Текст книги "Над обрывом"
Автор книги: Александр Шеллер-Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
III
Вопрос о женитьбе Мухортова особенно сильно заволновал всех, когда был назначен обед в мухортовском доме для Протасовых. В этот день вдруг точно прорвалась какая-то плотина и всем, начиная с Агафьи Прохоровны, стало ясно, что Мухортов женится, и на ком женится. В доме шли необычайные приготовления к приему гостей. Даже сама Софья Петровна, всегда невозмутимо спокойная в подобных случаях, немало волновалась и заботилась, чтобы ничто не было забыто. Уже утром, сидя с сыном в столовой за чаем, она несколько раз обращалась к слугам то с тем, то с другим приказанием.
– Прокофий, скажи Грише, чтобы он непременно ожидал у ворот, – говорила она, обращаясь к старому дворецкому. – Как завидит гостей, пусть тотчас же доложит мне, чтоб не заставить ждать; а то вы все здесь разбредетесь, вас не дозваться.
– Слушаю-с, – степенно ответил Прокофий.
– Да ты сейчас же поди и накажи Грише, а то забудешь. Память-то тебе нынче изменяет…
Прокофий вышел.
– Ты, Елена, посылала в город за фруктами? – обратилась генеральша к Елене Никитишне.
– Все привезено, – ответила старуха. Мухортова вздохнула и обратилась к сыну:
– Вот Алексис упрекает, что на оранжереи тратимся. А какие у нас теперь оранжереи? Прежде все фрукты свои были, а теперь…
Потом она опять что-то вспомнила и обратилась к Елене Никитишне:
– Пожалуйста, Елена, присмотри, чтобы у всех были свежие перчатки. Прокофий совсем из ума выживает; в прошлое воскресенье бог знает в каких перчатках служил у стола, точно из трубы вынул, и все пальцы развороченные… Хорошо еще, что свои только были за обедом.
– Стар, совсем стар становится! – проговорила Елена Никитишна.
Егор Александрович горько усмехнулся.
– Я тебя впервые вижу такой взволнованной, – заметил он матери по-французски. – Точно царей ждем к обеду…
– Ах, Жорж, мы переживаем такие решительные минуты! – с грустью и пафосом ответила она, закидывая голову назад. – Надо сделать все, чтобы это знакомство кончилось победой. Алексис еще раз вчера повторил мне, что мы на краю пропасти. Это ужасно!
Она на минуту закрыла рукой глаза, точно стараясь не видеть разверстой перед нею пропасти.
– Конечно, я уверена, что ты, если захочешь, одержишь победу. А все же как-то жутко. Алексис меня так запугал в последнее время, что мне все мерещатся какие-то ужасы. Сны даже страшные вижу… право!
Она взглянула на часы и испугалась: было уже одиннадцать часов, а на ней был еще надет утренний наряд. Ей нужно одеваться. У нее процесс одевания занимал всегда так много времени. Она встала и пошла поцеловать в голову сына.
– Бедный мой мальчик, я знаю, что и тебе нелегко, – сказала она томным голосом.
Он ничего не ответил, тоже поднявшись с места и выходя из столовой. Какое-то враждебное чувство против матери шевелилось в его душе.
В столовой продолжался звон посуды. Елена Никитишна заставляла при себе перебрать все парадное серебро и хрусталь, чтобы убедиться в их чистоте. Потом она также тщательно освидетельствовала столовое белье. Пересматривая все, она в то же время перебрасывалась отрывочными фразами с приходившей и уходившей прислугой. На минуту в столовую забежал Гриша.
– Ты это что? Тебе приказано у ворот ждать? – сказала Елена Никитишна.
– Да я услышу, крестная! – ответил он.
– Ступай! ступай!
– А кого ждут-то?
– А вот приедут – увидишь!
– Важных господ?
– Ах, ты, постреленок! Говорят тебе: иди!
– Агафья Прохоровна говорит…
– Брысь, каналья!
Гриша скрылся.
– Видно, сегодня решать будут, – со вздохом обратилась Елена Никитишна к Прокофию.
– Что это решать? – спросил Прокофий.
– Сам-то не понял?.. Женить хотят Егора Александровича на Протасовой… Тоже нашли партию… Дед-то ее на моих глазах кабак содержал… Егору-то Александровичу не хочется, да женят… Дела-то уж очень плохи стали… Ну, смотри ты, старый, какие ты стаканы в буфет поставил?.. Ах, право, в хлеву бы вас держать… На, перетри!..
