Текст книги "Начало (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Ты, что же это, Ёшкин кот, меня за дурня держишь? Думаешь, умом ослаб? Да я тебя вмиг просветил, аки рентгеном. Думаешь, сжалюсь над мальчонкой, невзначай сболтнувшим свои секреты, да укажу, где девчушка обитает? Накось, выкуси!
Как не крути, но изуродованными пальцами дед не смог показать фиги с маслом, а я пожалел о том, что и в самом деле хотел обхитрить его. Всё понял старый. Не мог не понять. А я нисколько не сомневался, что он слышал о змеином хвостике. Проще говоря, о шутках, которые устраивает будущее, если кто-то о нём узнаёт. Я и рассчитывал на то, что дед всё поймёт и за такие хитрости у меня или появится шанс всё узнать от него самого, или повод поговорить с Кармалией в его же подвале. Узнать от неё о девчушке-помощнице. А вот, после дедова кукиша я понял, что поступил нехорошо, поэтому повинился:
– Извини. Бес попутал. Если не можешь сказать, не обижусь. Нельзя, значит, нельзя. Прости.
А дед, видно, ожидал совсем другого, потому как мигом замолчал и засопел, почёсывая бороду пальцами, не сумевшими изобразить кукиш.
– С кем не бывает. Со всеми получается, что и не такое случается.
…Ладно. Продолжаем пикирование, – поднялся Павел с табурета и затоптался на месте.
– Когда у тебя следующий большой сбор? – спросил учитель-мучитель, а я захлопал ресницами.
– Когда хлопцев гуртом собираешь? – перевёл он на доходчивый язык.
– Планировал после пересдачи, – ответил я, и теперь дед заморгал, явно не понимая меня. – Когда в третьем и шестом мире оставят братишек на второй год окончательно, тогда и собирался.
– Когда сие решится?
– До двадцать пятого августа, и в третьем, и в шестом мире всё будет кончено.
– Хорошо. Дело терпит. Как решится, собирай мальчишек. Речь держать буду. Открою новый учебный год. Уразумел? – сказал дед и уселся на табурет.
– Теперь про девчушку, – скомандовал я и снова получил забористый взгляд.
– Про которую? Про Анку?
– Про старушку. А что там про Анку? – любопытство взяло верх, и я решил послушать очередную байку.
– Дык, если пришёл до Анки, не уходи спозаранку. Потому что, как следует тело нужно расследовать, – выдал дед пику и сам над ней рассмеялся.
– Дело расследуют, а не тело, – поправил я наставника, а тот ещё больше затряс бородёнкой.
– Кому как нравится, тот так и забавится! – выкрикнул дед сквозь смех, и опять за старое.
– Ничего не понимаю. Шутки у тебя несмешные.
– Если б ты их понимал, я б их из мешка не вынимал, – всё тряс и тряс бородой Павел, а я давно сбился с подсчёта его нормы по выпечке прибауток.
«Смеётся, значит, всё в порядке. А может, сознаёт, что ещё не готов обо всём навалившемся думать? Поэтому устроил разрядку напряжённости, как в телике говорят о политике.
И сколько в нём злости на всякое зубоскальство. Сколько энергии он на несерьёзность свою тратит. Может, наоборот, из неё силы берёт? Может, давно бы перегорел, если бы жил без шуток?»
– Ладно, куражься. Если передумаешь про… Про наше тело, всегда готов к бою с тобою. И на розыски той, над которой сейчас смеёшься, тоже настроен по злому, – молвил я заковыристо, но понятно и без упоминаний девчушек, на которых дед так ополчился.
– Погодь. Я тебе ещё про ворованные груши не сказывал.
– Лучше делом займись. Обдумай всё, а я завтра загляну, – откланялся я и удалился.
Глава 30. Большой сбор
– Как жизнь у неумных? – на полном серьёзе спросил я у третьего и шестого Александров.
– Оба камнем идём ко дну, – доложил третий.
Только он относился легко ко всему выпавшему на долю этих мальчишек. Или делал вид, что ему наплевать на случившееся.
Я старался не копаться в их чувствах. Понимал, что испытать им пришлось немало. И в физическом смысле, и в моральном.
