Текст книги "Начало (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
«Ничего себе, извинение у деда. Ну и как на такого обижаться? Может, когда придёт время, расскажет обо всём, что знать полагается, а пока нужно расти и умнеть от его оплеух».
– Прощу, если о тётке своей расскажешь, – подыграл я деду и свредничал в свой черёд.
– О какой тётке? – оторопел Павел и вмиг стал серьёзным.
Я понял, что спросил о чём-то неуместном, так как дед изобразил на лице ту пугавшую физиономию, которой стращал соседей.
– Ты вспоминал её. Тётенькой доброй называл и просил забрать тебя, – еле выговорил я под этаким взглядом.
– Ха-ха-ха! Купился Аркашка и замарал рубашку, – рассмеялся треклятый старикашка. – Да не тушуйся. Расскажу про тётеньку добрую. Всё как есть расскажу, и у тебя ведь такая встреча будет.
Я скрипнул зубами, но и это насмехательство решил простить в обмен на очередную байку. А дед взял и оглушил меня следующими словами:
– Я Смерть так величаю. Ведь, кто её видел, если не я? И вовсе она не страшная и безглазая, а девица, как девица. Справная такая. Коса, правда, имеется. Только не покосишь ничего той косой. Девичья коса у неё до пояса. Ха-ха-ха!
– Ты и дальше издеваться собрался? То раскалишь докрасна, то охолонешь, – огрызнулся я и собрался уйти.
Но Павел перестал смеяться и продолжил рассказ.
– Она тётка добрая и ничего плохого до поры до времени людям не делает. Но когда час пробьёт, она явится первый раз вся в чёрном и предупредит, что время вышло. А если не готов будешь или, к примеру, дело у тебя незаконченное осталось, тогда она в другой раз придёт, только уже с предками твоими, и их судьями возьмет, и процесс учинит, аки судебный, на котором ты ответ перед покойниками теми держать будешь. А там не абы кто прибудет. Батька твой, ежели помрёт к тому времени, деды твои, прадеды. И если предкам доказать сумеешь, что не можешь дело недоделанным бросить, да их молить будешь, чтобы они за тебя Смерть просили об отсрочке, тогда поживёшь ещё, покуда дело то не справишь. Потом, уж не обессудь, тётенька снова придёт в третий и последний раз в белом саване и прикажет следовать, куда заслужил.
Я слушал и диву давался: «И как дед в любой беде, в любом горе может добрую искру найти? Разве можно смерть называть доброй? Это же Смерть. Вон, как живописует. Может, правду говорит? Вдруг, видел он эту тётеньку добрую? Спрошу сейчас, а он снова на смех поднимет».
– Ты на самом деле видел её? – решился я на вопрос.
– Видел, – не моргнув, заявил Павел и продолжил рассказ: – И родителей своих видел. И ответ перед ними держал, когда за вас, недомерков, вымаливал. И отец с дедами челом за меня били перед тётушкой доброй, и согласилась она потерпеть. Так что, покуда я вас до ума не доведу, вместо Калик, сгинувших, будете меня старого терпеть и презирать за язык мой острый да норов буйный.
«Вот оно как. Старый сам в это верит. А что если всё так и было? И коптит дед до сих пор из-за нас, недорослей?»
– И стих такой про неё имеется: «Смерть, ты такая добрая: всю жизнь ты не приходишь», – выдал дед после паузы, и я понял, что сейчас-то и последует его издевательское «ха-ха-ха», но кроме лукавства, появившегося в стариковских глазах, ничего не изменилось. – И когда помру, эпитафию только такую желаю и ни словом больше. Обещаешь?
Я после его истории сидел пораженный до глубины души и ни о чём другом думать не мог: «Тётенька добрая. Вот ведь чудо-юдо».
– Так ты мне обещание даёшь или нет? – о чём-то спросил дед.
– Даю, – махнул я рукой. – Домой теперь можно?
– Мчись, аки ветер буйный. Маши лёгкими благодатными крылами, – заговорил Павел, как в телевизорных сказках. – Да про стишок этот помни и обещание сдержи. Ведь он написан рукой… Чуть не проговорился. Извиняй. Сказать опять не могу. Не время ещё, как давеча жалился.
