Текст книги "Над обрывом"
Автор книги: Александр Шеллер-Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)
III
В эти тяжелые дни Егор Александрович много ходил, много занимался физическим трудом. Книги не читались, умственная работа не клеилась, спасали только моцион, движение, физическое утомление. Мухортов ежедневно проводил на прогулке несколько часов. Его теперь тянуло не к живым, а к мертвым. Живых он не понял бы все равно; ему нужно было быть одному, в тишине, в царстве сна и успокоения; только в полном одиночестве, в полном затишье он мог сосредоточиться на вопросах, далеких от мелких раздражающих домашних сцен. Он точно бессознательно пробирался ежедневно на кладбище, бродил среди могил, читал имена схороненных мужиков и баб, задумывался о жизни этих людей и точно отрезвился, сравнивая вековечное горе народное с своей случайной бедой: она пройдет не сегодня, так завтра, а оно – когда выльется до дна эта чаша страданий ни в чем не повинной многомиллионной массы?.. Задумываясь о народе, он снова писал в своем дневнике:
«Нет, не столетний лес пробуждает во мне горечь, уныние, злобу на человеческое бессилие. Этот лес был насажден, был выращен моими предками; я мог заставить в несколько дней срубить под корень этого гиганта. Положение народа, этих несметных масс, вот что мучит и терзает душу. Где пути, где силы, чтобы поднять положение народа, чтобы дать место ему на пиру жизни? Только думая об этом, я прихожу в отчаяние, прихожу в бешенство за свою, за человеческую слабость. Недавно я читал описание Египта, описание пирамид. Ученые изумляются, как могли возникнуть среди песчаных пустынь эти гигантские памятники причудливых вымыслов человеческого гения. Кто же создал эти чудеса, кто воздвиг эти здания? Их строили рабы, полунагие, босоногие, голодные, погоняемые, как скот, бичами. Повинуясь чужой воле, они воздвигли эти колоссальные постройки. Но что же они сделали для себя, для своей участи, для своего освобождения? Ничего, ничего! Где же та сила, которая принудила бы, побудила бы их работать для своего личного благополучия, как бич побуждал и принуждал их исполнять чужие прихоти, чужие капризы?..»
Стояла поздняя, глубокая, но изумительно ясная и сухая осень. Снег, выпавший было в октябре, в ноябре снова исчез почти бесследно, и везде было сухо. Все деревья уже давно сбросили листья, и только на некоторых отдельных ветках и кустах еще трепетали, свернувшись от холода и засыхая, последние одинокие, совершенно темные, мертвые листья, которых ни бури, ни дожди, ни мороз не смогли оторвать от родимых стеблей. Целыми грудами лежали такие же высохшие листья на тропинках и насыпях деревенского кладбища, превратившись из зеленых в темно-коричневые и черные; среди этих груд только изредка выглядывали еще яркие желтые и красные цвета. Невозмутимую тишину в этом царстве мертвых нарушал только их печальный, сухой шелест при малейшем дуновении свежего ветра, приподнимавшего их с земли и сгонявшего в одну кучу. Солнце – не ослепляющее, не обжигающее солнце лета, а мягко светящее, едва пригревающее солнце осени – разливало свой свет сквозь голые ветви деревьев по всей этой обители смерти, точно сквозь сложную железную решетку. Егор Александрович одиноко пробирался между могил по покрытым листвою тропинкам, проходя на край кладбища к маленькому бугорку, где зарыли его ребенка. Дойдя до этой темно-бурой насыпи, он постоял над нею и потом присел на ближайшей могиле на полусгнившую доску. Он был спокоен. В его душе не было бесплодных упреков совести, в ней была только тихая грусть о том, кто мог бы жить, мог бы, может быть, быть счастливым. И у него, у Егора Александровича, была бы тогда, быть может, прямая личная цель в жизни, нежные заботы о слабом, еще беспомощном существе. У