Текст книги "Отшельник. Роман в трех книгах (СИ)"

Автор книги: Александр Горшков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Отец Игорь хотел возмутиться снова, но понял, что перед ним стояли люди, не наученные ничему духовному, оторванные от церковной жизни, вырванные из нее. Он снова достал свой блокнот и протянул беглым.

– Как тебя зовут? – обратился он к Кургану.

– По паспорту звался Владимир, – буркнул тот.

– Значит, Владимиром должен быть всегда и везде: и на зоне, и перед Богом, – строго сказал отец Игорь и взглянул на Кирпича:

– А ты по паспорту кто?

– Денис.

– А меня Юркой зовут. Юрием, – не дожидаясь вопроса, сказал Ушастый.

– Так и пишите: Владимир, Денис, Юрий. А потом всех своих дружков: «циклопов», «гнид», «хмырей», «мух» и прочих точно так же – по именам.

– Начальник, – застонал Ушастый, – святой отец, да они сами своих имен не помнят. Все имена с фамилиями и отчествами – у прокурора и в суде. А у нас все просто, по-нашенски, по-людски: Ту ея, Шайба, Семга…

– Это как раз не как у людей. Клички или, как вы называете, погоняйла – у кого угодно, только не у людей. Ваши имена на небе написаны! Какой позор терпят ваши Ангелы Хранители, когда вы обращаетесь друг к другу по бандитским лагерным кличкам, как смеются над ними бесы. Переписать заново! И не забудьте родителей своих, близких людей.

Все трое снова вышли наружу и примостились вокруг пня.

– Ну что, братва, давай вспоминать. Чувствую, что мы отсюда не скоро возьмем на рывок. Влипли…

Совершив молебен, отец Игорь стал читать молитвы перед исповедью.

– Называйте свои человеческие имена, – строго сказал он беглецам, на что те произнесли их тихо, безропотно.

Первым под епитрахиль смиренно опустился сам старец. Но перед этим он подошел к беглецам и перед каждым склонил голову, прося прощения. Потом, положив правую руку на Святое Евангелие, он горько заплакал и стал перед священником открывать Богу свою душу.

– Во комедия, – хмыкнул в недоумении Курган, – плачет, как дитя малое… Нам-то, ладно, есть в чем каяться, а ему? Что можно такого натворить, чтобы вот так соплями хрюкать? Сидит здесь бирюком, кукует: ни водки, ни баб, ни в карты порезаться, ни словцом с кем перекинуться… А плачет, натворил что-то…

– Может, совесть старого заела, что пожрать нам не дал ничего, кроме орешков, – тихо высказался Ушастый. – Сам, небось… курочку… сальца…

– Заткнись, – Кирпич локтем стукнул его в бок.

Прочитав над старцем разрешительную молитву, отец Игорь повернулся к остальным, ожидая их готовности исповедаться. Но те молчали, переминаясь с ноги на ноги.

– Начальник, святой отец, – промямлил Кирпич, – а нам что? Тоже?.. Вот так же?

– Нет, – ответил отец Игорь, – вам не так же. С вами строже, потому что у вас все по-другому было.

– Но мы не сможем, век свободы не видать, – Кирпич кивнул на старца. – Мы же не бабы, чтобы слезы лить и все такое… мы же…

Он осекся. Все тоже молчали. Наступила тишина. Слышно было лишь, как ветер гудел наверху оврага да противно жужжала большая зеленая муха, попавшая в паутину. Старец подошел к беглецам и повернул их лицом к той самой мухе.

– Это правда: вы не бабы. Слезы лить таким героям не к лицу. Вам выть надо, кричать криком, чтобы Господь услышал и пришел на помощь. Вы глупее этой мухи. А муха умнее вас троих, вместе взятых. Она жужжит, потому как по-другому не может сказать, что запуталась в паутине, просит ее освободить. А вы – вот эти дохлые мухи, из которых паук высосал все, что нужно.

Старец указал пальцем на безжизненных, давно высохших насекомых, висевших в той же паутине.

– Вы – как раз такие мухи: попались в сети к дьяволу, и он из вас всю душу высосал.

– Да ладно тебе, батя, так низко нас опускать… Мухи… нашел сравнение… – Курган шмыгнул носом.

