Текст книги "На качелях XX века"

Автор книги: Александр Несмеянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

5 марта 1953 г., после моей лекции (9-11 часов), выйдя из аудитории в старом здании химфака, я узнал страшную новость – скончался Сталин. Сейчас, через 20 лет, трудно представить себе, как эта весть потрясла всю Москву, всю страну, каждого из нас. В Сталине в нашем представлении была персонифицирована вся промышленность и сельское хозяйство, мобилизация всех ресурсов в войну, победа над фашистами. Как жить дальше? Поехал в Президиум. Все собрались – хмурые, сосредоточенные лица. На 6 или 7 марта получили приглашение на прощание в Дом Союзов. Поехали. Через зал мимо гроба в цветах и еловых ветвях тянулась непрерывная цепь людей – мужчин и женщин, старых и малых. Мы – я, Топчиев, Бардин и, насколько помню, Волгин – постояли в почетном карауле.

Председателем Совета Министров стал Г.М. Маленков. Надо было проявить упомянутую выше инициативу снизу и напроситься на прием, тем более, что назрел ряд организационных вопросов, требующих решения Совета Министров. Это прежде всего были вопросы об организации новых институтов, в частности Института электроники. Однако для такого института, даже на первых порах, нужно было солидное помещение. Шел 1953 г., и в конце этого года должны были вступить в строй новые здания университета. В связи с этим должно было освободиться великолепное старое здание физического факультета на Моховой, построенное профессором Умовым[352]352
  Умов Николай Алексеевич (1846–1915) – русский физик и мыслитель.


[Закрыть]. Я решил добиваться передачи его Академии наук для Института электроники, а в будущем ставить вопрос о большом строительстве этого института.

Размышляя о развитии науки и ее точках роста, я пришел к убеждению, что наиболее интенсивно развивающиеся точки роста лежат на стыках наук и что поэтому надо особенно заботиться о развитии пограничных областей науки. Например, в развитии пограничных областей биологии с другими естественными науками надо искать средство возрождения и развития биологии, и преодоления захлестнувшей ее лженауки. Отсюда, как частное решение, – создание Института биофизики. Далее я решил предложить создание Института элементоорганических соединений (ИНЭОС). Это соответствовало общей линии на развитие пограничных наук. Элементоорганическая химия, то есть органическая химия всех элементов периодической системы, – поистине область пограничная между органической и неорганической химией. Были, однако, и другие причины постановки этого вопроса.

Подходило к концу строительство Института органической химии, здание которого было запроектировано при моем участии еще до войны, при В.Л. Комарове и А.Н. Бахе. Разросшемуся штату ИОХа было уже невозможно уместиться в новом здании. Между тем, оставив в старом здании те лаборатории ИОХа, которые занимались металлоорганической и вообще элементоорганической химией, и создав для них новый институт – ИНЭОС, мы решали вопрос. Я стал бы директором этого нового института, лаборатории которого возглавлялись бы моими научными единомышленниками и в значительной части учениками. Уменьшилась бы и конгломератность ИОХа.

Создание ВИНИТИ

Последний из организационных вопросов, который я собирался поставить, – создание Института научной информации.

Химическая научная литература отличается беспрецедентным изобилием и разнообразием, с одной стороны, и хорошей организацией справочных и реферативных изданий – с другой, и химик не может не интересоваться этой организацией. Уже со студенческих лет, с первых шагов знакомства с литературой, интересовался этим делом и я. Мы все тогда, читая литературу, заносили краткое изложение статей и данные – автор, журнал, даты – на карточки, и сотни их, если не тысячи, копились у каждого. Как их систематизировать и как легко находить в этой кипе нужные сведения? Как облегчить труд изложения статей на карточке?

Для решения последнего вопроса я для себя избрал фотографический путь. Ведь реферат любой статьи можно было найти в Chemisches Zentralblatt[353]353
  Chemisches Zentralblatt – старейший химический реферативный журнал, выходивший с 1830 по 1970 г.


