Текст книги "Начало (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
– В таком весёлом мире невозможно быть нытиком! – орал я, смешивая свой голос с голосами вопивших Александров. – Спасибо тебе, мир-весельчак!
«Спасибо тебе, Даланий, брат Скефия и многих других миров», – добавил про себя, когда приземлился на школьный стадион с вытоптанной донельзя травой и двумя футбольными воротами.
Глава 39. Футбольная чехарда
– Больше так не делай, – крикнул сзади кто-то из братьев и отвесил мне полноценного и почти больного пендаля.
Обернувшись, увидел Александра-третьего
– Испугался? А верещал так, будто тебе нравилось. Вместе же было не страшно, – начал увещевать брата, не понимая, чем он недоволен.
– Совсем дурной? Ещё как понравилось. И вовсе не страшно было. Когда ты и все рядом… Обалдеть! А я… – залепетал напарник и запутался в словах.
– А ты скотина неблагодарная, – в сердцах перебил я, а остальным сказал: – Играем шесть на шесть. Чётные миры против нечётных. Эти ворота – чётных, а вон те – нечётных. Судьи не будет, так что, поменьше дурачимся, а побольше футболим. По местам!
– Ты не понял, – пристал ко мне второгодник. – Я тебе про то, что вместе со всеми хотел подурачиться, а ты не только мяч заставил таскать, ещё и на трубу крюк делать. Весь полёт не удовольствие получал… Хотя, вру. Конечно, получал и ещё какое. Но двумя руками за мяч так и держался, потому что боялся уронить.
– Извинения приняты, – кивнул я в сторону друга. – Начинаем всемирный футбольный матч. Чётные миры от улицы Матвеева, нечётные от Чкалова. Свистка нет. Монетки тоже. Так что, нечётные начинают, потому что в их в команде Васильевич-первый.
Мировые спортсмены хохотнули, а я размахнулся и закинул мяч к центру поля. Решил остаться вратарём, потому что после благодарности за полёт, полученной от третьего, заныла левая половина мягкого места, отчего бегать совсем расхотелось.
Матч начался. Сперва все осторожничали, озирались на прохожих за школьным забором и на редких учеников, которым не хватило учёбы в будни, и они припёрлись в школу в воскресенье.
Потом кто-то из футболистов вытолкал такого ничего не видевшего и ничего не понимавшего любителя школы взашей, под улюлюканье остальных, и обстановка скованности разрядилась. Начался полноценный футбол с криками, свистом и небольшими потасовками.
Если бы не наши одинаковые лица, всё вполне походило на обыкновенный футбольный матч. Все бегали по полю, то и дело, путаясь с пасами, так как отличить, кто из какой команды было невозможно, но от этой неразберихи было ещё веселее, ещё забавнее.
– Может, какая команда майки и рубашки снимет, чтобы отличаться? – предложил я, когда неразбериха стала похожей на чехарду.
– Пошёл в укроп, – услышал сразу от нескольких игроков.
Осознав, что лучше не вмешиваться, решил наблюдать за игрой со стороны до тех пор, пока всем надоест прикидываться членами команды соперника и орать друг на дружку: «Санёк, мне пасуй. Мне!»
Про ворота и голы все напрочь забыли, и получилась новая игра, в которой каждый был сам за себя, а смысл заключался в том, чтобы отобрать мяч у других и как можно дольше и дальше пробежать, пиная его в любую сторону.
Я уселся на землю и упёрся спиной в стойку ворот со следами давным-давно оторванной сетки. Из-за чего-то мне от нашего веселья взгрустнулось, а вдобавок вспомнил, как мама меня останавливала, когда заходился от безудержного смеха: «Прекрати, а то плакать будешь. Нельзя так смеяться, сынок».
Когда все выдохлись от бега и крика и, шатаясь от усталости, подошли и попадали на поле рядом со мной, я спросил горе-футболистов:
– Расходимся или в чехарду поиграем? Вон, какая длинная цепь получится. Двенадцать человек.
– Давай позже. Дай отдохнуть. Валяй! И можно совсем не ждать, пока первые до конца допрыгают. Перекурим сперва, – посыпались и отповеди, и согласия.
– Значит, отдохнём и козлятами поскачем в сторону дома? Или лучше в полёт? – подначил я дружков.
