Текст книги "На качелях XX века"

Автор книги: Александр Несмеянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Александр Несмеянов
НА КАЧЕЛЯХ XX ВЕКА

ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ ПЕРВОГО ИЗДАНИЯ

Как удивительна наука история! Часто люди, не имевшие никакого отношения к тому или иному событию или к своему современнику, вдруг становятся известными и входят в историю следующих эпох. И почему? Да только потому, что они слыхали об этих событиях или людях и написали об этом.

Прошлые века несли богатейшую информацию о жизни и людях, ибо это был век «эпистолярный», т. е. век обмена письмами. И в основном именно из письменного наследия мы и узнаем о том, какие были события и как жили наши предки.

Но время уводит из жизни свидетелей былых событий. А нынешний век – неблагодарный! Письма больше почти не пишут. Телеграммы понятны только адресату. Телефонные разговоры, даже записанные на пленку, сводятся к следующему: «Как живешь?» – «Нормально!». Документальные фильмы редки и долго не хранятся. Тиражи книг отчаянно малы.

Зато есть одно верное хранилище – это память очевидца, свидетеля событий. И как знать? Быть может и вы, читатель, особенно, если вы молоды и интересуетесь наукой, жизнью и искусством, познакомившись с данными мемуарами или с подобными им трудами, поможете в будущем восстановить или дополнить информацию о событиях нынешнего дня и наших современниках. Тогда и ваше имя войдет в историю, и вы не будете забыты потомками!

Марина Анатольевна Несмеянова

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

В Ваших руках книга мемуаров академика Александра Николаевича Несмеянова – выдающегося ученого-химика, одного из лидеров и организаторов советской науки двадцатого столетия. Выход ее в свет приурочен к двум знаменательным датам – 275-летию со дня основания Российской академии наук (1724 г.) и 100-летию со дня рождения А.Н. Несмеянова (9 сентября 1999 г.).

Читать мемуары интересно и поучительно. С одной стороны, это и автобиография, и жизнь семьи, и раннее увлечение химией, и становление исследователя, с другой – компетентный взгляд и суждения государственного деятеля, мудреца и философа о путях развития науки в переломные моменты истории нашей страны.

А.Н. Несмеянов был директором Института органической химии АН СССР, ректором Московского государственного университета, основателем и до конца своей жизни директором Института элементоорганических соединений Российской академии наук (ИНЭОС РАН).

В течение 10 лет (1951–1961 гг.) он возглавлял Академию наук СССР. Во время его президентства были созданы крупные научные центры в Новосибирске, Черноголовке, Пущине, на Дальнем Востоке, организован целый ряд институтов. По его инициативе и под его руководством построен великолепный комплекс МГУ на Ленинских горах. Детищем А.Н. Несмеянова является и Всесоюзный институт научной и технической информации (ВИНИТИ). Он был членом десятков академий и почетным доктором (honoris causa) пяти ведущих университетов мира. Имя А.Н. Несмеянова увековечено в названии одного из крупнейших химических институтов нашей страны – ИНЭОС РАН, одной из московских улиц и научно-исследовательского корабля. Многогранная деятельность А.Н. Несмеянова отмечена высшими наградами и званиями Родины.

В книге четко прослеживается связь времен, поколений и судеб. В год рождения Александра Николаевича еще активно работает Д.И. Менделеев – творец периодического закона и системы, объединивших в единое целое все химические элементы Вселенной. Позднее, в значительной степени трудами А.Н. Несмеянова и его школы, будет создана и развита удивительная и многообразная металлоорганическая и элементоорганическая химия.

Мемуары охватывают почти 80-летний период жизни. Перед читателем проходит судьба учительской семьи до и после Октября 1917 г., подробно описаны детские и гимназические годы будущего ученого, этические причины, приведшие 12-летнего мальчика к вегетарианству. Позже, став химиком широкого профиля, он много занимался созданием искусственной пищи белкового происхождения.

С 1917 г. А.Н. Несмеянов – студент естественного отделения физико-математического факультета Московского университета, после окончания которого в 1922 г. по предложению академика Н.Д. Зелинского был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию.

1941 год. Немцы под Москвой. Эвакуация ИОХа в Казань. Вагоны-теплушки, расселение сотрудников, военная тематика работ, голод, огороды, поездки в «картофельные» места. Бог мой, как они все это выдержали!

