Текст книги "Отшельник. Роман в трех книгах (СИ)"

Автор книги: Александр Горшков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

Ведомые хозяином этого места, все четверо вошли в его жилище – обычную вырытую землянку, больше похожую не пещеру. От общего низкого входа шли два разветвления, уходившие в толщу лесного оврага. Войдя вовнутрь, старец опустился перед святыми образами, замерев в безмолвной молитве. Рядом опустился отец Игорь, а следом за ним, подчиняясь неведомой внутренней силе, и остальные.

Первым, не выдержав напряжения в спине и боли в коленях, застонал Ушастый:

– Может, хватит? Не пора ли нам пожрать?

Но старец даже не пошевельнулся, продолжая оставаться в молитвенном состоянии. Кирпич приложил палец к губам, давая Ушастому понять, чтобы тот молчал. Но скоро застонал сам, тихо шепнув отцу Игорю:

– Святой отец, я, конечно, вашим наукам не обучен и не знаю всего такого прочего, но пора бы и честь знать. Мы все-таки в гостях, а не в молельне-богадельне. Уйдем – и бейте поклоны хоть до утра. А нам бы пожрать – и ходу дальше. Тебя, так и быть, уже не возьмем, даже не упрашивай. Хочешь – возвращайся, хочешь – оставайся, пока не станешь таким же, как и этот леший.

Но вместо отца Игоря тихо ответил сам старец:

– Рано вам. Не готовы еще. Отмыть вас надо.

– Отмыть? В смысле попариться? – оживился Ушастый. – А что, банька имеется? Может, и русалочки водятся? Спинку потрут и…

– Заткнись, – шикнул на него Курган. – Скоро умоешься. Собственной кровью, когда менты на прицел возьмут. Как беглого. С нами цацкаться не будут: замочат на месте. Без всякого предупредительного выстрела в воздух. Тресь! – и пошла душа в рай.

– В ад, – так же тихо подал голос старец. – Таким черным душам, как ваши, место только в аду. На самом дне. Потому отмыться надо малость, а тогда…

– А, понял! – опять оживился Ушастый. – Помыться, чтобы чистенькими нас в ящик упаковали? Какой ты, дедуля, заботливый. Нет уж, баньку мы где-нибудь в другом месте примем. Ты бы нам дал пожрать, хавки какой, да мы…

– Не выпустят вас такими отсюда, – оборвал старец.

– Кто же это нас не выпустит? – теперь заинтересовался Кирпич.

– Тот, кто пустил. Сие место свято есть. Тут свои часовые стоят.

– Старый, – рассмеялся Кирпич, – когда на наш след выйдут, базарить не будут ни с нами, ни с твоими доблестными часовыми. Всех покрошат на месте.

– Не покрошат. И не выйдут. Сие место свято есть, – старец реагировал на весь разговор, продолжая оставаться в молитвенном состоянии: его руки неслышно скользили по четкам, а губы едва заметно шевелились, вместе с сердцем творя молитву.

– Тогда мы сами…

– Не пустят, – упрямо повторил старец, – не готовы еще. Отмыться надо. Тогда сами пойдете.

– Куда это еще «сами пойдете»? – злобно взглянул на монаха-отшельника Курган.

– Откуда пришли – туда и возвратитесь, – бесстрастно ответил старец. – Только малость отмыться нужно. В таком виде вас не примут.

– Дед, – Курган начинал свирепеть, – я ведь не посмотрю, что ты такой старый. Я твой век тебе быстро укорочу. Одним выстрелом.

Старец повернулся лицом к Кургану:

– Куда стрелять будешь? В голову?

Он откинул наброшенную монашескую мантию и пряди седых волос.

– Или в грудь?

Он расстегнул пуговицу под подбородком – и все увидели спрятанные под мантией тяжелые вериги, которые тот носил для измождения плоти.

– Гля, бронежилет, – злоба, кипевшая в глазах Кургана, сменилась на искреннее удивление. – И что, вы все так?

– Не все, – старец запахнул мантию и надвинул куколь. – У других потяжелее были.

Все трое бандитов дружно захохотали.

– Старый, – Кирпич фамильярно ткнул старца в висевшую на немощной груди многопудовую стальную кольчугу, – а для чего весь этот маскарад?

