Текст книги "Похищение Европы"

Автор книги: Александр Белов (Селидор)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Федор, – сказал Ватсон. – Мы с тобой взрослые люди и прекрасно понимаем, что призраков не бывает.

– Ну как же не бывает, когда я его видел? – взмолился Лукин. – Вот этими самыми глазами?! – Для убедительности он растопырил средний и указательный пальцы и ткнул себе в глаза.

Упрямство Федора переходило всякие границы. Ватсон не выдержал и взорвался.

– Кого ты видел? – заорал он. – Купца Митрофанова? Откуда ты можешь знать, как он выглядит, дубина ты стоеросовая! Тебе что, покойная прабабушка прислала по почте открытку с его изображением? – Ватсон несколько раз с шумом втянул воздух в себя и выдохнул. Он взял себя в руки и добавил уже тише: – Скажу Саше, пусть отправит тебя обратно в Красносибирск. Толку от тебя никакого, одна нервотрепка. Плов, и то нормально приготовить не можешь!

Он ожидал от Федора какой угодно реакции, но только не той, которая последовала.

– А вот это ты зря, – совершенно спокойно сказал Федор. – Толк от меня есть, и я это докажу. И как выглядит Митрофанов, я прекрасно знаю. Пойдем со мной! – Он взял Ватсона под локоть и повел к воротам.

– Куда? – удивился Ватсон.

– Пойдем, пойдем, здесь недалеко. А когда вернемся, я приготовлю плов, даже если мне потребуется спалить твою кровать!

Они вышли за ворота. Вместо того чтобы направиться в сторону шоссе, Лукин свернул на неприметную тропинку, вьющуюся по косогору. Тропинка вела в город.

– Так куда мы все-таки идем? – спросил Ватсон.

– Куда-куда? – проворчал Федор. – На улицу Тараса Шевченко!

XI

Занавески на окне были задернуты, но даже того света, что с трудом пробивался сквозь плотную ткань, было достаточно, чтобы вывести Лайзу из себя. Она не могла уснуть: ворочалась с боку на бок, откидывала покрывало, затем снова накрывалась с головой, ложилась поперек кровати и по диагонали, но так и не нашла удобную позу.

«Вот если бы рядом был Саша…» – подумала Лайза, а через секунду с удивлением обнаружила, что вовсе этого не хочет.

Голова была тяжелой – наверное, это от жары. Скорее всего. Лайза налила воды в стакан, сделала несколько глотков и вдруг с отвращением почувствовала, что не может ее проглотить. Вода была теплой, с отвратительным болотным запахом. Лайза выплюнула воду обратно в стакан и поставила его на тумбочку.

«Все дело в этой неудобной кровати, – решила она. – Мне надо выспаться и хорошенько отдохнуть, тогда все пройдет. Я просто устала. А как тут отдохнешь, если матрас набит неизвестно чем?»

С самого утра ее преследовала тянущая боль в пояснице – не такая сильная, но зато постоянная.

«Ну чего я дергаюсь? Почему я постоянно дергаюсь?»

Можно было списать все на волнения прошедших суток, но только… это было бы неправдой. Если разобраться, она не так уж сильно и волновалась. Все доходило до нее будто через мягкую пуховую подушку.

«Я совсем отупела от этой жары», – подумала Лайза.

Мысли были короткими и какими-то незаконченными. Ни одну из них не хотелось додумывать до конца. Но самое обидное было то, что Лайза никак не могла понять, что с нею происходит: то ли она нервничает, то ли, наоборот, слишком спокойна?

– Господи, да что же это творится? – сказала она.

Впечатление было такое, словно у нее вот-вот начнутся месячные, но… и это было неправдой. Они закончились всего неделю назад. Хотя… Эту мазню и месячными назвать было нельзя. Обычно менструация у Лайзы длилась пять-шесть дней, и первые два были очень болезненными. Гинеколог объяснил, что причина – в ее длинном цикле. Целых тридцать пять дней. Чем длиннее цикл, тем продолжительнее сами месячные. Палка о двух концах. Природу не обманешь.