А.Н. Несмеянов встречался со многими выдающимися учеными и руководителями страны. Его характеристики кратки и почти всегда доброжелательны. Он много ездил по стране и миру, выступал с докладами, беседовал с Дж. Берналом, Л. Полингом, Ф. Жолио-Кюри… И обо всем этом рассказывает ярко, точно и увлекательно.

Александр Николаевич был блестящим лектором, остроумным рассказчиком, азартным грибником и хлебосольным хозяином. Любил поэзию и сам писал стихи, ценил живопись и рисовал картины… Всего не перечислишь. Талант – везде талант. Он умел быстро переключаться, и это тоже великий талант.

Каждая страница мемуаров захватывает и каждая интересна. Здесь история нашей страны, беспримерные достижения науки XX века, судьбы людей, семьи, Человека.

Язык Александра Николаевича очень образный, поэтому при подготовке рукописи к изданию в текст оригинала была внесена лишь минимальная редакторская правка.

Ответственный редактор, член-корреспондент РАН, директор ИНЭОС им. А.Н. Несмеянова РАН[1]1
  Ю.Н. Бубнов был директором ИНЭОС РАН с 1996 по 2013 г. С 2000 г. он является академиком РАН. В настоящее время (с 2013 г.) Институтом руководит академик РАН А.М. Музафаров.


[Закрыть]

Ю.Н. Бубнов

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Говорят, что талантливый человек талантлив во всем…

Если в этой фразе и есть преувеличение, то к автору этой книги это не относится ни в малейшей мере, потому что ее автор – знаменитый на весь мир ученый – академик Александр Николаевич Несмеянов, удивительно талантливый и многогранный человек. Судите сами – блестящий ученый и вдохновенный художник, организатор науки, философ и натуралист, любящий сын и романтический влюбленный, ценитель искусства и строгий эксперт, большой начальник и заботливый руководитель… Этот список можно продолжать и продолжать, но чтобы реально познакомиться с этим удивительным человеком, надо прочитать эту книгу, в которой он повернется к вам еще одной гранью своего таланта – даром писателя.

С прочтением этой книги в моем сознании завершилось формирование образа Александра Николаевича, который формировался на протяжении более чем сорока лет. Это происходило по мере того, как я сталкивался с ним, с его делами, со шлейфом воспоминаний сотрудников Института, с материалами о нем, которые появлялись в печати, и, наконец, когда мне выпала честь руководить созданным им Институтом. Первое знакомство было очень отстраненным и почтительным. Мы учились по его книге «Начала органической химии», знали основные вехи его блистательной биографии и заслуги перед отечественной наукой и образованием, поэтому не очень укладывалось в голове, что ты ходишь по одному зданию с живым гением. А сотрудники Института давно к этому привыкли и не выражали по этому поводу ни удивления, ни особого восхищения. Он был их домашним гением, и, несмотря на иллюзорную близость, витал в совершенно иных сферах. Все, кроме сотрудников его лаборатории, мне казалось, воспринимали его как некое божество, которое временно заходит в Институт. На мое восклицание: «Я встретил в коридоре Несмеянова!» – на меня недоуменно посмотрели и спросили: «Ты хоть поздоровался?». Старшие сотрудники ходили «на Несмеянова», на заседания ученого совета и до нас доносились только отголоски событий, которые происходили на том или ином заседании: «А Кабачник сказал…, а Кнунянц вышел к доске…, а Андрианов тогда…, а Китайгородский был? а Несмеянов что?…». В Институте работала целая плеяда виднейших советских ученых – академиков, и Несмеянов, буквально играючи, направлял дискуссии в конструктивное русло, отметая любые «побочные» линии. И еще это было время создания знаменитой белковой икры, нас постоянно приглашали на «дегустации»… Институт буквально жил этой проблемой, появилась лаборатория «Химии запаха и вкуса», строилось новое крыло Института – корпус Института пищевых веществ… Все это было зримым воплощением его идей, его воли, которой все проникались. Было ощущение прорыва в будущее.