– Чтобы легче было от земли оторваться, когда в нее лягу, – тем же тихим невозмутимым голосом ответил тот.

Троица расхохоталась еще громче.

– С этим?! Дед, никак совсем рехнулся! Ты по земле ноги еле волочишь, а хочешь куда-то оторваться? С этим бронежилетом?

– Вы тоже оторветесь. Когда сами туда ляжете. Только отмыться надо, хотя бы малость. Такими черными вас и земля-матушка не примет. Никак вам такими нельзя к Судье идти.

Все трое переглянулись сначала между собой, потом вопросительно взглянули на молчавшего и не принимавшего участия в этом разговоре отца Игоря:

– Может, ты что-то понимаешь, святой отец? Мне кажется, дед заговаривается. Такое бывает в старости. Бронежилет, какой-то отрыв, баня, судья, могила… Какая связь между всем этим бредом?

– Почему бредом? – отец Игорь с улыбкой взглянул на отшельника, понимая, о какой бане он говорит.

– Тогда сказкой. То была бабушкина сказка, а это – дедушкина.

– И не сказкой.

– Тогда как нам все понять? – всплеснул руками Курган. – Хоть объясни толком.

– Сами поймете. Только перед тем отмыться надо.

Все трое теперь уставились на отца Игоря:

– И ты туда же! Да ведите вы нас, в конце-концов, в эту вашу баню! Мыться – значит, будем мыться, раз так заведено. Дурдом какой-то. Во попали в вагон для некурящих! Во влипли!

– Сначала покушать надо. Вы с дороги, – остановил их старец.

– О, это уже другой базар! – Ушастый потер от удовольствия руки. – А потом и баньку не грех принять на душу населения.

Старец молча вышел наружу и возвратился с небольшой плетеной корзиночкой, в которой лежали лесные орехи.

– Что Бог послал, – он молча поставил их перед гостями и прочел «Отче наш».

Все трое снова изумленно переглянулись.

– Дедуля, – Ушастый первым пришел в себя, – спасибо, конечно, за щедрость, гостеприимство и все такое прочее, но хочу заметить, что твой Бог немного скуповат. У нас… ну, там, откуда мы… на небольшом курорте за колючей проволокой хавка посытнее будет. Супец, кашка, чаек не переводятся, а к праздничкам хмырь наш, повар то есть, и рыбки подкинет, мяска, маслица добавит. С воли тоже харч нормальный временами перепадает. А с такой жрачки, как у тебя, ноги быстро протянуть можно.

Старец молча поднялся, снова вышел и тут же возвратился еще с одной корзинкой – лесными ягодами.

– Вот еще, угощайтесь на здоровье… Вы с дороги, силы еще пригодятся назад возвращаться.

– Тьфу ты, – про себя выругался Кирпич, – каркает и каркает. Все, сыт по горло. Пошли мыться. Показывай, дед, где твоя баня.

Тот молча поманил к себе всех троих и завел в небольшое углубление, устланное сухими ветками и листьями.

– Ну, веники вижу, – обескураженно промямлил Ушастый. – А баня, баня-то где? Мыться чем будем? Мочой, что ли?

– Нет, слезами, – остановил их веселье отшельник.

И, по-отечески обняв их, сказал:

– Я вижу: многое вам не понять. И как удалось бежать, и как сюда попали, и что это за место, и кто вы сами… Можно рассказать еще больше, но вы совсем запутаетесь. Поэтому сделаем так: сегодня у вас было много переживаний, а впереди их – еще больше. Нужно набраться сил. Ложитесь отдыхать, но держите в уме одну простенькую молитву к Богу: «Господи, дай мне зрение греха моего» Ее не трудно запомнить. И я, грешный, буду просить Господа о том же. Пусть эта коротенькая молитовка для вас будет всем: и едой, и сном, и баней для души… Спите с Богом, дети. Вы не оставлены Господом… Помните это, что бы ни случилось. Спите…

И каждого перекрестил, перед тем ласково погладив по голове, шепча со слезами:

– Дети, совсем дети беспризорные…

Беглецы хотели спросить еще о чем-то, но их вдруг объяло странное тепло, веявшее от этого лесного отшельника: его ласковых, тихих слов, прикосновения ладоней, даже от его единственного глаза, который сейчас вовсе не казался им таким страшным, чудовищным, как вначале. Они стали быстро погружаться в это тепло, начиная впервые в своей жизни творить молитву, подсказанную старцем: «Господи, дай мне зрение греха моего». Один шептал ее, другой молился умом, а третий творил ее замирающим от волнения сердцем. И где была молитва, а где начинался сон – они и сами не знали.