Обоих поколачивали родители, когда у них заканчивалось терпение возиться с сыновьями, которые ни с того ни с сего стали настолько вредными, что нипочём не хотели ни учиться, ни отвечать на вопросы учителей и даже докторов.
– Чем кончилось? – обратился я к третьему, пока шестой замкнулся в себе и своих грехах, за которые рвался расплатиться и отказывался не только от помощи, но и от общения с братьями.
– Оба оставлены на второй год, как миленькие. Даже у студентов не получилось ничего, кроме КУР, из нас вытянуть. Тоже мне, практиканты. Нашего брата непонятными картинками не запугаешь. Не знаю, как шестой выкручивался, а я всё за пять минут перещёлкал, – увлечённо рассказывал третий, а я смотрел на него и жалел: «Всё ещё бредит. Придумал, что какую-то курицу из него вытащили. Бедняга».
– Там всё наоборот нужно было делать, балбес! Ты хоть знаешь, что этим практикантам сказал их руководитель? Нет? Когда я на все заумные картинки с вопросами сморозил шуточки, а они всё записали, он им так и сказал: «Запороли его». Вот только мамке с папкой он такого не сказал. Будто не они пороли, а студенты эти, – наконец-то и шестой начал выказывать буйные признаки жизни.
– Сам балбес. Главврач так про кекс говорил. «Запороли вы свой кекс». А сам на тетрадки кивал и двойками за практику грозился. Только после этого они от меня отстали. Начали у других КУР мерить. Какой у тебя, кстати? Признавайся, – разошёлся жизнерадостный третий.
– От восьмидесяти до девяносто пяти. У всех по-разному получилось. Они же каждый своё в тетрадке чёркали. Только, как там ответы посчитать можно, ума не приложу.
– О чём вы, граждане ненормальные? Что за куриц с кексами из ваших голов вытащили главврачи со студентами? – возопил я, не выдержав издевательства над своей головушкой.
– Каких ещё куриц? КУР – это, как КПСС. Сокращение, значит. Коэффициент Умственного Развития. Тоже мне, ненормальный. Это дело у всех желающих смерить могут, а не только у второгодников. У нас он как раз в норме. Поэтому мы кекс испортили. Ведь наш оказался длиннющим, а не коротким, как у настоящих ненормальных. Главврач им не поверил, что мы длиннее оказались. То есть, умнее. Вот и сказал, не запороли ремнём, а запортили кекс. Правда, он с психами до того умаялся, что сам оговариваться стал. Вместо «запортили» сказал «запороли», – чуть ли не прокричал Александр-третий, безумно озираясь то на меня, то на шестого.
– Хватит курами мериться! – прикрикнул я на обоих сразу. – Как мамки и папки всё это приняли, что вам сказали?
– У меня просто. Сказали, мол, не ожидали от меня такого, и что теперь я, как бурьян у дороги, расту и учусь под собственную ответственность. И главное не то, что на меня рукой махнули, а то, что махать этой рукой с ремнём в кулачке перестали, – беззаботно и почти празднично доложил третий.
– Мои наоборот. Обещали взяться за меня как следует. Чтобы не только во второй раз не остался в третьем классе, а, вообще, за один год всё выучил и сдал за третий и четвёртый класс разом. Экстерном, во. Только я пообещал сбежать в дольмен и в нём поискать лучшей доли. После этого меня больше не трогают. Боятся, что взаправду сбегу. Но как потом воспитывать будут, не знаю, – поведал невесёлую историю шестой.
– Ничего у них не выйдет. Миры разницу промеж собой сотрут, и всё станет, как у людей. То есть, у остальных. В общем, всё будет хорошо, – попытался я успокоить первых пострадавших от мирового уравнивания. – Теперь пошли в сарай. Там старикан-таракан речь держать будет, как председатель колхоза перед колхозниками. Потому как кое-что намечается на осень, но он сам обо всём расскажет. Не только у нас беды да победы, и у простых людей происшествия случается.
Мы дружно поднялись с травы сквера на улице Ефремова в третьем мире, известного мне по имени Даланий, и пошагали. Почему-то только в этом мире я чувствовал себя спокойно, поэтому назначил встречу в сквере, открытом всем армавирским ветрам.
После увиденного в доме третьего, я был уверен, что Даланий никогда посредников не подведёт, всегда сокроет от чужих глаз, а если понадобится, дуновениями о чём нужно предупредит.