У одной ее подруги по колледжу, Айрис, цикл составлял всего три недели, а месячные длились два-три дня. Лайза поначалу ей завидовала, пока не подсчитала, что на два ее цикла у подруги приходится три. Так что завидовать было нечему, и девушки сообща пришли к выводу, что мужчины всегда умели хорошо устроиться, и, наверное, все-таки лучше всю жизнь бриться, чем каждый месяц мучиться. Это если не принимать в расчет роды, – говорят, тоже процедура не из приятных.

Две предыдущих менструации протекали у Лайзы по сценарию Айрис – быстро, безболезненно и очень скудно. Она даже удивлялась, как мало крови оставалось на тампоне. Последняя закончилась неделю назад, но почему у нее было такое чувство, что она вот-вот повторится?

«Неудобная кровать, – рассуждала Лайза. – Да еще эта протухшая вода. Да еще эта дурацкая Камчатка. Да…» Список грозил оказаться бесконечным.

Она чувствовала, что с ней что-то происходит, но не знала, что. И говорить никому не хотела. И даже – думать на эту тему.

Лайза подошла к кровати и долго смотрела на подушку и откинутое покрывало. Пыталась прислушаться к себе: хочет ли она снова лечь в постель или не хочет? Затем достала из сумочки мобильный телефон и набрала номер, который заблаговременно узнала (словно догадывалась, что он понадобится), еще будучи в Красносибирске.

После короткого разговора Лайза стала собираться. Она оделась и подошла к зеркалу, но вдруг ощутила, что сама мысль о том, что надо бы накраситься, ей противна. На всякий случай (если ей захочется сделать это позже) Лайза бросила тушь, тени и блеск для губ в сумочку, перекинула ее через плечо и тихо вышла из комнаты.

Она старалась не шуметь и шла на цыпочках. Старинный дубовый паркет, оставшийся, наверное, еще со времен купца Митрофанова, не скрипел.

Лайза спустилась на первый этаж и проскользнула через центральный зал к выходу. Сбежала с крыльца и, быстро миновав подъездную дорожку, вышла на шоссе. Здесь Лайза надела темные очки и подняла руку, по американской привычке выставив вверх большой палец.

Первая же машина – белая праворульная «мазда» – увидев голосующую девушку, остановилась. Лайза сказала адрес, водитель назвал цену. Лайза согласно кивнула и села на заднее сиденье.

Она думала, что ее отъезд останется незамеченным, и не видела, как дрогнули занавески на окне в комнате Злобина. Тем более, она не могла видеть, как Витек одним махом перелетел через четыре ступеньки крыльца и бросился к «тойоте».

Черный джип следовал за белой «маздой» по пятам, но Лайза не оборачивалась. Она ехала в город, обмирая от страха, и не могла понять, хочет она услышать то, чего так боится, или все-таки не хочет? И не испугается ли еще больше, если вдруг услышит?

Федор и Ватсон стояли перед центральным рынком. От площади в разные стороны расходились лучи дорог.

– Вот она, улица Тараса Шевченко, – сказал Федор с интонациями гида и сделал широкий жест рукой. – Имени великого кобзаря Малой России, певца униженных и оскорбленных… Ще не вмерла Украина…

Улица Шевченко шла в небольшую горку, примерно на середине достигала наивысшей точки и потом спускалась вниз, к морю.

– Каким ветром твоего кобзаря на Камчатку занесло? – недовольно отозвался Ватсон. – Ему сейчас самое место в незалежной Украине.

– Историческим ветром, – назидательно изрек Федор. – Украинцы участвовали в освоении Сибири наравне с русскими. В отряде Ермака был такой атаман Никита Пан со товарищи, знатный рубака. То, что нынешние гетманы отказываются от украинского вклада в общее дело, не повод для неблагодарности с нашей стороны. Сказал кобзарь: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…» Тропу эту мы все вместе к нему топтали, понимаешь? Русские, украинцы, финны, калмыки и другие друзья степей Украины…

– Положим, это Пушкин, а не Шевченко сказал, – поправил его Ватсон, – а до него Ломоносов на эту тему писал. Это перевод с латыни вообще-то.