Они молились, забыв обо всем, что было, и не думая о том, что ожидало их впереди.

Ночь

Отцу Игорю совершенно не хотелось спать. Рядом с этой живой легендой он забыл и про физическую усталость, и про душевные переживания. Почему-то стал спокоен и за Елену, которая, конечно же, забила тревогу, не дождавшись его возвращения с грибной охоты. Ему хотелось расспрашивать и расспрашивать сидевшего рядом старца:

вопросы наперебой лезли в голову и были готовы сорваться с языка. Но отец Игорь молчал, понимая, что старец сам обо всем знал, читая его сокровенные мысли.

Отец Агафадор тяжело поднялся и, опираясь на толстую палку, служившую посохом, позвал отца Игоря следовать за ним. Выйдя из своего убежища, они берегом прошли к другой пещере, что была неподалеку и, перекрестившись снова, старец первым протиснулся внутрь, а за ним и отец Игорь. Маленького огонька, что горел под низким сводом в полной темноте, было достаточно, чтобы разглядеть семь земляных холмиков с деревянными крестами, бывшими могилами предшественников нынешнего отшельника. Подходя к каждому, отец Агафадор лобызал кресты, благоговейно называя имя, кто был под ним упокоен:

– Отец Серафим, мой святой старец, наставник духовный, Царство ему Небесное.

Отец Прокопий, его покойный наставник. Упокой, Господи, душу сего праведника. Отроком был призван в эти святые места, а отошел к Богу почти в девяносто лет. Вся жизнь в лесу отшельником, в полном безмолвии.

Отец Питирим: был чуть не князем, а все оставил ради Бога, тоже нашу жизнь возлюбил Христа ради, отверг и славу земную, и почет, и хоромы, а за подвиг сей отвел ему Господь чертоги Небесные.

Отец Гавриил: его волчица младенцем в соседней деревне выкрала и сама вскормила, а Сам Господь всему умудрил – без всяких школ, семинарий, академий. И грамоту постиг, и премудрость Божию. Великий подвижник был. Упокой его, Господи…

– Отец Никодим, тоже князем был, богатым вельможей, много слуг держал, а потом сам слугой для всех стал, а Богу – верным рабом.

– Отец Афанасий был послушником у первого здешнего отшельника. От него принял все: и устав, и порядки. Своего же старца первым здесь предал погребению, заповедав совершать это всем, кто пришел позже.

" – А это наш общий старец, – отец Агафадор поклонился до земли, – его имя святое Господь веси. В памяти людской остался как Ракита. Благоразумный разбойник. Силушка в нем была недюжинная, баловался ею вволю, пока не открылось ему, что Бог не в силе, а в правде. Оставил все – и ушел в лес, скрылся от людского взора, представ лишь пред Богом, Судией своим праведным. Смирил себя ниже травинки, былинки лесной, всю жизнь свою оставшуюся провел в горьких слезах покаяния. И услышал Господь этот плач, внял его молитвам, и заповедовал хранить место сие, пока не иссякнет в душе народа тяга к отшельнической жизни… Вот и приблизились эти времена… Думал, что сам лягу рядом со святыми старцами, ан нет.

Отец Агафадор взглянул на отца Игоря:

– Буду просить твоей милости, отче, проводить меня, грешника, в последний путь земной и благословить в вечность.

Теперь отец Игорь удивленно взглянул на старца.

– Кончаются времена истинных отшельников… Да, где-то еще есть такие места и такие люди, а сюда больше никто не придет. Меня положишь рядом с отцом Лаврентием. Раз в год он тайно приходил сюда и напутствовал меня, грешника окаянного, Святыми Дарами, укреплял духом. Святой жизни старец был, мученик. Теперь ты, отче, последний хранитель этой тайны.

