Текст книги "Герои Пушкина"

Автор книги: Александр Архангельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

<2>

«Метель»

(20 окт. 1830 г.)

МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА

МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА Р** – героиня повести, сюжет которой (равно как «Барышни-крестьянки») рассказан Белкину девицей К. И. Т. Марья Гавриловна – «стройная, бледная и семнадцатилетняя» дочь добрейшего помещика Гаврилы Гавриловича Р** из села Ненарадова; имеет романическое воображение (подобно рассказчику и герою «Выстрела», героям «Барышни-крестьянки», самому Белкину). Т. е. она мыслит литературными формулами, воспринимает жизнь как романную фабулу. Мир провинциальной читательницы французских романов и только что (к началу действия повести) появившихся русских баллад раскрывается перед читателем.

Естественно поэтому, что, когда в конце 1811 г. («в эпоху, нам достопамятную» – накануне Отечественной войны) в Марью Гавриловну влюбляется бедный армейский (т. е. не принадлежащий к гвардейской элите) прапорщик, а родители смотрят на него косо, – она замышляет нечто романное. Планируется тайное венчание, после которого, как полагается, последует сначала кульминация – родительский гнев, а затем развязка – прощение и призыв: «Дети! придите в наши объятия!» Все обставлено соответственным образом – написаны письма подруге и родителям, запечатаны тульской печаткой («два пылающие сердца с приличной надписью»); накануне ночью героиню преследуют во сне балладные видения. И вдруг наутро после побега читатель обнаруживает Марью Гавриловну дома, в ее собственной постели – только несколько бледную. На следующий день она занемогает.

Инсценировка «романа» в жизни не удалась. Вполне балладная метель, сбившая с пути жениха, Владимира, как некая стихия Провидения, вторглась в задуманный ими «сюжет». «Живая жизнь» предложила развязку настолько литературную, настолько прихотливую, что в «настоящем» романе она показалась бы надуманной, неправдоподобной. (До поры до времени подробности не раскрываются.) Пережив известие о смерти Владимира от ранения на поле Бородина, а затем и смерть отца, Марья Гавриловна переезжает в другое наследственное имение, становится богатой невестой, но отвергает всех женихов, – как Пенелопа, ждущая своего Одиссея. Намеки на странность ее положения содержатся в прямых и косвенных сравнениях рассказчика – то с девственной Лаурой из сонетов Петрарки («Se amor non è che dunque?» – «Если это не любовь, то что же?»), то с древнегреческой героиней – «девственной Артемизой». Делается это в надежде, что грамотный читатель обратит внимание на некоторую несообразность (Артемиза была одновременно и девственницей и вдовой не успевшего «познать» ее Галикарнасского царя Мавзола, которому хранила верность) и уловит намек на непростые обстоятельства. Но – по законам новеллы – все разъясняется только в финале.

Близ ***ского поместья Марьи Гавриловны в 1815 г. поселяется раненый гусарский полковник Бурмин «с Георгием в петлице и с интересной бледностию». Романическое сердце Марьи Гавриловны не выдерживает; но романическое же сознание продолжает работать в заданном направлении. Она ведет дело к решительному объяснению – не ради возможного брака, а вопреки ему; Марья Гавриловна вновь заготовила красивую развязку. (Конечно, тоже романическую.) Однако напрасно она воображает себя героиней романа (пруд, ива, белое платье, обязательная книга в руках, гусар); напрасно припоминает первое письмо St-Preuex из романа Ж. Ж. Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (соответственно представляя себя замужней Юлией, чьим платоническим другом после ее свадьбы стал прежний возлюбленный Сен-Пре). В момент объяснения оказывается, что Бурмин и есть тот самый «незваный жених», которого балладная «ужасная метель» в начале зимы 1812 г. случайно занесла в жадринскую церковь и с которым (как наконец-то узнает читатель) Марья Гавриловна была по ошибке обвенчана той страшной ночью. В 1815 г. они не узнали друг друга, ибо виделись лишь одно мгновение (подняв глаза на человека, ставшего ей мужем, Марья Гавриловна тотчас упала в обморок, а Бурмин уехал). Вновь развязка, которую предлагает героям таинственный ход жизни, рушит все их замыслы и вновь оказывается куда более литературной («романической»), чем может себе позволить «правдоподобная» литература. А Марья Гавриловна превращается в героиню истории, которую не могла бы и выдумать.