– Раз не мухи, тогда вы – вот эта дохлая жаба. – он указал палкой на лежавшую на берегу безжизненную обитательницу здешних болот. – Видите? Она не просто сдохла, а убита змеей. Другие хищники еще не успели ее слопать. Или же она достанется на завтрак самой змее. Но сначала она была убита змеиным ядом. Укус – а потом делай, что хочешь, ничего не больно. То же самое сделал с вами и дьявол. Он сначала послал к каждому из вас своего рогатого служку, чтобы тот сделал вам маленькое обезболивание, нечувствие ко греху. Он вас кусь! – и вы совершили грешок; и никакой боли, никакого угрызения совести. Потом снова кусь! – и опять хорошо, ничего не больно. А теперь вы в лапах самого дьявола, и он может сделать с вами все, что захочет. Вам уже ничего не больно, душа мертва, бесчувственна. Осталось лишь сожрать ее, как эту дохлую лягушку.

И он снова указал на нее палкой. Беглецов передернуло от такого доходчивого сравнения.

– Опять не так? Ну, раз не дохлые мухи, не дохлые лягушки, тогда проснитесь – и кричите к своему Творцу, плачьте, умоляйте Его, чтобы вырвал вас из этой паутины, чтобы сделал вот так…

Старец аккуратно разорвал паутину и высвободил муху на волю. Та, прожужжав над самым ухом, мгновенно скрылась. Потом обнял все троих и посмотрел на них взглядом, полным слез:

– Умоляйте нашего Избавителя от проклятия греха… А я умоляю вас: пожалейте свои душеньки! Ведь им уготована не паутина и не пауки, а то, что сами видели… Умоляйте, умоляйте нашего Спасителя… И аз, грешный, буду просить Его помиловать вас…

Первым к отцу Игорю подошел Курган и смущенно опустил голову.

– Начни с самого начала, – поняв его душевное состояние, тихо сказал отец Игорь. – Вспомни, когда тебе первый раз стало стыдно за свой поступок.

– Первый раз?.. – Курган опустил голову еще ниже и прошептал, чтобы никто не услышал. – Наверное, когда стырил кошелек у своей училки в интернате. Потом долго клял себя за это, да жрать сильно хотелось, вот и не удержался.

– А второй раз?

– А второй, когда втроем одного били: это я уже в колонии сидел. Сначала они меня метелили втроем, а потом уже мы, бугай тот старше всех нас был.

Он помолчал немного, вспоминая свою жизнь.

– Потом перед Светкой стыдно было, когда я ее… ну… она просила, плакала… а я… А потом уже ничего не было стыдно: дрался, беспредельничал, спал со всеми, воровал, обижал…

– А сейчас стыдно? – наклонился к нему отец Игорь.

– Да, сейчас стыдно… Начать бы все сначала, с чистого листа переписать всю жизнь…

– Сначала уже не получится. Ты постарайся достойно прожить то, что осталось. Чтобы уже больше никогда и ни за что не было стыдно.

– Я постараюсь, – прошептал Курган и склонил голову под епитрахиль.

За ним открыл свою душу Кирпич, а последним подошел и Ушастый. Когда отец Игорь завершил исповедь всех разрешительной молитвой, солнце стояло уже высоко в небе. Как пролетело полдня – никто не заметил и не понял.

– Мы же вроде… – Ушастый удивленно оглядывался по сторонам.

– Куда теперь? – отец Игорь с улыбкой посмотрел на своих вчерашних похитителей, а ныне раскаявшихся разбойников.

– Назад, на кичу, – твердо ответил за всех Курган. – Мы к той аварии никакого отношения не имеем, трупы на нас тоже не повесят – им не нужно было водку при исполнении жрать. Дорвались, как мерины. Вернемся, стволы сдадим – ведь ни одного выстрела не сделали, за нами все чисто. А срок, что имеем, – досидим. Думаем, что больше не добавят.

– А я к вам приду и обо всем расскажу вашему начальству, чтобы все по-правде было, – отец Игорь обнял их. – Что было – то было, а с этого момента у вас должна начаться другая жизнь, которую вы обещали Господу. И молиться за вас буду всегда. В судьбах наших ничего случайного нет. То, что мы все сейчас здесь, – это воля Божия. Господь нас соединил – Он нас не оставит.