– Как же я положу тебя рядом, старче Божий?

– А так, как делал до сих пор. Уйдем отсюда вместе, погощу у тебя недолго, а все остальное – по слову Господнему: тело – земле, душа – к Судье Праведному.

– А что же…

Отец Игорь кивнул в сторону пещеры, где спали трое беглецов.

– О них тебе тоже надобно побеспокоиться, коль была на то Божья воля свести вас. Их подвиг ждет, нужно подготовить…

«Ничего себе “подвижники”!» – подумал про себя отец Игорь, на что старец, перекрестившись, задумчиво сказал:

– Господу и такие нужны, Он за всех нас, грешных, страдал. Отныне суд всем делам и помышлениям – в руках милосердия Божьего. На Его милость уповаем, а мы – лишь грешные, нерадивые рабы, недостойные слуги Его. От сна восстав, совершим молебен, а дальше Сам Господь умудрит.

«Молебен, – сразу подумал отец Игорь. – Так ведь у меня с собой ничего нет: ни облачения, ни служебника, ни…»

– Все есть, батюшечка родненький, – снова прочитав его мысли, развеял сомнения старец. – Все хранится от святых мужей, здесь подвизавшихся. Были ведь среди них отцы и священного сана, от них все хранится: и ризы, и книги святые, и образа, и предметы разные… Все по милости Божией сберегли от разорения, надругания, осквернения.

Той же тропинкой вдоль поросшего тиной лесного пруда они возвратились в пещеру, где обитал старец Агафадор и где сейчас лежали, объятые крепким сном, трое беглецов.

– Ложись рядом и отдыхай, – он указал взглядом на свободное место возле стенки. – До утра еще далеко, а забот впереди много тебя ждет, набирайся силенок, они пригодятся.

Но отцу Игорю по-прежнему не хотелось спать. Он продолжал находиться под необычайно сильным впечатлением от всего, что увидел, открыл для себя, чему нашел живое, реальное подтверждение от слышанных ранее легенд, преданий, людских разговоров. Ему не хотелось даже на время сна разлучаться с этим дивным отшельником, от которого исходило дыхание неземной благодати, тепла, умиротворения. И в то же время он боялся своим присутствием, рвущимися наружу вопросами нарушить молитвенное состояние, молитвенный покой этого неведомого миру подвижника, предстоящего лишь пред всевидящим взором Бога.

– Старче, – отец Игорь осторожно тронул жилистую сухую руку, перебиравшую четки, – для чего эта жизнь? Глушь, лес, вокруг ни души, полно дикого зверья… Помогите понять, уразуметь все. Неужели только этот путь? Неужели нельзя, как другие?

– Как другие? – в глубокой задумчивости повторил старец, не прерывая молитвы. – Спасителю нашему тоже говорили, когда Он вольной смертью шел на Голгофу: зачем Тебе это? Зачем эти страдания, позорная смерть? Неужели нельзя по-другому? Пожалей Себя! А Он пожалел только нас, грешных. И пошел на Крест, подчинив Себя воле Своего Отца. А ведь то не просто смерть была: пулю в затылок – и все. То была лютая смерть, страшная, медленная, мучительная. К тому же на глазах огромной толпы, которая визжала, кричала, хохотала, плевала в лицо, издевалась, требовала добавить страданий еще больше. «Эй, – подходили и кричали Ему, – других воскрешал, а Сам Себя не можешь?» Вот какая смерть была… А Господь выбрал ее, хотя знал наперед, что Его ждет…

Тем же тихим голосом он по памяти прочитал Евангелие:

– «И начал учить их, что Сыну Человеческому много должно пострадать, быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть у биту, и в третий день воскреснуть. И говорил о сем открыто. Но Петр, отозвав Его, начал прекословить Ему. Он же, обратившись и взглянув на учеников Своих, воспретил Петру, сказав: отойди от Меня, сатана, потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» Наш грешный разум способен понять все это?

Отец Игорь молчал, не смея перебивать старца.

