторов статьи в газете «Правда», развязавшей кампанию «Борьба с космополитизмом» (1949 г.). Позднее проявлял участие в судьбе опальных писателей. Тяжело переживал раздвоение. В 1956 г. застрелился на даче в Переделкине.


[Закрыть], затем Н.С. Тихонов[272]272
  Тихонов Николай Семенович (1896–1979) – русский советский поэт. Автор нескольких поэтических сборников и ряда прозаических произведений. Председатель правления СП СССР (1944–1946), зам. генерального секретаря СП СССР (с 1946). Зам. председателя Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства. В 1973 г. подписал письмо группы советских писателей в редакцию газеты «Правда» против Солженицына и Сахарова.


[Закрыть]. Большую часть времени занимало обсуждение литературы, и здесь Сталин был вполне в курсе новых произведений и, мне кажется, не уступал докладчикам. В области изобразительного искусства я лично не понимал его вкуса, и часто картины, на мой взгляд «плоские», получали премии. Во время этих заседаний я чувствовал себя уже вне действия и с интересом наблюдал.

После смерти Сталина процедура присуждения премий была упрощена, и я уже не докладывал «наверх», а результаты представлялись в виде письменного доклада.

Позднее (во времена Н.С. Хрущева) размер премий был снижен с 200 000 до 50 000 руб., и премии переименованы в Государственные. Были восстановлены давно забытые Ленинские премии (75 000 руб.).

Академиком-секретарем Отделения химических наук я пробыл с 1946 по 1948 г. и мало что могу сказать об этой деятельности. Заведенным порядком слушали отчеты институтов Отделения за год, проводили сессии Отделения, готовили выборы новых академиков и членов-корреспондентов и т. д.

Поездка в Лондон в 1947 г.

В 1947 г. в Лондоне должен был состояться XI Международный химический конгресс. Выбор командируемого на этот съезд пал на меня. Впрочем, будучи в это время академиком-секретарем Отделения химических наук Академии, я имел, что доложить. Кроме меня командировались доктор химических наук Николай Владимирович Агеев[273]273
  Агеев Николай Владимирович (1903–1983) – физик, химик и металлург, академик АН СССР (1968).


[Закрыть], позже академик и директор Института металлургии Академии наук СССР. Был и третий член делегации, не работавший в Академии, назовем его В. Я вез с собой доклад о сурьмяноорганических аддуктах ацетилена и хлоридов сурьмы, их стереохимии и реакциях обмена с галоидными солями ряда металлов. Доклад был на французском языке. В то время английский язык еще не сделался единственным международным научным языком, а немецким в таком качестве в результате войны не пользовались. Я же не владел английским активно, лишь свободно читал литературу по химии.

Вылетели мы на английском самолете, насколько помню, из Внукова. Была одна посадка, видимо, в Голландии. Затем под нами море и Англия. Насколько помню, мы опоздали к открытию конгресса. Надо было не опоздать теперь к моему собственному докладу! Но он должен был состояться на следующий день, а первый день ушел на устройство в гостинице, посещение посла, выслушивание его советов и на прогулку по Лондону.

Утром я отправился на заседание, происходившее в одном из зданий Лондонского университета. Аудитория поднималась амфитеатром и была довольно сильно заполнена, за столом в качестве председателя сидел высокий человек лет пятидесяти. Это был Тодд[274]274
  Тодд Александер (1907–1997) – английский химик-органик, президент (1975–1980) Лондонского королевского общества, иностранный член АН СССР (1982). Установил основные принципы химического строения рибонуклеиновой кислоты (РНК). Лауреат Нобелевской премии (1957).


[Закрыть]. Он объявлял имя докладчика и тему доклада. Следующий доклад был мой. Мне отводилось для доклада 15 минут. Доклад был на 6–7 машинописных страницах. Я не торопясь читал его и иллюстрировал слайдами. Все шло гладко. Как только я закончил, выступил председатель и, задав мне два-три вопроса по-английски, на которые я ответил по-французски, сделал короткое упоминание о том, что мои работы по сурьме интересны и близки ему, так как направление его работ по сурьме и моих похожи. Я не стал расспрашивать его об этих работах, хотя нигде не встречал их. Можно было попасть в неловкое положение или его поставить в неловкое положение. Я поблагодарил председателя и сел.

Ко мне подсел полноватый англичанин и отрекомендовался на этот раз знакомой мне фамилией Хэу. Разговаривать было трудно, мы мешали другим слушать. Тогда Хэу пригласил меня на завтра в библиотеку Королевского общества, на что я охотно согласился. На следующий день эта встреча состоялась, и то, что она происходила в библиотеке, дало возможность Хэу продемонстрировать, показав мне тетрадки Quarterly Revues[275]275
  Quarterly Revues – The Chemical Society Quarterly Reviews. Журнал, издававшийся Лондонским королевским обществом с 1947 по 1971 г. В 1972 г. слился с RJG Reviews и был переименован в Chemical Society Reviews.