– Сперва в чехарду, а потом в полёт. Сразу в полёт, – снова мнения разделились.
– А можно в козла на лету сыграть? – спросил неугомонный Александр-третий. – Я и мячик готов ради этого забросить куда подальше. Его же, один фиг, никто не видит.
– Такие глупости просить у мира отказываюсь, – заявил я твёрдо.
– Тогда про пещеру рассказывай. Как там? Что было? Ну, пожалуйста, хоть что-нибудь, – завёл-таки он свою пластинку, а за ним и остальные. – Санёк, ну расскажи, что можешь. Ты девчушку нашёл?
– Мне кажется, вы уже отдохнули. И про Стихию вам рассказывать пока нельзя, – нарочно проговорился, вспомнив, что это не настоящее имя девчушки, а значит, никакой беды с оговорки быть не должно, да и этим хищникам саблезубым нужно было хоть какую-нибудь косточку бросить.
– Её так зовут? Девчушка-то стихийная у нас. Стихия? Вот это имя. Где она живёт? Что там за мир? Лестницу нашёл? – всё сыпались и сыпались на меня вопросы, а я сидел и улыбался, ожидая, когда отдохнёт банда-команда, и можно будет почехардить и разлететься по домам, по мирам.
Команда сдалась быстрее меня, и одиннадцатый, чувствуя вину в том, что проболтался, предложил начинать чехарду или, как мы обычно называли такую игру «в козла».
– Начинаем, а потом полетаем, – расталкивал он всех и поднимал на ноги.
– Первый, ты где? – окликнул я нашего Торопыжку. – Становимся по порядку миров. Когда все построятся в линию, так сразу Александр-первый начинает прыгать.
То и дело все толкались и картинно падали от усталости наземь, потом снова поднимались и уже вставали на своё место по порядку миров. Я встал в самом конце нашей цепи, нацеленной мимо здания школы с расчётом проскакать в центральные ворота на улицу, а дальше как получится.
– Начинаю! – благим матом завопил Васильевич-первый, и всё завертелось.
Я согнулся и упёрся руками в колени. Старался выше поднять плечи, чтобы через них труднее было перепрыгнуть.
Через мой загривок перемахнул сначала первый Александр, потом второй, а вот третий специально оседлал меня, как лошадку, и уселся на согнутой спине. Я задергался и попытался его скинуть, но он ухватился, как клещ, и ни в какую не хотел прекращать шуточки.
– Брысь! – рычал я на обидчика.
– Это тебе за отказ рассказывать про пещеру, – хохотал он и продолжал играть в ковбоя.
Остальные Александры, согласно очереди, допрыгивали до нас с третьим и, недолго думая, тоже запрыгивали на меня, еле стоявшего на ногах, и терявшего равновесие от всё новых и новых седоков, пожелавших отомстить за командирские грешки.
– Что творите, ироды? – хрипел я от напряжения, но на них ничто не действовало.
С хохотом и дикими воплями все, вдруг, решили изобразить кучу малу, не задумываясь обо мне и моей позе в которой оказался под большей частью миров.
«Ничего не бойся. Не бойся ничего», – зазвучал в голове незнакомый женский голос, потом ноги подкосились, и я со всей оседлавшей меня оравой рухнул наземь.
Последнее, что осознал и запомнил, был громкий и противный хруст чего-то ломавшегося в груди, затем всё медленно и плавно поплыло в синюю-синюю даль.
* * *
– Не дышит! В больницу его!..
– Третья больница! Третья! Рядом третья! Недалеко!..
«Я что, в мороке? Голоса слышу», – думаю я и пытаюсь встать, но боль в груди не даёт пошевелиться, а лёжа на спине рассмотреть себя не удаётся.
– Я что, помираю? – спрашиваю голоса в голове.
– Третья больница! Третья! Рядом третья! Недалеко!..
– Не дышит! В больницу его!..
– Меня никто не слышит? Алло, Москва! – кричу я в синюю неизвестность.
– Запомни: Третья больница! – ревут мне голоса хором.
– На кой мне она? Я же в порядке, – отвечаю им и уплываю в даль.