– Знаю, что Пушкин, – не растерялся Лукин, – а мог бы сказать и Шевченко. Я закрываю глаза и слышу перекличку двух великих гениев: Пушкина и Шевченко…

– Ну да, один другому говорит: «Бонжур, брат Шевченко!», а в ответ слышит: «Здоровеньки булы, брат Пушкин!» Скажи лучше, зачем ты меня сюда притащил?

– В библиотеку.

– Что?!

Друзья застыли друг напротив друга. Поза Ватсона выражала крайнюю степень недоумения, Лукин же был благообразен и умиротворен.

– В хранилище мудрости человеческой, приют печатного слова.

– Однако… Молодые годы не прошли для тебя бесследно. Ты сильно ушиблен филологией, приятель. Вот только Пушкина с Шевченко путаешь.

Федор, не отвечая на выпад Ватсона, молча двинулся вперед. Слева показалось четырехэтажное здание с серым фасадом – педагогический институт, единственный вуз в Петропавловске-Камчатском. Проходя мимо стайки голоногих абитуриенток, Ватсон расправил плечи и машинально подкрутил усы. Федор, увидев это, лишь презрительно сощурился – он давно уже твердо решил, что мирская суета не для него.

– Похотливый кобель! – с чувством собственного превосходства сказал Лукин. – Зрю вожделение в твоих бесстыжих глазах!

– Не волнуйся, – посоветовал Ватсон, – на тебя мое вожделение не распространяется! – Он помолчал и добавил: – Вон та грудастая в белом платьице – очень даже ничего!

Федор крепко сжал локоть доктора.

– Пошли! Лучше о душе подумай! Явишься на Суд Божий в рубище грехов, и бесплатная путевка в ад тебе обеспечена.

– С какой стати? – удивился Ватсон. – Я ни с кем судиться не собираюсь и в ад не тороплюсь.

– Вспомни о блуждающей душе великого грешника, купца Митрофанова, – пояснил Федор. – И с тобой будет то же самое, если не покаешься.

– Ладно, каюсь, каюсь. Ты давай веди, куда вел, открывай врата учености!

Они миновали здание института и оказались перед невзрачным двухэтажным домиком. Вывеска над входом гласила, что здесь размещается Камчатская областная библиотека. Федор уверенно толкнул стеклянные двери, и приятели очутились в полутемном прохладном вестибюле. Сюда не долетала городская суета; эхо их шагов гулко разносилось под нависшими сводами. Не желая тревожить тишину, царившую в «хранилище мудрости», Лукин перешел на шепот.

– Ты называешь меня несерьезным человеком, и совершенно напрасно. Из вас из всех один я озаботился узнать историю особняка и его бывшего владельца.

– Не передергивай! Я не называл тебя несерьезным. Я говорил, что ты – сумасшедший. Это разные вещи. А что касается истории, мне самому очень интересно.

– Тогда нам в читальный зал. – Федор свернул направо, даже не взглянув на поясняющую табличку. – Когда я в первый раз увидел призрака, – продолжал он, – то, как и ты, пребывал в преступном неведении. Не знал, что он – призрак, полагая его за человека. Но потом, когда ознакомился с документами, я сразу смекнул, что к чему. И был уже готов.

– Ты покажешь мне эти документы?

– А иначе зачем я тебя сюда привел? – Федор чуть не поперхнулся от возмущения. – Не забавы же ради. Господи, помоги мне вразумить этого упорствующего в заблуждении – для его же пользы!

Они прошли в правое крыло библиотеки и остановились перед массивной дубовой дверью с табличкой «Читальный зал». Лукин покопался в мешковатых штанах и извлек новенький читательский билет в синей корочке.

– Веди себя пристойно! – напутствовал он Ватсона и взялся за витую бронзовую ручку.

Дверь заскрипела, и на приятелей пахнуло застоявшимся воздухом, пропитанным запахом старой бумаги, сырости и чего-то еще, не имеющего названия, но постоянно присутствующего в захолустных библиотеках. Длинные стеллажи, уставленные книгами, уходили в бесконечность. Ватсон зажмурился; это походило на оптический обман – с улицы библиотека казалась совсем маленькой, но внутри помещения выглядели огромными.

С потолка на массивных цепях свисали бронзовые светильники в виде свечей. В центральном проходе стояли приземистые столы красного дерева, на каждом из них была лампа в зеленом абажуре. Слева от входа, за резной конторкой, сидела чахлая особа неопределенного возраста; Ватсон назвал бы ее «престарелой девушкой».