Старец тоже подошел и обнял ребят:

– Все, что отныне с вами ни произойдет, даже по дороге назад, примите как волю Божию, как перст Господний. Примите без всякого сомнения, ропота или страха. Как лекарство для очищения ваших душ и спасения. Ничего не убойтесь, дети…

– Да ладно тебе, батя, пужать пуганых, – Курган тоже ласково, без всяких обид обнял доброго старца. – Волков бояться – в лес не ходить.

– Будьте всегда с Богом, дети. Ни при каких условиях не изменяйте Ему. «Яко Ангелом Своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих…». Господь милостив, Он вас не оставит и не бросит. Только доверьтесь Ему. Во всем. Что бы ни случилось в жизни.

Не просто поверьте Ему, а доверьтесь – как любящему родному Отцу, как доброму Учителю. Я тоже буду молиться за вас. Пока сам живу…

Старец заплакал и еще крепче обнял их, благословляя в обратный путь.

– И нам пора собираться, – грустно сказал он отцу Игорю, когда все трое ушли по оврагу назад. – Я не шибко ходок, за ними не поспею, а с тобой потихоньку доковыляю. Жизнь моя на исходе, да надо еще кое-что поспеть.

Он в слезах последнего прощания поклонился могилам своих предшественников и, собрав нехитрые вещи в одну маленькую котомку, опираясь на руку отца Игоря, тоже стал медленно, шаг за шагом, подниматься наверх по круче оврага.

Они были уже почти на самой вершине, когда вдруг услышали за своей спиной нарастающий шум и гул. Обернувшись, они увидели, как оползень, сдвинув мощный пласт земли вместе с вековыми деревьями, накрыл пещеры, где обитали и были погребены лесные отшельники.

– Слава Богу за все… – в слезах прошептал старец и, благословив святое место крестным знамением, пошел вперед, уже не оборачиваясь.

Очищение

Они шли той же дорогой, которая привела их к старцу: шли молча, думая уже не о том, что ожидало впереди – новый суд, новый приговор за побег, – а о том, что перевернуло их жизнь, дало ей какое-то другое, совершенно противоположное направление от той, которой они жили раньше до встречи с таинственным старцем. И хотя в голову лезли, стучали, ломились мысли о новом побеге, они шли упрямо вперед, веря тому, что сказал старец: Господь не бросит, не оставит, не обманет. Странно, но им не хотелось есть, не тянуло выпить или даже закурить. Все трое испытывали неведомое доселе чувство, словно в каждом из них родился новый человек, и этот новый звал их прочь от всего, чем были наполнены все прожитые годы, вызывая отвращение к прошлому.

– Хорошо бы всем вместе на зону, – задумчиво сказал Ушастый, когда они остановились передохнуть. – Может, учтут, что мы это… сами… добровольно…

– Учтут… – буркнул Курган. – Прокурор все учтет, а суд все рассмотрит, взвесит и за все впаяет.

– Так, может… пока не поздно?

Ушастый кивнул в ту сторону леса, откуда они начинали выходить.

Курган подошел вплотную к Ушастому и дал ему под дых, отчего тот застонал и скрутился.

– Слышал, что старый сказал? Он теперь у нас за батю будет. За родного батю! Попробуй мне еще раз про рывок пикнуть… Урою на месте.

И снова замахнулся.

– А я что? – Ушастый немного отдышался. – Я как все. Единогласно то есть. Только сразу как-то все вдруг… Мы тут, старый там, Бог на небе… Связать бы все это воедино… У меня не получается.

– Базар, говорю, отставить, – Курган уже незлобно посмотрел на Ушастого. – И слушать, что старик сказал, не сметь никому залететь на беспредел. А он большего нашего в этих делах шарит. Поэтому как велел – так и делаем. Придем, сдадим стволы, обо всем расскажем, а дальше…

Он многозначительно указал пальцем вверх:

– Что старый сказал? Бог своих не сдает. Это тебе не фраера, не менты, волки позорные, и не шавки сученные, что всех сдать готовы. Дотемна должны поспеть, если раньше не нарвемся на ментовскую засаду.

И они снова пошли дальше, оставляя за собой стену дремучего леса. Курган вышел вперед:

– Я первый. Если что, то меня… первого уложат. Следом и вас, если не успеете пригнуть головы, залечь. Может, разберутся, поймут, не станут мочить всех подряд. Дай-то Бог, чтобы все обошлось…

Он хотел перекреститься, подняв правую руку, но вдруг остановился:

– Эй, Ушастый, а как правильно: слева направо или наоборот?