* * *
Кухня огромного размера с разными столами и столиками, буфетами и тумбочками. Полным-полно овощей и фруктов, конфет и пряников, зефира и мороженого. Мама хлопочет у плиты и готовит что-то на обед. Вкусно пахнет борщом и компотом. Я стою посреди комнаты, а вокруг мечутся младшие братья и сёстры разных возрастов и цветов волос. Все шалят, толкаются, смеются и дурачатся прямо на кухне.
– Мама, а Ирка опять ко мне сильно прижалась, – жалуюсь я на прыгающую на одной ножке младшую сестрёнку с белыми бантами на голове.
– Снова обожгла? – не оборачиваясь, спрашивает мама.
– Нет, но воды из моего Тетиса много выпарила. А я там гуппиков развёл. Уже собирался тех шипастых рыбок выпустить, которые из испорченной икры вывелись, но она помешала. Я ещё тогда злой на Акварьку и Натурку был, за то, что с икрой подшутили, – жалуюсь я маме непонятно на что.
– Ничего страшного. Иди, поиграй во дворе, а с ней я поговорю. И на девчонок зла не держи, они не знали, что я те зёрнышки пометила, хоть и почерневшими они уже были, – говорит мне мама.
Я выхожу во двор и начинаю играть с братьями в чехарду.
– Нас возьмёте? – спрашивают меня три сестры-сверстницы.
– А вы мне ничего не сломаете? – оглядываюсь на близняшек и пытаюсь что-то вспомнить.
– Ничего не бойся. Не бойся ничего, – нараспев говорят мне сёстры.
– Точно. Вспомнил. Третья рядом. Там всё случится, – лепечу я в ответ и уплываю в сторону и вверх, а потом в синюю-синюю даль.
«Опять», – успеваю подумать и засыпаю в небе, обдуваемый то холодным, то тёплым ветром поочерёдно.
* * *
– Глотай. Сейчас всё увидим, – командует мне кто-то. – Это стеклянный всевидящий глаз.
На всякий случай, проглатываю что-то вместе с водой, неизвестно откуда взявшейся во рту. Темнота вокруг начинает рассеиваться, и я вижу включившийся телевизор Рекорд. На экране что-то мелькает и перемещается, будто шарик по красному тоннелю, а вокруг всё тот же непроглядный мрак. Я не понимаю, что показывает телевизор, почему-то ставший цветным.
– Вот, смотри. Слева и справа сломало по одному ребру. Вбило их внутрь грудины. Всего-то пара рёбер. Зато без осколков, лёгкие и сердце целые. Отлежишься. Заживёт, как на собаке.
– Нельзя мне лежать, – не соглашаюсь я с собеседником. – Мне беду искать нужно.
Почему-то не могу смотреть на то, что показывает телевизор. Наверно, от быстрой поочерёдной смены картинок.
– Тьфу на тебя! – прикрикивает напоследок незнакомец и пропадает.
«Ничего не бойся. Не бойся ничего. Третья больница. Третья. Рядом третья. Недалеко», – снова втолковывают мне голоса в голове.
* * *
– Очнулся? – спрашивает меня Александр-третий.
– Ты что не видишь? Он же не дышит! – вопит у моего уха одиннадцатый.
– А ну дыши, зараза! – орут на меня бойцы-футболисты.
Я стою и шатаюсь от слабости, а дышать мне совершенно не хочется. Но этим шалопаям нужно сказать, что со мной всё в порядке, а воздуха в груди нет, поэтому я через силу пытаюсь вдохнуть, но у меня никак не получается.
Наконец, добиваюсь своего, и воздух с шумом влетает в лёгкие, а вместе с воздухом в них влетает дикая жгущая боль, от которой моментально валюсь наземь и прижимаю голову и руки к груди.
– Братцы, помираю, – хриплю я близнецам и задыхаюсь от боли.
– Размечтался, – хором возмущаются близнецы. – А мы что, за компанию с тобой?
– Давайте его в Третью больницу оттащим, она же недалеко отсюда, – предлагает кто-то из близнецов.
Я вспоминаю видения, проносившиеся в голове, как свинцовые пульки в тире, и осознаю, что мне срочно нужно куда-то бежать.
«Ничего не бойся! Не бойся ничего!» – колотится в голове, отзываясь болью в груди.
– Поднимите меня, – требую я, не зная зачем.
Меня сразу же подхватывают и, всё ещё согнутого бережно ставят на ноги.