Ну ступай, служивый, да не кручинься о клятве непринятой и событий не торопи. Придёт время, яблочко созреет и само в руку сверзится.
Я ушёл слегка недовольный яблочным напутствием, но вскоре сообразил, что дед имел в виду, и на душе тотчас успокоилось. Может, у меня все эмоции и закончились, так тоже бывало после поучительных разносолов, но вошёл я в родную калитку с чувством выполненного долга, спокойствием и надеждой на лучшее.
Глава 11. Змеиная клятва
Наступила середина мая, а я так и не взобрался ни на какую гору. И доклады из других миров приходили для меня неутешительные. Первым явился братец Александр-I:
– Принял меня мир. И в лицо теплом дул. И волосы шевелил. И мурашки запускал, – весело тараторил он, как швейная машинка.
– Кто бы мог подумать, – вздохнул я недовольным голосом.
– О чём?
– О том, что ты клятву вперёд всех принесёшь, – выговорил я спокойно, но потом не удержался и выдал звонкое дедовское ха-ха-ха.
Долго мы с ним тогда посмеялись друг над другом, и за такую шутку он нисколечко не обиделся. А после пошло-поехало. То один счастливчик с улыбкой до ушей примчится, то другой. И все рады-радёшеньки, что миры их приняли с потрохами, и теперь они в полной готовности к службе.
Дед по началу ободрял меня словами «не всегда командир обязан скакать впереди», но потом увидел, что эти известия мне не слишком докучают, и успокоился. Я, конечно, переживал, но справлялся с эмоциями и планировал предстоявшую клятву.
На всякий случай, если до конца мая так и не удастся попасть на Змеиную гору, замыслил пеший поход за Старую станицу и дальше по склону Фортштадта. «Выберу место на каком-нибудь бугре, а там и на клятву замахнусь», – так решил и твердил, когда одолевали сомнения.
А дедово яблочко между тем зрело, наливалось, и готовилось само прыгнуть мне в руку.
– Завтра пятница. Я пораньше с работы приду, – ни с того ни с сего заявил мне папка. – А ты как с уроков примчишься, сразу на рыбалку собирайся. В субботу в школу не пойдёшь. Записку мамка потом черкнёт. Часа в четыре вечера поедем с дядей Витей на Кайдалы.
«Не рыпайся, и само свершится», – переврал я напутствие деда, когда дождался своё яблочко. Но оно оказалось с сюрпризом. Уже после укладки вещей в багажник Запорожца я узнал, что дядя Витя возьмёт с собой старшего сына Эдика, моего ровесника. «Вам с ним будет нескучно», – сказал мне отец тоном, не допускавшим возражений, и я не знал, радоваться этой новости или огорчаться.
Мы тщательно подготовились к первой в году ночёвке у воды и выехали из дома, а дальше всё пошло своим чередом. Сначала завернули к дяде Вите, пристроили его рыбацкие шмотки и тронулись в путь. Потом была Кубань, потом Фортштадт, потом бесконечные колхозные поля.
На ставропольские Кайдалы добрались поздним вечером. Как и положено, проехали мимо Змеиной горы, на которую я глазел уже сквозь сумерки, и свернули с грунтовки к пруду. Что именно называлось Кайдалами, я не знал, и это могло быть, что угодно. И кошара с баранами, и череда прудов вдоль низины, и какой-нибудь посёлок неподалёку.
Когда выбрали место удобное для ночёвки, сразу распаковались. Отец ещё умудрился закинуть удочки. Лодку он накачивал, когда окончательно стемнело, и наш костерок горел, потрескивал углями и запускал в небо тысячи искр. А мы с Эдиком носились по берегу и просили родителей обязательно выставить на ночь раколовки.
Взрослые от нас отмахнулись, как от надоедливых комариков, и, покончив с лодками, уселись у костерка ужинать и травить рыбацкие байки.
Поутру я увидел, что отцы уже давным-давно сидят в лодках и зорко следят за поплавками. Эдик куда-то запропал, и его я так и не отыскал глазами, а звать криком не решился.
С камнем на душе приготовил себе бамбуковую удочку, прихватил банку червей, садок, и пошёл по берегу выбирать место для рыбалки.
Прорыбачил до обеда. А Эдик ничем таким не заморачивался и бродил себе по округе, то появляясь, то исчезая за камышами.