– Откуда я знаю? Спроси чего проще.

– Да ты же у нас разумаха по всем делам, – хохотнул Кирпич, хлопнул в того по плечу.

– Старого нужно было спросить, – с досадой вздохнул Курган, махнув рукой. – Если не постреляют нас, вернемся на зону, то первым делом крест себе закажу. И вам тоже.

– На могилу, что ли? – теперь хохотнул Ушастый. – На братских могилах не ставят крестов… И вдовы на них не рыдают.

– На шею, Ушастый, на шею. Попрошу братву, сделают, как надо. А потом, когда выйдем на волю, закажу крест на церковь в деревню… Ну, откуда этот батюшка молодой. Тоже, видать, бедствует. Ничего, пособим. Лишь бы…

Он не договорил. Они увидели место, где начался их побег: крутой овраг, следы разлитого горючего, мелкие обломки машины. Беглецы прислушались. Вокруг было удивительно тихо.

– Такое впечатление, что нас никто не ищет, – пожал плечами Курган. – Может, думают, что лесное зверье сожрало. Такого же не может быть, чтобы не искали, рукой махнули.

– После всего, что случилось, я лично уже ничему не удивляюсь, – Кирпич подошел ближе и тоже внимательно осмотрелся. – У меня на лягашей собачий нюх, чую за три версты. В горах без такого нюха нельзя было, абреки завалят вмиг. А тут все как-то странно: и туда менты свой нос не сунули, и здесь ни души. Хуже, если они снайперов своих расставили: тем не объяснить, что мы сами назад идем. Маслину в лоб, а потом протокол оформят как при оказании сопротивления. Кто там будет что проверять? Мы ведь не какие-то каталы вокзальные.

Они постояли еще немного на вершине оврага, откуда пошла под откос машина с пьяными водителем, а потом стали спускаться, чтобы затем подняться еще раз и уже идти дорогой, по которой ехали накануне – в ожидании встречи сотрудников милицейского спецназа, вызванного на их поиск и задержание.

Поднявшись на противоположную сторону, они еще раз осмотрелись. Нигде не чувствовалось присутствие милицейской засады. Наоборот: окруживший их вечер дышал умиротворением, спокойствием, безмятежной тишиной. Над вершинами деревьев появился месяц, тихим сиянием не мешая искриться, перемигиваться небесным созвездиям. Ветер, носившийся, как дикий зверь, по лесным оврагам, здесь, в открытом поле, тоже стал тихим, ласковым, почти ручным.

– Эх, братва, – мечтательно сказал Ушастый, – вот бы поселиться здесь! Жить-поживать да добра наживать… До смерти. Никаких городов больших не хочу, никаких столиц, ресторанов, кабаков. Тут бы маленький домик, землицы чуток, хозяюшку…

– Размечтался, – незлобно ткнул его в бок Курган. – Вот выйдешь – и поселяйся. Тебя ведь раньше нас из клетки выпустят. Давай сюда – и будет тебе домик в деревне, землица, бабенка, кошка с собакой…

– И нам заодно присматривай, – поддержал разговор Кирпич. – Я лично тоже не против сюда после зоны.

– Что присматривать? – повернулся к нему Ушастый. – Домик? Или бабенку с кошкой и собакой?

И на ходу получил подзатыльник.

– Все сразу! А лучше бабенку с хаткой и всем остальным.

Все трое рассмеялись.

– Правда, братва, базар в сторону. Выходим на волю – и сюда. Кто первым выходит – за других побеспокоится. Мне тоже надоела моя жизнь… Ни кола, ни двора, мечусь, как собака бездомная. Никто и нигде меня не ждет, кроме как в ментовке да на зоне. Хватит… Будем жить, семьями обзаведемся, как все нормальные люди, делишко раскрутим. У меня, между прочим, кое-какие планы уже имеются, обмозгуем. Никакого криминала. В церковь пойдем, батя теперь свой, да и старику подмогой будем. Все, братва, решено: селимся здесь!

Они прошли еще в сторону деревни, уже мерцавшей вдали теплыми огоньками своих домишек.

– Подтапливают люди, – Ушастый кивнул в сторону хаты, над которой шел дым. – На стол, небось, накрыли: картошечка, супчик, рыбка… Может, курочку пожарили, яичек сварили… Эх, туда бы сейчас…

– А мне кажется, мы сейчас туда и рванем, – Кирпич остановился, всматриваясь вдаль. – По-моему, там не подтапливают, а горят. Пожар там! А ну-ка, братва, ноги в руки!