– Нельзя много смеяться. Слёзы накликать можно, – говорю я мамину примету и, кряхтя от боли, начинаю разгибаться.
Когда выпрямляю спину, боль затихает, а мой взгляд упирается в женщину в чёрном платке и таком же чёрном платье, медленно бредущую с низко опущенной головой по другую сторону школьного забора. Женщина поворачивается к нам, и я вижу в её руках огромные песочные часы.
«Добрая тётенька!» – мелькает пугающая догадка, и сразу над головой звякает колокольчик. Мысли начинают метаться и путаться, ноги становятся ватными, и я в испуге думаю, что тётенька пришла за мной и уже готова разбить мои часы на школьном перекрёстке.
«Ничего не бойся. Не бойся ничего», – снова советуют голоса, и я вижу, как Добрая отворачивается и уходит от нашей компании в сторону Третьей больницы.
– Знак Угодника! – хриплю я, что есть мочи, забыв про боль. – Началось наше несчастье!
– Совсем плохой. Бредить начал, – отзывается кто-то за моей спиной.
– Слушай сюда, олухи. Игры кончились. Беда, которую мы ждали в октябре, уже у кого-то из нас дома! – ору я на притихших мальчишек. – Заткнули уши. Разговаривать с миром буду. Если кто не заткнёт – оглохнет. Слово даю, а силу мою вы видели.
Все мигом затыкают уши ладонями и отворачиваются от меня.
– Мир Даланий, если ты ещё с нами, дай знак, – произношу я вполголоса и тёплое дуновение касается моего перепачканного пылью, потом и слезами лица. – Перекинь нас пожалуйста ко входу в Третью больницу.
Даланий не заставляет долго ждать, и мы со свистом ветра несёмся в сторону больницы. Я в изнеможении закрываю глаза, и чувство полёта удаляется.
* * *
Глаза открыл только когда почувствовал себя стоявшим на ногах.
Мы всей гурьбой оказались у центрального входа Третьей городской больницы. Растолкал тех, кто был ближе, и велел растормошить остальных.
Когда все повернулись посерьёзневшими лицами, начал речь, как командир перед боем, решавшим исход целой войны.
– Без вопросов прошу. Это не бред, не шутка и не тренировка. Я видел перед школой Добрую со знаком в руках. Знак тот для всех нас. Теперь ясно, что беда уже грянула. Если кто не знает, Добрая – это…
– Знаем, кто она, – отозвалось несколько голосов. – И мы видели тётку в чёрном, только не думали, что это Добрая.
– Хорошо, что она не за нами. А сейчас я попрошу третий мир раскидать вас по домам. Сегодня каждый ждёт скорую помощь с пострадавшим человеком. С разбитой головой или поломанными ногами, не знаю, только шума должно быть много. Сразу за тем человеком явятся наши богомольные бабки, как хоккеистки за варёной колбасой…
Смешок прокатился по внимательно слушавшим Александрам, и я продолжил:
– Главное, узнать кто, откуда и куда. Кто это, тётка или дядька. Откуда из города привезут. Куда засунут в больнице, в какую палату или что тут у них за боксы. Помните: у нас на всё про всё пять дней. За это время мы должны найти человека, выручить его из больницы, узнать из какого мира его закинуло, и вернуть домой. Вопросы? – строго спросил после того, как объяснил задание.
– Куда бежать, когда узнаем? – загомонили Александры.
– Если всё узнаете быстро и точно, мчитесь туда, откуда привезут человека. Там тоже народа будет уйма, так что, не промажете. А если сегодня не успеете, завтра вместо школы пойдёте искать. Все собираемся рано утром в моём мире в дедовом сарае. Теперь всё ясно?
И бойцы согласились с моим планом действий.
– Заткнуть уши! – скомандовал я, и все сразу развернулись ко мне спинами и подняли к головам перепачканные футболом и чехардой руки.
Я попросил Даланий разослать всех, кроме меня, по своим мирам, и через мгновение на площадке перед больницей остались только мы с Александром-третьим.
– Завтра приходи к деду пораньше, и если кто первый явится с бедовыми вестями, мигом ко мне. А то, мало ли. Просплю или ещё что, – попросил весельчака, из-за которого мне сломали пару рёбер. – Может в горячке буду валяться, переваривая твой подарочек. И это… Со мной полетишь в пещеру, чтобы меньше спрашивал и собрания собирал.
