Текст книги "Начало (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
– Тише, – напомнил я. – О чём ещё поговорим?
– А когда задания проверять будем? – прервал затянувшуюся паузу седьмой.
– Сразу после дня рождения. Прямо здесь и будем. Только до того обязательно маски купить нужно. Без них нашу ораву дед не станет собирать, и он уже про это сказал, – сообщил я братишкам.
– Ладно, давай трёшку. Куплю каких-нибудь. Чтобы по шесть одинаковых, – предложил свои услуги одиннадцатый.
Я протянул ему деньги и попросил:
– Ты только с глазастыми дырками покупай. А там, кто это будет, поросёнок или медведь – всё равно. А на сдачи дед просил конфет для наших именин.
Не успел я закончить поучения, как одиннадцатый начал хохмить. Смешно вытаращил глаза, поднял руки с растопыренными пальцами и двинулся в мою сторону:
– Глазастые дырки, говоришь? Чтобы начальство лучше видеть?
Все остальные так и прыснули со смеху и, запоздало схватившись за рты, повалились с лавок под стол.
– Да пошли вы… В лес, – сначала обиделся я, но потом улыбнулся. – Для вас же стараюсь. Купит с малюсенькими, и намаемся в них. Не хороводы водить собираемся, а бегать, играть.
Из-под стола так никто и не вылез, а одиннадцатый, перестав, наконец, дурачиться, предложил расходиться по мирам. Вот тогда-то и родилась наша первая общая присказка «по домам, по мирам». И мы разошлись.
Глава 6. День варенья
– День рожденья, – вздохнул я, когда проснулся.
Хоть и поменялось всё после появления на свет брата Сергея, но этот день раздражал меня по-прежнему. Подарки приятно получать, а стоять на табурете перед хмельными гостями и раз за разом читать стишок о Мишке Косолапом…
«Вот уж дудки, – накручивал себя. – Пусть теперь над младшеньким издеваются. Его на табурет пристраивают».
Времени было навалом, и мне не составило труда отпроситься на прогулку. Родители дали полную свободу и, после напутствия «Гуляй, именинник», я отбыл по назначению.
Павел уже был на своей скамейке с неизменной палочкой-выручалочкой в кулаке. Сидел, косился в мою сторону и что-то по-стариковски бормотал.
– Здоров ли, дед? – приветствовал я наставника и, не дожидаясь ответа, собрался пристроиться рядом, но тот подставил костыль и помешал моему приземлению.
– Проваливай, рядовой-именинник. Иди в сарай, встреть там всех. А как встретишь – меня кличь. Я мигом приду ухи вам именинные крутить, чтобы быстрее росли.
Я нехотя выпрямился, скользнул глазами влево и вправо по улице, как всегда делал дед. Убедился, что никто за нами не наблюдает, и после этого шагнул в калитку.
В сарае было тихо. Никто из напарников ещё не припёрся, порадовав, что я оказался первым. Лазы в подвал были нараспашку, и я расселся за столом на его заглавном месте. Решил, коли выпало быть старшим, значит заседать должен во главе стола. А если Павел захочет с нами поболтать, ему самое место с другой стороны, которая напротив. «Подвал закроем, и дед в него точно не свалится», – распланировал я ближайшие перспективы.
Так сидел и строил прожекты, пока не заметил на одном из овощных ящиков пару стопок карнавальных масок. «Одиннадцатый-то не промах. Купил поросят и зайчиков. И глаза у масок расширены. Чем это он их? Ножом, что ли? Круглым напильником, наверное, драл по своему маше, который папье», – думал я и улыбался. А потом представил, как одиннадцатый потеет над новогодними сокровищами, чтобы они соответствовали пожеланиям, высказанным не кем-нибудь, а мною, его начальником.
– Футбол это, брат, не шутки. Тут и поле нужно видеть, и игроков, и ворота. Не говоря о зеваках, которые соберутся поглазеть на балбесов в детских масках, – поучал я отсутствующего друга.
– А вот и Александр-первый, – прервал мои речи первый собрат, доложив о своём приходе.
– Первые – они во всём первые, – переключился я на товарища, а потом чинно поздоровался: – Здорова, Александр номер один. Проходи, присаживайся. Как делишки?