него было бы кого любить. А теперь? Он опять останется один – вполне один, свободный от всяких обязательств, от всяких пут, – свободный, как ветер в поле, более свободный, чем он был до встречи с Полей. Кажется, эта встреча произошла так недавно, но как он изменился в это короткое время! Это было полное перерождение, или, вернее сказать, в это время окрепло, сложилось в нечто определенное и цельное все то, что прежде было только брожением, зародышами в его душе. Когда люди идут впервые на войну, они не могут вперед определить, насколько они будут храбры. Когда он ехал сюда, он не знал, как он отнесется к своему положению, как и что вынесет, к каким выводам и результатам придет. В душе бродило многое, но определенного, выяснившегося не было в ней ничего. Теперь он ясно с радостным чувством сознавал, что он порвал навсегда с своим прошлым – с прошлым барича-белоручки, с прошлым светского человека, с прошлым прожигателя жизни, – и должен был вступить в ту трудящуюся, добывающую потом и кровью кусок хлеба среду, которая с гордостью может сказать, что на ее хлебе нет ни слез, ни проклятий ближних. Он готовился вступить на новый путь с твердой верой в свои силы, с гордым сознанием, что он не пойдет ни на какие сделки со своей совестью. Его отца всю жизнь называли солдатом, и генеральша морщилась, когда ее мужу ежедневно подавали на обед только щи и кашу, когда он спал на походной кровати, прикрытый старым походным пальто. Егор Александрович сознавал себя сыном своего отца. Да, он всегда хотел бы быть таким простым, выносливым солдатом; теперь он с радостью видел, что он может быть таким солдатом. При этой мысли на его лицо набежала тень. Генеральша всегда называла своего мужа бессердечным человеком. Не называет ли так же и его Поля? Что ж, пускай! Иначе он не мог поступить, продолжать этой жизни – жизни для одной этой девушки – он не мог. Его манит иная жизнь, и он только жаждет одного: прожить эту жизнь страстно, тревожно, бурно, но безупречно, посвятив ее по мере сил на пользу ближних. Он ощущал в себе неистощимый запас этих сил. В нем была теперь чисто юношеская вера в себя, доходящая до фанатизма жажда отдать себя всецело делу. Какому? О, разве мало дела в жизни? Он сознавал, что он способен идти тысячами путей к благой цели, что он не откажется ни от какого дела, лишь бы оно содействовало расширению той «дыры к свету», о которой когда-то взывал Мюнцер. Да, нужно расширить эту дыру к свету, а как – пером или молотом, проповедью или топором плотника – не все ли равно? Он был убежден, что горько ошибаются все, считающие, что к известной цели можно идти только одним каким-нибудь путем. Нужно только сознавать и верить, что каждый честный человек может и должен содействовать расширению этой дыры к свету, если он хочет сохранить спокойною свою совесть. На тропинке послышался шорох листьев. Егор Александрович поднял голову и увидал идущую к нему Марью Николаевну. Он изумился и обрадовался. Быстро поднявшись с места, он радостно протянул девушке обе руки. Она крепко сжала их.
– Не сердитесь, что я пришла сюда, – сказала она. – Я заходила к вашим. Узнала от Павлика, что вы прошли сюда. Захотелось проститься.
– Вы уезжаете? – быстро спросил он.
– Да.
– В Москву?
– Нет. Я еду в Петербург. Доучиваться хочу. Отец разрешил.
– А!
Он повеселел. Его лицо вспыхнуло румянцем. В его голове мелькала мысль, что он будет там видеть ее, не будет одиноким. Она была задумчива и серьезна.
– Я слышала, что вы тоже скоро уезжаете?
– Да, пора, Марья Николаевна.
Они сели. Прошла минута, молчания.
– Вам ничего не говорили у наших о том, что Поля уезжает в монастырь?
Она слегка покраснела.
– Да, говорили, – ответила она, и ее голос дрогнул. – Егор Александрович, неужели нельзя было отговорить?