«Жаль Павла сюда не затащить», – подумалось мне по дороге в дедовский сарай на наш первый большой сбор.
* * *
Когда все собрались и заперли оба лаза, мигом расслабились и принялись шпынять второгодников, расспрашивать друг дружку о новостях или просто дурачиться. На просьбы вести себя спокойно, никто не реагировал, и получалась полная неразбериха, как в сарае, так и в головах. Никто не знал, о чём собирается говорить дед, да и всем это было неинтересно.
Только я стоял и смотрел на друзей, ставших такими разными, хоть и считалось, что миры вот-вот сравняются окончательно, и между нами пропадёт любая, даже мизерная разница.
«Ох, не скоро ещё, – вздохнул я и, махнув рукой на попытки утихомирить оболтусов, решил сам сходить за дедом. – Его-то вы в раз послушаетесь. А он вас сегодня удивит. Ещё как, удивит».
Я вышел, напоследок предупредив банду-команду:
– Я за праотцом, а вы готовьтесь к плохим новостям.
Хоть и сказал я это скорее сам себе, но слова мои вмиг остудили горячие головы. Мгновенно всё затихло. «О чём он? Что за дела?» – слышал я, удаляясь от сарая.
Дед сам уже взлетел с Америки и, как тяжёлый бомбардировщик ковылял по двору, размахивая поломанными руками-крыльями, в одном из которых застряла его любимая палка.
– Что так смирно? Чума их взяла, что ли? – спросил он, не останавливаясь.
– Чумка. Таких кобельков только чумка с ног свалит, – выговорил я новое слово, пришедшее ко мне с болезнью любимицы Куклы.
– Чумкой таких нипочём не взять. Сейчас их укропчиком попотчую. Сейчас, родимых, – что-то придумал дед и косолапил дальше.
– Здорова, середнячки. Поздравляю с усреднением окончательным и бесповоротным. То, о чём так мечтали наши миры, случилось-получилось, – громогласно выдал дед вступительное слово и приземлился на табурет.
– Почему середнячки, а не посредники? – возмутился одиннадцатый.
– Потому как усреднили вас, голубчиков. Значит, получается, кто вы? Середняки. Вот кто. А про посредников… Вернее, про слово такое, забыть. Изъять его из обращения. Чтобы никто вас за барышников не посчитал, когда краем уха за разговор зацепится. Или вы, где ни попадя, не втыкали это слово секретное в речах междоусобных да краснобайных.
Понятно почему, или подробнее объяснить? Все теперь одновременные третьеклассники? Все. Что там у нас дальше?..
Ах, да. Продолжая тему изъятия слов, повествую далее. Слово «укроп» приобрело крайне бранную окраску и также изымается из обращения.
– Да ну, – возмутились бывшие посредники.
– Коромысло гну! – рявкнул Павел на всех разом и продолжил. – Что с вами творится? Подросли и начали лаяться, аки сапожники. Куда ни сунься, везде один укроп слыхать. «Укроп его знает», «что-то мне укропно», «пошёл в укроп», «обукропился», «укропина какая-то». Продолжать?
Все засмеялись, сообразив, что имел в виду старый острослов, а тот сидел на табурете с довольной миной и обводил собрание забористым взглядом. Казалось, совсем не собирался разговаривать серьёзно, но я-то понимал, что это всё сладкие присказки, а горькие сказки он приготовил на закуску.
– А сейчас начнём новый учебный год. И начнём с повторения прошлогоднего, а разом с этим поработаем над ошибками.
Кто вспомнит о ругательствах, о коих вы напрочь забыли? Никто. И понятное дело. Все решили, если миры идут навстречу и закрывают людям на вас глаза, на кой ляд эти словечки. Неправильно так. А вдруг, что из ряда вон? Миру тогда и дела до вас нет. У него и без вас всё свербит да чешется, а тут вы со своим «прикрой нас». А если вам дело делать срочное, что тогда? Лапки кверху и пусть укроп за вас разбирается? Ан нет. Будьте добры в боевой готовности быть, как трёхлинейка в смазке. Хоть триста лет в обед, а стрельнёт, мало не покажется.
«Подбирается к сути», – догадался я, а дед продолжил.