Пробежав еще сотни три метров, они теперь точно убедились, что над крышей валил едкий густой дым, а из окон выбивается пламя.

– Да что там, ослепли все? Горят ведь люди! Горят!

Курган бежал первым, быстро приближаясь к месту беды, откуда уже доносились истошные женские вопли, детские крики и плач. Кто-то звал на помощь, но дом стоял на самой окраине деревни, в овражке, поэтому то, что было пожаром, со стороны самой деревни могло казаться просто дымом от большого костра.

Неожиданно вперед вырвался Ушастый и перегородил всем дорогу.

– Братва, у нас последний шанс, – он тяжело дышал. – Другого не будет…

Всем было понятно, о чем он говорил: для них это была последняя возможность скрыться от неизбежного ареста и последующего приговора за побег. Войти в деревню означало окончательно выдать себя.

– Вот мы тебе его и даем, этот последний шанс, – тоже задыхаясь от быстрого бега, ответил Курган. – Не оправдаешь нашего доверия – башку снесу.

– В смысле?.. – Ушастый растерянно посмотрел на Кургана и Кирпича.

– В том самом смысле: выходишь на волю – и сюда. Присматриваешь себе хатенку, бабенку, собачонку, а потом и для нас, пока мы там с Кирпичом остаток закрытые будем. Сейчас, братва, за дело! Там люди погибают!

Подбежав к самой хате, они увидели ее в огне со всех сторон. Окна и двери были наглухо закрыты, но из-под щелей вырывались языки яростного пламени, бушевавшего внутри.

– Господи, Царица Небесная! – причитала стоявшая на коленях обезумевшая от страха и отчаяния старушка. – Спаси, сохрани, изведи их оттуда!

Курган подбежал к ней и стал трясти за плечи:

– Кто там? Сколько?

Но та, ничего не соображая, лишь кричала и кричала, воздевая руки к небу:

– Спаси их, Матерь Божия! Укроти огонь! Пощади!

На мгновение придя в себя, она вдруг схватила за плечи самого Кургана:

– Дочка моя там… Галька… пьяница горькая… я ей сколько раз… а она, зараза… а теперь сама и пятеро внучат… живьем! Понимаешь ты или нет! Живьем! Пока пожарные приедут, от них только косточки… Галька… пьяница… Господи, спаси их, Господи!

И снова закричала, воздев руки к небу и никого не видя рядом.

– Так, – распорядился Курган, – стволы в сторону, вон туда под дерево, а сами…

Он увидел во дворе колодец.

– По ведру воды на себя – и в пекло! Может, успеем!

Окатившись ледяной водой, в мокрой одежде они одним ударом проломили входную дверь и ворвались вовнутрь. Раскаленный воздух моментально обжег им дыхание и легкие. Закашлявшись и чуть не лишившись сознания от ядовитого дыма, они легли на земляной пол, где гулял сквознячок, еще больше раздувая пожар; через нагромождение обгоревших ящиков, стульев, табуреток они протиснулись в комнату, стараясь разглядеть живых.

Первой увидели саму мать – Гальку, валявшуюся посреди этого хлама без чувств, но слабыми стонами еще подававшую признаки жизни. Она была грузная, заплывшая: ее обгоревшая кожа, покрытая страшными ожогами, местами свисала черными кусками. Взвалив на себя и набросив сверху мокрую куртку Ушастого, чтобы не добавить ожогов, Кирпич потащил ее к выходу, тогда как сам Ушастый и Курган искали в разных углах детишек, чьи крики о помощи разрывали душу.

Трех из них, что постарше, они увидели сбившимися под маленьким глухим окошком, вокруг которого полыхали грязные занавески. Дети были похожи на загнанных зверьков перед лицом неизбежной смерти: они отчаянно визжали, закрывая личика ручонками – тоже обгоревшими, в копоти и саже.

– Давай сюда, сорванцы! – прохрипел Курган, подобравшись к ним.

Он выбил кулаком стекло и, не обращая внимания на хлеставшую кровь, сначала вытащил из раны торчавшие осколки стекол, а затем по одному вытолкал наружу детишек, где их уже принимали чьи-то мужские руки.

– Еще двое остались! – услышал он в окно крик.

