Текст книги "Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века"

Автор книги: Александр Васинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Это резиденция представителя Его Императорского Высочества, регента и блюстителя Российского престола. Так написано, босс.

Тем временем у подъезда особняка и в маленьком дворике толклись личности, которые сразу не понравились Уду. Богатые прощелыги. Шушера. Мелькнул известный шоумен. И опять мордовороты. Не понравилось Уду и то, что все соискатели дворянского звания подъезжали сюда на иномарках. Откуда-то из полуподвала вышли явно поддатые казаки и с ними такие же ряженые «господа офицеры», видимо, участники будущей «церемонии». Уд увидел в окне Юджина, он с кем-то довольно бурно объяснялся. Это был человек из свиты блюстителя престола, герольдмейстер императорского дома.

Юджин на повышенных тонах наседал на герольдмейстера.

– Как так сорвалось? Мы же договаривались именно о потомственном дворянстве! – почти кричал Юджин. – За такие деньги любую фамилию можно вписать в Готский альманах!

– Не получилось по времени, я пытался, даю слово дворянина, – верещал герольдмейстер.

– К черту ваше слово! Меня из-за вас четвертуют!

– Умоляю… успокойтесь… Я вам предлагаю вполне легитимную августейшую грамоту – вашему клиенту будет пожаловано дворянство и титул. Я и так взял на себя грех…

– Какой еще, к черту, грех?!

– В принципе, я не имею права выдавать документы на титул барона, если клиент не знает французского языка.

– Но вам же за это незнание заплатили пять тысяч долларов!

– Тише, тише, – герольдмейстер пугливо озирался. – Я и так весь на иголках. Я просто разрываюсь на части. Я наложу на себя руки.

С неуместной улыбкой Юджин, глядя на этого человека, вспомнил про странное животное, о котором недавно читал в журнале «Знание – сила». Это несчастное существо природы называлось по-латыни bulldog-ant и принадлежало к одному из видов австралийских муравьев. Эти агрессивные существа как бы воплощали собой трагедию раздирающих их внутренних противоречий. Неуживчивость с собой могла кончиться для них смертельно. Если муравья раздирали на части, то голова с челюстями начинала борьбу с собственным хвостом, а тот, в свою очередь, отражал нападения головы своими выпадами и уколами.

Герольдмейстер, недовольный собой, готов был, кажется, размозжить себе голову руками. Наконец, усилием воли (или привычки) он унял в себе эмоции саморазрушения и быстрым движением положил перед Юджином какой-то каталог.

– Что это?

– Это образцы фамильных гербов и девизов. Не угодно ли взглянуть?

Юджин полистал фолиант, ткнул пальцем.

– Что там?

– Вот это – «Non sine labore».

– «Ничего, кроме труда»… – кисловато повторил герольдмейстер. – Вы уверены? Не очень ли приземленно, господин Манкин? Не хотите вот этот девиз, номер 87 – «Habeas corpus tuum» – «Располагай своим телом»? Или вот под № 101 – «Vive ut vivas», а? «Живи, чтобы жить». Намного веселее, а стоит столько же.

– Хорошо. Пусть будет № 87. Внесите в счет. А герб можно вот этот. Спинка горностая, три белые лилии на голубом…

– Извините, господин Манкин… Это ваш клиент вон там стоит, на вас смотрит?

Дернувшись шеей, Юджин увидел зрящее на него свирепое лицо босса.

– Боже мой, он давно тут стоит?

– Уже минут семь, – сказал герольдмейстер. – Ия скажу вам, господин Манкин, что этот герб ему совершенно не подходит. Какие белые лилии, когда ваш клиент, прости Господи, конь с яйцами!

– Что-о? Вы в своем уме, герольдмейстер? Что вы такое несете?..

– Ну, простите, простите… Знаете, от этих новых дворян голова идет кругом…

…Грянул туш. Парадный лакей громким, хорошо поставленным голосом пригласил всех в залу. Босс стоял возле лимузина и не двигался с места.

– Это самая настоящая «кукла», Лапиков, – сказал босс. – Я не барон, но я не дурак. Это самая настоящая дешевка.