Увидев Федора, она вскочила с места и на цыпочках подбежала к Лукину.

– Отец Федор! – зашептала она. – Как я рада снова вас видеть!

«Давно ли он стал "отцом Федором"? Надо будет спросить», – подумал Ватсон, но вслух ничего не сказал. Молчание, по его разумению, как раз и было тем самым «пристойным поведением», которого требовал от доктора Лукин.

Федор раскинул руки для объятий, и девушка припала к его груди. Лукин поцеловал ее в лоб и спросил:

– Как поживаешь, дитятко?

– Вашими молитвами, – на глазах у девушки выступили слезы радости от счастья лицезрения духовного наставника. Она смахнула их маленьким кулачком и вдруг, внимательно взглянув на Федора, вскрикнула: – Ой! Что это у вас с лицом, отец Федор?

– Это? – Лукин ощупал мясистый нос и заплывший глаз. – Пострадал за веру, дитя мое, – ласково сказал он. – Не дремлет сатана, ох, не дремлет…

– Такова участь всех праведников, – эхом отозвалась девушка. – Нет пророка в своем отечестве… – Она только сейчас обратила внимание на Ватсона. – Кто это с вами, отец? Такой же подвижник, как и вы?

– Странник Ватсон, то есть Станислав, идущий по пути нравственного совершенствования, – представил доктора Лукин.

– Широким шагом, – подтвердил Ватсон эту версию и незаметно ткнул Федора кулаком в бок: мол, не тяни, переходи к делу.

– Дитя мое, – сказал Федор, – можешь ли ты показать нам журнал «Вестник Камчатки»? Нумер шестой за тысяча девятьсот восьмой год?

– Тот самый? – многозначительно улыбнулась девушка.

– Тот самый.

– Конечно. – Она повела Федора и Ватсона в дальний конец зала.

Доктор обратил внимание на то, что, кроме них, в библиотеке никого не было. Девушка подошла к высокому стеллажу, придвинула шаткую лестницу-стремянку и стала на нее взбираться. Лукин стыдливо отвел глаза от ее худых ног в коричневых чулках и перекрестился. Ватсон же взял девушку за руку и остановил.

– Давайте лучше я, – сказал он. – Совершенствоваться так совершенствоваться.

Библиотекарша, с уважением посмотрев на доктора, отступила в сторону.

– Пожалуйста…

Ватсон ловко, как цирковой акробат, залез на стремянку. Папок было много, все они были похожи друг на друга, как близнецы, и он в недоумении замер.

– Вон там, подшивка за восьмой год… Потолще других папка, – направляла его девушка.

Ватсон снял с полки неподъемный фолиант в красном дерматиновом переплете. На корешке синим фломастером было написано: «Вестник Камчатки. 1908».

Станислав Маркович осторожно спустился и положил подшивку на стол; девушка зажгла лампу. Приятный бледно-зеленый свет озарил полутемный зал.

Федор энергично потер ладони.

– Ну вот! Сейчас сам убедишься!

Он увлеченно листал фолиант. С плотных пожелтевших страниц на Ватсона смотрели подтянутые мужчины в модных сюртуках, женщины в широких шляпах и пышных кринолинах, камчатские аборигены в национальной одежде, пухлощекие дети в матросках и коротких штанишках… Был даже генерал-губернатор – с кустистыми бакенбардами и в шитом золотом мундире. Не было только нужной фотографии – Ватсон понял это по реакции Лукина.

– Постойте-ка! – бормотал Федор. – Шестой нумер… Все, как положено… Да где же он, клятый? Куда запропастился?

– А может, его и не было? – строго спросил Ватсон. – Может, тебе все это померещилось?

– Как это померещилось? – возмутился Федор. – Вот статский советник Голощекин с супругой… Вот – объявление об открытии на Морской улице новой кондитерской «Венский шик»… Вот – реклама мехового товарищества «Русская пушнина»… Это я помню.

А здесь, на развороте слева, должна быть фотография купца Митрофанова с небольшой заметкой. Точно! Смотри-ка! – Он ткнул пальцем в левый верхний угол соседней страницы. – Видишь?