– И тебя поздравляю, – напомнил он о дне рождения.
– Ах, да. Прости. Задумался о всяком и забыл. Поздравляю тебя и меня с днём варенья, чтоб он от лопнул печенья.
Первый заулыбался и уселся слева от меня. «Это идея. Рассажу всех братишек, как цифры на часах. Я, двенадцатый, вверху стола. Одиннадцатый по мою правую руку, первый по левую. А дальше все остальные. И никому обидно не будет. А когда соберёмся без деда, шестой сядет не его место», – порадовался я своевременной идее.
В подвале зашуршало, и на свет появились сразу три близнеца. Не выходя из-за стола, я всех приветствовал и начал размещать. Сразу объяснял, кому, куда и почему нужно садиться. Александры кивали и рассаживались, сообразно своим номерам и моим указаниям.
Когда пришёл шестой, я и ему всё объяснил, он тоже согласился и занял предложенное место. Всё прошло гладко, все посчитали нововведение правильным и полезным для знакомства. Теперь сидевшие за столом знали, кто из какого мира, и общение упростилось.
Когда все собрались, я попросил закрыть оба лаза и поставить табурет для деда. Всё было готово, и пришло время посылать за главкомом.
– Маски делить будем? – напомнил одиннадцатый о личном трудовом подвиге.
– Точно. Маски у каждого должны быть под рукой. И, ежели что, сразу их на лицо и тикать, куда глаза глядят, – проинструктировал я братьев.
– Как это, «ежели что»? – напряглись близнецы.
– А никак, – прикрикнул на всех соседушка. – Вдруг так расшумимся, что милиция явится? А тут двенадцать одинаковых с лица. А ну разобрали хрюшек и зайцев. Праздник начинается!
Бойцы безропотно поделили маски и начали их примерять, но одиннадцатый снова вмешался.
– Чётные миры берут поросят, а нечётные зайцев, – отдал он очередное распоряжение.
Я вопросительно покосился, но соседский братец не обратил на меня внимания и продолжил командовать:
– Зовите уже деда. А про маски забудьте, но из рук не выпускайте.
Сбегали за дедом и, пока тот ковылял до сарая, я произнёс короткую речь.
– Поздравляю всех с днём варенья, – продекламировал негромко, упрямо не желая называть этот день днём нашего рождения.
Когда дверь сарая скрипнула и отворилась, пропуская хозяина внутрь, вся наша братия поднялась с самодельных лавок. Поднялся и я. Дед чинно проследовал на своё место. Покосился на закрытые лазы, пинком проверил табурет на устойчивость и только потом уселся.
«Прям, царь из мультика», – успел я подумать, а старикан уже начал откашливаться.
– Здравия желаю, служивые, – приветствовал он нас, как равных. – Садитесь.
Мы расселись, как положено ученикам по команде учителя, и приготовились слушать, а Павел замолчал и больше ничего не говорил. Или с мыслями собирался, или ещё чего ждал.
Мы уже заёрзали от нетерпения, зашептались, и тут дед начал речь.
– Спасибо, что собрались в моём волшебном сарае, – Павел подождал, пока утихнут смешки и продолжил: – Поздравляю всех Александров из всех миров с их полным девятилетием. Нижайше прошу прощение за то, что вам в таком юном возрасте пришлось поступить на службу. Службу опасную, но почётную. Взвалить на детские плечи ответственность за двенадцать братьев-миров.
Дед говорил основательно, серьёзно, а мы, открыв от изумления рты, продолжали внимать.
– Во второй раз мне приходится собирать детвору и читать эту речь. Только время лихое выдалось, и почти все ваши старшие товарищи пропали. Поколение посредников, что было промеж вашим и моим, сгинуло.
Павел ненадолго умолк, достал из кармана аккуратно свёрнутый платочек и вытер намокшие от слёз глаза.
– Про Калик я вам в другой раз поведаю, когда подрастёте, а сейчас скажу, что из двенадцати парней осталось только двое. Да и то, один спился и мотается где-то по нашим мирам. Бог ему судья. Вам положено знать одно: в этом нежном возрасте, как ныне у вас, завсегда мальчишки начинают посредничать. Но сначала приносят клятвы. Каждый в своём мире, вестимо.
