Текст книги "Всемирная история в 24 томах. Т.5. Становление государств Азии "

Автор книги: Александр Бадак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

Совершенствующийся в деле воина не воинствен.[55]55
  Возможен и другой перевод данной и последующих фраз, в которых используется одна и та же конструкция построений: «Осуществляющий функцию воина через совершенствование Не воинствен. Совершенствующийся в битвах не гневлив. Побеждающий противника через совершенствование не соперничает. Использующий людей через совершенствование осуществляет ориентацию вниз». Следует отметить, что практически нет ни одной фразы во всем этом тексте, которая не допускает несколько параллельных интерпретаций.


[Закрыть]

Совершенствующийся в битвах не гневлив. Совершенствующийся в победах над противником не вступает в контакт.

Совершенствующийся в использовании людей осуществляет ориентацию вниз.

Это определяется:

Потенция не-соперничая.

Это определяется:

Сила использования людей.

Это определяется:

Союз с пределом небесной древности.

ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

У использующих оружие есть изречения:

«Сущность моя не осмеливается осуществлять функцию хозяина, а осуществляет функцию гостя;

Не осмеливается продвинуться на сантиметр, а отступает на метр.

Это определяется:

Движутся в отсутствии движения.

Закатывают рукава в отсутствии рук.

Бросаются на отсутствие противника.

Удерживают отсутствие оружия.

Нет большей беды, чем недооценивать противника.

Недооценивая противника близок к потере драгоценностей сущности своей».

Причинность:

Когда скрещивают оружие при равных силах, побеждает сожалеющий.

СЕМИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Речь сущности моей —

Очень легка для осознания, очень легка для действия-движения.

В Поднебесной никто не способен осознавать,

Никто не способен действовать-двигаться.

В речи – наличие предков.

В делах – наличие владыки.

Вот только отсутствует осознание.

Это дает:

Не «я» осознает.

Осознание «я» – это разрешенность.

Подражание «я» – это придавание ценности.

Это дает:

Человек мудрости покрыт грубой шерстяной материей[56]56
  Здесь напрашивается интересная параллель с суфиями в исламе, которые также носили одежды из грубой шерстяной материи, надеваемой на голое тело. Некоторые исследователи само слово «суфий» производят от корня, обозначающего шерстяную ткань.


[Закрыть], а за пазухой яшма-нефрит[57]57
  Данный чжан может быть переведен и как простое повествование от первого лица. Предпочтительна интерпретация, отражающая некую мистическую структуру описания личности, в которой противопоставляются «моя сущность», которую можно условно соотнести с брахманом в индийской традиции, и просто «я», или эго, условно соответствующие атману. Интересно провести параллель и с гурджиевскими концепциями сущности и личности.


[Закрыть].

СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Осознание не-осознания – ориентация вверх.

Не-осознание осознания – болезнь.

Ведь только боление болезнью —

Это дает:

Не боление.

Человек мудрости не болеет —

Через боление своей болезнью.

Это дает:

Не боление.

СЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЙ ЧЖАН

Если народ не боится власти, тогда придет еще большая власть.

Да будьте в отсутствии привыкания к тому, что приносит покой.[59]59
  Эта и следующая фразы могут быть в равной мере переведены так: «Не привыкают к тому, что тебя успокаивает; не пресыщаются тем, что тебя порождает». Первый вариант подчеркивает состояние отсутствия, которое и будет основным условием правильного построения отношений с порождающим и успокаивающим тебя через естественное ощущение привыкания и пресыщения, возникающее в этой области системы «человек – мир».


[Закрыть]

Будьте в отсутствии пресыщения тем, что вас порождает.

Ведь только не пресыщение —

Это дает:

Не пресыщение.

Это дает:

Человек мудрости осознает себя, не показывая себя.[60]60
  Возможный вариант перевода таков: «При самопроизвольном осознании не проявляются самопроизвольно».


[Закрыть]

Любит себя, не предавая ценности себе.

Причинность:

Отбрасывает то, берет это.

СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ЧЖАН

Храбрость в смелости ведет к гибели.

Храбрость в не-смелости ведет к жизни.

В этой паре может быть польза, может быть вред.

Если Небо не любит кого-то,

Кто знает причины этого?

Это дает:

Человек мудрости приближает процесс к трудности.[61]61
  Легкость и трудность – это две составляющие ощущений, которые реализуются в восприятии индивида во время любого процесса. Обычный человек в своей асимметрии восприятия постоянно ориентирован на ощущение легкости во всем, а человек мудрости предпочитает видеть трудную составляющую даже в том, что может спонтанно восприниматься как легкое.


[Закрыть]

В Пути Небес —

нет соперничества – а совершенствование в победах;

нет речи – а совершенствование отклика;

нет призывания – а само приходит;

такая беспечность – а совершенствование замыслов.

Сеть Неба необъятно редка, а нет упущений.

СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ ЧЖАН

Если народ не боится смерти, то что его смертью пугать?

А вот, если человек при постоянстве страха смерти осуществляет аномальное, то «сущность моя» должна схватить и убить его.

Кто осмелится?

Постоянно есть ведающий убийствами, который убивает.

А вот если убивать вместо ведающего убийствами —

Это определяется:

Заменить великого мастера-плотника.

Вот замените великого мастера-плотника, – и редко будет такой, кто не поранит себе руки.

СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ ЧЖАН

Голод в народе —

это из-за того, что их высшие берут много налогов на зерно.

Это дает:

Голод.

Народом трудно управлять —

это из-за того, что их высшие осуществляют наличие.

Это дает:

Трудно управлять.

Народ легко относится к смерти – это из-за того, что их высшие стремятся в толщу жизни.

Это дает:

Легко относится к смерти.

Ведь только в отсутствии осуществления за счет жизни заключается мудрая способность ценить жизнь.

СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ЧЖАН

Человек в жизни – мягкость и слабость.

В его смерти – твердость и сила.

Из мириад сущностей травы и деревья в жизни – это мягкость и хрупкость.

В их смерти – сухость, крепость.

Причинность:

Твердость и сила – это попутчики смерти.

Мягкость и слабость – это попутчики жизни.

Это дает:

Сила оружия ведет к уничтожению.

Сила дерева ведет к перелому.

В сильном и большом находится ориентация вниз.

В мягком и слабом находится ориентация вверх.

СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ЧЖАН

В небесном Пути нет ли подобия натягиванию лука?

Высокое – оно придавливается.

Низкое – оно приподнимается.

При наличии излишка его убавляют.

При недостаточности его восполняют.

В небесном Пути убавляют наличие излишка и восполняют не-достаточность.

Кто способен наличие излишка отдавать Поднебесной?

Только тот, у кого в наличии Путь.

Это дает:

Человек мудрости в осуществлении не отождествляется, совершив дело, не пребывает в нем.

Нет у него стремления проявить умелость.

СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ЧЖАН

В Поднебесной нет ничего мягче и слабее воды.

Но при столкновении с твердостью и силой никто не способен ее победить.

Посредством отсутствия в себе, посредством переменчивости.[62]62
  Переменчивость – Этот же знак обозначает Перемены в «Каноне Перемен».


[Закрыть]

Через слабость побеждают силу.

Через мягкость побеждают твердость.

В Поднебесной нет никого, кто не знает.

Нет никого, кто способен сделать.

Это дает:

Человек мудрости говорит:

Принимаешь на себя грязь государства.

Это определяется —

Хозяин главного алтаря.

Принимаешь на себя недобрые знамения в государстве.

Это определяется —

Правитель Поднебесной.

СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ ЧЖАН

Смирение в большой обиде обусловливает наличие остаточной обиды.

Как можно таким образом осуществлять совершенствие?

Это дает:

Человек мудрости держит левую половину контрактной

бирки[63]63
  Левая половина контрактной бирки. – Человек, который владеет левой половиной, берет полную ответственность за исполнение договора, то есть человек мудрости предъявляет претензии лишь самому себе во всех ситуациях.