Сюжетных аналогов положений, в которые попадают герои «Метели», множество – от повести В. И. Панаева «Отеческое наказание (Истинное происшествие)», 1819 (барчук Каллист «в шутку» занимает место жениха в момент венчания невесты-крестьянки; после 5 лет отсутствия возвращается; влюбляется в «племянницу» соседки Ейлалию; не может жениться, ибо женат; в конце концов выясняет, что это и есть его жена, воспитанная отцом как барышня), до комедии Лашоссе «Ложная антипатия», 1733 (подробнее см.: В. Э. Вацуро). Но сами герои, их переживания, «правда страстей», аналогов не имеют; традиционный сюжетный фон резко оттеняет неповторимость образов.

Литература:

Вацуро В. Э. Повести Белкина // Вацуро В. Э. Записки комментатора. СПб., 1994. Виноградов В. В. Стиль и композиция повести Пушкина «Метель» // Книга спорит с фильмом. М., 1973.

Вольперт Л. И. Пушкин и Лашоссе: О сюжетном мотиве «Метели» // Временник Пушкинской комиссии. 1975. Л., 1979.

<3>

«Гробовщик»

(9 сент. 1830 г.)

АДРИЯН ПРОХОРОВ

АДРИЯН ПРОХОРОВ – московский гробовщик, главный и практически единственный сюжетно самостоятельный герой повести. Историю об Адрияне Белкину рассказал приказчик Б. В.; не только голос приказчика, но и голос самого Белкина с трудом пробивается сквозь авторскую интонацию Пушкина.

Он указывает на то, что мировая литература до сих пор «представляла гробокопателей людьми веселыми и шутливыми»: в романе В. Скотта «Ламмермурская невеста» и в трагедии Шекспира «Гамлет». Нрав белкинского (пушкинского) гробовщика «совершенно соответствовал мрачному его ремеслу»: сердце его не радуется, хотя только что осуществилась мечта его жизни – семейство (он, жена, две дочери) переезжает с Басманной в собственный желтый домик на Никитскую. Да и как радоваться, если героя занимает поистине гамлетовский вопрос: быть или не быть купчихе Трюхиной, «которая уже около года находилась при смерти»? И если не быть, то пошлют ли за ним с Разгуляя? – желанный домик расположен слишком далеко от еще более желанной «клиентки».

Вместо гробовщика весел автор; он оттеняет молчаливую угрюмость Адрияна Прохорова насмешливыми описаниями (вывески с «дородным Амуром с опрокинутым факелом в руке» и проч.). И сразу изъясняет характер Адрияна – тот разучился радоваться жизни не потому, что ежедневно соприкасается со смертью, а потому, что смерть, как и саму жизнь, свел к выгоде и невыгоде: дождь для него – не дождь, а источник разорения; человек для него не человек, а потенциальный «наполнитель» гроба. Грех не «испытать» такого героя, не припугнуть его готическими литературными ужасами.