[Закрыть], причем сделанный со всей тщательностью и квалифицированно. Еще будучи оставленным при кафедре Н.Д. Зелинского, я купил объектив и призму, которую приладил к объективу в качестве призмы полного внутреннего отражения (вместо зеркала), так как хотел снимать прямо на бумагу и использовать такое изображение в качестве позитива, а для этого надо было перевернуть его зеркально слева направо. Возиться с перепечаткой негатива было бы слишком хлопотно. Эту оптическую систему я вставил в черный ящик, укрепленный над местом для фотографируемой книги. Машина работала хорошо. Что касается системы поиска, то, увидев в канцелярии МГУ систему учета на перфокартах (так учитывали студентов и их «параметры»), я решил, что и для учета статей по металлоорганической химии этот способ отлично подойдет, и стал его разрабатывать для своих целей. Но дальше разработки дело не пошло. Лишь лет через 20–30 после моих попыток и независимо от них перфокарты вошли в научную библиографию.

Попытки организации реферативного химического журнала делались у нас с 1930 г., и я принимал в этом участие, хотя было ясно, что это дело тогда предпринималось не с должным размахом и было лишь подготовительной попыткой, имевшей целью подготовить кадры референтов и организационную базу. Достаточно сказать, что ставилась задача реферировать лишь советскую химическую литературу. Будучи президентом, я попытался поставить дело «на попа» и решить его не только для химии, но и для всего естествознания и примыкающих ветвей техники.

Институт научной информации я мыслил как громадную обогатительную фабрику, которая просеивала бы всю научную мировую периодику, на этой основе издавала бы серию реферативных журналов, исчерпывающе охватывающую всю периодику, и эти реферативные журналы (плюс оригиналы) давали бы возможность дальнейшей концентрации сведений в виде годичных или двух-трехгодичных обзоров по наиболее актуальным ветвям науки в виде «итогов науки», справочников и т. д. Кроме того, обязанностью института было бы снабжение читателей по их требованию фотокопиями оригиналов статей и подбор сведений по заданию. Даже в Москве мы страдали от недостатка иностранной научной литературы. Периферия была в этом отношении несравненно беднее. Представленная здесь система решительно изменила бы дело. Кроме того, мне казалось необходимым копировать посредством «плоской печати» самые важные иностранные журналы, и эту обязанность можно было возложить на Институт научной и технической информации.

Конечно, эти гигантские в целом задачи требовали тысяч квалифицированных людей, сотен тысяч валютных ассигнований, прежде всего на выписку всей научной и технической периодики мира, требовали и зданий достаточного объема. Я мечтал о том, чтобы та информация, которая получалась бы при реферировании, закладывалась в память цифровой счетной машины (первые образцы их уже появились) и выдавала эти данные по любой комбинации требований; например, в химии – по названию вещества, по его формуле или фрагменту структурной формулы, по реакции, по применению, по автору и т. п.

Я позвонил Г.М. Маленкову и попросил его принять меня. Он назначил мне день и час. Начал разговор он, расспрашивал о том, как мне работается, не следует ли изменить положение с ученым секретариатом, не стал ли он, полезный Вавилову, лишним теперь и т. д. Я сказал, что, может быть, в будущем такой вопрос и встанет, но пока я предпочел бы ничего не трогать и выразил полное удовлетворение работой главного ученого секретаря академика А.В. Топчиева. Затем я стал излагать свои вопросы. С самого начала стало очевидно, что Г.М. Маленков настроен положительно решить мои вопросы и помочь Академии. Все шло гладко, единственной «зацепкой» было то, что вместо положительного вопроса о создании Института элементоорганических соединений было запрошено мнение министра химической промышленности С.М. Тихомирова об этом. Мне пришлось ездить к Тихомирову, разъяснять, что к чему, и просить взять обратно свое отрицательное заключение, что он и сделал.

Организация Института научной информации была, несомненно, самым большим и трудным вопросом – здесь и здания, и валюта, и штат, и бумага. Мой рассказ, очевидно, увлек Г.М. Маленкова, и вопрос решился быстро, хотя, конечно, конкретизация вопроса о предоставлении зданий потребовала какого-то времени. В качестве основной базы институту было предоставлено здание в Балтийском поселке по Ленинградскому шоссе. В качестве полиграфической базы для издания реферативных журналов была (после некоторой торговли с Корнийцом[354]354
  Корниец Леонид Романович (1901–1969) – советский политический деятель. С 1953 по 1956 г. был министром заготовок СССР.


[Закрыть] – министром заготовок, у которого отбирали здания) выделена группа зданий в Люберцах, с участком, позволяющим расширение. Для репродуцирования главнейших иностранных журналов была предоставлена еще группа зданий в Москве, которая лишь недолго оставалась в распоряжении Академии наук, так как репродуцирование было целесообразно передать Мосполиграфу (вместе со зданиями).