«Грамотей нашелся, – подумал про себя Курган, снова пробираясь в черном непроглядном дыму. – Без тебя до пяти считать умею»

Пробравшись на кухню, он услышал даже не крик, а детский писк, но никак не мог понять, откуда он доносился. И лишь заглянув под чугунную ванну, увидел двух малышек, неизвестно как забравшихся туда, чтобы укрыться от огня.

– Ушастый, сюда! – крикнул он, вытаскивая из укрытия чумазых, насмерть перепуганных детей.

Окровавленным кулаком выбил окно на кухне и через руки Ушастого подал девчонок в те же незнакомые мужские руки.

– Выбирайтесь назад! – раздался крик снаружи. – Быстро! Сейчас рухнет крыша!

Уже совершенно задыхаясь, они вышли назад, поддерживая друг друга, чтобы не упасть и не остаться в огне. Кирпич сидел возле колодца, его обливали холодной водой, гася тлевшую одежду. Но увидев еще двух спасателей, бросились к ним, делая то же самое: обдавая ледяной водой, сбивая языки пламени, превратившие их в живые факелы.

– Господи! – заверещала старушка, перед тем звавшая на помощь. – Спаси их! Спаси, Матерь Божия, Пресвятая Богородица!

– Бабушка, нельзя ли звук прикрутить? – Курган глянул на нее помутневшим взглядом. – Без тебя голова, как…

Он бессильно опустился на траву, уже ничего не соображая и не чувствуя боли от ожогов по всему телу.

– Братцы, – кто-то из местных крутился рядом, – выручили, спасли! Герои вы наши! Сейчас пожарные будут, скорая. У нас ведь связь… мы ведь тут…

– Мужик, отвали, – буркнул Ушастый, – дай лучше…

– Что? Что дать? – снова засуетился тот. – Только скажи! Все дам. Может, водички?

Он поднес к губам Ушастого глиняную кружку с колодезной водой, но тот отстранил руку.

– Отвали, сказал…

Он прикрыл глаза, не в силах отдышаться, но почувствовал, как кто-то снова тронул его за плечо.

– Я тебе гцас ка-а-а-к, – застонал от боли Ушастый, поворачивая голову. И увидел возле себя мальца – одного из тех, кого они спасли первым.

– А, это ты… Живи, расти большой, не будь лапшой…

– Дядя, – потряс его за руку малыш, – там еще Костик и Мурка…

– Костик?.. Костик, может, и там, а Мурка в другом месте чалится, – Ушастый ощущал во всем теле нестерпимую боль. – Мурка на «малине»… Вечно молодая, красивая и вечно живая… Как Ленин…

– Нет, дядя, не в малине она, а там… Костик и Мурка… С котятками… Их тоже пять штучек, как и нас… Маленькие…

– Малой, чего же ты себя так опускаешь? Разве ты штучка? Мы еще на свадьбе твоей гулять будем, плясать, «горько» кричать… Позовешь?

– Не слухайте его, – бабушка, что перед этим визжала, взывая к небу, строго одернула мальца, – никого там больше нет. Не с лу хайте. Кошка с котятами… Велика беда, было бы о чем хныкать. Новые наплодятся.

Но малыш громко разрыдался, вырываясь из цепкой бабушкиной руки прямо в горящую хату.

– Погодь, – бабушка вдруг схватила его за плечи.

– Какой это еще Костик? Веркин, что ли? Соседский?

– Да, тети Веры, – еще громче заплакал малыш. – Он к нам пришел погреться, и когда там… когда мы… то он Мурку и котяток с собой… под кровать…

– Что же ты молчал? – бабушка шлепнула его по заднице. – Почему сразу не сказал? Куда теперь люди полезут? В самое пекло? Котяток твоих спасать? И Костику твоему неча было шляться. Погрелись называется…

– А я о чем говорю? – малыш снова стал вырываться. – Костик там… сгорит…

– Эй, братва, живы? – хрипло крикнул Ушастый друзьям, поняв, что придется снова лезть в огонь.

– Живы покуда… – отозвался Курган.

– Тогда еще работка есть… Не пыльная, но…

– Не слухайте вы его, – снова заверещала старуха, – теперь пусть пожарники лезут, а вам туда никак нельзя. Неча было по гостям на ночь глядя шляться, сидел бы дома да у своей печки грелся. Щас хата завалится!