Она вынула несколько немытых стаканов и отставила их в сторону, придвинув к Прокофию.
– Вот как-то только они нашу Полю пристроят? – со вздохом сказала она.
– Бить бы ее надо; косу выдрать, вот что! – сурово заметил Прокофий, порывисто перетирая стаканы.
– Дурак неотесанный, так дурак и есть! Пользы-то что за косу таскать? Красоты от этого ей, что ли, прибавится?.. Не доглядели, так уж теперь не воротишь!..
На минуту разговор оборвался. Прокофий сосредоточенно тер стаканы, ворча себе под нос: «Ишь, проклятые, как испакостились, не ототрешь!» Елена Ннкитишна углубилась в пересмотр белья.
– Конечно, теперь Поле, может быть, и приданое, и все такое дадут, – продолжала Елена Никитишна. – Так-то тоже ничего бы не дали…
– Ишь чему обрадовалась! – проворчал Прокофий. – Стыда-то нет. Одной ногой в гробу стоишь, а такие речи говоришь!
– О, типун тебе на язык! Сам на ладан дышит, а других хоронит!.. – отплюнулась Елена Никитишна. – И какие я такие речи говорю? Ну, забаловалась девка, так этого не вернешь… Надо думать, как ее пристроить…
– Пристроишь! – отозвался сердито Прокофий. – Впервые у нас, что ли?
– Сама-то гуляла, так и другим потакаешь!
– Тьфу ты, тьфу! Пес старый! – обозлилась Елена Никитишна. – Нашел чем меня попрекать! Я, может быть, слезьми обливалась, когда меня на грех-то силой повели… Вы-то все только радовались тогда, потому через меня в люди вылезли… А теперь попрекать!.. На себя обернулся бы… Ты-то тоже знал, чай, кого брал…
Прокофий, в свою очередь, отплюнулся.
– С тобой не сговоришь! Покойницу в гробу, и ту не забыла…
– На твои же речи, дурак, отвечаю…
В эту минуту в комнату неторопливо вошел человек в черном фраке, в белом галстуке, с бакенбардами в виде котлет. Это был Данило Николаевич Волков, камердинер Егора Александровича. Сразу трудно было решить – лакей это или чиновник; степенность, сдержанность, солидность, внешняя порядочность, все это сразу бросалось в нем в глаза. Ему было лет двадцать восемь, хотя он смотрел гораздо старше своих лет. Лакейская жизнь не молодит, а он служил в лакеях с семнадцати лет. На его затылке уже виднелся зачаток плеши с медный пятак величиною.
– Прокофий Данилович, вас Егор Александрович зовут, – сказал он, обращаясь к Прокофию, и потом обратился к Елене Никитишне: – Выдайте шоколад, повар просил передать, что для мороженого нужно, да поскорей просил…
– Не горит, подождет! – ответила сухо Елена Никитишна. – До обеда-то еще далеко.
Данило Николаевич переминался с ноги на ногу, не решаясь, по-видимому, о чем-то заговорить.
– Правда это, Елена Никитишна, что я слышал? – начал он. – Конечно, это Агафья Прохоровна болтает, а все же… Говорят, что Егор Александрович женится на Марье Николаевне Протасовой.
– А тебе-то что? – спросила Елена Никитишна, пытливо взглянув ему в лицо.
Он, подняв брови, сделал совсем скромную мину невинной овцы.
– Так-с… Мне что же! – ответил он и еще осторожнее и смиреннее прибавил:– Я только потому, что как же тогда Пелагея Прокофьевна?
Елена Никитишна даже оставила разборку столового белья и скрестила около тальи руки.
– А Пелагея Прокофьевна тут при чем же? – сурово спросила она, и ее глаза сверкнули угрозой.
Но Волков выдержал ее взгляд и со вздохом заметил:
– Что же, шила в мешке не утаишь…
И тотчас же прибавил:
– И зачем это такую, с позволения сказать, сволочь генеральша допускает в дом, как эта Агафья Прохоровна или эта мать Софрония… И невинного человека этакие аспиды замарают, а не то, что… Тут уж, конечно, и со стороны видно…
Елена Никитишна презрительно усмехнулась.