[Закрыть] и не предъявляет претензий к людям.

При наличии Потенции отвечают за обязательства.

При отсутствии Потенции ведают взиманием податей.

В небесном Пути отсутствует родственность, а есть постоянство контакта с совершенствующимся человеком.

ВОСЬМИДЕСЯТЫЙ ЧЖАН

Маленькое государство, судное население.

Пусть у народа будут десятки и сотни приспособлений-инструментов, а не применяют.

Пусть народ придает значение смерти и не путешествует далеко.

Хотя есть лодки и колесницы, а никто на них не ездит.

Хотя есть вооруженные воины, а никто их не строит.

Пусть народ вернется к письму через вязание узлов и использует его.

Сладка его пища.

Красива его одежда.

Мирны его покои.

Радостны его обычаи.

Соседние государства глядят друг на друга.

Петухи и собаки слышат голоса друг друга.

А народ до старости и смерти не общается друг с другом, а не приходя и не уходя.

ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ ЧЖАН

Верные речи не красивы.

Красивые речи не верны.

Совершенствующийся не рассуждает.

Рассуждающий не совершенствуется.

Знание – это не эрудиция.

Эрудиция – это не знание.

Человек мудрости не накапливает.

Чем больше он делает для других, тем больше у него в наличии для себя.

Отдавая другим, а умножает себе.

Путь Небес приносит пользу, а не вредит.

ИЗ КНИГИ «ЧЖУАН-ЦЗЫ»

(перевод В. В. Малявина)

ВСЕ – ЕДИНО?

Цзыци из Наньго сидел, облокотившись на столик, и дышал, внимая небесам, словно и не помнил себя. Прислуживавший ему Яньчэн Янь почтительно стоял рядом.

–Что я вижу! – воскликнул Яньчэн Янь. – Как же такое может быть?

Тело – как высохшее дерево,

Сердце – как остывший пепел.

Ведь вы, сидящие ныне передо мной,

Не тот, кто сидел здесь прежде!

–Ты хорошо сказал, Янь! – ответил Цзыци. – Ныне я похоронил себя. Понимаешь ли ты, что это такое? Ты, верно, слышал флейту человека, но не слыхал еще флейты земли. И даже если ты внимал флейте земли, ты не слыхал еще флейты неба.

–Позвольте спросить об этом, – сказал Яньчэн Янь. – Великий Ком[64]64
  Великий Ком (да куай) – обозначение, одно из оригинальнейших в истории философской мысли, предельной реальности, «великого единства» абсолютного бытия. Отметим, что Великий Ком бытия предстает у Чжуан-цзы пустотой мировой пещеры (или чревом Матери мира), вмещающей в себе все сущее, а между покоем пещеры и вихрем мирового движения существует полная преемственность. Другими словами, тело у Чжуан-цзы находит завершение в пустоте, и подлинное бытие для него – пустотелое.


[Закрыть] выдыхает воздух, зовущийся ветром. В покое пребывает он. Иной же раз он приходит в движение, и тогда вся тьма отверстий откликается ему. Разве не слышал ты его громоподобного пения? Вздымающиеся гребни гор, дупла исполинских деревьев в сотню обхватов – как нос, рот и уши, как горлышко сосуда, как винная чаша, как ступка, как омут, как лужа. Наполнит их ветер – и они завоют, закричат, заплачут, застонут, залают. Могучие деревья завывают грозно: У-у-у-у! А молодые деревца стонут им вслед: А-а-а-а! При слабом ветре гармония малая, при сильном ветре – гармония великая. Но стихнет вихрь и все отверстия замолкают. Не так ли раскачиваются и шумят под ветром деревья?

–Значит, флейта земли – вся тьма земных отверстий. Флейта человека – полая бамбуковая трубка с дырочками. Но что же такое флейта неба?