Почему в таком зелёном? А покамест ваши души чистые, грехами не замаранные, да на девиц покуда просто так глазеете, без злого умыслу, стало быть, самоё время, – мы переглянулись и тихонько хихикнули, а дед продолжил: – Теперь про клятву.
Павел встал, отодвинул табурет подальше назад, потом начал креститься и читать молитву.
– Слушать внимательно! – рявкнул он, когда закончил молиться. – Клятва дело не шутейное. Показываю единый раз для острастки, а после старшой ваш всё запишет и каждому раздаст для обучения. И чтоб к весне все на зубок эту клятву знали, а до конца мая принесли её, как положено, на вершине горы. Мир, когда просыпается и в силу вступает к человеческим словам восприимчивей. А души ваши, покуда не мутные, услышаны будут, и миры вас признают.
Он снова перекрестился, и мы поняли: клятва началась.
– Здравствуй, мир мой родной. Дозволь принести клятву для вступления в посредники промеж двенадцати братьев-миров, – торжественно произнёс дед, потом поклонился в пояс и продолжил. – Я Павел, крещёный и нарождённый, сын Семёна, внук Павла, правнук Фёдора, нарекаю тебя Двенадцатым и прошу принять эту клятву, которой обязуюсь служить верой и правдой во славу Божию.
А ещё прошу возвращать мою душу грешную и тело бренное ото всех мест да изо всех времён, куда бы ни занесла меня служба посредника между мирами.
И пусть будет так, пока твоё солнце светит, а моё сердце бьётся.
Помоги нам, милостивый Боже!
После этих возвышенных слов дед снова перекрестился и поклонился, а мы так и сидели с раскрытыми ртами, боясь вздохнуть или пошевелиться.
Время замерло, воздух стал густым и тёплым, а сарай наполнился цветочным ароматом. У меня на голове зашевелились волосы, а по всему телу хорошо знакомые мурашки развернулись в боевые отряды.
– Почуяли тепло? – торжественно спросил дед. – Это мир мне ответил. Мол, помнит ещё старика.
Дед стоял, а стариковские слёзы градом катились из глаз. Теперь он их не стеснялся, не вытирал платочком, а гордо выпрямив спину стоял и глядел вперёд, сквозь стену сарая. Потом, немного погодя, развернулся и пошёл на выход.
– Потолкуйте тут, покуда я с чувствами справлюсь. Да сильно не шумите, окаянные, – сказал он, не обернувшись.
Всё вокруг пришло в норму. Время, воздух, прохлада, всё стало по-прежнему. Мы завозились и зашептались, а одиннадцатый вполголоса спросил:
– Кто про этих калек знает?
– Ты лучше про тепло спроси или про шевеление волос, – посоветовал ему кто-то из братьев.
И тут пошло-поехало. Сначала мы делились впечатлениями и ощущениями, которые были у нас по окончании дедовой клятвы, потом сравнивали их с чувствами при входе в пещеру. Потом начали про девчонок и наше к ним отношение, потом про сгинувших посредников. И всё вокруг загудело, зашумело, завздыхало.
– Я, кажется, знаю про этих калек, – удивил всех номер первый. – Правильно не калек, а Калик. Это фамилия их была. Посредников тех, исчезнувших. Их так и звали: Калика. А что с ними стало, не знаю.
Мы на минуту затихли, а потом зашептались с новой силой. Всё пошло своим чередом, а я сидел во главе стола и наблюдал за нашей ватагой. Лишь изредка вступал в разговор на интересные для меня темы.
Краем глаза заметил, что одиннадцатый сидел и что-то писал на листочке, и наши разговоры ему были неинтересны.
За дверью сарая послышались шаги, соседушка бросил писанину и скомандовал:
– Маски готовь!
Все засуетились, вспоминая, кто куда засунул свою, а Александр-первый уже сидел в маске зайчика. Не успел я вспомнить дедову присказку о жителях первого мира, как дверь сарая скрипнула.
На пороге появился Павел. Но вернулся к нам не старик, выходивший из сарая, а другой, прежний, колючий и нелюдимый, каким он всегда был. «Ладно, переживём. Может когда-нибудь снова разжалобим», – подумалось мне, а дед уселся во главе стола и строго покосился на нас.