– Ишь, какие глазастые выискались!.. А видишь, так и молчи…
– Это точно-с, – скромно согласился Данило. – Только жаль девицу… Такая, можно сказать, красавица и кротости…
Елена Никитишна еще презрительнее сверху вниз взглянула на него и спросила насмешливым тоном:
– Жениться, что ли, из жалости хочешь?
– Отчего же бы и не жениться? – почти радостно воскликнул лакей.
Елена Никитишна покачала головой.
– Губа-то, видно, не дура!..
Потом, отвертываясь от него, она проворчала:
– Нет, за такую-то невесту покланяться нужно…
– И покланялся бы, – начал Данило.
Но она перебила его:
– Ну, ну, бери шоколад! Сам торопил, а теперь лясы точишь… Ступай.
Она говорила грубо, как привыкшая властвовать барыня с слугой. Волков взял плитки шоколаду и вышел. Его слова сильно взволновали Елену Никитишну, точно он открыл ей нечто новое. Продолжая рыться в буфете, она с порывистыми движениями ворчала про себя:
«Выискался какой! Губа-то, видно, точно не дура, язык не лопатка, знают, где сладко! Я бы не прочь жениться! Что и говорить: кусок лакомый! Софья Петровна и Егор Александрович Полю не оставят, приданое дадут, мужа пристроят. Кому это не лестно. А Данилке чего лучше! Так бы сейчас в купцы и полез. Скаред человек! Уж теперь, ничего не видя в холопском своем звании, на проценты деньги господам дает. Четвертную займут, две возвращают. Жоха! Далеко пойдет».
На минуту она перестала перебирать вещи и с видом усталости присела, подперев голову рукой. Какая-то новая мысль вертелась в ее голове.
«В самом деле, как это никому нам в голову не приходило, что за Данилу можно выдать Полю? Не за чиновника же ее выдать? – Да с чиновником и нужды натерпится, знаем мы эту дрянь; а Данило копейку сбережет, Поле-то только он по сердцу не придется. Ну, да и то сказать: кто ей теперь по сердцу будет, когда она от Егора Александровича в омрачении находится? Сердце-то у нее горячее, а рассудку нет. Обезумела совсем!»
Елену Никитишну неожиданно вывел из раздумья голос Поли. Молодая девушка, бледная, как полотно, пугливо озираясь, поспешно вошла в столовую и прямо обратилась к тетке:
– Тетушка, голубушка, вы здесь?.. Что я сейчас слышала от Агафьи Прохоровны и от Данилы… Ведь это неправда?..
– Что ты, что ты?.. Что слышала-то? – отрывисто проговорила Елена Никитишна, испуганная внезапным появлением племянницы и выражением ее лица.
– Да вот они говорят… будто Егор Александрович женится… что…
– Ну?
– Что эта самая Протасова и есть его невеста?
– Ну, да, женится, – ответила Елена Никитишна. – Тебе-то что?.. Ох, девка, девка, совсем ты ошалела!.. Понятиев лишилась… Ведь не на тебе же ему жениться… Вот то-то…
Поля страстно перебила тетку:
– Знаю, что не на мне!.. Да ведь он ее не любит!.. Какое же это счастье будет, если не любит?..
– А ты почему знаешь, что не любит? Может, и любит!
– Разве я не понимаю! Двух разом не любят… Уж это никогда!.. Да нет, может, это они со злобы… Не может этого быть… Навек он себя несчастным сделает…
Елена Никитишна рассердилась.
– Ах, дура, дура! Нашла о чем убиваться! Ты о себе-то думай! Надурила, так…
– Что я!.. Мне уж о себе нечего думать! Загубила себя… не воротишь… Мне умереть бы, если он…
– А ты не дури!.. Умереть-то еще успеешь, а пока жива, думай, как жить… Вот пристроим, замуж выдадим!
– Что вы, что вы, тетушка! – с ужасом воскликнула Поля, замахав руками. – Как замуж? Нет, уж не замужница я… Вы мне только скажите, слышали ли вы сами, что точно…
Елена Никитишна хотела что-то ответить и вдруг шепотом проговорила:
– Молчи… Сам Егор Александрович идет… Уходи!..
Действительно, с террасы в столовую входил Егор Александрович. Он обратился к Елене Никитишне.
– Елена Никитишна, вас maman зовет…
Потом, заметив Полю, он не без удивления сказал:
– И ты здесь?
Елена Никитишна заперла буфетный шкап и направилась на половину Софьи Петровны.