Запомнились похороны Несмеянова, смесь горечи и гордости. Они подчеркнули в наших глазах его значимость и огромное уважение научного сообщества к этому человеку, его неоценимым заслугам перед наукой, перед страной. Сейчас так не хоронят, изменились условия, традиции, но и людей такого масштаба теперь уже нет. Все изменилось: мир, наука, страна, но тогда… нескончаемая вереница венков, полностью перекрытый Ленинский проспект, огромное количество телеграмм и соболезнований со всей страны, со всего мира… Участвуя в этой процессии, мы еще раз осознавали огромную значимость этого человека.

Организаторский талант Александра Николаевича в масштабах Института я оценил, когда стал директором ИНЭОСа. Конечно, Институт изменился, но он строился на века и поэтому по сию пору радует глаз и манит, манит новых ненормальных: подвижников и авантюристов, мечтателей и искателей, честолюбцев и бессребреников – манит магия химии. Институт обрел историю и уже давно оправдал свое предназначение. Стоит в углу директорского кабинета почетное Красное знамя, хранится в сейфе и орден Ленина. Да, времена изменились, но мы эти награды заслужили не поддержкой линии партии, а научными открытиями и талантами коллектива, поэтому мы ими гордились тогда и будем гордиться всегда. А за стеной – Музей Александра Николаевича, все подлинное и теплое, хранящее память и дух той эпохи: его труды, его картины, и там будет эта книга, которую должен прочитать каждый молодой исследователь, приходящий в этот Институт.

В книге Александр Николаевич предстает перед нами совершенно живым и очень цельным человеком. Перестаешь удивляться, как вообще могло произойти такое, что один человек сделал так много, что до этого просто не укладывалось в голове. Как учился и как работал, как выбирал место для университета и новых академических центров, как и почему создавал ИНЭОС, как встречался с нобелевскими лауреатами и представлял страну за рубежом, как работал над книгами и как скромно оценивал свои достижения и свои таланты. Александр Николаевич, общаясь с выдающимися мировыми светилами, ставил отца в один ряд с ними, а иногда – и выше, поскольку считал, что он обладал уникальным системным мышлением и видением. Свои способности он оценивал много скромнее.

И все же, и все же, в книге есть подтверждение того, что Александр Николаевич в полной мере унаследовал гены своих замечательных предков, и это – не мнение самого Александра Николаевича, это – объективное свидетельство времени. В Приложении к книге (брошюра) есть протокол его выступления на Общем собрании АН СССР. Академия в то время бурно развивалась, устои и каноны ниспровергались, и собрание потребовало вместо итогового отчета сделать доклад о путях и направлениях развития науки и Академии. Это казалось немыслимым – одно дело сверстать отчеты отделений и совсем другое дело – говорить о планах, о направлениях развития по всему спектру научных исследований, которые вела Академия. И он сделал это! Сделал это блестяще! Так, как ни сделал никто, ни до, ни после него. Обязательно прочтите стенограмму. Вы поймете тогда, каким гигантом мысли был академик Несмеянов, каким должен быть президент Академии наук.

Академик РАН, директор ИНЭОС им. А.Н. Несмеянова РАН

А.М. Музафаров

^{Александр Несмеянов – студент естественного отделения физико-математического факультета МГУ.}

ДЕТСТВО. ЮНОСТЬ. ПРЕДВОЕННЫЕ ГОДЫ

Генеалогия

Мой дед со стороны отца Василий Ефимович был сыном пономаря Ефима Ивановича[2]2
  Ефим Иванович – пономарь Богородицерождественской церкви села Нижний Ландех Гороховецкого уезда Владимирской губернии.


[Закрыть] (фамилии у него не было), жившего в селе Ландех Владимирской губернии (Большой Ландех или Малый – не знаю)[3]3
  Во Владимирской области (до 1929 г. – Владимирская губерния) находятся села Верхний и Нижний Ландех.


[Закрыть]. Какова была семья моего предка, семейные предания умалчивают. Знаю только, что у него был еще один сын – Дмитрий Ефимович, моложе Василия Ефимовича, и, как будто, дочь. По-видимому, Ефим Иванович был крайне беден, так как Василий Ефимович был обязан своим образованием некоему врачу Несмеянову, которому он был настолько благодарен, что принял его фамилию (это же следом за ним сделал и его брат Дмитрий).