– Зачем?
Она подняла на него вопросительный взгляд.
– Да, зачем? Между нами все порвалось, если что и было, – твердо ответил, он. – Это горькая история безобразного заблуждения и только. Не думайте, что я хочу оправдываться. У меня только одно оправдание: я не бог, не святой. Мне горько, что это кончилось вот этой искупительной жертвой, – он указал на могилу, – и необходимостью для нее идти в монастырь.
На минуту он смолк.
Потом он заговорил снова:
– Она перед богом каяться будет, и ее бог простит ее… Нам же всем перед народом нужно каяться… Простит ли он?
Он задумался и заговорил в раздумье:
– Тяжелые и в то же время хорошие дни прожил я здесь, хорошие потому, что я стал другим человеком, или, вернее сказать, хочу стать другим человеком, во что бы то ни стало… Сколько беспутного было во мне – это я понял только теперь… Вот хоть бы мои отношения к Поле… Мне скажут: это увлечение, ошибка молодости!.. А будь она не дочь народа, не простая девушка?.. Разве я поддался бы искушению, впал бы в ошибку?.. Нет, нет, тысячу раз нет!.. Побоялся бы ее братьев, родителей, родных… А если бы и сделал ошибку, то загладил бы ее тотчас же, без размышлений, без колебаний и… Другой исход был бы, не сидел бы я над этой могилой… Искупительная жертва!.. И сколько таких искупительных жертв приносим мы за наши проступки и ошибки, за наши отношения ко всем, кто народ…
Он замолчал на минуту, потом продолжал:
– Надо сделать все возможное, чтобы зтих искупительных жертв, какого бы рода ни были они, не было по нашей вине… Помните, мы с вами как-то говорили о том, что мы не знаем, какой путь выбрать, что у нас нет веры в пользу какой-дибудь определенной деятельности, что наша жизнь пуста… Это безверие – проклятие нашего времени… Его даже утрируют, чтоб оправдать свою бездеятельность, свою дрянность, свою лень… Теперь даже говорят, что верят в свое дело у нас или глупцы, или грубые эгоисты: одни делают дело, не задумываясь о значении его, другие видят в нем личную выгоду и верят в него… Но пусть все это правда, пусть всю жизнь мы должны остаться Гамлетами, – у нас все-таки должна быть хоть одна вера, неотъемлемая вера – вера в то, что мы должны для общего блага следить за каждым своим шагом, за каждым своим поступком… От фарисейства, от двойственной нравственности – от нравственности для других и для себя – должны мы прежде всего освободиться; себя должны мы прежде всего исправить. Эту задачу должны мы проводить в жизни, проповедовать ее везде и всюду… В нее нельзя не верить. Я хочу идти этим путем, я пойду им. Пусть будут говорить, что это преувеличения, что это экзальтация: что мне за дело! Лучше эта экзальтация, чем экзальтация бесшабашности и разнузданности, беспечального житья, циничной проповеди, что частная нравственность пустяки, что важна только великая общественная деятельность, что личная нравственность есть результат воспитания, житейских условий, среды, что сперва должен произойти какой-либо великий переворот в обществе, а уже тогда можно думать об исправлении своей нравственности… Это говорят те же нравственные взяточники, которые в былые времена оправдывались фразой: «У меня-с жена, дети…», «Все мы люди, все мы человеки…» Не верю я в пророков, ездящих в экипажах, тратящих десятки тысяч на любовниц, проводящих жизнь в кабаках всех наименований! Не поверит им и народ, если даже и заслушается на минуту их проповедей… Народ шел за Христом, за Фомой Мюнцером, за Фридрихом Раппом… за Сютаевыми он пойдет… А в тех, кого он не будет уважать, верить он не станет!.. Вон отец Иван… Почему ему верит народ? Почему к нему идут искать успокоения своей совести? Потому что он цельный человек: он проповедует то, что делает сам… Вы как-то заметили мне, что хорошо уже и то, что вы знаете, сколько Иванов и Сидоров пойдут по миру для доставления вам возможности бывать в итальянской опере. Я вам отвечу теперь на это: нужно не только сознавать это, но и не ездить в эту оперу, сознав это…
Он улыбнулся с горечью.