«Понос у него, что ли? Лишь бы не испортил мне дело», – задумался я, как устроить себе рискованную прогулку. Сначала собирался сказать отцу, что это Эдик хочет к змеям сходить, но потом передумал. Решил, пусть дедово яблочко само решает, что и как делать.
Заядлые рыболовы выбрались на берег только в два часа дня. Я к тому времени уже бродил вокруг машины и всё косился то на Змеиную гору, то на Эдика. Как именно поступить, яблочко сказать не торопилось, поэтому в голову ничего хорошего не приходило.
Эдику я не открылся и про змеиный поход не рассказал. «За обедом что-нибудь придумаю», – решил и стал дожидаться папку.
Отцы размялись, сбегали в камыши и начали раскладывать припасённые закуски. Когда всё было готово, мы расселись на травке и принялись за нехитрый обед.
Проглотив полагавшиеся мне кусочек колбасы, варёную картофелину и стрелку зелёного лука, я завёл разговор.
– Тут с берега почти ничего не ловится. Всего три карася поймал. Можно я с Эдиком погуляю вокруг пруда?
– Да бегайте вы, где хотите, – тотчас разрешил папка, обрадовавшись, что не прошусь с ним в лодку, и, наливая себе и дяде Вите послеобеденные стопочки, продолжил: – Тут не заблудишься, даже если захочешь. Вон гора, вон кошара, а вон дорога. Если бы не камыши, здесь бы и туалета не было.
Они с дядей Витей дружно рассмеялись и чокнулись рюмашками, а я мысленно потёр ладошки друг о дружку: «Порядок. Теперь, как отчалят, махну на гору, и никакой Эдик мне не помеха».
Когда взрослые чинно расселись в самодельные лодки и уплыли на середину пруда, я сразу же сбежал от Эдика. Сделать это было просто, но я всё равно поволновался, не увяжется ли он за мной. Но Эдик не проявил на мой счёт никакого интереса, и я сперва шагом, а потом бегом помчался в сторону Змеиной горы.
Сначала бежал, потом шёл, потом опять бежал и ничего вокруг не замечал. Пару раз повторил про себя клятву и успокоился, что помню её назубок.
Когда кто-то прошмыгнул под ногами и помчался впереди по бараньей тропке, я ничего не успел разглядеть. «Крыса, что ли? Больно смелая», – кумекал, пока приходил в себя от неожиданности, а потом продолжил идти быстрым шагом.
На всякий случай осмотрелся и убедился, что вокруг никого нет, а Эдик всё также бродит по берегу. Когда продолжил путь к горе и задумался, за что её назвали Змеиной, не из-за змей ли, кто-то снова прошмыгнул мимо и припустил прочь, а за тем ещё и ещё.
«Батюшки! Тушканчики. Но они же по ночам выходят из нор», – удивился я, а степные кенгурята затеяли между собой возню и ни на что не обращали внимания.
Я перешёл на шаг и приготовился к восхождению по правому от меня и более пологому склону горы, всё больше походившей на застывшую волну. Левый склон Змеиной был обрывистым, с россыпями белёсых камней, напоминавших пену, которая бывает на настоящих волнах.
Тушканчики где-то играли свою свадьбу и больше не мельтешили под ногами, а у меня появился новый попутчик. Это был настоящий заяц. Не просто заяц, а огромный зайчище. Толстый и неуклюжий он нехотя скакал впереди по бараньей тропке и никуда не сворачивал.
– Час от часу не легче. И почему такого раньше не случалось? Что сегодня не так? Я ещё не посредник, а тут уже вон какие фокусы, – сказал я вслух и прибавил шаг, чтобы заяц удрал и не мешал готовиться к серьёзному делу. Но зайчище поскакал быстрее и сокращения дистанции не допустил.
Я что было сил бегом помчался за зайцем. Заяц припустил от меня, но никуда не свернул. Только пятки рыжие засверкали, но косой никуда не девался. Я почти сразу выдохся и пошёл шагом. Заяц тоже замедлился и стал чаще оглядываться. Размахивал ушами из стороны в сторону и продолжал скакать впереди.