Василий Ефимович (фото 1)[4]4
  См. главу «Фотоиллюстрации» – прим. ав. fb2.


[Закрыть] получил духовное образование, завершилось оно окончанием духовной семинарии[5]5
  Василий Ефимович в 8 лет поступил в Шуйское духовное училище, которое закончил в 1852 г. Затем учился во Владимирской духовной семинарии (1852–1858 гг.).


[Закрыть]. По-видимому, вскоре по «рукоположении» и женитьбе он стал преподавателем в духовном училище в Суздале[6]6
  В 1863 г.


[Закрыть]. По крайней мере старшие дети его многочисленной семьи – старший сын Александр, умерший от чахотки студентом в Варшаве, в честь которого я и ношу свое имя, дочь Людмила (о ней еще будет речь) и второй сын – мой отец Николай – родились в Суздале. Жила семья при духовном училище в каменном здании, сохранившемся и доныне.

Дедушкина жена, мать моего отца, Ольга Андреевна, была урожденная Виноградова, несомненно, также «духовного» происхождения (фото 2). Ее брат, дядя отца, Петр Андреевич Виноградов, уже в начале века, а возможно и раньше, был московским жителем и главой семьи Виноградовых, очень друживших с отцовской семьей (фото 6). Петр Андреевич долгие годы был директором Московской гимназии, кажется той, на Лубянке, где теперь учреждение Комитета госбезопасности[7]7
  Здание на Лубянке было основным зданием органов государственной безопасности РСФСР и СССР с 1919 по 1991 г. В настоящее время входит в комплекс зданий Федеральной службы безопасности России на Лубянской площади (дом 2).


[Закрыть]. Бабушка, Ольга Андреевна, умерла от рака еще до моего рождения в молодом возрасте, ей было немногим за сорок[8]8
  Ольга Андреевна умерла в 1892 г., через 3 года после приезда семьи в Шую. В 1908 г. рядом с матерью был похоронен трагически погибший Андрей Васильевич Несмеянов, студент Московского университета.


[Закрыть]. Она родила шестнадцать детей, из которых выросли двенадцать. По воспоминаниям отца, который очень ее любил, она была затейницей, всегда веселой, бодрой, ни на что не роптавшей, стоически терпеливой русской женщиной. Этими качествами отличались и старшие сестры отца.

Деда Василия Ефимовича я помню в последний период его жизни – в г. Шуе[9]9
  Шуя – город в Ивановской области. Расположен в междуречье рек Волги и Клязьмы. Через город протекает река Теза, приток Клязьмы.


[Закрыть], где он был протоиереем[10]10
  С 1889 г. был протоиереем Шуйской Крестовоздвиженской церкви. Крестовоздвиженская церковь была построена в 1693 г., в 1937 г. закрыта. Снесена колокольня, часовня, церковные лавки. Сейчас городские власти пытаются добиться признания Крестовоздвиженского храма объектом культурного наследия федерального значения и восстановить его.


[Закрыть] и жил там, вероятно, более 30 лет, в доме с садом, спускающимся к реке Тезе. Это был высокий, худой, прямой, лишь чуть сутулившийся старик с большой седой бородой, со светло-серыми глазами, в отличие от коренных жителей Шуи, не говоривший на «о». Он был человек «высокого строя мыслей» (фото 1). Его не интересовали «мелочи жизни», быт, деньги, устройство, уют. Он любил, когда в Шуе у него собиралось его многочисленное потомство, но и любовь эта была несколько абстрактная. Живя в небольшой комнате верхнего этажа своего дома, он как бы витал над всеми, благословляя их с высоты. Впрочем, он был горяч, и мне запомнилось, например, гневное осуждение им болгар во время болгаро-сербской войны. Поскольку мне в то время было едва ли двенадцать лет, я не помню мотивов осуждения им за братоубийственную войну именно болгар, но ясно помню его горячность и слова – «болгары, болгары, как непокорные дети».