Собственно, иронический сюжет новеллы рождается из игры слов. Новоселье может означать и переезд на новое место жительства, и – метафорически – похороны. Этого мало. Переехавший Адриян Прохоров тут же попадает на серебряную свадьбу к новому соседу, сапожнику Готлибу Шульцу. «Один из гостей, толстый будочник», предлагает тост: «за здоровье тех, на которых мы работаем <…>»; будочник Юрко, под общий смех, кричит гробовщику: «Что же, пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов». Пьяный Прохоров, осердясь, соединяет метафору новоселья с оксюмороном «здоровье мертвецов» – и приглашает «мертвецов православных» на новоселье. Внезапно слово оборачивается полуявью: ночью Адрияна будят и радуют известием о смерти Трюхиной; устроив ее посмертные дела, он возвращается домой – и застает гостей. «Мертвецы православные» являются на зов, чтобы напомнить Адрияну Прохорову о его «профессиональных прегрешениях»; среди гостей – отставной сержант гвардии Петр Петрович Курилкин, которому в 1799 г. (год рождения Пушкина; обратим также внимание на игровое совпадение инициалов автора, «издателя» А. П. и героя) Адриян Прохоров продал первый свой гроб – сосновый за дубовый. (В образе Курилкина как бы является из подсознания Адрияна Прохорова его «оттесненная совесть»; см.: С. Г. Бочаров.). Сцена, пародирующая роман ужасов, переходит в сцену, написанную в духе «мещанской идиллии» (что уже предопределено самим образом «маленького желтого домика»). Проснувшийся Адриян Прохоров видит солнечный свет, сияющий самовар (т. е. в окружающем повторены радостные тона его желтого домика), узнает, что все случившееся с ним было – сном и вдруг обнаруживает в себе способность радоваться. И тому, что купчиха Трюхина жива (ибо если она мертва, значит, сон был явью; если же сон был явью – Адриян Прохоров и впредь не защищен от возможных свиданий со своими «клиентами»); и главное, тому, что день – хороший, что он живет, что можно попить чаю с дочерьми (которых он прежде лишь ругал). Социальная, «профессиональная» пелена как бы спадает с его глаз, он снова становится «обычным» человеком, погруженным в поток живой жизни. А значит, его литературная родословная восстанавливается; он встает в один ряд с гробовщиками В. Скотта и У. Шекспира.

Литература:

Бочаров С. Г. О смысле «Гробовщика» (К проблеме интерпретации произведения) // Контекст-1973. М., 1974.

<4>

«Станционный смотритель»

(14 сентября 1830 г.)

САМСОН ВЫРИН

САМСОН ВЫРИН – станционный смотритель, несчастный чиновник 14-го (последнего) класса, «сущий мученик» должности, отец дочери Дуни, увезенной гусаром в Петербург.

Повесть, рассказанная Белкину титулярным советником А. Г. Н., помещена в цикле четвертой, но в сноске к письму «одного почтенного мужа» она поставлена на первое место; вряд ли это случайно. Самсон Вырин – самая сложная из фигур, представленных в цикле; социальные мотивы прописаны здесь предельно подробно. Как бы Пушкин ни подчеркивал свое отличие от «проторассказчика» (т. е. от А. Г. Н.; тот, по крайней мере, на 10 лет старше, ибо к началу повествования уже 20 лет ездит «по всем направлениям»), подчеркнутая задушевность и сострадательность интонации выдает постоянное авторское присутствие в тексте.

«Сюжет» выринской жизни прост до отчаяния, хотя это не мешает ему почти полностью повторить очертания сюжета сентиментальной повести Мармонтеля «Лоретта» о деревенском фермере Базиле, чья дочь уезжает с графом де Люзи, прикинувшимся больным. Базиль отправляется на поиски, находит дочь, живущую в изобилии; возвращает ее и в конце концов «официально» выдает замуж за графа.

К моменту, когда происходит знакомство А. Г. Н. с Выриным (1816 год), жена смотрителя уже умерла – при этом сам он все еще бодр, деловит; дом держится на юной Дуне, прекрасной собою. Заезжий гусар (Минский) с черными усиками, пораженный ее красотой, инсценирует болезнь и в конце концов увозит Дуню в столицу; поездка Вырина за «бедной Дуней» не дает результата. Сначала гусар пытается от него откупиться (как бы повторяя жест Эраста из «Бедной Лизы» H. М. Карамзина, на фоне которой создается «белкинская» повесть). Затем – когда «одетая со всею роскошью моды» Дуня при виде внезапно явившегося отца падает в обморок – Минский прогоняет Самсона Вырина взашей. Оставшись один, смотритель спивается до смерти; Дуня в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и кормилицей, приезжает поплакать на его могилке…

И все-таки автор с самого начала вводит скромную историю смотрителя в общефилософский контекст цикла. Все герои «Повестей» так или иначе смотрят на жизнь сквозь призму схем, порожденных отнюдь не самой жизнью. Это может быть «романическая» схема – как в «Метели», или пасторальная (но ассоциативно связанная и с Шекспиром) – как в «Барышне-крестьянке», или «байроническая» – как в «Выстреле», или попросту «профессиональная» – как в «Гробовщике». Есть своя схема восприятия жизни и у Самсона Вырина. Она отражена в картинках «с приличными немецкими стихами», развешанных на стенах его «смиренной, но опрятной обители». (Прием, распространенный в «вальтер-скоттовской» русской романистике; ср. соответствующие эпизоды в романах М. Н. Загоскина.)