– Что притихли, шпингалеты? – начал он миролюбиво. – Вопросы имеются? А то далее начну пугать и поучать. Так что, спрашивайте, о чём хотите.
– А что, деда, в клятве этой про фамилию говорить не нужно? Только свои имена и имена предков? – нашел, чем удивить всех одиннадцатый.
Я бы ни в жизнь не догадался о таком спрашивать. А дед, не моргнув, начал ответ.
– К чему ему фамилии ваши? Сегодня они у вас одни, а завтра другие. И причин их сменить бывает много. Скажем, с властями вы не в ладах или с законами ихними, миру какое до этого дело? А может писарь церковный над вами пошутил, и такое бывает, да и вывел в метрике фамилию неправильно. И бес его знает, зачем. Так что, у отцов одна фамилия, а у сынов – не пойми что. Да и у старых людей не было никаких фамилий, а так все и представлялись. Имя своё или прозвище, а далее коленца с предками. Ещё о чём додумались спросить?
– Про Калик поведай, деда, – жалобно попросил Александр-первый. – Я всё, что знал, уже рассказал.
– Эта тема трагичная и запретная. Когда вам по тринадцать стукнет, вот тогда или я, ежели жив буду, или кто другой… Да тот же Калика вам расскажет. Про миры все, что кроме двенадцати имеются, да про время разное. А пока ни словом, ни взглядом об этом!
Сказать нам такое, всё равно, что спичку в бензин бросить. Все так и вскочили с лавок и чуть не набросились на деда. Посыпалось столько вопросов, просто кошмар. Наши голоса сплелись в причудливую смесь звуков, в которой разобрать что-либо было невозможно. А дед сидел, чему-то кивал и улыбался.
«Издевается, что ли?» – думал я, глядя на творившееся вокруг.
– Сколько этих миров? Какое время? Как туда попасть? Кто там живёт? – не замолкали голоса братишек-ребятишек.
– А теперь цыц! – скомандовал дед, мигом остудив наши головы. – Я им слово, а они мне допрос. Спасибо, что Каликой больше не интересуетесь. В том и цель моя была: глаза вам отвести от Калик. А про миры, так и быть, скажу, как сам знаю, как от старых людей научился.
Мы в мгновение ока затихли. «Это же надо. Сейчас нам дед расскажет в подробностях. Узнаем, кто нас сделал посредниками, и зачем. И когда всё это началось. И, вообще, про тайны всякие, и не детские, как были у нас, про ерунду разную, а про миры и всё остальное», – размечтался я, и моё воображение разыгралось, но даже оно не смогло тягаться с дедовским рассказом.
– Всё это не так давно началось. Я про предков наших сказываю, а не про миры, конечно. То ли спервоначала мы, казаки, завелись в этих землях, то ли Катерина, царица тогдашняя, нас сюда переселила, сейчас никто толком не помнит. А только стали казачки замечать чертовщину разную в этих краях. То жители аборигенные куда-то всем скопом пропадали. То, наоборот, чужаки разные появлялись, незнамо откуда. Но казачки были не промах, и долго их за нос водить никому не получалось. Всё одно, рано или поздно смекнут да обо всём разнюхают.
Тогда и начали они натыкаться на домики странные. Каменные такие, неказистые. Стояли они, почитай, везде по горам по долам. И поодиночке стояли и парами, а были места, где их с полтысячи стояло. Впоследствии эти логова дольменами кликать стали, а до того никто из местных про них казачкам не рассказывал.
И так они спрашивали, и этак, не признавались, и всё тут. И жить в этих домиках несподручно, и мёртвых хоронить совестно, а вот зачем им понадобилось столько сил на строительство тратить, неведомо.
Камни тесать, потом к местам построек стаскивать, а следом ворочать, выстраивая из них то ли хатки, то ли улья со входами, как норки у мышей, только шире. В некоторые даже человек пролезть мог. Ну, кто худее да смелее был, тот и влезал в них, и обратно вылезал – не помогало. Никак казачки понять не могли, зачем эти постройки.
Так и жили. Земли осваивали, с миром знакомились. Опять же, Богу молились, деток рожали, стариков хоронили. С болезнями боролись, с горцами воевали, урожай собирали. Всего помаленьку было. Текла жизнь, всё шло своим чередом.