Трое старших детей Василия Ефимовича в Шуе уже не жили, они стали самостоятельными раньше. Следующее за ним мужское поколение – мои дядья Василий, Андрей, Сергей – жило во флигеле дедушкиного дома. По семейным преданиям у них временами скрывался от «вездесущего ока» тот или иной из местных революционеров и в числе их М.В. Фрунзе, бывший приятелем Андрея. Считалось, что в протоиерейском доме искать крамольников не придет в голову. А сам протоиерей, от которого все это делалось втайне, садясь с семьей за обед, спрашивал: «А тому снесли пообедать?». Впрочем, это относится к более раннему периоду. Насколько помню, я был последний раз в Шуе в 1913 г., а умер Василий Ефимович в тяжелом 1919[11]11
  Похоронен был близ Крестовоздвиженского храма, рядом с могилами жены и сына. Кладбище сейчас не существует.


[Закрыть]. И поехал к нему только папа, успевший проститься с ним.

После Суздаля и перед Шуей Василий Ефимович перевелся в качестве учителя (думаю «законоучителя», хотя не знаю точно) в учительскую семинарию г. Киржача Владимирской губернии[12]12
  В 1880 г.


[Закрыть]. В это время старшие дети уже стали молодыми людьми, отец мой был гимназистом-старшеклассником гимназии г. Владимира, затем студентом Московского университета. Отец рассказывал, как поразила его перемена природы при переезде из степного, лугового Суздаля в бескрайне лесной Киржач, как все здесь казалось (и так было до конца его дней) поэтично: и стоящая среди соснового бора семинария, домики которой были раскиданы на высоком берегу Киржач-реки, и вид через заливной луг на утопающий в садах город. Вероятно, немалое значение в этом поэтическом восприятии Киржача сыграли и расцвет молодости, и новые знакомства. Среди этих знакомств назову молодого врача Ивана Павловича Никольского, вскоре сделавшегося мужем старшей папиной сестры – Людмилы. Мои двоюродные братья и сестры, их дети, были моими спутниками в детстве и молодости.

Познакомился отец и с семьей лесничего Данилы Антоновича Рудницкого и его жены Антонины Иосифовны и был репетитором их дочери Людмилы, впоследствии моей матери. В то время ей было лет десять. Данила Антонович Рудницкий (фото 5), уроженец Волынской губернии, по-видимому, из обрусевших поляков, сын аптекаря, получил образование в Петровской лесной академии (ныне Тимирязевская сельскохозяйственная академия) в Москве. Его жена Антонина Иосифовна, в девичестве Осинская (фото 5), была сиротой – приемной дочерью Осинских; она была чистокровной полькой. Моя мать – старшая из их детей – родилась в Москве, во время студенчества деда. По окончании академии он получил назначение в Киржачское лесничество и прожил в Киржаче всю свою недолгую жизнь. В Киржаче же родились и другие его дети, сестры и братья моей матери, в порядке старшинства – Варвара, Владимир, Наталья и Ольга, которая была старше меня лишь на четыре года и долгое время была подругой моего детства.

Первые годы замужества бабушка моя не говорила по-русски, и в семье язык был польский, так что первый язык моей матери был польский, который вскоре был заменен на русский, а польский был начисто забыт ею. Да и бабушка, прожив десятки лет в русском окружении, почти забыла разговорный польский язык, хотя еще читала иногда по-польски и сохранила в произношении польское «л», похожее на «у», передав его из детей одной Наталье. Брак Данилы Антоновича и Антонины Иосифовны Рудницких был результатом страстной любви. Жизнь их, однако, не назовешь счастливой.

Приехав в Киржач и начав лесоустроительные работы в казенных и частновладельческих лесах, Данила Антонович зарекомендовал себя дельным работником, и много лет спустя приходилось слышать, что он лесоустройством своим оставил по себе хорошую славу. Материальные условия жизни, несмотря на растущую семью, были бы неплохи, если бы не особенности деда, о которых ниже. Так, через десяток лет он смог купить у купца Стукачева тот дом, в котором он сначала снимал квартиру (это было в 90-х годах). Этот дом и до сих пор принадлежит наследникам бабушки, и с ним у меня связано много детских воспоминаний.