Ничего не отвечая, Ушастый поднялся и, пошатываясь, помог встать Кургану и Кирпичу. Потом покосился на старушку:

– Западло это, бабушка, человека в беде бросать…

– А ты, – он улыбнулся мальчонке, – молодец, мужиком настоящим будешь. Только не забудь на свадьбу позвать…

И все трое снова шагнули в пылающую хату. Там же, под железной кроватью, они уже на ощупь, задыхаясь в дыму, нашли того самого Костика. Он накрыл собой обезумевшую от страха кошку, вцепившуюся когтями в грязную тряпку, а рядом пятерых котят: отчаянно пищавших, сбившихся вокруг своей кормилицы.

Вытолкнув сначала в окно сильно обгоревшего, но еще живого мальчонку, Курган сгреб все кошачье семейство.

– Потом разберемся, кто тут из вас пацаны, а кто девки. Пошли отсюда! Брысь!

И выкинул всех следом в то же окошко.

Друзья вдруг почувствовали, что выбраться назад у них уже не хватит сил. Все трое были на грани полной потери сознания. Они легли спиной на земляной пол, глядя на потолок, который прогнулся и был готов вот-вот рухнуть на них и придавить всей своей массой.

– Курган, слышь?.. – еле выдавил из себя Ушастый.

Тот не ответил.

– Слышишь… – снова прохрипел Ушастый. – Скажи, почему сейчас умирать не страшно. Я всегда боялся смерти, приговора, а сейчас… как-то… ни смерти, ни приговора – ничего не страшно. Как будто и нет этой смерти вообще…

– Зато надежда есть, – ответил вместо уже умирающего от чада Кургана Кирпич. – Раньше надежды не было… Ни на что: ни на прощение, ни помилование… А теперь есть. А с надеждой умирать не страшно…

Когда на место прибыли пожарные, медики, милиция, спасать уже было некого. Дом догорал, не позволяя, однако, подойти близко, словно в отместку тем, кто дерзнул отвратить неминуемую смерть, кому она, казалось, была уготована. Все вокруг шипело, вздувалось, лопалось, искрилось, дымилось. Пока пожарные делали свое дело, милиция брала показания и осматривала место происшествия, стараясь установить причины загорания.

– Так кто, говорите, пришел первыми на помощь? Кто спас людей? – офицер милиции под протокол допрашивал ту самую старушку, которая теперь успокоилась и охотно отвечала на все вопросы.

– Ангелы, – уверенно отвечала она. – Так и пишите: пришли три Ангела и вынесли всех: дочку мою Гальку, пять ее деточек малых: двух внучат и трех внучек.

Офицер удивленно взглянул на бабушку, пытаясь понять, в своем ли она уме, но та, не дав ничего сообразить, ткнула пальцем в протокол:

– Да, чуть не забыла, добавьте обязательно вот еще что: спасли не только их, но и соседского Костика, Веркиного хлопчика, и кошку с котятами. А кошку Муркой звать. Вот они все.

И погладила счастливых животных, сновавших у нее под ногами. Чтобы не обидеть старушку, офицер кашлянул в кулак и, пряча улыбку, снова спросил:

– А вы имена этих троих «ангелов» не знаете? Они, случаем, не назвали себя?

– Мил человек! – всплеснула руками старушка. – Да какие же имена у Ангелов? Я так просила Бога, так в небо кричала, чтобы услышал мя, грешницу, и послал избавителей. Все трое сразу и пришли, ружья свои сложили, а потом прямо в огонь шагнули.

– Какие еще ружья? – изумился офицер. – Ну-ка с этого момента подробнее.

Но бабушка не успела ничего пояснить. К офицеру подошел следователь, осматривавший местность, держа в руках два автомата АК-74 и пистолет с обоймами боевых патронов.

– Вот с энтими самыми ружьями они явились, положили их в сторонку, а сами в огонь пошли, – обрадовалась бабушка, увидев подтверждение своим показаниям.

– Быстро сюда старшего опергруппы и саму группу оцепления! – скомандовал офицер, сообразив, кто это мог быть. – И начальнику управления немедленно доложи!

А сам, достав из кобуры пистолет, приблизился к пожарищу, где из-под обломков уже начинали доставать "обгоревшие мертвые тела всех трех спасателей.