– Ты, что ли, играешься? Настроение хорошее? – в шутку обратился я к миру и, не дожидаясь ответа, попросил об одолжении: – Лучше бы дорогу показал, а не зайцев с тушканчиками.
И тут вдруг в лицо жахнула струя мороза, а потом с головы до ног обдало жаром. Я замер как вкопанный, но не испугался. «Он что, зайцами показывал, куда идти, а до меня не дошло? Но теплом тоже дунул, значит, не всё ещё испортил».
– Прости несмышлёного, – громко попросил я прощения, когда пришёл в себя. – Иду, куда велишь.
Но, оглядевшись вокруг, понял, что теперь мне ни зайцев, ни тушканчиков не видать. «Жуку любому порадуюсь, как родному, и другим зверушкам буду в ножки кланяться, лишь бы мир обиды не затаил», – сгоряча пообещал себе на будущее.
В конце похода меня поджидал ещё один сюрприз. Оказалось, что никакой Змеиной горы нет и никогда не было. То, что папка с дядей Витей называли горой было обыкновенным обрывом. Высокой кручей, которой заканчивался длинный косогор и на которую мы всегда смотрели снизу-вверх из глубокой низины.
– Надеюсь, этот маленький Фортштадт не осквернён, – сказал я себе и взобрался на огромный валун, торчавший над обрывом в самом высоком месте косогора. Осмотревшись по сторонам, ещё ни о чём не успел подумать и решить, как вдруг, в лицо задул тёплый ветер. Стало понятно, что место самое подходящее, и мир уже поторапливал с клятвой.
В голове промелькнул кошмар, в котором меня схватили за ногу и швырнули с горы, ещё и ругались голосом деда, но я решительно его прогнал. Правда, на всякий случай широко расставил ноги и приготовился к неожиданностям. Всё было готово, и тянуть дальше не стоило.
Перевёл дух и со спокойным сердцем начал клятву. После первого же слова на голове зашевелились волосы, и долгожданные мурашки сначала тихонько, а потом всё сильнее и сильнее затопали ножками.
Я выговаривал клятву, а тёплый ветер дул в лицо не останавливаясь. Казалось, что с каждым сказанным словом становлюсь невесомее. Что вот-вот ветерок подхватит меня и унесёт далеко-далеко в неизвестные раздолья. Там я буду носиться, такой лёгкий и воздушный, и прежде буду учиться новой профессии, а только потом, когда выучусь, ветерок опустит меня вниз, поставит на ноги и благословит на самостоятельный труд.
После последних слов клятвы я низко поклонился, а когда выпрямился и зажмурил глаза в ожидании мирного ответа, получил такой мощный и жаркий порыв в лицо, что еле устоял на ногах. Заулыбавшись и подавшись навстречу горячему потоку, продолжил жмуриться, ещё и руки в стороны развёл, воображая себя летящей птичкой.
Стоял и благодарил мир за то, что он принял меня на службу, и теперь я настоящий посредник. Затем думал про всякие глупости, мол, хорошо, что сегодня не надел фуражку, а то бы этот озорник закинул её куда подальше.
После этого решил закончить общение с миром и пуститься в обратный путь. Предстояло задуматься о цене самовольного путешествия.
– Расплачусь подзатыльниками и отлучением от рыбалок. Сегодняшняя удача того стоит, – разудало пообещал себе, открыл глаза и увидел, что очутился у подножия горы на дороге.
– Что за чудеса? А я наверху был, или мне показалось? – перепугался не на шутку, но не перелёта с обрыва на дорогу, а своей фантазии, которая с недавних пор запросто могла что угодно преподнести так, что и от реальности не отличал.
«Во дела. Стою на горе, читаю клятву, а через секунду уже внизу», – подумал я, когда перестал волноваться и почувствовал в душе пробуждавшееся озорство.
– Это ты, мир, меня закинул? А почему не крикнул, что я ещё маленький?
Вместо ответа опять жаркий выдох в лицо. На душе стало ещё веселее, ещё беззаботнее, и так захотелось куражиться, что я, взял, да и припустил бегом назад к машине, к рыбалке и, возможно, к ожидавшему наказанию.
Бежал, а силы не заканчивались. Наоборот, снова чувствовал себя невесомым. Шаги казались огромными прыжками, а сам был сильным и выносливым, повзрослевшим и возмужавшим.