Молодые люди остались вдвоем. Поля старалась скрыть свое смущение, свои заплаканные глаза.
– Что с тобой? – спросил Егор Александрович, не без тревоги. – Ты на себя не похожа!..
– Я?.. Нет… Это так, – ответила отрывисто Поля.
– Как так? Ты не здорова?
Он подошел к ней поближе. Она бросилась к нему.
– Егор Александрович… дорогой мой… скажите, скажите… ведь это неправда? – порывисто спросила она, хватая его за руки.
– Что? – в волнении спросил он и тотчас же понял, что ей все известно. – А, тебе уже успели рассказать! Что же делать, Поля!.. Ты понимаешь, я не могу теперь на тебе жениться… Но верь…
Она страстно перебила его:
– Голубчик вы мой, я не о том!.. И в мыслях этого не было!.. Вот вам крест!.. Разве я не понимаю. Но как же на ней, на Протасовой… Вы ее не знаете…
– Что делать, Поля, – перебил он ее, в свою очередь. – Необходимость заставляет… она богата…
– Да разве в деньгах счастье?.. Не будете вы с ней счастливы… сгубит она вас.
– Милая, ты все обо мне… Ты-то как…
– Я что! Вы обо мне не думайте… Себя вы поберегите, добрый вы мой, хороший вы мой… Душу бы я за вас отдала, на все бы пошла.
Она покрыла поцелуями его руки. Он хотел ее обнять, расцеловать и боялся.
– Полно, полно, не волнуйся, – сказал он в смущении. – Мне надо идти… Сюда еще войдут, пожалуй… После… вечером приходи, когда уедут…
– Да вы не соглашайтесь!.. Бог с ней и с ее деньгами! – говорила Поля. – Успеете еще… найдете другую… За вас всякая пойдет… Будь у меня миллионы, я бы за вас пошла… Кажется, все, все отдала бы…
– Ну, после, после поговорим… Обоим нам не сладко…
Он торопился уйти от нее. Ему было страшно, что их могут застать здесь вдвоем.
Поля опустилась на стул, закрыв лицо руками. Она забыла, что здесь было не место плакать. Не прошло десяти минут, как в столовую снова завернул Данило Волков.
– Прокофий Данилович… Елена Никитишна, – проговорил он с порога и, точно удивляясь их отсутствию, прибавил: – Да где же они? Все разбежались… А это вы, Пелагея Прокофьевна… Что это: плакать изволили? Да, да, все о том же… Вот дела-то какие вышли… Да вы не тужите!.. Замуж еще выйдете… Кажется, если бы вы мне словечко одно сказали, я бы… в огонь и в воду…
Молодая девушка порывисто встала. Ее лицо теперь выражало гнев и презрение.
– Да я лучше петлю на шею надела бы! – воскликнула она, быстро проходя мимо Волкова к выходу.
В его глазах сверкнула злоба.
– Ну, петлю-то успеешь еще надеть, а прежде замуж вот за меня выйди, – проговорил он с иронией. – Другого такого-то случая я в десять лет не дождусь, а она – петлю на шею!.. После давись сколько угодно, когда замуж выйдешь…
По его лицу скользнула недобрая, циничная усмешка…
IV
Нетерпеливо ожидаемые гости уже съехались к Мухортовым. Софья Петровна в качестве светской женщины умевшая вообще быть любезною хозяйкой, на этот раз, казалось, старалась превзойти себя. Она заметила Марье Николаевне Протасовой, что та «сегодня просто очаровательна»; она дала обещание Ольге Евгениевне попробовать повертеть с нею столы; она кидала умоляющие взгляды на сына, чтобы побудить его начать атаку богатой невесты. Алексей Иванович Мухортов, его жена и дети, в свою очередь, делали все зависящее от них, чтобы внести в общество оживление и в то же время оставить как-нибудь Егора Александровича одного с Марьей Николаевной. Им очень хотелось, по доброте душевной, спасти и пристроить «Егорушку». Вся семья считала его «таким глупеньким», так как он вечно только книжки читал. В то же время они искренно любили его за доброту.
Позже всех приехал Протасов. Это был высокий, державшийся очень прямо, еще не старый мужчина с серьезным и холодным лицом. Он, видимо, старался казаться англичанином – это проглядывало в покрое его одежды, в его прическе, в его рассчитанно-сдержанных манерах. С первых же слов он ввернул фразу: «в бытность мою в Лондоне», и потом много и дельно говорил о коммерческом гении Англии. Англия, где он случайно провел лучшие годы ранней юности, – почти детства, – была его коньком.