– Все усвоили? А все сподобились научиться глаза отводить? Старшой, – обратился дедуля ко мне, а я и не знал, что ответить.
– А… А я запланировал футбол в школьном дворе, чтобы в полном составе, – вдруг, вспомнилось мне. – Все будут сокрыты. И на себе прочувствуют, ежели до сих пор сомневаются в такой мирной силище.
– Это дело. Одобряю. Но про сигналы тоже помните. Если какая заварушка, вы к ней на изготовку. И без всяких несерьёзностей. Ухи откручу собственными отвёртками, – прикрикнул Павел и продемонстрировал изуродованные пальцы.
Никто над стариковскими руками смеяться не посмел, и он продолжил речь председателя.
– Вопрос. Если вы бежите спасать кого-нибудь всей гурьбою, я про четвёрки сейчас, то, кто вы такие, ежели спасаете мальчонку, к примеру? – спросил дед и, выждав паузу, продолжил. – Братья его. А если тётку или дядьку, в отцы вам пригодных?
– Дети мы ихние, – хором, как в первом классе, ответили мы, сообразив, о чём толкует наставник.
– А если деда старого, но душой молодого, значит, внуки вы. Как есть внуки. А вот бабок у нас пруд пруди, так что спасать их нет надобности, – схохмил Павел, и мы дружно рассмеялись. – А ежели, вдруг, ваше ухо на улице поймал милиционер, что ему волшебное сказать надобно, чтобы он кулачок ослабил? – прищурил дед забористый «прицел» так, что от глаз остались одни щёлочки.
Повисла мёртвая тишина. О таком мы не думали и не гадали. А в подобной ситуации в ближайшем октябре запросто могли оказаться. И что тогда делать, похоже, никто из нас понятия не имел.
– А нужно верещать, как можно громче и просить дяденьку милиционера Христа ради отпустить. А вот, что делать, ежели этот дядька в Бога не верует и ухо не отпускает? Об этом вам расскажут наши второгодники. А расскажут они о том, что, как бы над вами ни измывались в милиции, как бы вам ухи киноварью не красили, а нужно уйти в себя и ни слова, ни полслова не проронить. Какие бы там не учиняли испытания безжалостные, вы должны быть аки кремни. Понятно?
Что притихли? Не переживайте. Они с шалопаями сами не захотят дело иметь. До утра, в край, подержат за строптивость, а до прихода начальства пинка на заднице намалюют всенепременно. Никому не охота с начальством объясняться, где и за что вас поймали. А если мамка ваша, им неизвестная, за сыночком не придёт, то и на кой ляд вы им сдались?
Лишь бы вас оптом не словили, вот тогда беда настоящая. Но такого я и представить не могу, чтобы вас один милиционер оптом ловил. Тогда вы, как есть, к службе непригодные.
А ежели-таки изловят, ведите их до сарая и мигом в погреб, покуда я или Нюрка дурня из себя строить будем. А уж там и печатью его приложите. Потом Угодника кликнем, уж он им и руки загребущие укоротит, и головы дремучие поправит так, что дорогу домой забудут.
Полегчало? То-то же. Продолжаем, или перекурить захотелось?
Все вздохнули, пошушукались, поёрзали на скамьях, но перекуривать отказались и потребовали продолжения страшных сказок.
– Продолжай, деда. Мы не курим. Мы же не олухи. Давай дальше, – осторожно просили то слева от меня, то справа, а я сидел и ждал, когда же Павел приступит к главному блюду вечери.
– Давалка ещё не отвалилась, – хихикнул дед и продолжил: – С почтой все знакомы? Я не вижу, есть ли у вас в ней нужда?.. Что значит, все знают? А кто скажет, как определить пришла к вам эта самая почта, или нет? А очень просто. Просунул двуствольную сопелку в сарай да глянул, приоткрыт ли ящичек? Приоткрыт – в нём весточка. Закрыт – нету.
Может, вашему братке невмочь вас искать? Кинулся он в сарай соседский и заметнул послание. И требуется от вас самое малое: прийти разок в гости к нам, старикам, да глянуть на почту, есть ли, да на стариков, живы ли?
Скушали? Десерту не хотите? А то двенадцатый всё косится и ждёт, когда о заглавном толковать начну. Он-то и принёс вести калечные. Я про Калику сейчас намёки строю, – буднично молвил дед и начал зорко следить за реакцией сидевших за столом.