Третий кивнул и опустил виноватую голову.
– Прости. Не знал, что они… – начал он оправдываться, но я перебил.
– Заткнуть уши, – скомандовал и, увидев, что мячик свой он всё-таки посеял, улыбнулся.
Глава 40. Беда не приходит одна
После просьбы Даланию перенести в родной мир, я почти до самой темноты ждал у больницы хоть каких-нибудь признаков беды, но тщетно. Не отключившийся, слава Богу, Скефий бережно таскал меня к деду во двор и обратно, чтобы предупредить Павла, что беда уже грянула, и мы каждый по своим мирам приступили к её поиску. Дед начал было собираться в поход на розыск хоккеисток, как мы в шутку дразнили бабулек с клюками, целыми днями сидевших на скамейках запасных рядом с универмагами и ожидавших завоза колбасных дефицитов, но я отговорил его.
«Жди вестей. А я обратно в Третью», – велел ему, но он засомневался, что именно в эту больницу привезут путешественника с того света в наш мир. Пришлось в подробностях описывать и встречу с Доброй, и часы Угодника в её руках, и голоса в голове.
Наконец, когда он отстал от меня и начал креститься, я прямо у него на глазах улетел в больницу. Позднее собирался попросить мир протащить меня низко над городом, чтобы высмотреть богомольных бабулек, но передумал. То ли из-за рёбер, то ли из-за сумерек, то ли боялся пропустить карету скорой помощи, а может, просто, устал. Скорее всего, не поверил в то, что беда нагрянула в Скефий, а он ни слухом ни духом и продолжает выполнять мои капризы.
Когда потерял надежду на прояснение с бедой, попросил мир перенести меня домой на диван, а если кто-нибудь будет в комнате, пусть они ничего увидят. Скефий выполнил и эту просьбу, наверно, со скидкой на только что поломанные рёбра, и я, как был обутым и перепачканным, так и заснул на диване, не раздеваясь и не разуваясь.
* * *
– Вырастила же на свою голову. А ну вставай! – получил я в пять утра мамкин пинок, а может хук правой, и пулей слетел с дивана.
– Мам, ты что, в самом деле? – начал продирать глазки, заодно вспоминать предыдущий день.
– Я в семь вечера вышла – сандалий нет. Я в восемь вышла – сандалий нет. Я в девять, как дура с Сергеем на руках вышла, а на пороге ни сыночка, ни сандалий. Я в десять, в одиннадцать, в полночь!.. А он разлёгся на диване и в сандалиях спит. Мало того, ещё и грязный, как поросёнок. Побили тебя, или что вчера приключилось, ирод царя небесного? Ты что с малых лет вытворяешь? Я мимо тебя весь вечер ходила, так получается? Когда домой припёрся? Во сколько, я тебя спрашиваю? – всё шипела и шипела мамка, как перегретая сковородка, заждавшаяся масла, наверное, боялась кричать в голос, чтобы не разбудить папку и Серёжку.
– Мам, сядь пожалуйста. Мне надо тебе кое-что сказать, – попросил я маму, и она обессилено опустилась на диван.
– Что-то опять увидел, сынок? – забеспокоилась она, мигом забыв о походах за сандалиями.
– Не могу пока ничего сказать, но где-то нужна моя помощь. Ты должна понять, что не из баловства всё делаю, а всерьёз. В школу сегодня не пойду. Не могу туда идти, пока не выясню, где вот-вот осиротеют дети. Ты мне веришь, мам?
А мама сидела, молчала и редко всхлипывала по неведомой причине, о которой думать я был не в состоянии. Голова была занята бедой, а где-то в груди нестерпимо жгло или от сломанных рёбер, или так болела душа.
Наконец, мама встала и вышла из комнаты, а я поплёлся на веранду чтобы поставить сандалии на место, а потом сходить умыться из дворового крана.
Когда снова вошёл в дом, меня встретила мама с полотенцем и чистыми вещами в руках.
– Вытирайся и переодевайся. Если уже по-взрослому разговариваешь, значит, вырос. Давай условимся, что ты всё будешь мне рассказывать, а я не буду за тебя переживать. А сейчас съешь что-нибудь и ступай, – сказала она, а у меня язык не повернулся возразить, что ничего рассказывать не смогу ни сегодня, ни завтра, но и обманывать её у меня тоже не было желания.