В эти недолгие мгновения мне казалось, что способен совершенно на всё. Не было для меня ничего невозможного или несбыточного, ничего нереального или невыполнимого. Я был всемогущим, летящим по жизни, мальчишкой.
* * *
– Сходим куда-нибудь? – безынтересно спросил меня Эдик, когда я бодро шагал к Запорожцу.
– Я же только что с горы вернулся, – промямлил я в ответ.
– Не гони. Вернулся он. Не хочешь, так и скажи. Один схожу за кошару. Погляжу, что там.
– Лучше не надо. Там волкодавы огромные живут, ещё загрызут ненароком.
Эдик удалился, а я, ничего не соображая, схватил удочку, принадлежности, и побрёл удить рыбу. Собрался у воды хорошенько обдумать змеиные приключения.
Уже у вечернего костра, лакомясь обжигавшей ухой, я пришёл в себя окончательно. А отцовский вопрос, почему просился гулять, а сам никуда не пошёл, подсказал, что о моём походе никто не узнал.
Как это произошло и почему, мне было всё равно, а после полёта с вершины на дорогу и пробежки обратно к лагерю, да и всего того, что случилось перед клятвой, меня уже было ничем не удивить. Даже тем сумасшедшим клёвом рыбы, которая в тот вечер так торопилась ко мне на крючок, что я еле успевал наживлять и закидывать удочку. А на первых порах посмеивавшиеся взрослые, начали прежде перешёптываться, а потом всё ближе и ближе подплывали на лодках и закидывали снасти неподалёку от моего поплавка.
«Этот день я запомню на всю жизнь», – обещал я себе, а заодно и то, что буду готовиться к любым неожиданностям и даже чудесам, которые ожидают впереди.
Наутро воскресенья мы с Эдиком вместе проснулись в машине. Отцы наши снова восседали на лодках, и лишь изредка поднимали удочки вверх, реагируя на поклёвки или голосуя за удачную рыбалку, а может, ещё по какой причине. И всё повторилось.
После обеда мы уставшие и довольные каждый своей удачей, собрали вещи, сдули и упаковали лодки, и отправились домой, чтобы засветло приехать и успеть приготовить на ужин пойманной рыбы и раков.
Глава 12. Доклад об успехе
После разудалого рассказа о клятве с катапультированием, я ждал от деда хоть каких-нибудь вопросов, но он сидел и думал о своём. Я не торопил его, а лишь переживал, правильно ли понял знаки, которыми меня одарил мир до и после клятвы. А Павел молчал, и я уже всерьёз переживал, и произошедшее на рыбалке казалось фантазией или мороком.
Наконец дед, глядя в излюбленную даль, спокойно и буднично изрёк:
– Значит, над тобой тоже пошутил.
– Как это, тоже? – не уловил я смысл в его рассуждении.
– А то и значит, что только двенадцатый вечно трунит над посредниками. И со мной шутил, и с Каликой нашим. А до меня с другими старшинами здешними, – Павел с каждым сказанным словом начал заводиться.
– Не расскажешь, как и зачем он шутил? – спросил я с опаской.
– А неделю цельную мне фокусы показывал, – вернулся-таки дед в состояние вредного старикашки. – То в одно место закинет, то в другое. И глаза я не закрывал, как ты на своём обрыве. Сердце моё детское чуть не лопнуло со страху от его выкрутасов.
Иду в одно место, оказываюсь в другом. Я домой в калитку вхожу, и р-раз! Уже в подвале. Я по улице гуляю, а тут бац! Покалено в речке стою, ртом мух ловлю. Я и злился на него, и Богу молился, а он ни в какую. Балует, и всё тут. Так что, я побольше тебя мучений-приключений отведавши. А всё для нашей же пользы.
– Как это для пользы? – озадачился я.
– А что непонятно? – удивился дед. – Уроки это для вновь принятых старшин. Чтобы ко всему готовые были и подчинённых успокоить могли. Ты вот, к примеру, какой для себя урок вынес?
– Нужный, – ответил я, всё ещё не понимая, к чему ведёт наставник.
– Ишь ты, важный какой. А возьми он тебя, да зашвырни с глазами нараспашку, кто бы тогда штанишки стирать побежал?.. Нужный. Удумал же, – не захотел дед успокаиваться.