– «Неужели нельзя, как другие?» – он тихо повторил вопрос отца Игоря. – А вот скажи мне, отче, почему ты сам не поступил, как другие? Взял и пошел в священники. Не директором захотел стать, не ученым, не богачом, а батюшкой. Зачем? Мало над тобой смеялись, мало отговаривали? Шел бы, куда все идут, да и жил припеваючи. Ну, ходил бы иногда в церковь – тоже как все. Почему не захотел? Себя-то самого понимаешь?

– Я услышал внутренний голос Бога, звавшего меня на служение. Потому и пошел, долго не раздумывая. Хотя, наверное, мог бы жизнь свою и по-другому устроить: родители мои не бедные, и образование у меня в школе неплохое было.

– Вот и мудро поступил, прям как святые апостолы: услышали призыв Спасителя – и без раздумий пошли вслед за Ним. А теперь скажи, зачем ты в эту глушь забрался? В семинарии, вроде, на хорошем счету был, отличник по всем наукам, дядя у тебя благочестивый, в почете у церковных властей, мог бы попросить, пристроить своего единственного племянника куда получше. А ты шасть в эту глушь – и сидишь тут, кукуешь со своей матушкой да детками малыми. Мало над тобой друзья семинаристы посмеиваются? Вишь как? И тебя отшельником прозвали, хотя и не в лесу живешь. Себя разумными зело считают, в городах служат, деньжатам счет не знают. Почему не захотел с ними жить-не тужить? Зачем в это захолустье рвался? Хоть теперь можешь уразуметь?

– Хоть теперьто, наверное, могу, – прошептал отец Игорь, поражаясь прозорливости старца.

– Хочешь быть к Богу ближе, служить Ему Единому – обязан быть отшельником. Всяк в свою меру, какую Господь определил. Уйти, прежде всего, от себя самого надо, отвергнуться своего собственного «я». Мне ли, грешнику, учить такого образованного батюшку? В Евангелии Святом ответы на все твои недоумения.

И снова по памяти стал читать:

– «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною, ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее; какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его…»

– Видишь, как все просто? И науки-то особой никакой нет. Отвергнись себя, возьми крест – и иди за Мною. Проще не бывает. Да только людям, которые не хотят с собой расставаться, эта простота кажется непостижимой, а мы, кто стремимся жить по ней, кажемся дикарями, сумасшедшими, не от мира сего. Хотя для мира безумного, отвергшего Христа, когда Он первый раз пришел на землю, и отвергающего теперь, когда тайна беззакония совершенно истребляет святую веру, мы такими и есть на самом деле. Поэтому не удивляйся, отче, ничему: ни моему отшельничеству, ни своему. Где отвержение себя Христа ради, где верность Христу – там и отшельничество.

«Какой из меня отшельник!..» – мелькнуло у отца Игоря.

– Отшельник и есть, – в который раз прочитав его мысли, ответил старец. – Наш ты по духу, потому открыл Господь эту тайну тебе последнему, чтобы сокрыл ты ее от постороннего взора людского в своем сердце и в моем бренном теле, когда предашь его земле.

– И как мне теперь жить с этой тайной? – отец Игорь ощущал себя в странном, совершенно неизвестном доселе мире и времени.

– Господь уже указал тебе, как жить. Так и живи, не ищи ничего другого, пока Он Сам по Своей премудрости не определит, чему в твоей жизни быть дальше. Слушай Его голос, слушай голос своей совести, не поступай ни в чем вразрез с ней – и тем приготовишь душу к встрече с Богом.

Отец Игорь внимал мудрым словам старца.

– Жизнь любого отшельника в основе своей очень проста. Помнишь пословицу? «Чем дальше в лес – тем больше дров» Или ягод, или грибов. Вот пока ходил ты по лесной опушке, грибовто всего ничего собрал. А пошел вглубь леса – так и корзинка полной стала. Так и тут: чем дальше от суеты мирской, от разных забот, тем больше тишины – и не только чисто внешней, но и внутренней. Чем меньше заботишься о внешнем, тем больше остается внимания внутреннему. Совершенный отшельник совершенно отрекается своего «я» и предает себя всецело Богу, наполняя жизнь только молитвой. И чем чище станет душа, тем станет чище и сама молитва – возвышеннее, приятнее Богу. Меньше попечений о земном – и душа сама воспаряет к небесному, к своему Творцу.