Текст на обрывке страницы гласил:

…фанов в приватной беседе поведал нашему корреспонденту о том, что недавно пополнил свою знаменитую коллекцию новым предметом – ювелирным набором, изготовленным господином Фаберже, официальным поставщиком двора Его Императорского Величества. Ювелирный набор представляет из себя…

– Это окончание заметки. Видишь, я ничего не перепутал! Только где же ее начало и фотография? – Лукин был обескуражен.

Ватсон внимательно присмотрелся. Слева в углу журнального разворота стояло число «62», а справа – «65»; вдоль корешка тянулась узкая полоска бумаги – кто-то аккуратно вырвал одну страницу.

«А ведь он, пожалуй, не врет, – подумал Ватсон. – Выходит, зря я на него накинулся?»

Доктор захлопнул подшивку, взлетел по лестнице и положил фолиант на место.

– До свидания! – спустившись, сказал он девушке. – Было очень приятно с вами познакомиться. А теперь нам, к сожалению, пора. – Он схватил Федора за локоть и потащил к выходу.

– А как же?.. – начал было Лукин, но Ватсон не дал ему договорить.

– Отец Федор хочет сказать, что нам пора поститься, – объяснил он удивленной девушке причины своего поспешания. – Уже полдень. Самое время для плотного… я хотел сказать – строгого поста. – И он буквально выволок Федора на улицу.

– Что ты себе позволяешь? – воскликнул Лукин. – Я хотел побеседовать с духовной дочерью.

– В другой раз, – ответил Ватсон. – Ты что, не понимаешь? Если все, что ты говорил, правда, и за домом Мирофанова действительно следят, то все мы подвергаемся опасности. Какой – еще толком не знаю, но лучше нам вернуться в особняк. Там – две женщины и один Витек. Не забывай!

Лукин только теперь осознал масштабы опасности. Он присел, коротко, по-бабьи, охнул и припустил обратно, да так быстро, что Ватсон сумел его догнать только перед самыми воротами митрофановского дома.

Федор и Лукин рысью промчались мимо рабочих, клавших брусчатку перед домом Митрофанова, и одновременно ворвались в особняк. Оба дышали, как загнанные лошади. Витек встретил их взглядом Юпитера. Начальник службы безопасности Красносибмета нервно прохаживался по большому сводчатому залу с таким грозным выражением лица, что Федор втянул голову в плечи и спрятался за Ватсона. В углу, за компьютером, ни жива ни мертва сидела Любочка.

– Где вы шляетесь? – недовольно спросил Злобин Ватсона и Лукина.

– В городе, – виновато потупился Федор, – ты даже не представляешь…

– Представляю, – перебил его Витек. – Я-то как раз очень хорошо себе все представляю.

Он остановился и, подняв голову, прислушался. На втором этаже, в спальне Белова и Лайзы, скрипнули половицы, и снова стало тихо.

– Что-то случилось? – догадался Ватсон.

– Да много чего случилось, – резко ответил Витек. – Значит, так. До приезда Белова особняк никому не покидать. Мы на осадном положении, это ясно?

Любочка не возражала. Ватсон видел, что Злобин в таком состоянии, что с ним лучше не спорить. Только Лукин встрял не вовремя:

– А как же плов? Я хотел…

– Тушенкой перебьешься! – рявкнул Витек. – А ну наверх! Живо!

Не дожидаясь, пока Федор и Ватсон поднимутся в комнаты, он вышел на крыльцо и сказал рабочим, что объявляет выходной. Когда они ушли, запер ворота на ключ и убрал его в карман.

После этого Витек заложил на засов двери центрального зала, поставил рядом стул и сел, охраняя выход.

Особняк купца Митрофанова приготовился к обороне.

XII

Белову очень хотелось прильнуть к иллюминатору и полюбоваться местами, над которыми они пролетали. Однако он не мог это сделать без риска быть разоблаченным. Александр снял со спины куцый рюкзачок, сунул его под голову и устроился в углу, притворившись, будто спит. Козырек бейсболки надежно закрывал его лицо от любопытных взглядов. На втором часу полета он почувствовал сильный тычок в грудь. Кто-то знакомым голосом, перекрывая шум двигателей, проорал ему в самое ухо:

– Эй! Паша! Ты живой?