– Товарищ начальник, – бабушка подошла к офицеру и стала теребить его за рукав, – кажись, одного из ангелов энтих звали Курганом, другого вроде как Ушастиком, а третьего… дай Бог памяти… не то Кирпич, не то Саман… Мне самой дивно было слышать это… Вроде ж Ангелы бестелесные, без имен…

– Дело в том, бабушка, – офицер подошел ближе к дымящимся трупам, – что есть Ангелы светлые, а есть темные. Те, которые темные, как раз имеют имена. Вернее, погоняй ла. Боюсь, что это те самые. Только как они тут оказались? Почему прошли незамеченными через все засады? Почему в огонь полезли? Кто они теперь: зеки или герои? Ничего не могу понять… Выто сами хоть чтонибудь понимаете?

– А как же! – радостно воскликнула бабушка. – Что тут непонятного? Говорю вам: послал Господь троих Ангелов, и сошли они с неба, чтобы спасти Свои творения. Господь всеми Ангелами повелевает, все Ему подчиняются.

– Хорошо, так и запишем: не с зоны бежали, а с неба сошли, – офицер махнул рукой и пошел к машине, где его срочно вызывали по рации в связи с операцией по задержанию обнаруженных рецидивистов.

Между тем старец истово молился, воздев руки к небу – прямо посреди поля, опустившись на колени, слезно прося Милосердного Бога принять огненное очищение душ троих беглецов. Никто, даже рядом стоявший в молитве отец Игорь, не видел, что открылось в это мгновение только ему, последнему живому отшельнику этого таинственного лесного края.

Отец Агафадор увидел, как бедные души обступили несметные полчища мрачных, злобных духов, готовых забрать их с собой. Сверкая глазами, изрыгая хулу, бесы уже радовались своей победе. И казалось, некому было заступиться за эти перепуганные, прижавшиеся друг к дружке души, вдруг увидевшие среди окружившей их тьмы тех, с кем они когдато пили, развратничали, грабили, насиловали, обманывали, наслаждались… И лишь три Ангела в светлых одеждах бесстрашно вышли вперед и заступили несчастные души, только что покинувшие свои безжизненные обугленные тела.

– Нет им оправдания! – злобно кричали ангелы тьмы. – Нет у них добрых дел! Наши они! Наши! Отдайте и убирайтесь! Сюда новые идут: целые полки, легионы, мы не успеваем принимать всех, кто служит нам! Отдайте их! За них некому молиться! Они уже и так наши!

И тогда один из Ангелов отверз пелену неба, и два огненных столба молитвы, шедшие от двух человек, что в этот миг молились за беглецов, оградили их от когтистых лап уже почти добравшихся, почти вцепившихся в них слуг тьмы.

– Есть кому молиться за грешные души! – грозно сказал другой Ангел. – И есть кому прощать кающихся грешников!

А третий Ангел, встав впереди, повел души к Праведному Судие, перед именем Которого затрепетала тьма, расступившись в своем бессилии и злобе…

Господь заповедовал нам

Отца Игоря дома ожидали насмерть перепуганная жена и его старые друзья-семинаристы. Узнав из сообщений новостей о дерзком побеге трех матерых преступников, захвативших в заложники священника, друзья немедленно примчались домой к своему другу, чтобы поддержать матушку Елену и вместе помолиться о благополучном избавлении из плена. Прибывшие оперативные работники, поднятые по тревоге, тоже были поражены всеми событиями, теряясь в догадках, как квалифицировать действия беглецов и их поступок по отношению к священнику, а также все, что произошло во время спасения людей: как новое преступление или подвиг?

– Есть ли хоть какие-то смягчающие обстоятельства, останься они живы? – спросил отец Игорь старшего следователя, завершившего тщательный допрос.

– Думаю, да, хотя последнее слово всегда остается за судом. Но их фактическая явка с повинной, возвращение взятого оружия, ни одного выстрела… Экспертиза установила, что к той аварии они не имели отношения. Это же подтвердили выжившие солдаты охраны. Причиной всему стало то, что всегда ведет к таким трагедиям на дорогах: пьянство за рулем, безответственность, недисциплинированность, нарушение служебных инструкций. Не случись всего этого, то, как говорится, и волки были бы сыты, и овцы целы. Но главное – это их поступок, настоящий подвиг, достойный самой высокой награды. Безусловно, суд учел бы все, останься они живы. То, что заслуживает похвалы, было бы учтено обязательно. Если и не полная амнистия, то…