–Десять тысяч разных голосов? Кто же это такой, кто позволяет им быть такими, какие они есть, и петь так, как им поется?[65]65
  Притча о «флейте неба» – один из лучших в даоской традиции изложений идеи единения человеческой практики и природного бытия в несотворенной пустоте. Вместе с тем природный и предметный мир отнюдь не подобны пустоте и сходятся в ней по завершению.


[Закрыть]

Большое знание безмятежно-покойно.

Малое знание ищет, к чему приложить себя.

Великая речь неприметно-тиха,

Малая речь гремит над ухом.

Когда мы спим, душа отправляется в странствие.

Пробудившись от сна, мы открываемся миру.

Всякая привязанность – обуза и путы,

И сознание вечно бьется в тенетах.

Одни в мыслях раскованны

другие проникновенны, третьи тщательны.

Малый страх делает нас осторожными.

Большой страх делает нас раскованными.

Мысли устремляются вперед,

как стрела, пущенная из лука:

так стараются люди определить,

где истина и где ложь.

Словно связанные торжественной клятвой: так судят неуступчивые спорщики.

Увядает, словно сад поздней осенью: такова судьба истины,

за которую держатся упрямо.

Остановилось движение, словно закупорен исток: так дряхлеет все живое.

И в час неминуемой смерти

ничто не может вернуть нас к жизни заново.

Веселье и гнев, печаль и радость, надежды и раскаянья, перемены и неизменность, благородные замыслы и низкие поступки – как музыка, исторгаемая из пустоты, как грибы, возникающие из испарений, как день и ночь, сменяющие друг друга перед нашим взором. И неведомо, откуда все это? Но да будет так! Не от него ли то, что и днем и ночью с нами? Как будто бы есть подлинный господин, но нельзя различить его примет. Деяниям его нельзя не довериться, невозможно узреть его образ!

Не будь другого, не было бы и моего «я»,[66]66
  В оригинале употребляется слово «то» и «это»,, так что разделение мира на субъект и объект имело для древних китайцев еще и демонстрационный аспект: мой взгляд на мир означал буквально «вот это», а то, что мы могли бы принять за объективность, было для них просто «Другой точкой зрения».


[Закрыть] а не будь моего «я», не было бы необходимости делать выбор. Кажется, тут мы не далеки от истины, но все еще не знаем, откуда приходят наши мысли.

Сотня костей, девять отверстий и шесть внутренних органов[67]67
  «Сотня костей, девять отверстий, шесть внутренних органов...» – Чжуан-цзы имеет в виду человеческое тело. Подобная манера обозначать целое через его части традиционна для китайской словесности, являясь, в сущности, единственно возможным способом именования Пустоты.


[Закрыть] – все они присутствуют во мне, что же из них мне ближе всего? Нравятся ли они мне все одинаково или какому-то органу я отдаю предпочтение? Управляет ли этот орган всеми прочими, как если бы они были подданными? А может, органы нашего тела не могут друг другом управлять и сменяют друг друга в роли правителя и подданного? Или все-таки у них есть один подлинный государь? Но даже если мы опознаем этого государя, мы ничего не сможем ни прибавить к его подлинности, ни отнять от нее.

Однажды получив свое тело, мы обладаем им до самой смерти и не можем взять себе другое. Не зная покоя, мы плывем по бурным водам жизни, неудержимо стремясь, словно скачущий конь, к общему для всех концу. Как это печально! Мы не изнемогаем всю жизнь в бесплодных усилиях, в трудах и заботах проводим дни и даже не ведаем, за что нам выпал такой удел. Как это горько! Для чего говорить о бессмертии, коли тело наше рано или поздно обратится в прах, а вместе с ним исчезнет и сознание? Вот, поистине, величайшая из людских печалей! Неужто жизнь человека и впрямь так неразумна? Или я один такой неразумный, а другие умнее меня? Если вы следуете за своими сложившимися взглядами как за наставником, то кто среди людей не будет иметь наставника? Почему таким наставником может быть только тот, кто умеет делать выбор в соответствии со своими убеждениями? Ведь и невежда способен поступать так же. Рассуждать об истине и лжи прежде, чем появится ясное понимание их природы – все ровно что «отправляться в Юэ сегодня, а приехать туда вчера».[68]68
  Данное выражение принадлежит софистам, критикуемым Чжуан-цзы, и ссылка на него, конечно же, исполнена иронии.