Много раз я задавал себе вопрос, следовало ли мне организовать эту репродукцию иностранных журналов. Положительные стороны ясны. Любое не имеющее валюты учреждение или лицо могло выписать теперь иностранные журналы достаточно хорошо скопированные, что имело колоссальное значение для периферии, ее вузов и научных учреждений. Но обратная сторона заключалась в том, что теперь лишь в исключительных случаях разрешалось выписывать оригиналы репродуцируемых журналов, а репродукция запаздывала примерно на полгода. Таким образом, широта информации была ущемлена ее запозданием. Боюсь, что многие ругались по этому поводу. В течение многих лет репродукция расширенного с тех пор круга журналов продолжалась, но без участия Академии наук СССР, и лишь с мая 1973 г. была прекращена в связи со вступлением СССР во Всесоюзное агентство по авторским правам.

История эта через несколько дней после визита к Маленкову имела любопытное продолжение. Звонок вертушки в моем президентском кабинете: «Сейчас с вами будет говорить Лаврентий Павлович». – «Несмеянов слушает». – «Говорит Берия. Ваш Институт научной информации надо числить в составе издательства Академии наук». Начинаю несмело возражать, перечисляя доводы против. Мои доводы – как об стену горох. – «Ведь если Институт информации будет непосредственно в Академии наук, Вас же раздавят и разорвут своими требованиями. Надо, чтобы он был прикрыт издательством, был как бы для внутренних нужд Академии наук». Постановление так и вышло: Институт научно-технической информации при издательстве АН СССР. Это снижало его значение, и, подумав, мы с А.В. Топчиевым решили не считаться с этой добавкой и не подчинять институт административно издательству. А потом об этом вообще все забыли.

Жизнь института, заслужившего вскоре добрую славу, началась. Так было сделано дело, которое я ставлю по значимости в своей деятельности на второе место после строительства МГУ. Директором нового Института был назначен Д.Ю. Панов[355]355
  Панов Дмитрий Юрьевич (1904–1975) – специалист в области прикладной математики, прикладной физики и вычислительной техники. Доктор технических наук (1937). Декан физико-технического факультета (1947–1951). Зам. директора Института точной механики и вычислительной техники АН СССР (1950–1952).


[Закрыть], бывший заместитель директора Института точной механики и вычислительной техники, механик по специальности. Это имело в моих глазах то преимущество, что ему легче, чем не специалисту, было использовать цифровые машины в деле научной информации. Он рьяно взялся за дело. Но первое, что надо было делать, – это обстраиваться, ремонтировать и приспосабливать к нуждам института полученное здание. К сожалению, Д.Ю. Панов, давший хороший старт институту, не сумел наладить отношения с коллективом, и уже с 1956 г. пришлось найти нового директора. Им стал и с тех пор уже 15 лет успешно ведет институт А.И. Михайлов[356]356
  Михайлов Александр Иванович (1905–1988) – ученый в области информатики и программной инженерии. Внес большой вклад в развитие информатики как научной дисциплины в СССР.


[Закрыть].

Чтобы потом не возвращаться к Институту научно-технической информации, еще несколько слов о нем. Когда настало время Институту точной механики и вычислительной техники переезжать в построенное для него здание, М.А. Лаврентьев не стал переводить туда лабораторию этого института, возглавляемую Гутенмахером[357]357
  Гутенмахер Лев Израилевич (1908–1981) – советский математик и кибернетик. Один из пионеров развития электронно-вычислительной (компьютерной) технологии в СССР.


[Закрыть]. Поскольку я еще раньше заинтересовал этого человека проблемой информационных машин, я договорился с Институтом научно-технической информации о переводе этой лаборатории в названный институт, помог решить вопрос о продлении аренды помещения, занимавшегося этой лабораторией. Штат этой лаборатории так и закрепился за Институтом научно-технической информации, но руководитель этой лаборатории оказался трудно управляемым и разбрасывающимся, и с ним вскоре пришлось расстаться.

Однако вскоре над Институтом научной информации нависла грозная опасность. Однажды мне позвонил Вячеслав Александрович Малышев, незадолго перед тем получивший новое назначение в качестве главы Комитета Совета Министров по науке и технике[358]358
  Государственный комитет Совета Министров СССР по науке и технике (ГКНТ СССР) – орган государственного управления СССР, проводивший государственную политику в сфере научно-технической деятельности.