Четыре картинки изображают эпизоды из притчи о блудном сыне. Первая показывает «почтенного старика» в шлафроке, который благословляет «беспокойного юношу» и дает ему мешок с деньгами; вторая живописует «развратное поведение» юноши, окруженного «ложными друзьями и бесстыдными женщинами»; третья предлагает образ промотавшегося юноши в рубище и треугольной (!) шляпе – среди свиней, с коими он «разделяет» свою «трапезу»; четвертая посвящена торжеству почтенного старика, который принимает раскаявшегося сына в свои объятия («в перспективе повар убивает упитанного тельца»). Повествователь убийственно смешно описывает картинки; риторические штампы, которые он при этом пародирует, предельно далеки от религиозно-мистического смысла «источника» – евангельской притчи о блудном сыне. Здесь мистика подменена «мещанской» моралью; эта обытовленная мораль и лежит в основе выринского миросозерцания.

Все случившееся с ним Самсон Вырин рассматривает сквозь призму этих картинок. Бегство Дуни для него равнозначно уходу неблагодарного юноши («уж я ли не любил моей Дуни…»). Ее жизнь в столице должна соответствовать сцене «развратного поведения». Должна – и неважно, что гусар Минский оказался для его дочери отнюдь не «ложным» другом, что она богата, свободна и имеет даже некую власть над любовником; что Минский обещает ему: «…она будет счастлива, даю тебе честное слово» – и в конце концов слово держит; что в жизни все складывается иным образом, нежели предусмотрено выринским «сценарием». Реальности Вырин не то чтобы не видит, просто она для него менее реальна, чем жизненная схема мещанской идиллии («бидермайера»), И потому он, почти слово в слово повторяя слова матери «бедной Лизы» H. М. Карамзина: «Ты еще не знаешь, как злые люди могут обидеть бедную девушку», – ждет, когда же Дунина жизнь повторит очертания третьей картинки – «Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицы вместе с голью кабацкою». Ждет, ибо только после этого, после полной жизненной катастрофы дочери наступит черед четвертой картинки – состоится покаянное возвращение «блудной дочери». И, как бы предчувствуя, что не дождется этого, Самсон Вырин желает смерти любимой Дуне…

Однако повесть о станционном смотрителе действительно самая сложная по своему построению во всем цикле. Взгляды героя мотивированы социально – по-своему он прав, подобные «романические» истории с увозами чаще всего завершаются катастрофой. (Тут читатель, по замыслу автора, должен вновь вспомнить повесть Карамзина – ее трагический финал.) Кроме того, образ Самсона Вырина отражен еще в нескольких литературных зеркалах. Сначала рассказчик иронически припоминает стихи кн. Вяземского о «коллежском регистраторе», почтовой станции «диктаторе», чтобы затем – вопреки цитате – пробудить в читателе сочувствие к этому несчастному «диктатору», которого каждый может обидеть. Так – постепенно и неявно – смотритель предстает жертвой общества; его «формула» выведена из опыта жизни в этом обществе. Другое дело, что смотритель не хочет открытыми глазами, непредвзято посмотреть окрест себя, чтобы сквозь «социальную» жизнь увидеть жизнь самой жизни, ее непредсказуемую полноту. Законы бытия непредсказуемы, открыты для благой воли Провидения или хотя бы для случайности; ее поток может вторгаться и в социальное пространство, меняя привычный ход вещей. Такую возможность Самсон Вырин начисто отвергает; более того, он как бы входит, врастает в образ страдающего отца, в прямом смысле слова «упивается» своей печалью, так что рассказчик спешит отразить героя в очередном литературном зеркале, на сей раз – кривом. Несколько театральный жест пьяного смотрителя, «живописно» отирающего слезы «своею полою», сравнивается с поведением «усердного Терентьича» в «прекрасной балладе Дмитриева» («Карикатура»).