Белов, не поднимая головы, несколько раз кивнул. Одетый по-московски журналист похлопал его по плечу:

– Ладно, спи! В Ильпырском ты должен быть, как огурчик, иначе Глеб голову оторвет – и мне, и тебе.

Белов, поправив бейсболку, снова закивал. Они летели еще два часа. Путь в поселок Ильпырский по прямой – над морем – был гораздо короче, но полетным заданием это запрещалось. Пилот держал курс вдоль береговой линии – так выходило дальше, зато надежнее. Часы на руке Белова показывали половину двенадцатого, когда машины начали снижение. Обороты упали, двигатель перешел на более низкую ноту.

Белов, немало полетавший в своей жизни, всегда чувствовал этот момент: скорость горизонтального полета падает до нуля, вертолет зависает в воздухе и начинает медленно приближаться к земле. Журналисты засуетились, стали хватать сумки и кофры с аппаратурой, словом, вели себя так, будто собирались выпрыгнуть на ходу.

Белов надвинул на глаза козырек бейсболки и для верности накинул на голову капюшон куртки. Он считал, что пока рано открывать свое инкогнито. Вертолет коснулся колесами травы. Лопасти вращались все медленнее, их блестящие лезвия со свистом вспарывали воздух. Воспользовавшись всеобщей суматохой, Белов осторожно выглянул в иллюминатор и… обомлел.

Вдаль, насколько хватало глаз, простиралось огромное поле, поросшее густой ярко-изумрудной травой. Целое море зелени, подернутое, словно кисеей, легкой белой дымкой. Винты вертолета разгоняли и рвали ее в клочья; белая дымка вскипала, точно гребешки пены на океанских волнах, становилась невесомой и едва заметным паром поднималась ввысь, к бескрайнему куполу неба. От ощущения невиданного простора захватывало дух; две стихии – воздуха и земли – растворялись друг в друге и сходились у горизонта. Впрочем, его линия была настолько тонкой и призрачной, что казалась нереальной. Справа и слева от вертолета стояли нарядные юрты, покрытые ровдугой – замшей из оленьей шкуры. Вокруг них бегали дети в новеньких легких парках, расшитых бисером. Посреди поля высился резной столб, украшенный разноцветными лентами. Возле него топтались люди в странных нарядах. В руках у них были бубны.

Зоринский вертолет приземлился неподалеку – метрах в ста. Второй пилот открыл люк, спрыгнул на землю и торопливо разложил металлическую лесенку из трех ступенек. В проеме показался сам Виктор Петрович. Он остановился на верхней ступеньке и приветливо помахал рукой.

Зорин начал было спускаться, но в этот момент на его плечо легла чья-то рука; круглолицый человек с бегающими глазками за узкими стеклами очков что-то сказал Зорину на ухо. Виктор Петрович нахмурился и поднялся обратно в вертолет.

Белов понял, в чем причина задержки, – корреспонденты еще не успели выгрузиться. Они торопились, бежали и спотыкались, на ходу разматывая шнуры и расчехляя камеры. Наконец, когда они окружили трап плотным полукольцом, Зорин явился «ликующему народу» во второй раз.

Лопасти винтов лениво ползли по кругу; было видно каждую заклепку и полосу, прочерченную красной краской. Дверь, ведущая в кабину пилотов той машины, на которой летел Белов, открылась, и показался командир – угрюмый мужик, похожий на медведя.

– А ты почему здесь? – сказал он Белову. – Беги Зорину зад лизать, а то опоздаешь.

Саша кивнул. Пилот хрипло рассмеялся, и Белов подумал: «Интересно, а про меня они говорили бы то же самое?». Он подошел к люку, спрыгнул на землю и побежал, но не к другому вертолету, а прочь от него, в сторону нарядных юрт.

Там он снял куртку и бейсболку, скрутил в узел и сунул его в куцый рюкзачок. Белов остался в толстом свитере, плотных непромокаемых штанах и армейских ботинках со шнуровкой до середины голени. Он немного подумал, вытащил из-под рубашки ожерелье из медвежьих когтей, висевшее у него на шее, и похлопал по нему ладонью.