Обед прошел довольно оживленно и весело, так как все Мухортовы наперерыв старались показать, что в их семье все люди «добрые малые». Это был своего рода подкуп. Как только кончился обед, Протасов обратился к Алексею Ивановичу, напомнив, что последний хотел показать какие-то новые машины Мухортовых. Алексей Иванович начал объяснять чуть ли не в сотый раз Протасову, что Мухортово, в сущности, золотое дно, но что для «постановки» его нужно затратить не один десяток тысяч. Поясняя это, Алексей Иванович имел в виду еще раз доказать Протасову, что сделка, то есть брак молодых людей, представляет выгоды для обеих сторон: Протасов даст деньги, Мухортовы поднимут имение. Кроме того, для Протасова имела, конечно, еще большее значение и родственная связь Мухортовых «с дядей Жаком». От «дяди Жака» в значительной степени зависели все коммерческие предприятия Протасова. Старики всесторонне и осмотрительно обсуждали этот вопрос, как будто дело и точно шло не о женитьбе, а о денежной сделке – и только. Жена Алексея Ивановича, Софья Петровна, и Ольга Евгениевна тотчас же после обеда уселись играть в карты. Сын и дочери Алексея Ивановича вдруг куда-то ускользнули, и Егор Александрович волей-неволей очутился с глазу на глаз с Марьей Николаевной. Ему нужно было быть любезным с молодой девушкой и «подвинуть дело вперед». Это было не особенно легко сделать на этот раз. Марья Николаевна явилась с отцом к Мухортовым в таком настроении, что Егор Александравич сразу вспомнил о том, что эта девушка иногда уходит, как улитка, в свою раковину. Это настроение было заметно не только по выражению ее лица, по ее вялым манерам, но даже и по тому, что она, несмотря на теплый весенний день, куталась в наброшенный на ее плечи тонкий оренбургский платок, точно ее знобило.
– Вам сегодня, кажется, нездоровится? – спросил ее Мухортов, когда они остались вдвоем.
– Мне?.. Нет! – рассеянно ответила она. – Холодно что-то… Это со мной часто бывает… Станет вдруг так скверно на душе, тоскливо… а потом дрожь начинает пробирать… С вами этого не случается?
– Нет.
Они помолчали.
– Пройдемтесь по саду, – предложил Егор Александрович.
Она лениво и апатично поднялась с места и пошла с ним.
– Это с вами и в детстве случалось, – сказал он. – Вы часто у нас то резвились не в меру, то вдруг как-то съеживались, уходили в себя…
Она бросила на него мимолетный взгляд.
– Вы разве это еще помните? – спросила она не без удивления.
– О, как же! – поспешно сказал он и прибавил: – Воспоминание о вас живо сохранилось в моей памяти…
Она грустно остановила его:
– Полноте!.. Зачем фразы! Ни в ком я не оставила живых воспоминаний…
Он хотел что-то возразить, но она прибавила:
– Я слышала от Павлика, Зины и Любы, что вы мягкий и добрый человек, но это вовсе не обязывает вас помнить о девочке, которая только тем и была замечательна, что ее считали mal élevée, да называли жалкою…
Он не нашел, что ответить ей; его поразил ее глубоко грустный тон, хватавший за сердце. Они прошли несколько времени молча. Она заговорила первая.
– Как тяжело сознавать с самого детства свое одиночество, свою отчужденность, – проговорила она. – Я никогда никого не любила и всегда чувствовала, что никто не любит меня. Иногда забудешь это и являешься какой-то дико бесшабашной, а потом опять вспомнится это, и съежишься, уйдешь в себя, пробирает дрожь… Расти без любящей матери – это истинное несчастие для человека… особенно для девушки…
– Но как же вы говорите, что вас никто не любил? – сказал Мухортов. – У вас были отец, тетки, подруги…
Она нетерпеливо пожала плечами.
– Отец – делец; он, может быть, любил бы сына, но меня, дочь, – он почти не обращал на меня внимания; тетки – они, кажется, родились с поврежденными мозгами; подруги же, которых мне давали отец, стремившийся в высший круг, и тетки, не забывшие, что они принадлежат к потомкам хоть и захудалого, но все же древнего рода, – разве эти подруги могли любить дурно воспитанную девочку?..