Только и среди казачков начали умники появляться, кто к тайнам дорожку узнавать взялся. Или мир им откликнулся, или Бог надоумил – неведомо сие, а известно одно: появились.
Слухи поползли, что бесовское это дело с дольменами знаться, да только когда что-нибудь подобное казаков останавливало?
Горячие головы, те, кто к тайне отношение заимел и узнал, что это не только улья для светляков, но и дырки в другие миры, те с ума сошли многие. А многие безвестно сгинули в этих треклятых дольменах, и после никто их не видел.
В общем, старики терпеть это безобразие не стали, и запрет наложили строгий, чтобы никто в них не лазил, да и рядом не ходил. А ежели кто ослушается, обещали от церкви отлучить.
Затихло тогда всё. Но только и затишью любому конец наступает. Народился ли какой человек здесь, или невесть откуда явился, да только всё разузнал он про домики эти. Всё как есть. И имя это дал им, дольмен которое. Что по его разумению значило «долю менять». Долю свою в этом мире на долю в другом, неизвестном, в который путь дольменов вёл. Если, конечно, правильно ходить по нему. И дорогу назад этот умник или узнал, или придумал, или Бог ему подсказал.
Окрестил он этот мир своей лёгкой рукой и имена дал всем другим мирам, какие посетить успел. Заодно узнал, что дольмены эти не жители аборигенные строили, а стоят они на земле и тут, и там уже не одну тысячу лет. А по слухам, не один десяток тысяч лет. Просто, кто посмышлёней был, тот учился ими пользоваться и пользовался.
Это уже потом посредники первые появились. Потребовались они мирам, значит. А по какой причине, могу и сейчас поведать, ежели вы, именинники, не устали да не хотите ноги молодые размять.
– Рассказывай, деда. Рассказывай дальше, – посыпались просьбы, а дед не возражал и продолжил.
– Среди множества миров, только двенадцать были друг на дружку похожими, и людишки в них жили точь-в-точь копии. Даже имена и дни рождений у них, всё одинаковым было. Но и разница, конечно, небольшая была, это правда.
Вот и попросили эти миры у людей помощи, чтобы посвящённые в тайну помогли им избавиться от разницы этой. Уж больно не хотели они мамку свою обижать, а мамка промеж них двенадцати и была. Матерь миров всех сущих. А вокруг той матери, как лепестки у цветка, миры наши пуповинами прилепились.
Все прочие земли-планеты, кто помладше и подальше от мамки, уже к братьям тем двенадцати прилеплялись. Вот они-то побольше от первенцев отличались устройством своим. И чем дальше от мамки, тем больше разницы заводилось.
Говорят, есть такие миры, где людей не сыскать вовсе. И отличаются они от наших, как небо отличается от земли.
А ежели какой-нибудь мир и вовсе переставал что-то общее с братьями этими иметь, он отрывался от соцветия мамкиного, как лепесток от цветка яблоньки, и улетал прочь, невесть куда.
Чтобы не случалось такого несчастья, старшие миры попросили семейству ихнему помочь. А вот как они надоумили нас, того не ведаю. Только именно тогда зародились посредники. А что за работа им предстояла, они толком не знали.
И вы покуда в неведении. Но об этом разговор будет, если миры вас признают. А на сегодня довольно вам мозги пудрить. Где угощение? Давайте праздновать.
Кое-как успокоив восторги и восхищения дедом, мирами, да и собой, мы принялись за скромное, но весёлое застолье, состоявшее из конфет, печенья, зефира и мармелада.
После короткого пира от деда было получено благословение на прогулку по городу. Близнецы мигом нахлобучили неуместные в этот день маски и высыпали на улицу.
– Порулили отсюда! – скомандовал я и рванул подальше от дедова двора, а в первую очередь от родной улицы.
Когда все запыхались и пошли пешком, обнаружилось, что снега вокруг мало, и играть в снежки невозможно. Встал вопрос, что же делать этакой гурьбой, да ещё и в карнавальных масках?
Все что-то советовали, о чём-то спорили, а пока, чтобы не стоять на месте, я повёл свою команду в сторону сквера на улице Ефремова. Подальше от частных домов с их любопытными окнами.