[Закрыть]. Может быть, я неверно привожу тогдашнее название этого ведомства. Верно лишь то, что он был предшественником нынешнего Комитета Совета Министров СССР с таким названием. Малышев мне заявил, что Институт научной информации ему необходим и что он отберет его у Академии наук. Мои доводы не действовали. Тогда я попытался обрисовать ему, что передача института мгновенно разрушит дело, так как реферирование обеспечивают тысяч двадцать внештатных референтов – научных работников разных институтов Академии наук, которым мы разрешаем реферировать материалы, используя рабочее время, а в случае передачи института это разрешение отпадет и реферирование прекратится. Где он найдет десятки тысяч квалифицированных ученых, да еще свободно владеющих иностранными языками? Уже поэтому институт не может существовать вне Академии. Малышев задумался и предложил в качестве паллиатива совместное владение и руководство институтом. Пришлось на это идти, я только выговорил, что оперативное управление и финансирование института остаются за Академией наук. Кто платит деньги, тот и устанавливает свои порядки. С тех пор институт называется Всесоюзный институт научно-технической информации (ВИНИТИ) Академии наук и Комитета по делам науки и техники при Совете Министров СССР.

Создание Института элементоорганических соединений

Возвращаюсь к другим делам, связанным с визитом к Г.М. Маленкову. Хотя новое здание ИОХа еще не было готово к принятию своих «жильцов», но переезд вскоре должен был произойти, и предстояло немедленно размежеваться новому Институту элементоорганических соединений (ИНЭОС) и старому ИОХу. Директором последнего стал академик Б.А. Казанский, наиболее видный продолжатель линии Н.Д. Зелинского (фото 42). В остающемся старом здании ИНЭОСа наряду с руководимой мною лабораторией металлоорганических соединений мы создали новые лаборатории моих учеников и сотрудников – М.И. Кабачника (лаборатория фосфорорганичсских соединений), Р.Х. Фрейдлиной (лаборатория синтеза элементоорганических соединений), А.Е. Борисова (лаборатория стереохимии металлоорганических соединений), К.Н. Анисимова (лаборатория карбонилов); кроме того, с нами переходили в ИНЭОС И.Л. Кнунянц (лаборатория фторорганических соединений), Д.Н. Курсанов (лаборатория изотопов), В.В. Коршак[359]359
  Коршак Василий Владимирович (1908/1909-1988) – химик-органик, академик АН СССР (1976). Один из основоположников науки о полимерах. Организатор и бессменный руководитель (до 1988) лаборатории высокомолекулярных соединений и полимерного отдела ИНЭОС АН СССР.


[Закрыть] (лаборатория высокомолекулярных соединений). Вновь был приглашен К.А. Андрианов[360]360
  Андрианов Кузьма Андрианович (1904–1978) – химик, академик АН СССР (1964). Один из основателей химии кремнийорганических полимеров. Организатор (1954) и бессменный руководитель (до 1978) лаборатории кремнийорганических соединений ИНЭОС АН СССР.


[Закрыть] для организации лаборатории кремнийорганических соединений.

К моменту выезда в 1953 г. ИОХа в новое здание ИНЭОСу в старом здании стало тесно. Я позаботился зарезервировать участок на углу улицы Вавилова и Бардина позади нового здания ИОХа для возможного будущего строительства ИНЭОСа и строго наказал уполномоченному Президиума К.Н. Чернопятову[361]361
  Чернопятов Константин Николаевич (1900–1978) – архитектор, уполномоченный Президиума АН СССР по капитальному строительству в 50-60-х гг.


[Закрыть] сохранить этот участок. Получить решение о строительстве ИНЭОСа удалось немного позднее, в связи с подготовкой решения о развитии науки и промышленности в области пластмасс.

С 1957 г. на посту академика-секретаря Отделения химических наук М.М. Дубинина сменил Н.Н. Семенов. В это время он проникся сознанием важности техноэкономической роли, которую должны сыграть в нашей стране пластмассы, искусственное волокно и в целом высокомолекулярные соединения. Это увлечение подкреплялось в нем тем, что реакции полимеризации, ведущие к получению высокомолекулярных соединений, – это цепные реакции, а цепные реакции, их особенности, способы воздействия на них и управление ими – это был для Семенова с юных лет фарватер его научной деятельности, отмеченной впоследствии Нобелевской премией. Он был настолько увлечен высокомолекулярными соединениями, что стал в значительной степени менять направление деятельности своего Института химической физики, берясь за решение технических задач в области пластмасс.