– Но и о другом помни, отче, коль «не убоишися от страха нощнаго и стрелы, летящия во дни»: в лесу звери водятся. Это там, на окраине, на лесных опушках зайчики скачут, мышки в норках прячутся, птички чирикают. А зайди вглубь леса – и уже настоящие хищники: злые, кровожадные, ненасытные. Так и в жизни отшельника: отрекаясь от всего земного, он выходит на жестокую битву с собственными страстями и собственной плотью, которые доселе питали наше самолюбие, гордыню, самоуслаждение и много еще этих «само». И чтобы победить этих зверей, нужен опыт воина духовного: этому послушник, которого Господь приводил сюда, учился у своего старца, всецело и во всем подчиняясь ему, не позволяя своему «я» не то что поднять, возвысить свой голос, но даже пикнуть. Только так отшельник облачался в оружие духовной брани и сокрушая всех видимых и невидимых врагов. И становился победителем.

– А какой враг в этой борьбе самый коварный и страшный, отче?

– Тот, что победил Адама: гордость, за которой стоит сам дьявол. Поэтому на монаха вообще, а отшельника в особенности он нападает с яростной злобой. Ведь тому, кто уходит из мира, уже не на кого пенять, перед кем-то оправдываться. Перед кем? Ты и твой старец: больше нет никого. Подчинение старцу должно быть беспрекословным, иначе уход из мира теряет всякий смысл. Как ты можешь признавать свои ошибки, если не допускаешь их, а другие, как тебе кажется, только напрасно осуждают? Тот, кто оправдывает себя, убивает смирение. И наоборот: человек, который искренно признается в своих ошибках, постепенно смиряется, и его осеняет благодать Божия. Человек с трудом видит собственное высокоумие, поэтому он должен относиться к другим людям как к врачам и принимать от них все лекарства для исцеления от своей болезни. У каждого человека есть в запасе лекарства для своего ближнего. Хороший врач относится к больному с состраданием и любовью, плохой – со злобой и ненавистью. Но часто именно второй бывает для человека лучше, потому что именно у такого хирурга скальпель входит глубже.

Отец Игорь долго слушал старца, впитывая его наставления, забыв о времени, усталости, тревогах. Лишь когда над входом в пещеру забрезжил рассвет, его стало клонить в сон.

– А теперь молиться пора, – сказал старец и поднялся, чтобы разбудить спавших гостей.

Раскаяние

Но те уже лежали с открытыми глазами, полными ужаса от нечто увиденного и пережитого. Курган тихонько толкнул в бок Ушастого: – Слышь, я думал, что это только мне одному приплелось…

– Меньше думай: вредно для здоровья, – не сразу откликнулся тот.

Между ними снова воцарилась тишина.

– Эй, Кирпич, – Курган толкнул теперь соседа слева. – Ты тоже видел?.. Это… Или только нам двоим?

– Не только, – чуть слышно ответил Кирпич. – Вот это да… Как говорится, сообразили на троих… Помолились перед сном…

– Нет, пока еще не сообразили… Соображать теперь надо. Что будем делать?

Никто не ответил.

– Раз всем одно снилось, то всех и спрашиваю: делать что будем? Куда дальше?

– Дальше некуда, – задумчиво ответил Ушастый. – Раз такое кино, то рвем когти.

– О том и спрашиваю: куда рвем?

– Пустой вопрос.

– Ну и ответь, если такой разумаха.

– Сам соображать должен.

– Соображлка с утра плохо варит. Гони свой базар!

– Что, говорю, думать? Раз не туда… ну, что мы видели на этой экскурсии, куда нас дед этот, леший этот одноглазый повел, – тогда только оттуда. Лично у меня возвращаться нет никакого желания…

– Кирпич, может, у тебя есть?

– Пошел ты… Ушастый, говори дело. Решать что-то по делу надо.

– Решать, говорю, нечего: идем назад. Лучше на зоне чалиться, чем там… с теми… Зона санаторием покажется, курортом…

Он неуклюже перекрестился, отгоняя от себя страшные ночные воспоминания.