– Про время говорить будем? – решил я отстреливаться короткими вопросами.
– Про какое время? – округлил Павел глаза.
– Когда с горы вернулся, никто не заметил, что куда-то уходил, и время осталось прежним. Ушёл на гору в три часа дня, а обратно прибежал в четверть четвёртого. А я только туда часа полтора пёрся и с зайцами наперегонки гонял. Потом по вершине… По обрыву рыскал, раскопы высматривал. Только там почти всё каменное. Дальше клятву читал. Затем по дороге, как ошпаренный до пруда бежал. На всё про всё часа два ушло не меньше.
– Ага. Стало быть, и время тебе уже двигает. Такое он тоже может. И глаза мастер отводить. Я первым делом об этом подумал.
– О чём? – стрельнул я снова.
– Как глаза он людям отводит. Мы же его почти всегда об этом просим, чтобы нас кто лишний не видел. Вернее, увидеть увидел, но подумать о нас не сумел. А то разное случается, и бывает бежишь куда-нибудь гурьбой человек в пять, а все лицами одинаковые. Чтобы людишки в обмороки не валились, просишь его глаза им отвести. Я и сейчас, когда вы тут оргии устраиваете, всегда двенадцатого об этом прошу. А когда по улицам бродите, подавно.
– А маски нам тогда зачем?! – не сдержался я, вскочил и замахал руками на деда.
– Что? Мы проснулись? – заулыбался бородач, довольный, что вывел меня из себя. – А маски те для дисциплины надобны. Нервный он какой: на деда кидается. Да ты спокойным должен быть, как крейсер Аврора, что по Неве плавал да по Балтике. Чтобы никакая волна тебя качнуть не могла. Чтобы шёл к цели упрямо и прямо и шпингалетов вёл за собой. А вокруг, хоть бесы в хороводе, хоть медведи с дудками. Всё должно быть нипочём. А слабину дашь, так тебе ещё не такое раззадорившись явят.
– Да кто это со мной делать будет? – чуть не ударился я в слёзы.
– Мир наш прекрасный да братья его, – подивился дед моей недогадливости.
– Мы ему служить собрались, чтобы во всём помогать, а он безобразия над нами устраивает?
– Ишь ты. Служить и помогать. Слыхал, Лиса, про твои чудеса. А может, ему скучно станет, или ещё как? Или родственник его, какой-нибудь три-шестнадцатый пошутит над старшим братцем? Или над тобой решит покуражиться, когда по заданию к нему явишься? – разошёлся дедуля и вдруг осознал, что сболтнул лишнего.
И я не упустил свой шанс.
– Ну-ка, ну-ка. Говори про то подробно. Я что, и в другие миры, которые кроме наших двенадцати, могу попасть?
– А то как же. Всё в жизни случается, – пробурчал старый. – А иначе со скуки помрёшь.
– А где в них проходы?
– На Кудыкиной горе. За бахчой направо, в третьей скирде. Постучишь два раза, там ответят тебе, – выдал Павел несуразную прибаутку и натужно засмеялся. – Да чтоб я такого несмышлёныша, да своими руками, да в пасть к этим иродам отправил? Не дождёшься!
– Зачем тогда душу выворачиваешь? Ежели ничего путного не говоришь.
– Да ты ещё простенького первейшего инструктажа не услышал, а уже другие миры подавай. Смерти моей хочешь? – зарычал дед грозно и стукнул костылём оземь.
– Какой смерти? Ты же отсрочку получил. Или запамятовал?
– А я о чём толкую, пустоголовый ты наш. Коли сразу обо всём узнаешь, на кой ляд меня держать-содержать понадобится? Сам будешь за всё отвечать, – растолковал наставник очевидные для него вещи.
– Нет уж, поживи ещё, помучайся, – отбрил я горячо, скопировав дедовский голос и жесты. – Ты мне ещё, ой, как, сгодишься-пригодишься. Я ещё махонький да неразумный.
– На лету режет, – почему-то обрадовался дед моему панибратству. – А теперь бегом к связным. Пусть к наиглавнейшему собранию готовятся и вводному инструктажу по работе вашей. А день сам назначишь. И чтоб день тот с началом каникул совпал. Ежели вы, конечно, мирами приняты. Ведь о том доклада я ещё не слыхал.