– Я знаю, какие крики подняли бы многие люди, услыхав это: «Как, вы хотите уничтожить театры, искусство, плоды цивилизации?..» «Да, да я готов бы уничтожить даже все это, если бы этим неизбежно могли наслаждаться только сотни людей, грабя для этого миллионы людей… К счастию, не уничтожение всего этого нужно, а нужно уничтожение тех способов, какими наслаждаются всем этим люди теперь. Современная жизнь сложилась именно так, что человек грабит и душит ближних, а спросите: „Для чего?“ Для того, чтоб непременно иметь рысаков, дорого стоящих, хотя бы и надоевших ему любовниц, блестящую обстановку, возможность наслаждаться искусством во всех его видах, под одним только условием, чтобы оно стоило дорого. Этот разбой и грабительство, производимые будто бы для поддержания искусства и наслаждения плодами цивилизации, – вот что претит мне. Удерживаться от этого, не продавать своей совести ради этого, не считать это целью жизни – вот чего я хочу. Я знаю, меня могут назвать чудаком, сумасбродом, фанатиком, аскетом. Пусть! Но мне никто не бросит укора, что я украл у него последний грош, снял с него последнюю рубашку, чтобы потешить себя награбленной роскошью среди голодных… Я знаю, что при таком образе жнзни краснеть придется не мне.
Он сдвинул брови. Его лицо приняло сосредоточенное, суровое выражение.
– Вот та вера, которою проникнут я теперь весь, и если она обманет меня, если я почувствую разлад в себе между словом и делом, я сам прикончу с собой, как с собакой. Без этой веры, без веры в возможность жить так, как я желал бы, чтобы жили другие, нельзя искренно верить ни во что. Верить, что все пойдет лучше от изменения среды, от изменения условий, от непредвидимых и роковых исторических случайностей, это… для этого достаточно сидеть сложа руки и ждать, когда придут эти случайности сами… Нет, мне кажется, что против воров и грабителей, против угнетателей и кровопийц может восставать честно и деятельно только тот, кто сознал в самом себе силы не быть таким. Кто не верит, что он сам может не быть таким, как он может верить, что какие-то обстоятельства, среда, условия помогут другим не быть такими?
Он вдруг еще более оживился, как бы что-то вспомнив.
– Но не думайте, что за делом личного самоусовершенствования я забуду все другое, что я требую от человека только этого. Нет, нет, тысячу раз нет! Самовоспитание, самоусовершенствование, наблюдение за каждым своим шагом, отдаванье себе строгого отчета в своих проступках, все это не требует времени или, вернее сказать, не отнимает времени от другого дела на пользу общества. Напротив того, иная жизнь, жизнь безотчетного плавания по течению, поглощает гораздо более времени. Сегодня попойка, завтра бал, там картежная игра, далее милые любовницы, вот что поглощает и деньги и время, здоровье и спокойствие души. По-видимому, все, что я говорю, не требует ни подтверждений, ни доказательств. А между тем вся жизнь слагается в современном обществе как раз наоборот, как раз в противоположном направлении. Против этого можно, пожалуй, ораторствовать, но беда попробовать практически протестовать против этого, такой протест – это уже сумасбродство, чудачество, чуть ли не помешательство… А между тем нам уже потому нужно подтянуть себя, приготовить себя, что мы живем накануне чего-то нового. Я глубоко верю в это и думаю, что горе тому, кто забыл притчу о девах со светильниками… Да, плохо приходится тем, кого великие события застают с угаснувшими светильниками… Мне, может быть, скажут, что я ошибаюсь. Может быть! Но, во всяком случае, я ошибаюсь не один, а с значительными массами народа, недаром наполняющего ряды штундистов, этих представителей новой нравственности, нового строя жизни… Да, народ в своем стремлении к чему-то новому, лучшему, прежде всего дает обет нравственного обновления…
Он поднял разгоревшиеся глаза на Марью Николаевну. Ее лицо было оживленно, глаза пристально устремлены на Мухортова. Ей казалось, что перед ней стоит новый человек, весь проникнутый страстной верой в то, что он говорит, беззаветно увлекающийся и способный увлекать других. Он улыбнулся ласковой, мягкой улыбкой.