Однако дед оказался плохим семьянином – деспотом, кутилой, любителем собрать у себя и угостить разношерстную компанию, вне зависимости от наличия в доме денег. Бабушка была существом кротким, любящим и подчиненным. Кроме того, у деда был широкий размах, покупал он все, что приходилось, – керосиновые лампы, люстры, даже экипажи в массовом количестве, не сообразуясь с надобностью. С детьми был строг и заставлял их (отнюдь не в педагогических целях) чертить свои лесоустроительные планы. По-видимому, он мало интересовался личностями своих детей. Был он также домашним изобретателем, не чужд был химии, и это именно в его сарае, роясь в старых книгах году в 1912, я нашел учебник химии Рихтера[13]13
  Рихтер В. Учебник неорганической химіи по новѣйшим воззрѣниям. Лейпциг. (Учебник сохранился, находится в музее А.Н. Несмеянова в ИНЭОС РАН, но без страниц с выходными данными. Судя по тексту, это либо второе, либо третье издание, которые вышли в промежутке между 1874 (год первого издания) и 1880 (год четвертого издания) годами).


[Закрыть], сыгравший в моей жизни существенную роль. Изобретал он что-то относящееся к огнестрельному оружию, не то ружье, не то порох – изобретательство, окончившееся взрывом.

Умер дед году в 1904 или 1905, так что я, хотя и помню его, но как бы сквозь дымку, лишь немногие моменты. В семье он оставил недобрую память, и мама моя часто в меня вглядывалась с боязнью обнаружить сходство со своим отцом. Кутила и тиран из меня не вышел, а в химии какие-то точки соприкосновения, по-видимому, обнаружились. Мне кажется, что и во внешности, особенно когда я стал толстеть и лысеть, выявилось отдаленное сходство (сужу по портрету). Но вообще я похож на свою мать. Отец мой, которому ничто не было так чуждо, как легковесное осуждение кого бы то ни было, припоминал в порядке курьеза, а не осуждения, как Данила Антонович ему говорил в порыве дружеской откровенности: «Какие мы мужчины благородные! Сколько мы народу кормим!» Этот толстый, лысый, с опущенными усами, среднего роста человек с типичной наружностью славянина с родины Короленко умер, не дожив до 50 лет.

После смерти мужа бабушке пришлось работать. Она получила место кастелянши (ведающей бельем) в Киржачской городской больнице и долгие годы работала там. Всю свою любовь она перенесла на своих пятерых детей, особенно на старшую – мою мать, и младшую – Ольгу. Крохи перепадали и нам внучатам. Начиная примерно с 1908 г. бабушка жила в своем доме одиноко – старшие дочери Людмила и Варвара были замужем и жили вне Киржача, Владимир, став студентом МГУ, лишь в старости вернулся на жительство в отчий дом, Наталью и Ольгу удалось устроить в московские институты «для благородных девиц». Лишь летом дом оживал: и дети, и появившиеся внуки съезжались в Киржач.

Что же представляла собою моя бабушка – в пожилом возрасте маленькая женщина с несколько расплывшейся фигурой, с точеными чертами смуглого лица, освещенного большими лучистыми карими глазами? Как ни любила она детей, для которых была готова на любые жертвы и которых с нетерпением ждала, только и живя этим ожиданием, но переехать и жить в нашу семью, где было достаточно места, средств и теплоты, она не соглашалась. Она предпочитала быть независимой даже тогда, когда началась старческая неразбериха в мыслях, когда она уже путала детей и внучат и вообще не очень различала людей. Для нее в основном в это время люди делились на две категории: родные, милые, приятные и чужие. К последним отношение было холодно-официальное. К первой категории относились дети, внуки и правнуки. Из правнуков, впрочем, родились при ее жизни только мои Оля и Коля, и этих правнуков она путала постоянно то со своими внуками, а то и с детьми.

Была у нее еще одна любопытная, так сказать национально-классовая, черта, назовем ее антидемократизм. В ее сознании резко были противопоставлены, с одной стороны, люди ее круга, с другой – «низшие», все «эти» крестьяне, соседи-мещане, прислуга и т. д. Это различие сказывалось и в тоне разговора. Особенно я это почувствовал, когда мы приехали на лето в Киржач и привезли с собой моего друга – воспитанника Бахрушинского приюта Леонида Соколова, мальчишку, как и я, лет двенадцати. Он, конечно, по бабушкиной классификации относился к плебейской категории, и тон (возможно, едва заметный, но резавший мне ухо и душу) был соответствующий. Вероятно, это был немалый элемент, способствующий демократизации моего воспитания. Вообще «воспитание от противного» имеет вряд ли меньшее значение, чем воспитание примером.