[Закрыть] Это значит объявлять существующим то, чего нет. А как несуществующее сделать существующим, не знал даже великий Юй. Я же и подавно знать о том не могу. Речь – это не просто выдыхание воздуха. Говорящему есть что сказать, однако то, что говорит он, крайне неопределенно. Говорим ли мы что-нибудь? Или мы на самом деле ничего не говорим? Считаю, что человеческая речь отлична от щебета птенца. Есть ли тут отличие? Или отличия нет? Отчего так затемнен Путь, что существует истинное и ложное? Почему так невнятна речь, что существует правда и обман? Куда бы мы ни направлялись, как можем мы быть без Пути? Как можем мы утверждать существование чего-то такого, чего не может быть? Путь затемняется человеческими пристрастиями, речь становится невнятной из-за цветистости. И вот уже возникает «правильное» и «неправильное», о которых толкуют последователи Конфуция и Мо Ди, и то, что одни объявляют правдой, другие начисто отрицают. Но вместо того, чтобы принимать то, что они отрицают, и отрицать то, что они провозглашают, лучше прийти к прозрению.

Каждая вещь в мире есть «то», и каждая вещь в мире есть «это». Каждый знает то, что доступно ему, и не видит того, что доступно другому. Вот почему говорится: «То рождается из этого, а это сообразуется с тем». Оттого же утверждают, что «то» и «это» возникают одновременно? Следовательно, «в рождении мы умираем»[69]69
  Еще один софизм, принадлежащий Хуэй Ши.


[Закрыть] , возможное невозможно, а невозможное возможно, говоря «да», мы говорим «нет», а говоря «нет», говорим «да». Посему мудрец не делает этих различий, но смотрит на все в свете Небес и лишь следует этому.[70]70
  Данная фраза позволяет с особой ясностью видеть, что Небо у Чжуан Цзы обозначает «таковость», внутреннюю полноту и одновременно предел каждой вещи, в котором все вещи «друг друга уравнивают».


[Закрыть]

Всякое «это» есть также «то», а всякое «то» есть также «это». Там говорят «так» и «не так», имея свою точку зрения, и здесь говорят «так» и «не так», тоже имея свою точку зрения. Но существует ли в действительности «это» и «то» или такого различия вовсе не существует? Там, где «это» и «то» еще не противостоят друг другу, находится Ось Пути. Постигнув эту ось в центре мирового круговорота, обретаем способность бесконечных превращений: и наше «да», и наше «нет» неисчерпаемы. Вот почему сказано: нет ничего лучше, чем прийти к прозрению.

Вместо того, чтобы доказывать, что палец не является пальцем, лучше сразу сказать, что не палец не является пальцем. Вместо того, чтобы доказывать, что «лошадь не является лошадью», лучше сразу сказать, что не-лошадь не является лошадью. Небо и Земля – один палец, вся тьма вещей – одна лошадь.[71]71
  Чжуан Цзы упоминает об известном софизме философа Гунсунь Луна, гласящим: «указатель (или палец) не указывает (не является пальцем)». Сам Чжуан-цзы считает составление подобных софизмов занятием никчемным и даже абсурдным, поскольку для него всякое понятие изначально вмещает в себя противоположные смыслы, всякое А есть также не-А.