[Закрыть], что он знаком с моими работами. Он наглядно объяснил это, тыкая пальцем в соответствующие страницы. Я со своей стороны показал, что знаю о его исследовании свободных радикалов. Он попытался что-то добавить. Я плохо понимал его английский, гораздо хуже, чем английский Тодда. Много позже я осознал, что Тодда я понимал лучше потому, что он шотландец и у него звучит г, и вообще его язык менее картав, чем надлежит быть английскому.

Я спросил Хэу, не знает ли он, как мне повидать Уотерса. Я не сомневался, что он с ним хорошо знаком. С Уотерсом у меня были важные точки соприкосновения в работе по диазометоду синтеза металлоорганических соединений. Хэу, действительно знавший Уотерса, сказал, что тот сейчас в Оксфорде, и выразил любезность позвонить ему и сказать о моем желании. На следующий день вечером Хэу позвонил мне в гостиницу и сообщил, что Уотерс приглашает меня в Оксфорд утром такого-то дня. Это было удобно, и я решил пригласить с собой в Оксфорд и моих спутников.

На следующее утро я отправился на заседание съезда. Дело в том, что Дороти Кроуфут-Ходжкин[276]276
  Кроуфут-Ходжкин Дороти Мэри (1910–1994) – английский химик и биохимик, член Лондонского королевского общества (1947), иностранный член АН СССР (1976). Установила структуру пенициллина и витамина В₁₂. Лауреат Нобелевской премии по химии (1964).


[Закрыть] должна была делать доклад об исследовании структуры пенициллина методом рентгенографии. Хотя непосредственно от меня эта проблема была далека, но пенициллин, появившийся только в военное время, представлял общий интерес, и в Институте органической химии в Москве занимались вариациями его структуры в лаборатории, возглавлявшейся И.Л. Кнунянцем. Доклад произвел на меня глубокое впечатление не только и даже не столько своим содержанием, хотя он был очень интересен, но личностью докладчика. Дороти Кроуфут была на вид совсем молодой, даже юной, и отличалась редкостной красотой и изяществом. После ее доклада мне надо было спешить на заседание организационного комитета конгресса, куда я был через посольство срочно приглашен Тоддом.

На заседании рассматривалось тяжелое финансовое положение ЮПАКа[277]277
  Международный союз теоретической и прикладной химии (International Union of Pure and Applied Chemistry, IUPAC) – международная неправительственная организация в области химии. Состоит из национальных организаций-участниц. Занимается разработкой и распространением стандартов в области наименований химических соединений через межрегиональную комиссию по номенклатуре и обозначениям.


[Закрыть]: многие страны не платили членских взносов, в том числе СССР. К счастью, я был подготовлен к такому вопросу. Еще в Москве я поставил этот вопрос перед С.И. Вавиловым, и он, после надлежащих консультаций, сказал мне, что СССР уплатит свой долг и впредь будет платить взносы. На вопрос казначея ЮПАКа – краснолицего крепыша-шотландца – я ответил, что СССР заплатит все, что ему полагается. Это вызвало удовлетворение. Дальнейшие вопросы меня не касались, и я откланялся.

Я был приглашен послом на вечерний прием в посольство. Уже наступил вечер, ехать мне было не на чем, а надо было торопиться. Пришлось ловить такси, что я делал в Лондоне впервые в жизни. Это мне удалось, но дальнейшее было трудно. Я попытался объяснить, куда мне нужно ехать, но водитель не понимал. Я его тоже не понимал – ни одного слова, ни одного звука. Тут я еще раз убедился, что бывает совершенно разный английский. К счастью, язык жестов помог нам найти дорогу до посольства.

Я был страшно голоден и спешил перездороваться с новыми для меня лицами, чтобы поскорее обратиться к яствам и питиям, расставленным на столе. В этот вечер я познакомился с Д. Берналом[278]278
  Бернал Джон Десмонд (1901–1971) – английский физик и социолог науки, общественный деятель. Профессор Кембриджского и Лондонского университетов, член Лондонского королевского общества, иностранный член АН СССР (1958). Президент Всемирного совета мира (1959–1965).


[Закрыть], с которым впоследствии много встречался по общественным делам. Узнав, что послезавтра мы едем в Оксфорд, посол предложил воспользоваться посольской машиной, за что я ему был очень благодарен.

Следующее утро у нас оказалось свободным, и мы отправились бродить по Лондону. Вошли в ворота Гайд-парка недалеко от посольства. Гигантский, свежий и чистый парк в самом центре города! Аллеи, огромные деревья, свежая трава, по которой можно было ходить и на которой разрешалось лежать, оставили глубокое впечатление. Увидели небольшую толпу в углу парка, слушающую выступление какого-то самодеятельного оратора с маленькой трибунки. Затем пошли в сторону Букингемского дворца, наблюдали смену караула у его ворот. Прошли мимо парламента, прогулялись по Трафальгарской площади. Словом, «впитывали» в себя новые, но с детства известные места Лондона. Изредка встречали следы разрушений, нанесенных городу немецкими обстрелами.