«Проверяет. Не проболтался ли, – осенило меня, когда увидел, как старый просвечивает сослуживцев. – А вот не проболтался нисколечко. Получи и распишись».
– Ладно, не горюйте. Сейчас каждому свою порцию выдам. По вашим бледным ушам и бессмысленным взглядам ясно, что доверять вам, конечно, можно, но только тайны, потребные для задания, выдам двоим проверенным человечкам. Двенадцатому и одиннадцатому.
Они вам, охламонам, не проболтались ни про Калику, ни про беду, ожидаемую в одном из миров. Я про октябрь сейчас, про месяц. Так что, имейте зарубки на носах: ежели какая напасть приключилась, только эти двое будут знать то, что вам нужно исполнять незамедлительно.
Повторяю для непонятливых: незамедлительно! Или беда разрастётся так, что в усреднённых вами мирах такие круги по воде пойдут, что землетрясениями не отделаемся.
Все так и ахнули, и я в том числе, когда представил возможные последствия беды. Но все ещё не знали, о чём пойдёт речь, а я знал и представлял куда больше других.
– Не дрейфить. Угодник предупредил, а он дело своё знает, и на помощь мигом примчится. Так что, ходите в школу, учите уроки, а по городу гуляя, ухи грейте на чужие разговоры. А как что узнаете, мигом к нашей троице с докладом. Ко мне, двенадцатому или одиннадцатому. Как только что-нибудь сподобится, а что имею в виду, позже объясню. Так забыли о равенстве промеж вами, и всё сказанное нашей троицей исполнять, как на духу. Жизни человеческие будут зависеть, от того, как вы быстро всё сделаете и обернётесь. Понятно?
Киваете, а что вам понятно и не знаете. Бог вам судья.
Теперь в двух словах о грядущем испытании. В октябре закинет к нам человечка из какого-нибудь дальнего от нас мирка. Случай особый, но бывает такое от быстрого мирового уравнивания. Так вот, кто это будет и откуда – неизвестно. Может, мамка, детёныша бросившая в своём миру, или дядька, захмелевший и сиганувший в привидевшийся ему один из наших. И такое от сдавливания между мирами бывает, так что, ждём религиозного бреда на тему конца света. Всё уразумели, что случиться обещается? Вот и славно, а то я притомился.
Дед встал и, как ни в чём не бывало, вышел из сарая, а мы, оглушённые новостью, остались и ещё долго глядели помутневшими взглядами каждый в свою синюю даль.
Глава 31. Откровения душ
Разошлись мы поздно. Сначала все сидели, не шелохнувшись, и думали, каждый о своём. Потом устали от одиноких и тоскливых мыслей и начали делиться впечатлениями. Общались все, кроме меня и одиннадцатого. Мы сидели рядом, как два никому не знакомых памятника. Ни мне, ни ему разговаривать не хотелось, а всем остальным с нами подавно.
Косых и презрительных взглядов не было, а были лишь уважительные и понимающие, но и они не позволяли моей совести успокоиться. Из-за чего-то я всё равно чувствовал себя виноватым, особенно перед соседом.
– Расходимся, или как? – наконец, обратился Александр-третий ко мне и сидевшей рядом скульптуре.
– Конечно. Только я с Саньком пока тут останусь. Вдруг, дед удумает озадачить нас, – ответил я третьему, и все начали расходиться.
Когда мы остались вдвоём, ещё долго сидели молча. Разговаривать не хотелось, и я тянул время и ждал, когда соседский близнец заговорит первым.
– Ничего рассказать не можешь? – не выдержал он, наконец.
– Сказку могу рассказать. Не думай, что издеваюсь. Нужная сказка. О змее и мышке.
– Валяй, – разрешил напарник.
Я долго и путано рассказывал услышанную во сне сказку, а когда окончательно заблудился в мышиных страданиях, своими словами объяснил её смысл. Сказал, если кто-нибудь узнаёт о завтрашнем дне, по мировым законам, этот день обязан измениться. А так как нам стало известно, что вскоре случится беда, значит, и она обязательно поменяет вкус и запах. Если раньше тётка была пострадавшей, значит, в октябре такое может случиться с дядькой. И если беда случилась в одном мире, то непременно грянет в другом.