[Закрыть] Возможным называют то, что кажется возможным, а невозможным то – что кажется невозможным. Дорога появляется, когда ее топчут люди. Вещи становятся такими, какими они есть, когда им дают названия. Каковы же они? Они такие, какие есть. Почему они не таковы? Они не таковы потому, что такими не являются. Каждой вещи изначально свойственно особое качество, и каждая вещь изначально имеет свои возможности. Нет вещи, которая была бы лишена присущих ей качеств и возможностей. Посему, если кто-то произвольно противопоставляет прокаженного красавице Си Ши, былинку – столбу, а благородство – подлости, то пусть собирает все это воедино. Их разделение – это их созидание. Их созидание – это их разрушение. Но все вещи – рождающиеся и погибающие – друг друга проницают и сходятся воедино. Только человек, постигший правду до конца, знает, что все приходит к одному. Он не прибегает к частным суждениям, но оставляет все сущее на обычном месте.[72]72
  «Обычное место» вещей, о котором толкует даоский философ, определяется не мнением людей и не логическими аргументами. Оно соответствует чистому Присутствию, или «наполненной пустоте», которая лишь «помещает в себя формы». Вернуть вещи на их «обычное место» у Чжуан-цзы равнозначно, тому, чтобы, говоря словами традиционной формулы, «привести к покою стоячую воду». Сделать это и невозможно, и немыслимо легко.


[Закрыть] Обычное определяется полезным, Полезное – проникновением в суть вещей, а проникновение – доступным. Как только мы приходим к доступному, нам уже нет нужды идти далеко. Тут наши утверждения исчерпывают себя. Остановиться на этом и не знать, почему так происходит – вот это и значит пребывать в Пути.

Пытаться уразуметь Единое и не знать, что все единое называется «три поутру». Что такое «три поутру»? Жил был один человек, содержавший в доме обезьян, и вот этот человек как-то сказал своим обезьянам: «Утром дам вам три меры желудей, а вечером четыре». Обезьяны рассердились. Тогда он сказал: «Ладно, я дам вам утром четыре меры, а вечером три». И все обезьяны обрадовались. Вот так этот человек по поведению обезьян узнал, как можно действовать, не поступаясь ни формой, ни существом дела. Он тоже, что называется, «следовал тому, что есть». Посему мудрый приводит к согласию утверждение и отрицание и пребывает в центре Небесного Круга. Это называется «идти двумя путями сразу».[73]73
  Идея «идти двумя путями сразу», утверждать и отрицать одновременно стоит в одном ряду с понятиями Оси Пути (дао шу) и «прозрения» (мин).


[Закрыть]

Люди в древности в своих знаниях достигли предела. Чего же они достигли? Они знали, что изначально вещи не существуют, – вот предел, вот вся бездна смысла, и добавить к этому нечего. Те, кто шли за ними, считали, что вещи существуют, но нет границ между вещами. Те, кто шли потом, считали, что границы между вещами существуют, но никакая вещь не может быть «этим» или «тем». Противопоставление «этого» и «того» – вот причина затемнения Пути. А когда Пути нанесен ущерб, возникает любовная привязанность. Действительно ли в мире Путь понес ущерб и возникла любовная привязанность или ничего этого не было? Когда Чжао Вэнь играл на своей лютне – вот это было нанесение ущерба Пути и возникновение любовной привязанности. А когда лютня Чжао Вэня молчала, Путь не терпел ущерба, и не появлялось любовной привязанности.[74]74
  Все системы знания, хочет сказать Чжуан-цзы, разрушают «цельность Пути», подобно тому, как всякий звук убивает бесконечность безмолвия. Следовательно, мудрый художник сумеет соблюсти равновесие между выраженным и сокрытым.


[Закрыть] Чжао Вэнь, играющий на лютне, мастер Куан, отбивающий такт посохом, и Хуэй-цзы, опирающийся на столик: какими познаниями обладали эти трое? Знание каждого из них было совершенным, а потому предания о них дошли и до наших дней. Но каждый из них в своих пристрастиях отличался от других и при том старался разъяснить лишь то, к чему сам питал пристрастие, а потому умалчивал о других точках зрения. Вот почему они кончили никчемными спорами о «твердости» и «белизне», а сын Чжао Вэня остался всего лишь обладателем лютни отца, так и не сумев достичь высот в музыке. Если о таких людях можно сказать, что они добились успеха, то в таком случае и я небезуспешно прожил свою жизнь. А может, следует сказать, что эти люди не добились успеха? В таком случае ни я, ни кто-нибудь другой не изведал в жизни успеха. Вот почему истинно мудрый презирает блеск изощренных речей. Он не придумывает истины, а оставляет все вещи на их обычном месте. Вот это и называется «осветить вещи светочем разума»