В семье деда В.Е. Несмеянова вопрос о демократизме стоял совершенно иначе. Прислуга была равноправным членом семьи. Многочисленное (16 человек) потомство, рождавшееся чуть ли не каждый год, невозможно было выходить одной матери, и поэтому «нечетные дети» выхаживались и выращивались матерью, «четные» – нянькой Настасьей на равных правах. Эти «четные» так на всю жизнь Настасьи и оставались ее любимчиками. Впрочем, это я знаю лишь по рассказам.

Не знаю точно, когда произошло переселение Несмеяновых из Киржача в Шую. Знаю лишь, что Шуя не была и не стала для моего отца родным городом. Гимназистом он в течение учебного года жил во Владимире, с первых шагов в гимназии став самостоятельным и зарабатывая репетиторством на жизнь (он решил после духовного училища перейти не в духовную семинарию – обычный, так сказать, естественный путь, а в гимназию и держал экзамен, начав гимназический путь не с первого, а, возможно, с четвертого класса). В Шуе же бывал лишь гостем на каникулах, которые делил между Шуей и Киржачем. После гимназии, которую окончил с золотой медалью и с занесением его имени на мраморную Доску почета, он поступил в Московский университет и опять, я думаю, свободное время охотнее отдавал Киржачу, чем Шуе.

По окончании университета отец мой осуществил давно задуманный план «идти в народ» (о чем ниже) и занял место народного учителя в селе Бушове[14]14
  Бушово – село в 12 км севернее Тулы.


[Закрыть] Тульской губернии, летом навещая Киржач, где, напомним, жила его старшая сестра Людмила со своим мужем И.П. Никольским и его подрастающая ученица Людмила Рудницкая (на десять лет моложе него), которая стала синеглазой красавицей с тонкими чертами лица, была живой и подвижной (фото 4). Осенью 1898 г. состоялся их брак в церкви погоста Заболотье в одном-двух километрах от Киржача. Отцу, около десяти лет учительствовавшему в Бушове, пришлось найти работу, более обеспечивающую будущую семью. Он стал служащим Московской городской управы (фото 3). Молодая пара сняла скромную квартиру, кажется в Токмаковом переулке. 28 августа старого стиля (9 сентября нового стиля) 1899 г. родился я. Это произошло уже в квартире, снятой родителями в одном из переулков вблизи Курского вокзала. Родильными домами, если они и были, тогда обычно не пользовались. Когда мне было около двух лет, в жизни нашей семьи произошла перемена, во многом определившая ее жизнь на ближайшие пятнадцать лет. Папа получил и принял предложение быть директором вновь открываемого городского сиротского приюта имени братьев Бахрушиных[15]15
  Бахрушины – династия московских предпринимателей, меценатов, коллекционеров.


[Закрыть]в Сокольниках. Мои первые воспоминания и относятся к этому новому месту нашей жизни, наряду с Киржачем, ставшим моей маленькой родиной.

Этот Бахрушинский приют[16]16
  В 1896 году братья Александр и Василий Бахрушины пожертвовали 600 тыс. рублей на устройство в Москве, в Сокольничьей роще (ныне – 1-й Рижский пер.) бесплатного детского приюта для мальчиков православного вероисповедания, покинутых родителями. Он назывался «Московский городской приют имени братьев Петра, Александра и Василия Бахрушиных». По проекту архитектора В.В. Лебедева был выстроен детский городок из шести отдельных домиков на 20–25 человек каждый. Центром приюта была церковь Живоначальной Троицы. Действовал с 1901 по 1918 г.


[Закрыть], который в детских воспоминаниях моих, а также моих двух братьев и особенно сестры рисуется как истинный рай (фото 8), был расположен на участке Сокольничьего леса размером в десять гектар, примыкавшем с запада к линии Ярославской железной дороги на уровне четвертого километра и отграниченном с севера продолжением 3-го Сокольничьего просека за линию той же железной дороги. С юга забор отгораживал его от леса, а с запада – от Алексеевской водокачки[17]17
  Старая часть Алексеевской водокачки построена в 1830 г. в селе Алексеевское (впоследствии эта часть была снесена). В границы Москвы Алексеевское вошло в начале XX в.