Ограниченности социальной схемы соответствует обытовленность выринских «картинок»; предельной открытости самого бытия соответствует утраченный в этих картинках религиозный смысл евангельского «источника». Пока смотритель ждет, что события выстроятся в последовательность, «Подсказанную» его картинками, свободный поток жизни компонует все по-своему. Вопреки «картинкам» и в соответствии с духом Евангелия. Рассказ о приезде Дуни и ее покаянном плаче на могиле отца развязывает сюжет повести и окончательно смыкает его с сюжетом о блудном сыне. Правда, сам Вырин этого уже никогда не увидит.

Сложная организация образа Самсона Вырина предполагала возможность его восприятия и в чисто «литературном», и в религиозном, и в сугубо социальном ключе. Именно социальную маску «маленького человека» Вырина использовали писатели и критики ранней «натуральной школы» (так, Макар Девушкин в «Бедных людях» Ф. М. Достоевского читает «Станционного смотрителя», как бы узнавая в Самсоне Вырине своего предшественника).

Литература:

Альтман М. С. «Униженные и оскорбленные» и «Станционный смотритель» // Slavia. 1937. Ro£. 14.

Бочаров С. Г. Пушкин и Гоголь: «Станционный смотритель» и «Шинель» // Проблемы типологии русского реализма / Под ред. Н. Л. Степанова, У. Р. Фохта. М., 1969.

Сурат И. Бедный смотритель: О литературном фоне повести А. С. Пушкина // Литературные произведения XVIII–XIX веков в историческом и культурном контексте. М., 1985.

<5>

«Барышня-крестьянка»

(20 сент. 1830 г.)

АЛЕКСЕЙ БЕРЕСТОВ

АЛЕКСЕЙ БЕРЕСТОВ – молодой герой повести, по окончании университета не получивший отцовского благословения на военную службу, а к статской не имеющий охоты, приезжает в родное отдаленное Тугилово, где влюбляется в соседку Лизу Муромскую (см. ст.). Открывшись рассказом о «байроническом» герое Сильвио («Выстрел»), «Повести Белкина» завершаются новеллой, один из двух главных героев которой пытается сыграть роль, построенную по тому же литературному сценарию.

Отец Алексея Берестова, Иван Петрович, тезка Белкина и подчеркнутый русофил, успешно хозяйничающий на своей суконной фабрике и не терпящий соседа-англомана Муромского; сын, напротив, подражает героям новейшей английской словесности. Он, как денди, отпускает усы, всегда мрачен и разочарован, толкует об утраченных радостях и увядшей юности, пишет письма некой Акулине Петровне Курочкиной для передачи загадочной А. Н. Р.; носит черное кольцо с изображением мертвой головы; а со своим псом, которого зовут именем героя романа Ш. Нодье «Сбогар», разговаривает по-французски… Но в том и разница, что Сильвио, лишенный культурно-бытовых корней, опасно заигрывается в романические игры. Алексей, напротив, остается «пылким малым» с чистым и очень русским сердцем; сквозь его английскую «бледность» проступает здоровый деревенский румянец, на что обращает внимание служанка героини Настя. (Она не умеет «прочитывать» литературное поведение, да с ней Берестову и нет нужды церемониться.)

Но полуигровым «байроническим» сюжетом, в который превращает свою жизнь Алексей, дело не ограничивается. Есть еще и «шекспировский» сюжет, в котором он обречен участвовать как сын Ивана Петровича. Берестов-старший враждует с соседом, Григорием Ивановичем Муромским, который, будучи истинно русским барином, тоже играет роль англомана. Иноземные пристрастия соседа должны навести читателя на пародийную параллель (одновременно с войной Алой и Белой Розы и с враждой семейств Монтекки и Капулетти в английской трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта»). Тем более что у Муромского растет дочь Лиза, в которую не может не влюбиться представитель враждебного родового «клана» Алексей Берестов, (Он вообще игрив и влюбчив.) Но этого мало; Лиза, в полном соответствии со своей литературной родословной (см. ст. о ней), затевает с Алексеем игру в пасторальный сюжет. Она предстает перед ним в обличье крестьянской девушки; позволяет ему, как барину, «развивать» и «образовывать» себя – и тем самым освобождает его и от «байронической», и от «шекспировской» ролей. Почувствовав новый для себя вкус к естественности, Алексей Берестов уже не может и помыслить о другой избраннице. А потому, когда Берестов-старший и Муромский внезапно примиряются и начинают вести дело к сватовству своих отпрысков, Алексей почти готов переступить через социальную черту, разделяющую их с «крестьянкой» Лизой. Т. е. разрушить карамзинский сюжет о бедной Лизе, жениться на девушке из другого сословия, доказав, что и дворяне любить умеют. К счастью, такой подвиг от него и не требуется; достаточно и того, что он обнаружил в себе изначально естественное, здоровое в своем «митрофановском» простодушии начало.