Я съел всё, что приготовила мама, и до пробуждения младшего брата успел умчаться к Павлу, чтобы вместе с ним ожидать тревожные мировые вести.
* * *
Дед уже дежурил у сарая, и я проследовал в калитку и дальше через двор.
– Спал сегодня? – спросил, не взглянув на него, и уселся рядом. – Никто ещё не приходил?
– Поспишь тут. Нет, никого ещё не было.
Мы помолчали. Потом снова помолчали. Потом я не выдержал.
– Прямо, как на пруду на утренней зорьке. Дед, а дед. Мы с тобой поклёвки сазана ждём, как на рыбалке, или пролёта диких уток, как на охоте?
– Если бы спросил, не рыбаки ли мы, я бы сказал, что дураки. А вот про охотников складно не получается, – честно признался Павел, а потом вскрикнул: – Клюёт!
Я тоже услышал шум в подвале и увидел выраставшего над лазом Васильевича-первого. По его озабоченному лицу было без слов ясно, что у него известий про беду нет.
– Пусто? – спросил я коллегу.
– Да, – коротко ответил он, отыскивая глазами, куда бы прислониться.
– Остальных ждать будешь?
– Конечно, – кивнул первый. – Сейчас найду на что сесть.
– Валяй, – сказал я и обратился к Скефию с просьбой скрывать от людских глаз всех, кто прибудет во двор.
После Александра-первого народ повалил по одному и парами, и уже через полчаса во дворе сидело одиннадцать девятилетних посредников. Для полного счёта не хватало Александра из Татисия.
Я начал думать об осечке, о провале ожидаемого нами человека в какой-нибудь мир рядом с нашими. Может, он попал к тем сёстрам, которые такие же первородные, как братья-миры, но рассказать о сомнениях не решился. Сидел, как все, боялся и надеялся одновременно, что беда окажется в одиннадцатом мире или её там не окажется.
Прошло ещё полчаса. Одиннадцатого нет. Прошёл час. Результат тот же.
– Ещё ждать, или идти его искать? – спросил я у Павла.
– Его потом отыщем. А сейчас нужно идти в одиннадцатый мир на поиски беды, – изрёк старикан, не отрывая взгляда от сарая.
– Так, парни, – начал я командовать. – Мигом все по своим мирам и ещё раз прочесать Третью больницу. А если там нет никого, тогда… Не знаю, что делать. И сокрытия у миров попросите, чтобы на хулиганов не отвлекаться. Сбор здесь после обеда. Договорились? Третий останься.
Все закивали и неохотно начали расходиться, совсем не надеясь отыскать в своём в мире нежданную беду.
– А мы куда? – дёрнул меня за плечо Александр, от чего острая жгучая боль так и резанула в самое сердце, напомнив о рёбрах.
– Что творишь? – всхрапнул я, еле вдохнув.
– Извини. Забыл.
– Зато я тебя на всю жизнь запомню, – прохрипел я снова, но уже больше играя роль пострадавшего, чем от самой, медленно затихавшей, боли.
– Что делаем?
– Идём в одиннадцатый мир. Пешком и с дедовой волшебной тростью, – изложил я ближайшие планы. – Деда, клюшку свою не одолжишь? Это я, чтобы ты никуда не убёг.
– Стар я уже бегать. Идите в его мир и ищите. А я здесь буду ждать.
Я схватился за третьего и потребовал оттащить себя в огород.
Когда спектакль с инвалидом в главной роли был закончен, и третий дотащил меня к центру дедовского огорода, я выпрямился и расправил плечи.
– Знаешь уже, что делать? – обратился к санитару.
– Что? – заморгал тот, а потом сообразил и отвернулся.
Убедившись, что вокруг никого нет, я попросил Скефия перенести нас в огород бабы Нюры в Татисий. Просьбу обосновал новым физическим недостатком, понадеявшись, что он окажется недолгим.
Скефий всё сделал, и, после коротких контрастных вспышек, я увидел немалую разницу между заросшими грядками деда и ухоженным огородом бабы Нюры.
– Эй! – толкнул в спину стоявший рядом монумент второгоднику, в ужасе схватившемуся за голову. – Живой? Бегом сверил надпись на сарае, тот это мир или ещё какой.