В сквере мы затеяли возню. Начали играть в подобие пятнашек, только с особенностью: тех, кто каким-нибудь образом висел и не доставал ногами до земли, пятнать возбранялось.
Так мы носились среди деревьев, выбирали стволы потоньше или сучки пониже, чтобы можно было на них хоть немного удержаться. Конечно, по очереди падали, когда не хватало сил висеть, пятнали друг друга. В общем, вечер получился весёлым и активным.
Вконец уставшие и запыхавшиеся мы побрели обратно в сторону дедовой улицы, в сторону его волшебного сарая.
Глава 7. Сила колдовского гипноза
Утро воскресенья. Встаю сначала медленно, потом шевелюсь быстрее и быстрее. Одеваюсь, ищу глазами своё семейство. Обдумываю повод сбежать из дома без расспросов о вчерашнем дне и вечере.
Домашние на месте. Печка горит, завтрак готов, жизнь идёт своим чередом.
Как можно равнодушнее занимаюсь делами: ем завтрак, щекочу братишку, нехотя поддерживаю разговор с родителями и показываю всем своим видом, что мне скучно.
Вдруг, скажут: «Пойди, сынок, погуляй». Но ничто на них не действует.
«Вот бы сейчас дядин колдовской гипноз», – мечтаю о маленьком, но настоящем волшебстве.
«Отпустите сыночка на улицу», – внушаю родителям, а им хоть бы хны. Может из-за того, что на дворе снег мокрый валит, а может дел им до меня нет.
– Опять маешься? – наконец, спрашивает мама. – Иди что-нибудь почитай.
– Учись, читай, считай. Что ещё мне могут посоветовать? – ядовито шиплю под нос и продолжаю гипнотизировать: «На улицу отошлите, ироды. Заставьте погулять выйти».
«Не действует. Мне же ещё деда просить, чтобы клятву надиктовал, а пишу я не быстро. Может, ну его, этот почерк? Нацарапаю как умею, а не “мама мыла раму”, и всё чтоб кругленько, чтоб без помарок», – злюсь дальше, уже и руки на груди сплёл в нетерпении.
– Даже не проси, – слышу от мамы, и не сразу понимаю, что воскресное воспитание продолжается. – Там плохая погода. Промокнешь и заболеешь, а к нам скоро крёстная придёт.
– Можно не гулять, а на соседнюю улицу пробежать? У деда недолго побыть, – смотрю умоляюще на маму, вдруг это как-нибудь поможет.
– С чего вдруг? – спрашивает она и наводит на меня взгляд.
Делаю вид, что вспоминаю, зачем понадобился деду, но в голову кроме клятвы ничего не приходит. Сижу дальше, соплю и злюсь на всех разом.
– Тебе же Павлу письмо написать нужно, – неожиданно приходит на выручку бабуля.
«Интересно, она придумала, или дед её взаправду просил?» – размышляю недолго и гадаю, что бы такого соврать.
– Не помню, писать ему нужно или полученное читать, – начинаю издалека для пущей убедительности.
– Читать Павел без тебя умеет, – говорит мама, и я понимаю, что прокололся.
– Да-да, читать дед точно может. Он же учителем работал, – вступает в разговор отец, и настроение окончательно портится.
«Ну всё. Обложили волчонка. Сдаюсь», – расстраиваюсь чуть ли не до слёз и иду прятаться в свою комнату, но дорогу к отступлению преграждает бабуля.
– Куда ты? Одно дело читать, а другое писать. Что он своими култышками намалюет? Может, дочек с Новым годом ещё не поздравил? Марш сейчас же к Павлу!
Уши горят, щёки пылают то ли от стыда, то ли от вранья бабули, когда начинаю неспешно одеваться. А меня впервые в жизни чуть ли не силком выпроваживают на улицу.
Уже стоя во дворе под хлопьями снега, кричу домочадцам:
– Тетрадку-то дайте какую-никакую!
Мне выносят тетрадку и ручку, а ещё грозят, чтобы бегом мчался и не заставлял старика ждать, а то и уши у меня открутятся, и попа от ремня подрумянится.