Одиннадцатый сидел, слушал мои сбивчивые речи и не задавал вопросов. А я с не проходившим чувством вины рассказывал, то повторяясь, то исправляясь.
– Что там изначально случилось? Что тебе Калика рассказал? – перебил он, не вынеся сказочно-бедовой пытки.
– В том-то и дело, что ничего. Он так напугал новостями, что мне конец света пригрезился. Подумал, что Бога спасать пойдём. Это после его слов о человеке, из-за которого начнётся религиозный переполох, потому как все его давно мёртвым считали. А про то, что на самом деле будет, сон вещий увидел. Ну, так Павел объяснил. И главное задание, которое нам с тобой выпало – поиск тайной тропы в мир девчушки-старушки. Она нам, получается, позарез нужна.
Одиннадцатый чуть не подпрыгнул. Глаза так и загорелись.
– Девчушку? Во дела. Что же ты… Ах, да. Меня дед тоже пытать приходил, но я ничего понять не мог. А тут такое намечается, – затараторил он и уселся прямо на стол. – Когда пойдём? Завтра?
– Откуда мне знать. Я ни дороги не знаю, ни имени её. А может, она где-нибудь в молодых мирах живёт? Там, где зязябры водятся. Или, вдруг, в будущем? – размечтался я.
– Тогда на кой нам она? Если мы без неё можем в будущее протиснуться? Ты загнул про будущее. Угодника мы сами не сыщем, в том-то и дело. Наша прогулка должна быть куда-нибудь неподалёку. Она же запросто по нашим мирам бродит, и пропуски раздаёт.
– Дубинушка ты. Она не пропуски раздаёт, а метки расставляет. И посредникам, и зверям лесным, и даже рыбам, которых мы с тобой на рыбалке ловим, – нашёл и я, чем удивить брата.
– Врёшь. На кой ляд им метки? Как они в подвал заплывут? На сковородке, что ли?
– Другие у них метки. Не для путешествий, а для сохранности жизни и здоровья. Так как она знакома с Природой, а та дура дурой и погубить всех может, ей приходится метить тех, кого никому трогать нельзя. Ни съесть, ни понюхать. Понятно? – растолковывал я дружку то, что ещё недавно сам ни понять, ни принять не мог.
– Ни в жизнь не поверю. Чтобы на мне рыбья метка чешуйкой приклеилась, и меня через это природа не съела? Хрень. Ой! Укроп это, – всё больше и больше горячился мой собеседник.
– Ах, укроп? Тогда не проси, чтоб тебе рассказывал. Иди к деду или к Калике, и пусть они тебя просвещают, – возмутился я и вскочил с табурета.
Мы, как два гордых крейсера, как рассказывал дед, задрали обиженные друг на дружку носы и разошлись в противоположных направлениях, не замечая один другого. Один крейсер нырнул в подвал, а другой выплыл вон из сарая. Только крейсер, которым был я, сразу у сарая воткнулся гордостью в деда.
– Разбежались?
– Пошёл он, этот укропчик, – выпалил я с досадой. – Не хочу с ним искать девчушку. Не верит он ни во что.
– Ишь, как подействовало антиругательное средство. Разом усвоилось. Сильная штука. Прижилось бы в головах, был бы праздник. Я не о вас, доверенных и доверчивых спрашивал, а о всех хлопцах. А то выскочил, как бойцовский цыплёнок. Ой, беда с вами недомерками. Прямо беда за бедою. Купил дед козу, а она с бородою. Так говоришь, сам пойдёшь и сыщешь?
– Пойду и сыщу. Далече она обитает? Или её тоже можно покликать в по… – договорить я не смог: кто-то невидимый тёплой ладошкой перекрыл дыхание и заткнул мой не в меру болтливый рот.
– В поле её не дозовёшься, – ничего не заметил дед, а мне сразу же возвратили возможность дышать и разговаривать.
«Кто так придушил, чтобы не проболтался? – задумался я. – Душенька или Скефий?».
– …Когда войдёшь, глазами её не увидишь. Только на ощупь. Очами её никто, кроме доверенных персон не видит и видеть не должен. Так и скажешь своему дружку. А вот с собой его брать необязательно. Сам не знаю, зачем двоих послать хотел. Он же, всё одно, ничего путного не увидит. Всё запомнил? Дальше двинемся? – спросил дед, когда закончил инструктаж, важнейшую часть которого я пропустил.