– Не удивляйтесь, что я увлекся, – сказал он, протягивая ей руки. – Я так долго, долго молчал…
– О, я рада… мне… вы мне раскрыли свою душу, – в замешательстве и смущении проговорила она взволнованным голосом.
– И вы-то, вы не назовете меня сумасбродом, когда…
– Егор Александрович! – воскликнула она в увлечении. – Вы для меня…
Она оборвала речь и поднялась с места. Он тоже поднялся и притянул ее к себе, заглядывая ей в глаза. Она подняла на него бесконечно добрые, ласкающие глаза.
– Милый, только не здесь, не теперь…
Он как бы очнулся.
– Да, да, это правда: не в этом месте смерти, не над этой могилой нежившего ребенка, не накануне погребения заживо его матери говорить о любви…
И, переменяя тон, тихо добавил:
– Но ты веришь в мои силы, в меня?
– О, я за тобой пойду повсюду! – страстно ответила она.
Он крепко сжал руки Протасовой и рядом с нею безмолвно направился к выходу…
Они оба глубоко верили друг в друга. Они не сомневались, что они пойдут рука с рукой до конца жизни. А какова будет эта жизнь?
Кругом них были убогие могилы нищих тружеников. Над ними, точно железные решетки тюрьмы, сплетались сводом черные, голые ветви деревьев. На западе собирались темные, густые снежные тучи и, как зарево пожара или море крови, разливало багровый блеск заходящее солнце. Что-то зловещее было во всем, в мертвящей тишине, в резком холоде, в безлюдье. Но они были молоды, они любили. Чего же им было бояться?
1883
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые – «Живописное обозрение», 1883, No№ 48–52 (с 22 октября по 24 декабря), с подписью: А. Михайлов.
С. 298. Содом и Гомор – здесь: беспорядок, суматоха. Седом и Гоморра – древние города Палестины, по преданию разрушенные землетрясением за грехи их жителей.
С. 300. Бокль Генрих Томас (1821–1862) – англ. социолог, автор известной «Истории цивилизации в Англии» (1857–1861).
С. 302. Иеремиада – жалоба, сетование – от имени пророка Иеремии, плакавшего, согласно библейской легенде, по поводу разрушения Иерусалима.
С. 308. «Марьяж» – брак (от франц. mariage).
С. 814…везде у них Калифорния под руками. – Открытие золота в 1848 году в одном из юго-западных штатов Америки, Калифорнии, вызвало золотую лихорадку. «Калифорния» стало нарицательным словом и обозначало место, куда устремлялись люди в поисках личной наживы.
С. 315. Кукшина – действующее лицо романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» (1862).
С. 316. – Помните у Гейне:
Как несет чесноком от графики
От m-me la comtesse Gouldefeld. —
Цитата из стихотворения немецкого поэта Генриха Гейне (1797–1856) «Тщеславие» из цикла «Ollea», вошедшего в 3-е издание «Новых стихотворений» (1844). Перевод А. Н. Плещеева.