Явившись к «барышне» (которую доселе он видел лишь загримированной и переодетой в стиле Людовика XIV), он застает свою «крестьянку» – и этим все решено. Но в том-то и дело, что без литературной игры не было бы искренности будущего счастья героев: так Пушкин уравновешивает сквозную идею всего цикла.

ЛИЗА МУРОМСКАЯ

ЛИЗА МУРОМСКАЯ (Бетси, Акулина) – семнадцатилетняя дочь русского барина-англомана Григория Ивановича, промотавшегося и живущего в отдалении от столиц в имении Прилучино. Создав образ Татьяны Лариной, Пушкин ввел в русскую литературу тип уездной барышни. Лиза Муромская принадлежит к этому типу. Она тоже черпает знания о светской жизни (да и о жизни вообще) из книжек, но зато чувства ее свежи, переживания остры, а характер ясен и силен.

Отец зовет ее Бетси; к ней приставлена мадам мисс Жаксон (игра на франко-английской тавтологии); но она ощущает себя именно русской Лизой Муромской, как ее будущий возлюбленный, сын подчеркнуто русского помещика Берестова Алексей (см. ст.) ощущает себя персонажем новейшей английской словесности. При этом они встроены в рамку «шекспировского» сюжета – родители молодых людей враждуют, как семейства Ромео и Джульетты. А значит, Лиза заранее отделена от Алексея, только что приехавшего в отцовское имение, двумя «границами». Правила приличия не позволяют знакомиться с посторонним юношей; конфликт отцов исключает возможность «легальной» встречи. Выручает игра; узнав, что ее служанка Настя запросто ходит в берестовское Тугилово («господа в ссоре, а слуги друг друга угощают»), Лиза Муромская тут же придумывает ход, который позволяет ей ускользнуть из пределов «шекспировского» сюжета в пространство сюжета пасторального. То, что этот «ход», в свою очередь, повторяет традиционное комедийное переодевание барышни в крестьянку (ближайший источник – комедия Мариво «Игра любви и случая» и скроенная по ее сюжетному лекалу повесть г-жи Монтолье «Урок любви»), дела не меняет; по чужой «канве» Пушкин вышивает свои «узоры» – как сама жизнь всякий раз вышивает новые «узоры» человеческих чувств по канве привычных обстоятельств.

Переодевшись крестьянкой, Лиза является в тугиловскую рощу, где гуляет с собакой молодой барин; ее природная смуглость сродни простонародному загару; Алексей верит, что перед ним – Акулина, дочь «Василья-кузнеца». (Имя Акулина не только пародийно противопоставлено домашнему прозвищу «Бетси», но и намекает на таинственную «Акулину Петровну Курочкину», которой пишет «романические» письма Алексей.) Лиза легко справляется с ролью (она даже заставляет Берестова «выучить» ее грамоте), ибо при всей условности, всей театральности переодеваний, эта роль ей сродни. Разница между русской крестьянкой и русской уездной барышней – чисто сословная; и ту и другую питают соки национальной жизни. Сама по себе роль «переодетой дворянки» имеет европейское происхождение (об источниках см. выше). Но это неважно; Пушкин не случайно маскирует «иноземные» источники, указывая читателю на ближайшие русские параллели. Уже само имя героини предполагает «крестьянский» поворот сюжета: «и крестьянки любить умеют» (H. М. Карамзин. «Бедная Лиза»). Этого мало; писатель заставляет мнимую крестьянку Лизу читать Алексею по складам еще одну повесть H. М. Карамзина – «Наталья, боярская дочь»; он тихо посмеивается над возникающей двусмысленностью.