Предположим, я высказываю суждение о чем-то и не знаю, следует ли его определять как «истинное» или как «неистинное». Но каким бы оно ни было, если мы объединим «истинное» и «неистинное» в одну категорию, то исчезнет всякое отличие от иного суждения. Воспользуюсь одним примером, Положим, есть «начало» и есть «то, что еще не начало быть началом». Тогда есть «то, что еще не начало быть тем, что еще не начало быть началом». Положим, есть «бытие» и есть «небытие». Тогда есть «то, что еще не есть бытие», и есть «то, что еще не есть то, что еще не есть бытие». Внезапно мы приходим к «небытию» или «небытие»? А что до меня, то я, несомненно, что-то сказал, но так и не знаю, сказал ли я в конце что-нибудь или же я на самом деле ничего не сказал?[75]75
  Пародируя косноязычные рассуждения софистов, Чжуан-цзы в то же время высказывает в данном фрагменте свою оригинальную и вполне серьезную мысль, а именно: анализ, противопоставления понятий неспособны охватить нечто среднее, лежащее между ними. Следовательно, всякое «чистое понятие» появляется как бы произвольно, и язык сущностей есть язык огрубления, насилия.


[Закрыть]

В целом мире нет ничего больше кончика осенней паутинки, а великая гора Тайшань мала. Никто не прожил больше умершего младенца, а Пэн Цзу умер в юном возрасте. Небо и Земля живут вместе со мной, вся тьма вещей составляет со мной одно.

Коль скоро мы составляем одно – что еще тут можно сказать? Но уж коли мы заговорили об одном, то можно ли обойтись без слов? Единое и слова в нем составляют два, а два и одно составляют три. Начиная отсюда, даже искуснейший математик не доберется до конца чисел, что уж говорить об обыкновенном человеке! Даже идя от несуществующего к существующему, мы должны считать до трех. Что уж говорить, когда мы пойдем от существующего к существующему! Но не будем делать этого. Будем следовать данному и не более того.[76]76
  Тезис «Небо и Земля составляют одно» принадлежит Хуэй Ши, но Чжуан-цзы понимает неправомерность даже такого суждения, как «все едино», ибо говорящий так – уже отделяет себя от всеобъемлющего единства. Он лишь предлагает – не пытаясь ничего доказать – «следовать этому».


[Закрыть]

Путь изначально не имеет пределов, слова изначально не имеют установленного смысла. Только когда мы держимся за свои придуманные истины, появляются разграничения. Попробую сказать об этих разграничениях: существует левое и существует правое, существуют приличия и существует долг, существует определение и существует толкование, существуют спор и борьба. Все это называют восемью достоинствами. То, что пребывает за пределами мироздания, мудрый принимает, а о том не ведет речей. О том, что пребывает в пределах мироздания, мудрый говорит, но не выносит суждений. Касательно деяний прежних царей, о которых поминают в летописи, мудрый выносит суждения, но не ищет им объяснений.

Воистину, в каждом определении есть нечто неопределимое, в каждом доказательстве есть нечто недоказуемое.

Почему это так? Мудрый хранит правду в себе, а обыкновенные люди ведут споры, чтобы похвастаться своими знаниями. Вот почему говорится: «В споре есть нечто незамечаемое спорщиками».

Великий Путь не называем.

Великое доказательство бессловесно.

Великая человечность нечеловечна.

Великая честность не блюдет приличий.

Великая храбрость не выглядит отвагой.

Путь, проявивший себя, перестает быть Путем. Речь, ставшая доказательством, не выражает правды. Человечность, которая всегда добра, не свершит добро. Показная честность не внушает доверия. Храбрость, не знающая удержу, не приносит победы.