[Закрыть], подававшей воду из Мытищ в ныне не существующие Крестовские водонапорные башни. Сейчас в зданиях бывшего Бахрушинского приюта находится издательство «Мир», выпускающее переводную научную литературу[18]18
  Издательство было признано банкротом в 2008 г. и находится под внешним управлением.


[Закрыть]. Но 10 га парка сильно урезаны наступлением Северной железной дороги[19]19
  Скорее, строительством пятиэтажных домов для сотрудников бывшего издательства «Мир» (сведения получены от И.М. Манохиной, члена ассоциации экскурсоводов города Москвы, председателя краеведческого клуба «Доброхот(д)» Алексеевского района).


[Закрыть], а парк, заботливо и любовно разбитый и взращенный отцом, исчез, остались только старые липы на главной въездной аллее. Как и во всех Сокольниках, исчезла главная их краса – вековые гиганты сосны. Когда наша семья, состоящая из трех человек, поселилась в Бахрушинском приюте, там стоял (и сейчас стоит) при въезде трехэтажный кирпичный жилой корпус[20]20
  В настоящее время дом находится в аварийном состоянии.


[Закрыть], в глубине – церковь[21]21
  Храм Живоначальной Троицы (1-й Рижский пер, д. 2, стр. 7) построен в 1901 г. по проекту архитектора В.В. Лебедева и освящен в 1903 г. В 1929 г. храм был закрыт. В 1999 г. передан церкви. В 2000 г. в нем возобновилось богослужение.


[Закрыть] и вокруг нее шесть одноэтажных домиков с террасами[22]22
  К 2015 г. осталось только четыре домика, на месте двух был построен многоэтажный дом.


[Закрыть] – жилье воспитанников, постепенно заселявшееся принятыми сиротами. Расположенный напротив жилого корпуса, справа от въезда, большой трехэтажный школьный корпус[23]23
  Выстроен в 1907 г. по проекту архитектора Н.Н. Благовещенского. Первоначально дом был двухэтажным, с цокольным этажом. Третий этаж был надстроен позднее (сведения получены от И.М. Манохиной).


[Закрыть] и мастерские планировал и строил мой отец уже на моей памяти. Там-то теперь и помещаются редакции и типография издательства «Мир»[24]24
  См. примечание 2 на с. 24.


[Закрыть].

Что окрашивало в радужные краски жизнь в приюте не только для нас, но и для воспитанников? (Среди них у меня было много приятелей, с некоторыми, немногими из которых я встречался на протяжении последующих десятков лет и которые льнули к нашей семье именно из-за детских воспоминаний.) Жизнь в чудесном парке, окруженном обширным Сокольничьим парком, смыкавшимся с Лосиноостровским лесом, Богородским, Ростокиным, Останкиным и далее Свибловым, Медведковым. Каждое из этих мест тоже было зеленым царством: то строгим бором, то вековой дубравой, то березовой рощицей, связанными водной артерией – Яузой, тогда чистой рекой, в которой мы любили купаться. И постепенное расширение территории – от папиного садика до всей площади приюта, затем до всех Сокольников, а затем летом, с помощью велосипеда, а зимой с помощью лыж – и до Медведкова и дальше. И игры – от пряток, мяча, лапты, бабок и городков до обширных сражений летом на рапирах (из орешника) по всем Сокольникам, зимой – в снежки, с постройкой крепостей из снега. На рождественские праздники – елка дома, елки у знакомых и, наконец, огромная елка со всякими затеями для воспитанников и всех ребят приютской территории.

Семья директора приюта, мало-помалу разраставшаяся, поместилась в третьем, верхнем, этаже того кирпичного жилого корпуса, с которого я начал описание приюта. Квартира была обширная – восемь комнат, не считая кухни, прихожих и т. д., из них две огромные – метров по сорок. Было можно вволю побегать и поиграть. Я сказал «с разрастанием семьи», однако на первых порах ее преследовало несчастье: две следующие за мной сестры погибли в младенчестве – одна родилась с суженной аортой, другая – с неполноценным мозгом. Лишь после их смерти, через пять лет после меня, родился брат Вася, еще через четыре года – в 1908 г. – сестра Таня и, наконец, в 1911 г. – брат Андрей.