– Доложу в лучшем виде, – пообещал я и вскочил на ноги.
Сразу помчался узнавать об одиннадцатом и последнем Александре, от которого доклад о принятой клятве ещё не поступил. «Заодно предупрежу всех о собрании», – спланировал я и ужом соскользнул в волшебный подвал.
Глава 13. Инструктаж
То, что сплю и вижу во сне чертовщину – нисколечко не сомневаюсь.
Стою себе посреди родной улицы, а вокруг двенадцать чёртиков водят хоровод. И все с дедовыми лицами, счастливые такие, довольные.
Закрываю глаза и мотаю головой, чтобы стряхнуть наваждение. Потом снова открываю. Всё по-прежнему, только уже не чёртики, а дюжина медведей ходит вокруг меня на задних лапах и дудит в разукрашенные дудки.
«Хорошо, что не с балалайками», – успеваю подумать, как вдруг меня хватают за ногу и швыряют далеко-далеко, на неведомую гору, на которой падаю наземь, после чего кубарем скатываюсь по склону и крушу на пути дыни, арбузы, огурцы, прочие овощи.
Потом вскакиваю на ноги и вижу перед собой огромную скирду сена с номером «3» на табличке. Кого-то жалобно зову по имени, а в ответ громогласно и раскатисто звучит голос деда: «Не дождёшься!» Но я не угомоняюсь. Вытягиваю руки перед собой, закрываю глаза и шагаю вперёд, собираясь пройти скирду насквозь. Иду, иду и… Просыпаюсь.
* * *
«Приснится же», – посетовал я спокойно, потому как, ни медвежий, ни бахчевой кошмары ничуть не испугали.
– Батюшки! Сегодня же первейший, – вспомнил об инструктаже и пулей вылетел из постели.
Уже всё подготовлено, братья-миры всех признали, доклад сделан, каждый предупреждён о собрании, осталось дело за малым: улизнуть из дома и к часу дня прибыть к деду в сарай.
На дворе второе июня, лето уже вступило в свои права, а мы, закончив вторые и третьи классы, начали бездельничать на каникулах. Только вот из-за ожидания чего-то очень и очень важного расслабиться не получалось.
Да и без переживаний о первом дне посредничества, сколько уже было волнений, разговоров о горах, о клятвах. Только я всё время отсиживался в сторонке. Помалкивал о том, что приключилось до и после клятвы, и мне совершенно не хотелось ни с кем делиться. А вот, почему так было, и сам не понимал. То ли чтобы на смех не подняли и не сказали, что всё выдумал. То ли чтобы не обиделись на свои миры, что с ними подобных шуточек не выкинули, я не знал и знать не хотел. Решил не рассказывать, и всё тут.
С утра погонял с одноклассниками мяч, потом пообедал, а к часу дня начал метаться по двору. Ждал, что вот-вот прогонят с глаз долой на улицу. Но никто не заметил моих терзаний, и я подошёл к Кукле, взял её на руки и с серьёзным видом сделал внушение:
– Чтоб ни звука, ни ползвука.
Она виновато завиляла хвостом и после приземления скрылась в конуре. Прошмыгнув на улицу, я тихонько закрыл за собой калитку и рванул за угол.
Павел восседал на штатной скамейке и грелся на солнышке. Я поздоровался и после формального «изыди» вошёл во двор.
В сарае уже вовсю шушукались. Распахнув дверь, я ввалился внутрь и приветствовал всех разом:
– Здравствуйте, рядовые-подчинённые.
В ответ, как из рога изобилия, посыпались наши дежурные издёвки.
Посчитал собравшихся по головам и выяснил, что придётся подождать ещё троих, а потом можно будет послать за дедом. После сел, расслабился и начал огрызаться, принимая участие в мальчишеском пустобрёхстве.
Когда подошли остальные Александры, и вся наша возня затихла сама собой, я понял, что все настроены серьёзно, и пришла пора звать деда. Встал, проверил закрытые лазы и решил сам доложить о готовности к инструктажу.
Выскочил во двор и нос к носу столкнулся с дедом.
– Не глухой. Слышу, что угомонились. Приготовились, значит, – недовольно проворчал старче.