– Это что получается? Девчушку руками щупать? Ты всё издеваешься, а я по правде хотел сходить и найти её, – возмутился я из-за шуточек с девчачьей невидимостью.
– Я перед ним наизнанку выворачиваюсь, а у него не пойми, что в башке. Ишь, додумался. Девиц щупать захотел? Я те сейчас щупну! И всё третьим глазом. Уж больно ранний о таких вещах разговаривать, – взбунтовался дед с какой-то стати.
– Это ты сказал, что глазами её не увидишь, а нужно щупать. А щупают её лишь уверенные хлопцы. Или путные? – запутался я окончательно, а тут ещё смех почудился вокруг нас с дедом.
– Путные? Распутные! Олух! Я тебе про верёвочку, что на нагель восьмёркой накручена, а не про девиц талдычу. Ты каким местом слушаешь? Глазом своим? Или спишь и вещие сны видишь?
– Прости. Наважденье случилось, как в тот раз в зеркале. Не повторишь снова, ну пожалуйста, – пришлось пойти на хитрость, чтобы успокоить и деда, и себя, и смешки в зрительном зале, в котором мы с ним играли комедию, а нужно было что-нибудь душещипательное.
– Ладно. Взялся вас обучать – сам виноват, что дворянином родился да грамоте обучился. Повторяю для слабонервных и других многих, умишком убогих.
Войдёшь в центральную подземную пещеру, в которой лаз… Ну, дырка в подволоке. Лаз этот ведёт в тринадцатый мир Иуды. В пещере из стены доска торчит. Тоже невидимая. В доску нагель воткнут, а на него уже верёвка намотана. А вот, между какими мирными цифрами вся эта конструкция, не припомню. Видеть её видел, только вот, пользовать не пользовал. Не приходилось мне с несчастьями знаться, от коих туда влезть захотелось бы. А вот Калика, тот лазил туда неоднократно. Можно сказать, тропу на той лестнице протоптал. Только, то был не нынешний Калика, а который в нашем мире родился. Не заснул ещё, окаянный?
– Нет. Слушаю, – сказал я учителю, а у самого, то мурашки по спине бродили от видений мира Иуды, то зудело в груди вопросами о дедовом дворянском происхождении, через которое, оказывается, попал он в учителя к комсомольцам.
– Продолжаю. А ты всё понял про верёвку? На чём её намотанную искать придётся?
– На нагелю, – похвастался я вниманием.
– Это палка такая. Как держак у тяпки. Воткнута в доску так, что и сверху торчит вершка четыре-пять и снизу столько же. Она-то и зовётся нагелем. Только, что верёвочку, что доску, не увидеть и не ущупать, даже если об них башкой биться. Уразумел? Сокрытые они от всех посредников.
А до Угодника той верёвки не было. Всем старшинам приходилось с бесовством знаться да просить, чтобы из Иудина мира лоза виноградная в лестницу заплеталась да под ноги спускалась. Тьфу-тьфу-тьфу! Это он уже тот срам исправил, Угодник наш. Чтобы по православному всё было, и умы некрепкие не смущало. Не заснул?
– Нет, – громко выдохнул я, а перед глазами так и встала девчушка, опускавшая виноградные лозы в пещеру, где я заплетал их в косичку и залазил к ней, а потом она подхватывала меня на руки, подбрасывала высоко вверх и радостно кричала: «Головастик пришёл! Головастик пришёл!»
– Ты её осторожно с нагеля сматываешь и потравливаешь. Попускаешь, значит. Верёвка поднимается, а лестница опускается. Всё вверху через колёсико продето. Ну, как если бы я через сучок на абрикосе верёвку перекинул и на другой конец привязал лесенку. После за свободный конец потянул через сук, а лесенка бы встала в полный рост. Понятно? А когда приподнял лесенку, верёвку бы восьмёркой накрутил на нагель.
Что я тут перед тобой распинаюсь? Ты же меня не слушаешь. Вон, у тебя мухи в рот заползают, – оборвал дед инструктаж, заскучав от серьёзной роли воспитателя.