Но недаром повести предпослан эпиграф из поэмы «Душенька» И. Ф. Богдановича: «Во всех ты, Душенька, нарядах хороша». Обстоятельства (родители молодых людей внезапно примирились; старший Берестов с сыном являются в Прилучино с визитом; Алексей не должен узнать Лизу Муромскую – иначе интрига самоуничтожится) заставляют Лизу разыграть совершенно иную роль. Барышня, до сих пор игравшая роль бойкой русской крестьянки, принимает «иноземный» облик во вкусе французского XVIII в. (смуглость скрыта белилами; локоны взбиты, как парик Людовика XIV, рукава – как фижмы у m-me де Помпадур). Ее цель – остаться неузнанной и не понравиться Алексею, и цель эта достигнута вполне. Однако автору (и читателю!) она по-прежнему нравится; любые переодевания, любые игровые маски лишь оттеняют неизменную красоту ее души. Души русской, простой, открытой и сильной.

Сюжет быстро движется к счастливой развязке: родители ведут дело к свадьбе; напуганный Алексей готов пренебречь сословной разницей и жениться на «крестьянке». В последней сцене он врывается в комнату «барышни» Лизы Муромской, чтобы объяснить ей, почему он не может, не должен становиться ее мужем. Врывается – и застает «свою» Акулину, «переодетую» в дворянское платье и читающую его же письмо. Границы игры и жизни смещаются, все запутывается, повторяется ситуация повести «Метель» (см. ст.): герой должен объявить героине о причинах, делающих их брак невозможным, – и оказывается у ног своей невесты. (Не случайно обе истории рассказаны Белкину «девицей К. И. Т.».)

«Травестированная ситуация (барышня, переодетая в крестьянку) травестируется вторично: Алексей ведет себя с Акулиной как с „барышней“, а она отвечает ему французской фразой. Все это почти пародийно – и вместе с тем серьезно, потому что здесь говорит социально привычный язык подлинных чувств» (В. Э. Вацуро). Эпиграф, предпосланный ко всему циклу («<…> Митрофан по мне») и поначалу связанный лишь с образом простодушного рассказчика Ивана Петровича Белкина, окончательно распространяется на всех персонажей «болдинских побасенок», исключая Сильвио из «Выстрела».

Литература:

Альтман М. С. «Барышня – крестьянка»: Пушкин и Карамзин//Slavia. 1931. Roc. 10.

Вацуро В. Э. Повести Белкина // Вацуро В. Э. Записки комментатора. СПб., 1994.

Литература (к разделу «Повести покойного Ивана Петровича Белкина»):

Берковский Н. Я. О «повестях Белкина»: (Пушкин 30-х годов и вопросы народности и реализма) // Берковский Н. Я. Статьи о литературе. М., 1962.

Вацуро В. Э. «Повести Белкина» // Вацуро В. Э. Записки комментатора. СПб., 1994.

Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М., 1941.

Гиппиус В. В. Повести Белкина // Гиппиус В. В. От Пушкина до Блока. М.; Л., 1966.

Петрунина H. Н. Проза Пушкина: Пути эволюции / Под ред. Д. С. Лихачева. Л., 1987.

Хализев В. Е., Шешунова С. В. Литературные реминисценции в «Повестях Белкина» // Болдинские чтения. Горький, 1985.

Шмид В., Чудаков А. П. Проза и поэзия в «Повестях Белкина» // Известия / АН СССР. Сер. лит. и яз. 1989. № 4.

Шмид В. Проза и поэзия в «Повестях Белкина» // Шмид В. Проза как поэзия: Ст. о повествовании в рус. лит. СПб., 1994.

Якубович Д. П. Реминисценции из Вальтер Скотта в «Повестях Белкина» // Пушкин и его современники. Л., 1928. Вып. 37.

Schmid W. Prosa in poetischer Lektüre: Die Erzàhlungen Belkins. Munich, 1991.

«Полтава»

Поэма

(поэма, 1828; опубл. – 1829)

КОЧУБЕЙ

КОЧУБЕЙ – антагонист Мазепы, бывший его сподвижник, перешедший на сторону Петра и казненный гетманом. Поэма Пушкина написана вослед «Мазепе» Дж. Г. Байрона, «Войнаровскому» К. Ф. Рылеева; но это уже не байроническая поэма. Сквозь романтическую интригу (украинский гетман Мазепа берет в жены свою крестницу Марию Кочубей – вопреки воле родителей; отец мстит, донося Петру о государственной измене; донос пересылают гетману, Кочубей приговорен, Мария сходит с ума) прорастает героический эпос, в ее пространстве появляется множество персонажей; естественно, это не может не сказаться на изображении главных героев.