Она усмехнулась.
– У меня, правда, есть одна подруга, которую я люблю и которая меня любит, но, к несчастию, с ней о многом нельзя говорить; она многого не понимает…
– Кто же это?
– Дочь моей кормилицы, бывшей потом у нас коровницей… Я в детстве любила бегать смотреть, как доят коров, и пить парное молоко… Здесь я познакомилась с дочерью мамки… Она двумя годами старше меня… мы с ней и теперь дружны… Это единственный человек, любящий меня… она и ее сынишко, мой крестник… Она уже три года как замужем…
– Да, это грустно, – сказал Мухортов. – Но ваша жизнь впереди… вы еще полюбите… выйдете замуж…
Он в смущении оборвал речь, казалось, он и сам испугался своих слов, и испугал ими свою собеседницу. По ее лицу скользнула горькая усмешка.
– Замужество в моем положении не что иное, как простая сделка, – ответила она просто. – Я выгодная невеста.
Мухортова точно кольнуло в сердце. Он заметил горячо:
– Так нельзя смотреть! Разве вы не можете полюбить, разве вас не могут полюбить? Если смотреть с вашей точки зрения, то нельзя и верить.
– Я и не верю, – ответила она сухо.
Он растерялся. Для чего это она говорит? Или она поняла его намерение и хочет сразу прекратить всякие искательства с его стороны? Значит, все кончено? сорвалось? Ему было стыдно. Он не привык играть унизительные роли. Они шли и молчали. Это молчание становилось тягостным. Она опять заговорила первая.
– И что хуже, что обиднее всего, – сказала она, и в тоне ее послышались и горечь, и презрение, – так это то, что те, которые сватаются за меня, даже не доставят себе труда сделать так, чтобы я поверила им… Им даже этого не нужно: им нужно взять приданое, а люблю ли я их, доверяю ли я им – им все равно… У меня ведь много уже было женихов: увидит человек раз или два и идет к отцу просить моей руки… Еще счастие, что отец дал мне, наконец, полную свободу…
Мухортов испытывал нечто такое, как будто ему давал кто-то пощечину за пощечиной. Он был бледен и серьезен.
– Вы знаете, я ведь уходила от него, – продолжала она. – Шесть месяцев прожила в углу у своей Марфуши… Сделала скандал на весь уезд… Отец не выдержал и сдался.
Она усмехнулась.
– Напрасно поторопился… сама бы пришла с повинною… Я ведь все же белоручка, и крестьянский труд не под силу мне… Вон жать пробовала, так чуть руку не отрезала…
Она подняла свою тонкую, прекрасную руку и указала на белый шрам.
– Где уж нам бороться с нищетой! – со вздохом сказала она.
Они медленно возвращались к террасе. Когда послышались их шаги на ступенях террасы, все присутствующие обернулись с сияющими и вопросительными лицами к молодым людям, прервав оживленный разговор о том, что имение Мухортовых превосходно и может дать при хорошем хозяйстве отличные доходы, и о том, что дядя Жак все может сделать, что захочет, а он захочет сделать все, о чем его попросит Софья Петровна. Этот оживленный разговор, сопровождаемый веселым смехом, прямо приводил к тому, что сделка выгодна для обеих сторон и должна состояться непременно, если только молодые люди пойдут на нее, а что они пойдут на нее – в этом никто не сомневался. Недаром же они так долго загулялись с глазу на глаз. И все точно окаменели, увидав этих приближавшихся к их группе молодых людей: впереди шла Марья Николаевна с побледневшим лицом, с грустно опущенными вниз глазами, кутаясь в свой платок; за нею шел медленными шагами Егор Александрович, также бледный и необычайно серьезный, почти суровый. Софья Петровна пугливо взглянула на Алексея Ивановича; тот передернул плечами.
– А мы вас искали, искали! – заговорили барышни Мухортовы, подбегая к Протасовой.
– Да? – каким-то странным тоном спросила она. – Зачем же?
– Да как же, скрылись вдвоем…
– И вам стало страшно за меня? – спросила с иронией Протасова.
Алексей Иванович между тем сорвался с места и, забыв всякие приличия, уже шепотом расспрашивал Егора Александровича:
– Ну, что, что?
– Нужно быть подлецом, чтобы просить ее руки! – ответил коротко Егор Александрович.
Толстяк в изумлении развел руками…