Поравнявшись со мной, он замахнулся костылём и смешно потряс им над моей головой. Показал с какой «ненавистью» меня любит, а потом, как ни в чём не бывало, продолжил путь.
Все Александры стояли на своих местах, и дед, кряхтя и жалуясь на нас доброй тётеньке, с довольным лицом взгромоздился на табурет.
– Садитесь, – отдал он короткую команду и, покосившись на меня, дождался, когда устроюсь напротив.
– Хочу всех поздравить с тем, что оправдали ожидания и сдали экзамен на пригодность к нашему делу, – спокойно и буднично произнёс Павел. – Значит, и мы, старики, не ошиблись, когда сватали вас девчушке-старушке.
После такого поздравления за столом пробежал шепоток, выражавший недоумение, и сразу затих, но я успел расслышать чью-то фразу: «Жениться теперь на ней, что ли?» Но смеяться никому не захотелось.
– Потом узнаете правду и, возможно, невзлюбите меня старого, а покуда начнём беседу. Сегодня я могу рассказать о вашей работе. Стало быть, вы все теперь штатные посредники, значит, глаза и уши каждого будут использованы мирами на полных основаниях.
Здесь дед сделал паузу, видимо ждал, что начнём задавать вопросы, но никто не проронил ни слова. Просто, замерли все с открытыми ртами и моргали ничего не понимавшими глазками.
– Что, некому спросить про уши с глазами? Ну и ладно. Продолжаю. Теперь поделитесь на три четвёрки: с первого по четвёртый мир – одна, с пятого по восьмой – другая, с девятого по двенадцатый – третья. Это для того, чтобы всем скопом не бродили и людей не пугали. А ещё за тем, что объять необъятное невозможно, и меняться папками и мамками вы промеж своих четвёрок будете.
После научу, что да как. Может, поболеть придётся в соседних мирах, симулируя. Чтоб обвыкнуться там, значит.
Для чего это нужно? Это я вместо вас, онемевших от страха, спрашиваю. А в том и заключается наша работа. Ходить, глазеть, слушать. Как только в соседнем мире увидели что-нибудь, несовпадающее с вашим, и отметили это у себя в дурьей башке, или просто удивились той непохожести, знайте: вашими глазами именно сейчас ваш мир на эту разницу глазеет и на ус мотает. А ежели местный мир не занят тем же у братца, то и оный следит за реакцией посредника от ближайшего родственника.
Как потом они сговариваются и приводят всё в порядок, как избавляются от различий, того неведомо. Может, они тоже садятся в чьём-нибудь сарае и балагурят, с них и такое станется. Для чего это им нужно, я уже объяснял. Покрепче хотят иметь братские узы, чтобы держаться за мамку пуповинами. А младшие уже будут равняться на них и в свою очередь держаться с последующими, сколь бы много их ни было.
Скучная работа? Возможно. Но с этого малого всё начинается. Как только за лето обвыкнетесь, снова всех соберу и отвечу на вопросы, а сейчас должен сказать важные вещи.
Вам нужно научиться испрашивать у мира, в котором находитесь в гостях в одиночестве, или у своего мира, когда к вам братья нагрянули, и вы бродите по нему гурьбой, особой и тайной услуги.
Здесь все заёрзали, будто знали наперёд, что дед выдаст нечто, куда интереснее, чем прогулки с глазасто-ушастыми миссиями и подменами мамок и папок. Я тихонько цыкнул на братьев и, недоумевая, что же там остальные знают о дедовых намерениях, сосредоточился на инструктаже.
– Я говорю об отводе глаз, – невозмутимо изрёк Павел. – Чтобы было понятно, рассмотрим на примере. Почему одному человечку можно зайти в чужую конюшню и увести самого бедового жеребца, и всё это на глазах у хозяев, и ничего ему за это не будет? А другому за один только взгляд на чужую уздечку кровопускание из носа сделают?
Отвечаю: потому, что хозяева те всё видят, а вот понять, что происходит, не могут, так как глаза у них отведённые.
Это так промеж людей говорится, а как по-настоящему происходит, и сам не знаю. Может, мозги людям отводят, а не глаза. Только когда мы просим мир о помощи, чтобы на нас никто внимание не обращал, так и говорим ему. А сейчас…