Однажды ко мне приходит А.В. Топчиев и рассказывает, что Н.Н. Семенов подготовил докладную записку в Совет Министров о необходимости развития науки и промышленности полимеров в СССР и собирается отправить ее по адресу и что он, Топчиев, сказал Семенову, что так будет неладно и что записку надо обсудить в Академии наук и отправить ее от имени Академии наук СССР. Так и было сделано. Не знаю, сыграла ли эта записка роль инициатора или же увлечение полимерами Н.С. Хрущева произошло независимо от нее, но только полимеры оказались в фаворе, и в вышедшем постановлении химическая промышленность и Академия наук получали ряд поручений и средства, в том числе и на строительство в Москве, в частности, на строительство ИНЭОСа на зарезервированном мною участке.

Вскоре Академстрой начал строительство, и в 1962 г. состоялся переезд ИНЭОСа в новое прекрасное здание. Так осуществилось третье дело моей жизни.

Сессия Совета Мира в Вене

В конце 1953 г. мне предстояла новая заграничная командировка, на этот раз в Австрию, для участия в расширенной сессии Совета Мира (фото 50).

Советская делегация была многочисленной и представительной. Во главе ее был Н.С. Тихонов, в числе делегатов А.И. Опарин[362]362
  Опарин Александр Иванович (1894–1980) – биолог, биохимик, академик АН СССР (1946). Один из организаторов и директор (с 1946) Института биохимии АН СССР. Создатель теории возникновения жизни на Земле («теория коацерватов») (1922).


[Закрыть], В.Л. Василевская[363]363
  Василевская Ванда Львовна (1905–1964) – польская и советская писательница, поэтесса, драматург, сценарист и общественный деятель.


[Закрыть], А.Е. Корнейчук[364]364
  Корнейчук Александр Евдокимович (1905–1972) – украинский советский писатель и политический деятель.


[Закрыть], митрополит Коломенский и Крутицкий и другие. Ноябрь 1953 г., Вена еще разделена на четыре оккупационные зоны.

Разместились советские делегаты в старой гостинице «Гранд-Отель». На этой сессии я имел снова радость встретиться с Жолио-Кюри. Слушая его выступление, а затем беседуя с ним, я снова был поражен строгостью и вместе с тем эмоциональной заразительностью его суждений, размахом его общественной деятельности.

На этой сессии выступал и я. Мои советские товарищи попросили меня заранее познакомить их с моим будущим выступлением. Мы при этом условились, что мне имеет смысл взять предметом выступления примеры такого научного обмена, которые показали бы пользу для нашей страны достижений западной науки, а для стран Запада – науки СССР. Мне казалось, что лучше эти примеры взять из медицинской науки. В качестве примера я предложил пенициллин, взятый СССР у англичан, и обезболивание родов по методу харьковских врачей, взятое французами. Здесь взорвалась Ванда Василевская: «Как Вы будете говорить об этом шарлатанском деле и противопоставлять его пенициллину! Что вы знаете об этом способе?» Я ответил: «Я познакомился с ним подробно как председатель Комитета по Сталинским премиям. Но больше всего меня убедил опыт. Моя двоюродная сестра родила этим способом без боли». – «Это чепуха! Моя дочь пыталась таким способом избежать боли и убедилась, что это сплошное надувательство. Это надо изъять и найти более убедительный пример!» Ванда Львовна одержала верх, и мне пришлось в качестве примера, не вызвавшего возражений, вместо обезболивания родов говорить об операциях Филатова[365]365
  Филатов Владимир Петрович (1875–1956) – офтальмолог, академик АМН СССР (1944). Разработал метод пересадки донорской роговицы, а также методы лечения глаукомы, трахомы, травматизма в офтальмологии, методы тканевой терапии, изобрел много оригинальных офтальмологических инструментов, создал учение о биогенных стимуляторах.


[Закрыть], возвращающих зрение.

С Жолио-Кюри я разговаривал в Вене дважды. Первый раз в его кабинете при президиуме конгресса. Говорили о многом. Запомнились его полные возмущения слова о том, что во Франции к атомным котлам допускаются только те, кто согласен превращать науку в арсенал смерти. Говорил он об этом с негодованием и стыдом за правителей, ставящих науку на службу войны. Он напомнил мне также о том, что еще в то время, когда он возглавлял Комиссариат по атомной энергии Франции, коллектив этого учреждения торжественно заявил, что покинет Комиссариат, если сотрудников заставят работать на атомную бомбу. И действительно, добавил он, честные ученые сдержали свое слово. В этой же беседе обсуждались судьбы и перспективы Всемирной федерации научных работников, ее цели и возможности.