– Так вот значит, как. Подействовал мой гипноз. Сработал. Любо-дорого, как сработал. Всю семью на ноги поднял, – приговариваю я, ошалев от случившегося, и топаю по слякоти в сторону дедовой улицы.
* * *
Павел был в хате и растапливал печку. Дым валил из трубы такой, будто жёг дед резину или мазут. Сажа крупными чёрными хлопьями летала над двором, смешивалась с падавшим снегом и оседала на землю серыми чернильными кляксами.
– Деда, – позвал я тихонько и стукнул в нужное окошко.
– Изыди, – донеслось из хаты, что на нашем языке означало: «Я в порядке сам, и дела наши посреднические тоже. Следуй, куда собирался».
– Так мне в сарай идти? – спросил я, переминаясь с ноги на ногу.
А снег валил и валил. Всё вокруг на глазах промокало, и я уже начал переживать, что деду тоже нет до меня дела. Что вот-вот промокну, после чего меня обязательно разоблачат, догадавшись, что дело с письмом полная фикция.
– Заходи, – донеслась спасительная, но непонятная команда.
– В хату? – удивился я.
– В хату.
«Со старым что-то не так. Никогда ещё меня домой не впускал», – подумал я и распахнул дверь в сени дедова жилища.
В сенях всё было простенько, как и положено в кубанских хатах. Керосиновая лампа на маленьком столике, вешалка для одежды, калоши и прочая обувка, мелкая утварь для хозяйства. Ничего лишнего, ничего ненужного.
Я разделся, повесил пальтишко на вешалку рядом с дедовыми вещами, разулся, напялил взрослые тапки и, взявшись за ручку двери, громко предупредил:
– Вхожу.
Дед сидел у самой печи и ворочал кочергой тлеющие поленья. Ко мне поворачиваться он явно не собирался, и я замер в ожидании, не предложит ли старый присесть. Павел с таким предложением не торопился, и я начал украдкой осматривать комнату.
Это была спальня и кухня одновременно, а у того окошка, в которое я уже пару раз стучался, и откуда дед смешно отвечал «изыди», стоял топчан. Диваном это сооружение назвать было нельзя, а топчаном в самый раз. На нём старик дежурил по ночам, лёжа или сидя, когда заболят бока.
– Всё увидал, что хотел? – вспомнил обо мне наставник.
– Я по делу пришёл. Записать клятву посредника. Я и тебе всё, что надо, напишу.
Дед закряхтел, но вставать с табурета не стал. Развернулся ко мне лицом и спиной к печке.
– Писатель, говоришь, – ухмыльнулся он и кивнул в сторону стола. – Ну, садись, доставай причиндалы.
Я вспомнил, что тетрадка с ручкой остались в кармане пальто, и рванулся к сеням, но дед скомандовал:
– Отставить! Вон, на этажерке всё имеется. Бери, что нужно, и садись уже.
Я шагнул к этажерке, занимавшей угол слева от двери в следующую комнату. На ней стопка тетрадок, химические карандаши, ручки с перьями для чернил, авторучки, конверты, открытки на все случаи жизни, и ещё много чего. Взял первую попавшуюся тетрадку, авторучку и сел за стол.
– Ты правда учителем был? – не утерпел и спросил после увиденных канцтоваров.
– Кто-то уже донёс? – грозно повёл дед бровью. – Ты только квартальному не скажи. Я для него малограмотный и полоумный. Ещё прознает, что столько лет придуривался, беды не оберёшься.
– От меня не прознает, – твёрдо пообещал я, и чуть не добавил «честное октябрятское». – А ты чему учил, деда?
– Всему. Когда комсомольцы… Да эти… В кожанах за мной прибыли, я портки чуть не обмочил. Они где-то пронюхали, что я грамотный да науки разумею, вот и пришли, окаянные. Так я, почитай, лет пять учил. Счёту учил, грамоте, пока они учительницу из Екатеринодара не выписали. После освободили меня. Ещё грозились выпороть за то, что молиться тоже учил. Пороть не пороли, а на флот забрали.
Вставать Павел так и не стал, и никакой торжественности в этот раз не было. Просто, взгляд его остановился, он посерьёзнел, выпрямил спину и начал медленно диктовать клятву посвящения в посредники.