С. 332…читал мальчику не одни какие-нибудь сказки Перро или Робинзона, а познакомил его и с «Королем Лиром», и с «Макбетом», и с «Дон-Кихотом», и с «Разбойниками». – Перро Шарль (1628–1703), французский писатель, завоевавший мировую известность своими волшебными сказками. Многие из них: «Красная шапочка», «Спящая красавица», «Кот в сапогах», «Синяя борода», «Мальчик с пальчик» – были широко известны в России. «Жизнь и приключения Робинзона Крузо» (1719) – роман английского писателя Даниэля Дефо (ок. 1660–1731); «Приключения гидальго Дон-Кихота из Ламанча» (1605–1615) – роман испанского писателя Мигеля де Сааведра Сервантеса (1547–1616); «Король Лир» (1605), «Макбет» (1605) – драмы Вильяма Шекспира (1564–1616); «Разбойники» (1781) – драма Фридриха Шиллера (1759–1805).
С. 340… «со времен очаковских и покоренья Крыма». – Слова Чацкого из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (1824), действие II, явление 5.
С. 341…времен Александра Благословенного… – Александра I (1777–1825).
С. 343. Разговор коснулся наполеоновских войн и численности его армии в сражении под Эйлау.– 7–8 февраля 1807 г. в Восточной Пруссии у г. Прейсиш-Эйлау произошло сражение между русской армией генерала Л. Л. Беннигсена и войсками Наполеона. Все атаки Наполеона были отбиты, однако из-за недостатка оружия и продовольствия Беннигсен вынужден был отступить. Обе стороны потеряли в сражении около 25–30 тысяч человек, и каждая приписывала победу себе.
С. 362. Ландскнехт – азартная карточная игра.
С. 373. Реприманд – упрек, выговор (от франц. réprimande).
С. 378. Санкюлоты – презрительное прозвище, данное аристократами республиканцам во время Французской революции 1789 года.
С. 382. Теньер – Тенирс (Teniers) Давид Младший (1610–1690) – фламандский художник, известный своими пейзажами и бытовыми картинками на занимательные сюжеты.
С. 387…грубая, точно обтянутая опойком… – Опоек – кожа, отличающаяся мягкостью, эластичностью и в то же время крепостью.
С. 388. «От ликующих, праздно болтающих…» – строки из поэмы Н. А. Некрасова «Рыцарь на час» (1860).
С. 391. «Преступление и наказание» – роман (1866) Ф. М. Достоевского.
С. 394…после чтения Вертера… – Имеется в виду роман Иоганна Вольфганга Гёте «Страдания молодого Вертера» (1774).
…великая жертва, принесенная Лукрецией, покончившей с собою, чтобы возбудить к мщению сограждан. – По преданию, римская аристократка Лукреция, обесчещенная сыном царя Тарквиния Гордого, лишила себя жизни. Считалось, что это событие, а также необыкновенная жестокость Тарквиния послужили причиной восстания (509 до н. э.) и изгнания его из Рима.
С. 399…не разрубив разом гордиева узла долгов… – Гордиев узел – запутанное сплетение различных сложных обстоятельств. Разрубить гордиев узел – разрешить разом все затруднения. По преданию, Александр Македонский рассек мечом узел, завязанный фригийским царем Гордием.
С. 402. Зола – Эмиль Золя (1840–1902) – французский писатель, теоретик и глава натурализма.
С. 412…он перешел к вопросам о Гамлете и Дон-Кихоте после прочтения статьи Тургенева… – Имеется в виду статья И. С. Тургенева «Гамлет и Дон-Кихот», опубликованная в «Современнике» в 1860 году (кн. 1, с. 239–258). Тургенев, которого занимала в то время проблема положительного героя, по-новому: трактует эти два известных литературных образа. Дон-Кихот, по его мнению, выражает веру в идеал и является носителем передовой идеологии борца, противодействующего всему, что вражюдебно человеку. «Дон-Кихот – энтузиаст, служитель идеи, и потому обвеян ее сиянием…» Гамлет же «весь живет для самого себя, он эгоист… Гамлеты точно бесполезны массе», они ей ничего не дают, они ее никуда вести не могут, потому что сами никуда не идут. Без Дон-Кихотов же, «без этих смешных чудаков-изобретателей не подвигалось бы вперед человечество и не над чем было бы размышлять Гамлетам».