– Слышь, Ушастый, а мы тут, случаем, не надышались чем-нибудь? Уж очень реальными были эти глюки… Во попали так попали! Какого лешего не послушали этого ученого попа и поперлись сюда! Думай теперь, гадай, как назад выбраться…

– Меньше, говорю, думай, – шикнул Ушастый. – Думальня разболится. Сейчас встаем…

– …идем в сортир, умываемся, чистим зубы, делаем физзарядку, стволы за плечи – и строевым шагом на зону, – Кирпич пхнул его в бок.

– А если не на зону, то туда, – он неопределенно ткнул пальцем вниз, – отправляйтесь сами. Я там…

Он не договорил. Все трое увидели, как к ним заглянул вчерашний старец и тем же ласковым голосом тихо сказал:

– Со святым утром, дети! Вставайте, Господь ждет на молитву, а потом трапеза…

– …Что Бог послал, – съязвил Ушастый, но тут же получил тычок под ребра от Кургана.

– Батя, – Курган не знал, как обо всем рассказать хозяину этих мест и этой тайны, – а где мы ночью были? Куда ты нас повел?

– Кажись, никуда не ходил. До утра с отцом о духовном говорили, старались вам не мешать: с дороги ведь, уставшие.

– «Не ходил…» А кто же за руки водил? – опять съязвил Ушастый. – А рядом еще три «экскурсовода» было: один даже с мечом в руках – такой, как в космических боевиках по телику показывают, огнем сверкает весь, лазером. Всю ночь нам перекалабродили, кошмарики разные показывали, одно страшнее другого.

Теперь Кирпич закрыл Ушастому рот и подвинулся к старцу поближе:

– Правда, бать, что это было? Мы никогда такого не видели: ни в страшных снах, ни наяву. И по телику такого не показывают. По крайней мере, я не могу припомнить. Ну, не без того, бабы приснятся, что-то вспомнится, муть разная в башку лезет, особенно с бодуна. А такого, как сегодня, не припомню… Ты, батя, как: шаришь в снах? Объяснить можешь? Среди нас нет цыганских кровей, это они по части снов мастаки.

– Так и я не цыганский барон. И вовсе не цыганских кровей, – отец Агафадор протиснулся в пещеру.

– Чтобы сны ваши истолковать, цыганкой быть не нужно. Показали вам, сынки, те места, где вас уже ждут, если не раскаетесь в своих делах черных и не порвете с ними. А те, как вы их называете, «экскурсоводы» – Ангелы Хранители ваши. Без них вам бы уже сегодня оттуда не возвратиться. Так-то, голуби… Сами увидели – сами выбирайте: или туда навеки, или…

– Нет-нет, дедуля, – вырвался вперед Ушастый, – только не туда. Оттуда. А вот куда и как лучше – подскажи, раз ты такой мастак в снах шарить. Нас после этой веселенькой ночи всех клинит.

– А раз не туда, – старец пристально посмотрел на всех троих, – тогда путь один…

Он сделал паузу.

– На зону? На шконки, лагерные нары? – не выдержал Кирпич.

– Нет, прежде всего – к Богу. А уже как лучше, как ближе, быстрее к Нему добраться – через тюрьму, откуда вы деру дали, или еще через что, – о том и будем просить Господа, Его Матерь Пречистую, чтобы открыли нам Свою святую волю, вразумили нас, грешных.

– Бать, – включился в разговор Курган, – да неужто с такими грехами, как у нас, к Богу идут?

– С такими – только к Богу, Отцу Небесному. А ежели хочется в те места, что вам уже уготованы – дорожка туда тоже не заказана. Сами выбирайте.

– Сами… – грустно усмехнулся Курган. – Рады бы в рай, да грехи не пускают.

– Вот и порвите с ними!

– Слишком много всего понаделали. Столько всего, что уже не только мы за них, а они за нас держатся, нами рулят. Легко сказать: порвите…

– Нелегко. И порвать нелегко, и сказать – тоже. А начать с чего-то нужно. Дайте клятву, пообещайте Богу, что больше не будете заниматься прежними делами. Твердое слово дайте, чтобы Господь поверил вам, а дальше – на все Его воля, что Он решит, так и будет.