Это, скорее всего, был первый в моей жизни диктант, и диктант, куда серьёзней, чем в школе. Дед не частил, и я успевал записывать слово в слово. Когда дошли до того места, где нужно было поклониться, он уточнил:
– Здесь поклон в пояс вежливый. Так и пиши в скобочках: поклон, – и продолжил дальше: – Я Иван, крещёный и нарождённый, сын Ивана, внук Ивана, правнук Ивана, нарекаю тебя…
Тут он увидел, что я давно не пишу, а сижу с открытым ртом и бессмысленно моргаю. А я, действительно, после скобочек со словом «поклон» ничего не делал. Оцепенел и сидел не шелохнувшись, и мой острый умишко наотрез отказывался трудиться, пока не получит или объяснение, или оплеуху.
«Какой ещё Иван? Деда все Павлом зовут, и он на Павла отзывается. Или он не Павел вовсе?» – стучало в голове молоточками, отвлекая от всего и вся.
– Ты, что это, бесова душа, не пишешь? Уснул, что ли? – в свою очередь удивился дед. – Скажи спасибо, что зима, а то бы мухи в рот залетели.
Я мигом пришёл в себя. Понял, что сначала нужно написать, как дед диктует, а уже потом просить объяснений. Извинившись, попросил повторить всё, что он наговорил после скобок.
Дед не стал стыдить, а спокойно продолжил диктовать, меняя своё имя и имена предков на Иванов.
Когда дописал клятву, Павел поднялся с табурета, взял в искалеченные руки тетрадку и углубился в чтение моих каракулей.
Прочитал, аккуратно исправил ошибки, расставил знаки препинания и протянул тетрадь обратно.
– Молодец. Теперь, повтори двенадцать раз, чтобы было без ошибок, а потом снеси в сарай. Там и свою держать будешь, и остальным накажешь, чтобы хранили под ящиками для почты.
Я поморщился от одной мысли, что придётся двенадцать раз к ряду переписывать, чтобы текстов хватило на всех близнецов. Потом раскромсал тетрадку, вырвав из середины нужное количество листов, разрезал их ножницами надвое и принялся корпеть.
Нет, себя я не жалел. Понимал ответственность своей работы.
Покончив с последним листком, разминая уставшие с непривычки пальцы, был очень доволен собой. Поискал глазами деда, увидел, что тот опять ковыряется кочергой в печи, и громко заёрзал.
– Спрашивай, – коротко велел Павел.
– Почему Иваны, деда?
– А что, я перед тобой снова буду миру представляться? Положено так писать для образца, так и написали. Мало ли куда ваши дурьи башки листки эти таскать станут. От чужих глаз так сокрыто будет и непонятно. А уж свои-то имена да коленца предков ума у вас хватит подставить. Когда говорю «подставить», так и имею в виду. Чтоб на бумажках этих никаких исправлений. Уяснил? Так всем и передашь, а то я вам следующие клятвы диктовать не буду. Бегайте потом по мирам, как придётся.
«Неужто ещё клятвы имеются? Сколько же мы пока не знаем? А для чего, интересно, следующие?» – снова всё завертелось в моей головушке.
– Сколько можно издеваться? Уж рассказал бы всё, так нет. Все загадки загадывает да шутки шутит, – пожаловался я деду на деда же. – А ну признавайся, что ещё нам знать положено?
– Ишь чего удумал, – съязвил он в ответ. – Сейчас я всё тебе выложил. Подрасти сначала до нужного возраста, чтобы башка окрепла покудова. А то не ровен час свихнёшься от знаний, приобретенных.
– Не свихнусь, – пообещал я твёрдо. – Я за эти полгода и так сам не свой стал. И улица, и ровесники мне опостылели. Я теперь играть-то толком не играю, а всё по углам прячусь и думаю всякое.
– Ну и думай. Кто тебе мешает? – дед остался непреклонным и ничего нового говорить не собирался.
– Так беда скорее будет, – решил я схитрить. – Напридумаю, нафантазирую, незнамо чего, да и тронусь мозгами.
– Чего ты напридумаешь? Те небывальщины, что вас, пострелов, дожидаются, вы ни в жизнь не придумаете. Но готовить себя к ним нужно. Тут, ты правильно мыслишь.