Сюжет отводит Кочубею (прототип – генеральный судья Малороссии петровских времен Василий Леонтьевич Кочубей) «служебную» роль отца, препятствующего «беззаконной» любви дочери. Но автор усложняет «рисунок» роли, постоянно подчеркивает силу, мощь, страстность характера Кочубея. Вместе с подручным Искрой тот доносит на Мазепу не из верности «долгу» (его «орлиный взор» давно уже проник в сердцевину «изменнических» помыслов гетмана, да тот и сам намекал на них Кочубею, пока они были заодно), но лишь из чувства мести. «Предприимчивая злоба» заставляет судью действовать. Месть становится смыслом его жизни; даже в темнице, в ночь перед казнью, он дерзко отвечает Орлику, пришедшему пытать его и требующему открыть тайну клада: «<…> / Но сохранил я клад последний, / Мой третий клад: святую месть. / Ее готовлюсь Богу снесть».

Рядом с «мнимо второстепенным» (а на деле – сомасштабным главному герою) Кочубеем – «настоящие» второстепенные персонажи: жена, что «злобой женскою полна» и действует заодно с мужем; молодой казак, что безнадежно влюблен в Марию и берется доставить донос в столицу империи. И жена, и казак движимы тем же чувством мести, что и Кочубей; но их страсти слабее; их характеры мельче; по законам перспективы это не может не увеличивать объем фигуры самого Кочубея. По существу, в 1-й и 2-й частях он становится «полноценным» антагонистом Мазепы; в одной из последних «кочубеевских» сцен это подчеркнуто параллелью: украинская ночь – темница Кочубея и украинская ночь – темная душа Мазепы. Лишь после казни Искры и Кочубея, в 3-й части, на роль антагониста «заступает» Петр Великий, с чьим гением мужала «Россия молодая» и чья борьба с Мазепой будет лишена «личных» мотивов.

МАЗЕПА

МАЗЕПА – главный герой, украинский гетман, «крепкий старик», в которого влюбляется дочь генерального судьи Малороссии Кочубея Мария.

Композиция «Полтавы» многофигурна, что соответствует ее двойственной жанровой природе (и романтическая новелла, и героический эпос). Но все сюжетные линии сходятся в одну точку – к образу «мрачного» Мазепы. После того как родители Марии отказывают ему в руке дочери, она бежит из дома; Кочубей вместе с женой замышляет месть; но донос, посланный им Петру, возвращается к Мазепе; после того как отец гибнет на плахе, Мария сходит с ума. На любовную интригу наложена интрига политическая: Мазепа, медленно и скрытно, не поддаваясь на уговоры пылкого украинского юношества тотчас же выступить против Петра, вместе с «полномощным езуитом», Орликом («гетманов делец»), Булавиным готовит измену, ведет тайные переговоры («Торгует царской головою, / Торгует клятвами вассалов») со Швецией, Бахчисараем (турками), Варшавой, Очаковом; в конце концов вместе с Карлом терпит поражение на Полтавском поле. Как герой новеллы, он (в 1-й и 2-й частях) противостоит Кочубею; как герой эпоса (в 3-й части) – Петру; и в том и в другом случае он действует в соответствии со своим сильным характером – энергично, мстительно, властолюбиво. Впрочем, страсти, кипящие в сердце Мазепы, сокрыты от стороннего взгляда, ибо гетман стар, а значит – хитер, осторожен, тверд. (Пушкин сравнивает его с пылающим камнем.) А главное – он (в отличие от Мазепы у Рылеева в поэме «Войнаровский») равнодушен ко всему – к свободе, отчизне, ко всему – кроме власти. И хотя во время решительного объяснения, открывая любовнице план «измены» (2-я часть), он клянется, что любит Марию «больше славы, больше власти», – это ложная клятва. В ночь перед казнью Кочубея он размышляет над спящей и ни о чем не ведающей Мафией: «<…> Кому судьбою / Волненья жизни суждены, / Тот стой один перед грозою, / Не призывай к себе жены».