До его слуха донеслись громкие крики и смех; Белов выглянул из-за юрты и увидел нарты, запряженные парой оленей. Нарты, нагруженные плавником – деревяшками, выброшенными волнами на берег и высушенными солнцем, – неслись по зеленой траве. Рядом, в легкой парке, бежал невысокий желтолицый человек с черными прямыми волосами. Человек радостно улыбался. В руке он держал длинный шест с круглой шишкой на конце – хорей.

Небольшой олень со свалявшейся шкурой косился на хорей фиолетовым глазом, пытаясь заранее угадать желание погонщика. Второй олень, с одним рогом, бежал спокойно и размашисто, повинуясь направлению, задаваемому ведущим.

Через мгновение на горизонте возникли несколько черных точек. Они стремительно приближались, и вскоре Белов разглядел еще несколько упряжек, так же, как и первая, нагруженных дровами для будущего костра.

Женщины тащили черный закопченный котел, две большие рогатины и поперечную перекладину. Взрослые, но еще не ставшие мужчинами мальчики несли ведра из оленьих шкур, до краев наполненные водой.

Всюду царили радость и веселье. Праздник лета начался.

Хайловский вручил Зорину стопку карточек из плотной бумаги. На них крупными печатными буквами была написана заготовленная речь. Последние карточки Глебушка спешно дописывал на ходу.

Виктор Петрович предупредил его заранее: «Напиши так, чтобы я мог прочесть это без очков», и Хайловский согласился. Строгие очки в золоченой оправе хорошо смотрятся в телестудии или в кабинете, но уж никак не на Празднике лета. Зорин подобрался, расправил плечи и, подглядывая в карточку, начал говорить.

– Дорогие друзья! В этот торжественный день…

– Подождите! – трагическим шепотом произнес у него за спиной Глебушка. – Не здесь! Подойдите к священному столбу, там старейшины и шаманы. Поздоровайтесь с каждым и только потом произнесите речь.

Зорин не смутился – ему приходилось выпутываться и не из таких скользких ситуаций.

– Дорогие друзья! – повысил он голос. – Приглашаю всех подойти к священному столбу.

Процессия двинулась через поле к столбу. Впереди – Зорин, следом – Хайловский, за ними, растянувшись нестройной цепочкой, шли журналисты.

Белов догнал это торжественное шествие и затерялся в задних рядах. Неудобно было оставлять Виктора Петровича без подарка – не очень приятного, но вполне заслуженного сюрприза. Зорин подошел к столбу и, дождавшись, когда подоспеет пресса, начал здороваться с седыми стариками в парках из оленьих шкур. У одного из шаманов был красивый головной убор, сшитый из волчьей шкуры таким образом, что оскаленные клыки обрамляли морщинистое, кирпичного цвета лицо человека. Голову другого украшала выделанная морда моржа – с толстыми жесткими усами и массивными белыми бивнями.

Зорин энергично тряс руки шаманам и старейшинам, но при этом улыбка у него оставалась натянутой. Наконец он обернулся на Хайловского и, получив утвердительный кивок, снова достал карточки.

– Дорогие друзья! В этот торжественный день сама камчатская природа…

Операторы работали в две камеры; один брал крупным-планом лицо Зорина, другой – общий план столба и стоящих вокруг него людей. Они договорились, что во время речи будут оставаться на местах, а потом поменяются особенно удачными кадрами.

Журналисты нацелили на Зорина диктофоны. Глебушка что-то быстро черкал на карточках из плотной бумаги. Шаманы и старейшины понимали едва ли половину из того, что говорил потенциальный губернатор, но тем не менее одновременно из вежливости кивали.

«Кто из них Иван Пинович Рультетегин? – думал Белов, прячась за спинами репортеров. – Волк или морж? Странно… Они выглядят так подобострастно… Неужели они могут обладать хоть каким-нибудь авторитетом? Ни за что бы не подумал».

Зорин, дочитав карточки до конца, посмотрел на Хайловского; тот незаметно сунул ему в ладонь еще одну. Виктор Петрович наскоро пробежал ее глазами и улыбнулся.