Третий прошмыгнул мимо, стараясь не зацепить меня и не наступить на грядки.
– Одиннадцатый. В яблочко! – крикнул он, не отходя от сарая.
На его вопли и из хаты вышла хозяйка.
– Привет, служивые, – поздоровалась бабушка. – Александра нашего не видели?
– Здравствуйте, баба Нюра, – ответил я. – Нет, не видели. Вот идём за ним по следам. Извините, что напугали вас.
– Его мамка ищет ни свет ни заря. Ничего не сказала. Сразу умчалась, – заохала баба Нюра и ушла обратно в хату.
– Где же он? Вдруг, с его родителями встретимся, – подосадовал я.
– А этот мир точно не работает? – спросил третий.
– Если беда здесь, может не работать. А если и здесь её нет, тогда ничего не понимаю, – развёл я руками и продолжил шагать в сторону калитки.
– Если здесь беды нет, где тогда наш оболтус?
– Не факт. Может, как Калики сгинул, а мы потом будем о нём сказки красивые рассказывать о путешествиях в будущее.
– Каких путешествиях? – удивился без того любопытный напарник.
– Забудь. Из калитки налево. Что с маскировкой делаем? На авось понадеемся?
– В край, ты убегай, а я за него, – предложил братец.
– Значит без маскировки, – вздохнул я и вышел на улицу.
* * *
Из-за моей травмы вначале мы шагали медленно, но когда я притерпелся к боли, наша скорость заметно возросла.
Школу обогнули, оставив её подальше, на всякий случай, и начали приближаться к забору Третьей больницы.
– Я через морг не пойду, – категорически заявил третий.
– И мне помирать неохота, – согласился я, и мы прошли мимо морга и дальше вдоль больничного забора, с расчётом у мебельной фабрики свернуть к центральному входу Третьей городской.
Толпу хоккеистов мы увидели сразу, как только свернули за угол. Народ у центрального входа метался туда и сюда, как тараканы от дихлофоса. Мелькали и пожилые, и молодые, на костылях и даже на инвалидных колясках.
– Всё как полагается, – успокоил я напарника, который побледнел и вытаращил глаза, будто увидел что-то сверхъестественное. – Нашли мы бедовый мир, и что? Небо на землю не падает? Пока нет. Значит, действуем как планировали. Заходим, смешиваемся с толпой и расспрашиваем. И не забудь, что нас обоих видно, значит, мы близнецы.
– А с какой гурьбой смешиваемся? С той, что у центрального входа или с той которая у тех боксов?
Я повернулся, куда указывал напарник и сразу встал столбиком, потому что увидел за забором ещё больше людей, собравшихся рядом с двухэтажными зданиями неизвестного больничного отделения.
– А вот это мне не нравится, – опешил я не ко времени, и мы остановились.
Навстречу нам шествовала пара странного вида мужчин, бледных, как поганки, но вот, глаза их излучали нездоровый восторг и таращились мимо всего окружавшего мира. Казалось, их кто-то вёл и смотрел вместо них на дорогу, а когда им требовалось куда-нибудь повернуть, то и разворачивал их, как сердобольные мамки годовалых малышей.
Я вместе с третьим внимательно прислушался к разговору этих, не от мира сего, прохожих.
– Чудеса. Высоко вверх подняло, – говорил один.
– Сказывают, потом со всего маху об асфальт. Даже мокрого места не осталось, – вторил другой.
– Если мёртвые из могил встают, значит, скоро нам, грешникам, на земле места не останется, – пророчествовал первый.
– И ни пятнышка. Там тоже народ собрался, – восторгался второй.
Мужчины прошли мимо нас, недорослей, а мы так и остались стоять и озадаченно чесать затылки.
– Что-нибудь понял? – спросил у меня Александр.
– Понял одно: мы с тобой к такому не готовы, – признался я. – Что делаем? Где мы в толпе хоккеистов и хоккеисток бедовую шайбу сыщем? Мы и носами из стороны в сторону не повернём, не то, что клюшками помашем.
– А Сашку искать не будем? Может он узнал, где того человечка выкинуло и побежал туда, согласно твоего задания?