Кирпич хохотнул:

– Не, как все просто: дайте клятву, Бог не фраер – все простит. Дед, а ты сам веришь в то, что нам говоришь? Ты зовешь нас к Богу, как будто это…

– Я зову вас к нашему Отцу Небесному, зову к Врачу душ и телес наших, чтобы избавить от тех мест, которые вам уже уготованы. Когда вы туда пойдете – не во сне, а наяву, как только оборвется нить жизни, тогда вас поведут другие «экскурсоводы». И возврата назад не будет.

– И как же вылечить наши души? – уже без всякого смеха спросил Кирпич.

– Точно так же, как лечат в больницах. Ничего нового. Ведь как все происходит? Что-то заныло, заболело: сначала слегка, потом сильнее, потом хоть на стенку лезь. Болит – и никакого облегчения. Тогда все страхи в сторону – и бегом к врачу. А тот велит снять рубашку, штаны, простукивает, прослушивает, заглянет, куда надо, а то еще и на рентген пошлет да анализы сделать. И только потом ставит диагноз и назначает лечение: одному таблетку под язык, другому мазью помазать, третьему гипс наложить, а кому-то и на операционный стол, потому как иначе уже нельзя. Так и лечат, исцеляют. Хуже, когда ничего не болит, а болезнь гнездится: потихоньку, незаметно подтачивает организм, высасывает из него все силы, и когда такой больной в конце концов попадает к врачу, тому частенько остается лишь развести руками: медицина бессильна. И тогда одна дорога – в морг.

Снова зависла тишина.

– Да, батя, успокоил, – кашлянул в кулак Ушастый. – И куда же, по-твоему, нас? На стол под скальпель или сразу в морг, чтобы не чикаться напрасно? Аль обойдемся пилюлей, таблеткой под язык?

– А то, голуби, решать не мне, грешному, а Врачу душ наших. Содрогнулась ваша душа от всего, что увидела? Значит, трепещет, боится Судью Праведного – как трепетали и вы, когда предстали пред судьей земным за свои злодеяния. Тут вы уже наказаны, страдаете немало. Так зачем еще обрекать себя на муку вечную? Потому один вам путь, детки: в лечебницу небесную, к Отцу Премилосердному и Врачу Премудрому. Перед Ним обнажите все свои язвы душевные, Ему пожалуйтесь, ничего не утаив, поплачьте перед Ним без всякого стыда за свои слезы. И что Он определит, что назначит, – то и примите как спасительное лекарство от греха, отравившего вас. Мне тоже есть в чем каяться, о чем плакать. Будем просить батюшку любезного, чтобы выслушал нашу исповедь и испросил у Господа прощения.

Отец Игорь облачился в очень ветхие ризы, хранившиеся в ящике, открыл служебные книги, готовясь совершить молебен и чин исповеди.

– Вот вам бумага и ручка, – он достал из куртки всегда носимый с собой блокнот, – запишите свои имена, а также своих родных, близких, друзей, начальников. За всех помолимся.

И, совершив уставное начало, стал служить в тесной пещерке у древних святых образов. А беглецы устроились вокруг пня срубленного дерева на берегу, записывая корявым почерком приходившие на память имена. Заполнив листочки, они отдали их отцу Игорю, а сами стали рядом, неуклюже крестясь, глядя во все стороны.

– Еще молимся о рабах Твоих, – возгласил отец Игорь и, взяв листочки, начал читать:

– Кирпича, Кургана, Ушастого, Хмыря, Гниду, Бандерона, Арапа, Муху, Бороду и всех, кто в законе…

Он взял другую записку и ужаснулся еще больше:

– Хирурга, Шайбу, Махна, Дагу, Циклопа, Татарина, Туею…

– Вы в своем уме? – обратился он ко всем троим, остановив службу. – Вы кого тут записали?

– Как велел начальник, – за всех ответил Ушастый, кивнув на старца, – записали всех: братву, дружбанов, себя… А, забыл еще добавить Семгу, Храпа, Луну…

И он хотел взять листочки назад, чтобы дописать, но отец Игорь не дал.

– А у вас что, нормальных человеческих имен нет? Или забыли при этой своей жизни? Братки тоже без имен обходятся?

– Обходятся… – растерянно ответил Ушастый. – У нас ведь больше погоняйла приняты, кликухи то есть… А все имена – для следака, прокурора. Вместе с фамилиями, годом и местом рождения, и всем прочим.