– И напоследок хотелось бы добавить еще кое-что. К сожалению, в последнее время появилось множество полукриминальных политиков, которые пекутся о народном благе только на словах, а на деле стараются хапнуть побольше и вывезти деньги за рубеж. Но мы-то с вами понимаем, что руководить таким сложным регионом, как Камчатка… – Зорин выдержал театральную паузу и голосом Левитана произнес: – Это вам не огурцы алюминиевые солить в брезентовой кадушке!

Журналисты, повинуясь невидимой дирижерской палочке Хайловского, организованно засмеялись. Смех продлился положенные по сценарию десять секунд и потом так же организованно оборвался.

Зорин улыбнулся мудрой отеческой улыбкой и снисходительно сказал:

– Я не хочу никого ни в чем упрекать. Как говорится, не судите, да не судимы будете… Понятно, что путь из Петропавловска-Камчатского до Ильпырского неблизкий. Кому захочется лететь на край света, если лучше остаться в городе, где к твоим услугам – теплая ванна и персональный автомобиль? Но, скажу вам откровенно – я даже рад, что сегодня их нет среди нас. Они не помешают нам веселиться. А я счастлив быть с вами! Как говорится, «самолет – хорошо, пароход – хорошо, а олени – лучше»! И мне очень хочется заарканить парочку и прокатиться с ветерком на оленьей упряжке! Кто со мной наперегонки, а? – Журналисты благоразумно молчали. Зорин сцепил руки в замок и воздел их над головой. – С Праздником лета, друзья!

Хайловский зааплодировал, и все присутствующие, как по команде, последовали его примеру. Но задуманного торжественного финала не получилось. И виной тому – невысокий молодой человек с ладной фигурой и открытым лицом. Очень просто, даже можно сказать, невзрачно одетый, он вдруг пробился сквозь толпу и встал рядом с Зориным. Молодой человек аплодировал громче всех. Он выждал; когда крики радости немного утихнут, и заявил:

– Я от всей души присоединяюсь к поздравлениям Виктора Петровича. Праздник лета – большое событие для каждого камчадала. И для меня – тоже. Поэтому я здесь. К сожалению, я – не мастер красиво говорить, а человек дела. По мне, так и впрямь лучше заарканить парочку оленей и прокатиться с ветерком! – Он повернулся к Зорину. – Что скажете, Виктор Петрович?

Зорин сначала побледнел, потом кровь бросилась ему в лицо. Не разжимая губ, он проговорил – так тихо, что только молодой человек мог его услышать:

– Черт тебя побери, Белов! Откуда ты только взялся?

Саша, не переставая улыбаться, продолжал:

– Вы бросили вызов, я его принял. – Он понизил голос и добавил уже тише: – Вас никто не тянул за язык. Согласитесь или пойдете на попятный? Не забывайте о телекамерах! На нас смотрят! Улыбайтесь, Виктор Петрович!

Журналисты видели, что все идет не так, как запланировано. Внезапное появление еще одного кандидата в губернаторы было полной неожиданностью. Ситуация попахивала легким скандалом, который каждый репортер боялся упустить. Чувство корпоративной солидарности в журналистском мире – понятие довольно расплывчатое; если не ты дашь новость в эфир, кто-нибудь другой сделает это вместо тебя. Поэтому камеры продолжали работать, а кассеты в диктофонах крутиться.

У Зорина от волнения пересохло во рту – ситуация явно вышла из-под контроля. Однако кремлевский опыт – он и в Африке опыт. Виктор Петрович внутренне собрался и, расправив плечи, гордо произнес:

– Я от своих слов не отказываюсь. Устроим гонку.

Глебушка пребывал в состоянии, весьма близком к панике: его идеальный сценарий пошел насмарку. Только сознание того, что он находится в кадре, помешало ему схватиться за голову…

Белов в одно мгновение стал центром всеобщего внимания. Теперь камеры были направлены на него. Саша отошел от священного столба и направился к упряжкам, стоявшим невдалеке от места, где местные жители раскладывали огромный костер. Белов ни разу в жизни не ездил на оленьей упряжке; так почему бы не попробовать прямо сейчас? Он был молод и легок на подъем, в крови бурлил адреналин, глаза горели бойцовским азартом.