С. 413. «Поездка в Полесье» (1857) И. С. Тургенева первоначально была задумана как охотничий очерк и лишь впоследствии вылилась в самостоятельную повесть. Она посвящена вопросу об отношении человека к природе.
…холодный… взгляд вечной Изиды… – Изида, или Исида, – древнеегипетская богиня – покровительница гор, славящаяся своей мудростью. Изображалась в виде женщины с рогами коровы.
С. 414…разных ирвингианцев, пашковцев, умных или глупых искателей духовной пищи… – Ирвингианство – мистическая секта, основателем которой был лондонский проповедник Эд. Ирвинг (1792–1834). Пашковцы – последователи религиозной секты, возникшей в 1874 году и названной по имени ее основателя, полковника В. А. Пашкова (1831–1902), высланного из России за религиозную пропаганду.
С. 421. Трапписты – католический монашеский орден, устав которого отличался особой строгостью. Назван по имени своего первого монастыря в Норвегии, расположенного в ущелье – Trappe.
С. 423. Иуда – апостол, предавший, согласно евангельской легенде, своего учителя Иисуса Христа.
С. 427…взял «Историю крестьянских войн» Циммермана. – Циммерман Вильгельм (1807–1878) – немецкий историк и поэт. Его основной труд – «История великой крестьянской войны» и 3-х т., 1840–1844. На русский язык переведено 2-е издание (в одном томе) под ред. Блосса, 1856 г.
Светлый образ Фомы Мюнцера… – Мюнцер Томас (1490 или 93-1525) – вождь революционной крестьянской партии во время крестьянской войны в Германии (1525). Проповедовал идеи уравнительного утопического социализма. Скитался по городам и деревням, выступал с проповедями, призывал к вооруженному выступлению против католической церкви, «Подобно тому, как религиозная философия Мюнцера приближалась к атеизму, его политическая программа была близка к коммунизму… Под царством божиим Мюнцер понимал не что иное, как общественный строй, в котором больше не будет существовать ни классовых различий, ни частной собственности, ни обособленной, противостоящей членам общества и чуждой им государственной власти» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, с. 371). Мюнцер создал тайный союз для борьбы с князьями. В 1525 г. возглавил крестьянское восстание под Франкенгаузеном, но был разбит, взят в плен и казнен.
С. 429. Карлштадт Андрей Рудольф Боденштейн (1480–1541), борец германской реформации – движения, направленного против католической церкви. Сначала был противником Лютера, потом перешел на его сторону. После долгих скитаний пришел в Швейцарию, где стал священником в Цюрихе и профессором в Базеле.
Лютер Мартин (1483–1546) – нем. религиозный реформатор, основатель лютеранства в Германии. Выступал против догматов католической церкви. Его известные 95 тезисов стали знаменем революционной борьбы. Однако после крестьянской войны Лютер перешел на сторону княжеской реакции.
Башибузук – отчаянный человек, разбойник.
Савонаролла Джироламо (1452–1498) – итал. проповедник, религиозно-политический реформатор во Флоренции, монах.
С. 435. Жантильничать – жеманиться, кокетничать.
С. 436. Моветон (от фр. mouvais ton) – дурной тон, невоспитанность.
С. 477. Народ шел за Христом, за Фомой Мюнцером, за Фридрихом Раппом… за Сютаевым он пойдет… – Рапп – возможно, Шеллер-Михайлов имел в виду Георга Раппа (1757–1847) – основателя религиозной общины гармонистов (гармонитов) в Америке. Сютаев Василий Кириллович (1819–1892) – крестьянин Тверской губернии, основатель религиозно-нравственного учения «непротивленчества и нравственного самоусовершенствования»; знакомый Л. Н. Толстого.
С. 479. Штундисты – последователи штундизма – религиозной секты в России, выражающей интересы кулацких слоев крестьянства.