На следующее утро у гостиницы нас ждала знакомая машина из посольства. По мере удаления от центральных районов Лондона картина существенно менялась. Исчезли исторические ансамбли зданий и фешенебельные здания и появились однообразно застроенные улицы предместья. Эта застройка каменными двухэтажными жилыми домами с палисадниками превосходна, но удручающе однообразна. По-моему, свое жилье можно узнать, только заглянув внутрь дома через окно или по посадкам в палисаднике. Наконец многокилометровая улица предместья кончилась, и мы на пути в Оксфорд. Здесь начинается починка дороги и объезды, которые страшно задерживают нас. Шофер рассказывает то, что ему известно о строениях и владениях, которые мы проезжаем, например об имениях Мальборо, предков Черчилля.

Наконец Оксфорд. Уже 12 часов. Подъезжаем к лабораторному корпусу. Уотерс встречает нас снаружи в состоянии некоторой растерянности. Я представляю ему моих спутников. На лице его растерянность не уменьшается. Он дает нам понять, что уже время ленча, что он нас не ожидал так поздно. Мы извиняемся и ссылаемся на объезды и всякие задержки. Тогда он приглашает нас к ленчу. Благодарим и следуем за ним в его коттедж. Он проводит нас в столовую и представляет жене, и я представляю моих спутников. Затем жена удаляется на кухню. Через короткое время появляется ленч в виде кастрюльки с куском вареного мяса и небольшой порции вареной картошки и моркови. Когда хозяйка раскладывает ленч по тарелкам, я прошу ее дать мне только овощи. За едой стараюсь беседовать. Химические темы здесь не подходят. Ими займемся после, в лаборатории. Узнаю, что мадам Уотерс впервые видит русских. Спрашиваю, можно ли нас принять за англичан. Говорит, что Агеева можно, а меня нет. Расспрашивает об СССР. После ленча, попрощавшись с хозяйкой, идем в лабораторное здание.

Здесь разговоры пошли уже на химические темы. Я убедился, что Уотерс, все еще занимаясь свободно-радикальными реакциями, теперь полностью оставил синтез металлоорганических соединений через диазосоединения и занят исследованием реакций окисления гомолизом. Лабораторная обстановка была типична для органической физической химии и ничем неожиданным меня не поразила. То, что я узнал об изменении направления исследований Уотерса, было для меня очень важно. Мы распрощались, я выразил надежду, что увижу его в Москве. Обратный путь показался короче. Меня, однако, томил голод. По моему предложению шофер завез нас в городскую харчевню, и я подзаправился яичницей, сыром и пивом, а спутники мои более основательно.

Съезд уже завершился. Мне хотелось посмотреть в Лондоне Британский музей, картинные галереи, посетить Кембридж и побольше познакомиться с городом. Все это я осуществил в довольно короткий срок, хотя и урывками. О Британском музее я получил впечатление главным образом по богатейшим египетским коллекциям. На остальное уже не хватило времени. В Галерее Тэйта глубокое наслаждение мне доставила британская живопись. Туманные пейзажи Тернера, сочные портреты Гейнсборо, представленные в тэйтовской галерее, живы в памяти и сейчас. Я не удержался и прошел по знаменитой Бейкер-стрит от начала до конца, так как не помнил придуманного Конан Дойлем номера дома.

Случилось так, что я напросился в Кембридж к Тодду. Дело в том, что он сам отыскал меня, чтобы сообщить, что решено вывести из состава ЮПАКа его вице-президента Рихарда Куна[279]279
  Кун Рихард (1900–1967) – немецкий химик и биохимик. Изучал связь химического строения ненасыщенных соединений с их физическими свойствами. В 1944 г. синтезировал боевое отравляющее вещество зоман. Лауреат Нобелевской премии по химии (1938) за работы по каротиноидам и витаминам.


[Закрыть], поскольку он немец, а меня ввести на его место. Мне ничего не оставалось, как ответить благодарностью. Брать на себя новые, да еще международные обязанности я не собирался и фактически на этом посту ничего не делал. Что касается Кембриджа, то Тодд просто забрал меня с собой и повез в автомобиле. Оказалось, что новое здание, где будет помещаться его лаборатория, еще только строилось, хотя и было уже подведено под крышу. В это здание он меня и сводил.

В действующей лаборатории он рассказал мне об одной из своих уже завершенных работ по исследованию окрашивающих веществ крыльев жуков, в основе которых фигурирует скелет коронена, что было для меня неожиданно. Он рассказал мне и о хроматографическом выделении этого вещества и познакомил с методом хроматографии, едва начинающим входить в практику химика-органика. Рассказал и о новых своих работах по исследованию структуры и синтезу нуклеозидов, в чем видел большое будущее. Тодд успел мне показать городок и главнейшие колледжи и рассказать о Кембридже и Оксфорде, сравнивая их.

Мои планы были выполнены, а у моих спутников и подавно, и я заявил, что надо ехать домой. В. очень расстроился и сказал, что он хотел бы исчерпать весь срок командировки, чему я очень удивился. Ему-то делать было совсем нечего, и, пользуясь своим положением главы делегации, я настоял на отъезде. Первое поверхностное знакомство с Великобританией закончилось. Что касается Лондона, то я убедился, что в августе Лондон так же невыносим, как Батуми: стоит изматывающая влажная жара. Поэтому московский август мне показался прекрасным, хотя он – предтеча осени.