– Что теперь, не заходить в больницу? Короче. Идём в толпу, которая на входе и там уши греем, а что непонятно – спрашиваем. Я слева начну продираться сквозь бабулек, а ты справа дави им бока. Пройдём насквозь, встретимся и обговорим, кто что вызнал. Если выползешь на ту сторону первым, подождёшь, – предложил я напарнику что-то похожее на план.
– Ладно, – согласился он.
Мы подкрались к центральному входу и разошлись в разные стороны. Я забрал левее и вклинился в толпу, обсуждавшую горячие новости.
Кто-то всё время крестился, кто-то с жаром рассказывал небылицы, а кто-то изображал из себя очевидца дивного чуда.
Я медленно протискивался то мимо одной группы сплетников, то мимо другой, и слушал всё подряд, не разбираясь, о чём, собственно, идёт речь.
– Этого грешника рука Господа нашего за шкирку схватила и оземь ударила, – благоговейно вещал один хоккеист.
– Не ударила, а в ад закинула. Заменила душу женскую возрождённую на его душу чёрную, – рьяно возражала бабулька-хоккеистка.
«Здесь не о том. Нужно глубже пролезть, может, там про нашу тётеньку толкуют», – кумекал я и пробирался дальше.
– Я сам всё видел. Она покалеченная, но светилась от радости, а этот бесёнок вцепился в неё и не отпускал. Длань Господняя низвергла его за это. А девицу увезли в гипс заматывать, – вещал солидный нападающий одной команды.
– Это сестрица той покойницы, а не сама она, – возражал ему худосочный защитник другой команды.
«Здесь уже теплее. Только ещё какого-то беса приплели», – насторожился я, но потом решил протискиваться дальше.
– Совсем ещё малец. Десяток годов, не больше. Какой в таком возрасте грех можно заработать, да ещё и смертный? – возмущался тренер перед командой хоккеистов.
– Известное дело, Кузьмич. В конце света смысл один: прежняя жизнь, как есть, окончена, – растолковывала команда тренеру.
«Про какого бесёнка – десятилетнего ребёнка они лепечут?» – подумал я, а над головой тут же звякнул колокольчик. Слабенько, вроде как, нечаянно, а страхом меня сразу же сковало.
«Иттить колотить!» – взвизгнул я, изгоняя из груди ужас, мигом остудивший ноющие рёбра так, что совсем о них забыл. Продолжил выбираться из толпы и на ходу отмахивался от роя перепугавших мыслей.
Наконец, протиснулся сквозь народ и увидел Александра-третьего, уже поджидавшего меня и трясшегося не только всем телом, а ещё и подбородком. Вдобавок ко всему в ушах продолжали покрикивать невидимые хоккеисты и болельщики: «Десятилетний…», «ребёнок ещё совсем…», «грешник…», «рука его подняла, да об асфальт саданула».
– По какому поводу дрожим? – спросил у товарища.
– Ты не понял, о чём они?
– Про бесёнка-ребёнка десяти лет? Что его на нашу тётеньку-беду поменяли? – складывал я обрывки чужих фраз, и ужасался тому, что получалось в итоге.
– Это же про одиннадцатого. Пропал он? Пропал. Так пропал, что даже мамка найти не может. Значит, не ночевал дома, – точь-в-точь, как и первые, встреченные нами мужчины, заговорил напарник.
– Думаешь, это его размазали об асфальт? Чушь. Быть такого не может, – возразил я, как можно правдоподобней, а у самого уже вовсю шевелились волосы.
– Что мы с тобой знаем? Может – не может. Калики вон, тоже как сквозь землю провалились. А нам с тобой про них никто ни слова ни полслова, – продолжил близнец запугивать и меня, и себя.
– Давай к другой толпе подойдём, поищем там кого поумнее и расспросим. А то друг дружку стращаем, а я и без того рёбрами покалеченный, – предложил я напарнику.
Мы с ним уже подходили к толпе, стоявшей у боксов, когда услышали истеричный душераздирающий крик.
– Вернулися! Вернулися бесы за душою! – закричала не своим голосом неведомая бабулька, и толпа у бокса зашевелилась, задвигалась, как проснувшийся от спячки гигантский организм. – Хватайте их! Хватайте, пока не сгубили её сызнова. Теперь их вдвое больше прибыло! – не унималась окаянная старуха.