– Врёшь. Нет никаких мух, – не обиделся я, но на всякий случай ощупал лицо.
– Нет, так нет. Как залезешь вверх по лесенке, ступай на поляну с цветами. А там становись, жмурься и зови её, как давеча собирался в поле. А теперь слушай вызов: «Девчушка-старушка, стань передо мной…»
– Как лист перед травой, – не удержался я и вставил знакомую рифму.
– Не перебивай, – отмахнулся Павел и продолжил. – «Стань передо мной, глаза мне открой. Я посредник двенадцатый мирный. Стою в мире твоём и жду тебя смирно». Запомнил? – закончил дед рассказ о бесовском мире, в который меня же и посылал.
– Запомнил. Что непонятного? Лезу к бесам и зову девчушку. Потом ей говорю, чтобы пришла к тебе по делу. Потом мчусь обратно.
– Я же говорил, малахольный. На кой мне она? Сам всё ей сказать должен. О том, где беда, в каком мире, и куда посылать Угодника. Ты к тому времени обо всём этом знать обязан. А когда побежишь обратно, лесенку той верёвкой из пещеры поднимешь, а саму её на нагель намотаешь. Чтоб всё было так же, как до тебя. И мне плевать, что она невидимая! – накричал Павел, пытаясь вдолбить мне нужные знания.
– Получается, к ней ещё рано идти? Ждать нужно беды той окаянной? – подивился я неразберихе в голове, случившейся от инструктажа.
– Сходить нужно для ознакомления и будущей сноровки. Потренироваться и с верёвочкой, и с лесенкой. Чтобы потом впопыхах самому на ней не повиснуть. Поэтому в помощники хотел сосватать дружка-соседа. Он, вроде, тебя толковее будет, – поморщился дед.
– Так его же баба Нюра сызмальства приучала да науськивала, а ты мне ничего не рассказывал. Ни про семью мою несчастную, ни про работу… – затих я, не сумев подобрать нужного слова, а обозвать работу «опасной» не посмел.
– Сам решай. Ходить или не ходить. Брать или не брать. А натренироваться и есть твоё задание, – закончил дед общение и ушёл, как перед этим с большого сбора – не прощаясь.
Я остался сидеть на табурете и решил не выходить из сарая до тех пор, пока в голове всё не уляжется, и я не приду хоть к какому-нибудь решению о предстоявшей тренировке.
«Делать нечего. Сижу вот, думаю. А думать про одиннадцатого, ой, как не в радость. Брать с собой или не брать? Не возьмёшь – обида, возьмёшь – беда. Его же внизу не оставишь. И к Иуде в мир с собой не возьмёшь. А по невидимой лесенке, как лазить буду?
Интересно, кто тринадцатым миром командует? Вот его и нужно попросить, чтобы невидимость с лестницы стёр. Может, сама девчушка командует? А если не она? Почему тогда обитает в том мире с живыми лозами?
Стоп. Виноградные лозы и на афише, и в костре держит мама Кармалия. А девчушка её помощница. Что если это не бесовский мир, а мир мамы Кармалии?
Если мне нужно к цветочкам подойти, потом рифмами позвать девчушку, а цветочки я точно в мороке видел, когда Кармалия такой красивой была… Иттить колотить!» – решил я покончить с фантазиями, которыми так увлёкся, что поначалу не обратил на голос из подвала никакого внимания.
А голос так и сказал:
– Иди уже домой, Головастик.
– Иду, – согласился я и вышел во двор, всё ещё размышляя, а когда сообразил, что слышал Кармалию, так и подпрыгнул от насквозь пронзившей судороги.
Потом взял себя в руки и бегом домой.
* * *
– Ну, как ты, голуба, намаялась со своим?
– Я так к нему привыкла, что мне и не в тягость. Прожили положенное, прожили отпущенное, одолеем и пожалованную присыпочку. Пересилим, пересеем и удалимся восвояси.
– А сколько вам песочку прибавили?
– Совочек за дочек, да за каждого сыночка по четверть совочка. На круг много-много немножечко. Почти чайная ложечка. И за это спасибо и поклон земной. Дальше будем страдать, да коптить, да ковылять. Хорошо, что Нюра из Татисия хлопочет за нами, болезными-бесполезными. Спасибо ей. А твой пострел везде отметиться успел?