Другой разговор происходил в менее деловой обстановке, а именно во время приема, устроенного группой советских ученых в честь иностранных делегатов конгресса. Прием этот происходил в ресторане, кажется, он назывался «Карлстон». На приеме было человек тридцать, в том числе Жолио-Кюри, Эжени Коттон[366]366
  Коттон Эжени (1881–1967) – физик (ученица и сотрудница Марии Склодовской-Кюри и Пьера Кюри).


[Закрыть], тогда бессменная председательница и душа Международной демократической федерации женщин (фото 37), профессора Уотсон и Инфельд[367]367
  Инфельд Леопольд (1898–1968) – польский физик, один из основателей польской школы теоретической физики.


[Закрыть] (Англия), профессор Сокхей[368]368
  Сокхей Сахиб Синг (1887–1971) – общественный деятель Индии, ученый, доктор медицинских наук.


[Закрыть] (Индия) и многие другие, преимущественно мужчины. Моей переводчицей была Марина Анатольевна Виноградова, стокгольмская знакомая, неоднократно выезжавшая переводчиком по линии Советского комитета защиты мира и Комитета советских женщин. Стол был красиво и богато сервирован. Сияли зажженные свечи.

На этой неофициальной дружественной встрече я узнал совершенно нового Фредерика Жолио-Кюри – очаровательного и остроумнейшего собеседника! Было поднято много тостов и выпито немало вина. Жолио-Кюри в шутку сказал, что может угадать желание любого человека, если, отлив из бокала своего собеседника вина и чокнувшись с ним, он внимательно посмотрит в глаза этому человеку. Я решил проверить это на примере моей переводчицы. Жолио-Кюри отлил у нее из бокала вина, чокнулся с ней и долго смотрел ей в глаза и затем точно сформулировал ее желание. А состояло оно в следующем: чтобы выступавшие на банкете говорили не очень много и как можно яснее, чтобы ей легче было переводить. К концу приема я поднял тост за женщин – борцов за мир. Тост, как мне напоминает сейчас Марина Анатольевна, сводился к тому, что если бы дать волю всем женщинам земли, то они могли бы отнять у нас, мужчин, «хлеб» – настолько энергично и хорошо работала Международная демократическая федерация женщин. Участники приема, с которыми мне пришлось впоследствии встречаться, очень тепло вспоминали этот вечер.

После Вены я неоднократно встречался с Жолио-Кюри в Президиуме Академии наук СССР во время его приездов в Москву. Однажды он процитировал мне слова своего учителя Ланжевена, слова, которые он сам очень высоко ценил. Я могу только пересказать смысл этих слов: если бы научные работники наших дней нашли время и мужество ясно и серьезно взвесить свою позицию и задачи и затем поступать последовательно, тогда появилась бы надежда найти разумное решение, чтобы покончить с нынешней обстановкой в мире, обстановкой, которая угрожает абсолютно всем без исключения.

Моя последняя встреча с Жолио-Кюри состоялась в Москве у академика Д.В. Скобельцына дома, куда я был приглашен. Дело в том, что Д.В. Скобельцын был давно знаком с Жолио-Кюри, еще с тех пор, когда они оба работали в Париже в лаборатории у Марии Кюри. В ту последнюю встречу Жолио-Кюри был уже серьезно болен. Но, несмотря на болезнь, дух его был крепок, и весь он был охвачен могучей творческой энергией. Его научную и общественную энергию можно сравнить с той, которой он сам дал жизнь и которая отняла жизнь у него.

Несмотря на загруженность президентскими делами, я всегда выкраивал время для участия в движении в защиту мира. Я придавал международным контактам большое значение. Так, я был делегатом Всемирной ассамблеи в защиту мира, которая состоялась в Хельсинки в июне 1955 г., представлял советскую делегацию в комиссии, которая обсуждала роль и задачи ученых и науки в борьбе с грозной опасностью войны. К сожалению, я не смог присутствовать на закрытии ассамблеи, так как меня срочно вызвали в Москву. Документы, выработанные на этом международном форуме, сыграли большую роль в обуздании сторонников войны.