Он вдруг замолчал, схватился за ручку дверцы лимузина.

– Что? Телевидение?

И скрылся в салоне.

– Мотай отсюда быстрее, мудак! – крикнул он шоферу.

Минут через семь брошенный Манкин звонил ему по сотовой.

– Ты знаешь, я много раз был тобой доволен, Юджин, – перебил его Уд. – Но с этим дворянством ты схалтурил. Во-первых, Лапиков говорит, что этот блюститель российского престола – самозванец. Как его, Лапиков? А? Ну как? Тем более. Где ты его откопал? Не надо никаких оправданий… А что это было за телевидение? Ты вызывал? «Времечко»? Ну, Манкин, ты меня подставил. Я от тебя такого не ожидал, такую «куклу» ты мне подсунул.

– Какая «кукла», босс! Десять тысяч баксов наличными!

– Вот именно, – отрезал Уд. – Есть вещи, которые не продаются и не покупаются. А здесь какой-то эксченч. Что-что, а блатное дворянство мне не нужно.

Он бросил аппарат на колени Лапикову. Юджин что-то продолжал говорить, но Уд кивнул Лапикову, чтобы выключил связь. Лимузин бесшумно катил по центру. По ту сторону тонированных стекол плыли Александровский сад, краснокирпичное здание Музея В. И. Ленина… Развернулись у Большого, двинули по Тверской, налево, к Арбату.

– Ну и морды там были… – брезгливо сказал босс. – Налей ванну. Хочу отмыться.

– Что? – не расслышал Лапиков.

– Ванну, говорю, налей барону, холоп! – крикнул с хитринкой босс и захохотал, сбрасывая с себя накопившееся напряжение. – А потом, Лапиков, отвези меня в казино. Мне надо расслабиться. Скажи мне, Лапиков, почему я люблю прожигать деньги в казино, а?

Лапиков подумал и сказал:

– Потому что эти деньги, босс, – улики.

Уд посмотрел на Лапикова и зауважал его.

3

Да, это был первый прокол Манкина за время службы у босса. Поэтому, когда поехали в Дом журналиста на презентацию фирменного ликера второго поколения, Юджин старался всячески вернуть расположение шефа после прокола с псевдодворянством. И ему, похоже, это удалось. Презентация прошла отлично, на халяву съехался весь репортерский цвет. Уд произнес блестящую речь, которую процитировали некоторые газеты. Потом в отдельных кабинетах провели успешные переговоры на поставку ликера в ряд стран СНГ. За обедом в своем узком кругу (босс, Лапиков, Юджин, постельничий, два-три эксперта) обсуждали итоги первой половины насыщенного событиями дня. Юджин время от времени что-то записывал.

– И что он все такое пишет, а, Лапиков? Не компромат ли?

Юджин с готовностью откликнулся на великодушный жест босса.

– Какой компромат, Уд Николаевич?! Вы слышали, конечно, про такого человека – Эккерман. Это был секретарь великого Гёте, он всюду, и на прогулках тоже, записывал за ним все высказывания, а потом издал книгу «Мои прогулки с Гёте». Эта книга, шеф, стала бестселлером своего времени.

– Ну, и?.. – Уд ждал, чем закольцует спичрайтер свой пассаж про Эккермана.

– «Ну, и?..» – повторил Манкин. – В каком смысле?

– Что же ты записал сегодня за мной, мой Эккерман? – широко улыбнулся Уд и тыльной стороной ладони вытер взмокшую голову (за обедом стало жарко). – Что я такого умного сегодня сказал, – босс явно поддразнивал Манкина, это был знак прощения. – Итак?

– Записал я, босс, вашу реплику на сегодняшних переговорах. Помните, все после подписания контракта на огромную партию товара стали говорить, что вы очень большой дипломат? Помните?

Все кивками подтвердили, что было такое.

– И вот я записал, что вы сказали в ответном слове. Вы сказали… – Юджин открыл блокнот… – Дословно. «Нет, господа, сказали вы, знаете, кто за этим столом самый большой дипломат?» Сказав это, вы обвели деловых партнеров долгим пристальным взглядом. Возникло легкое замешательство, все ждали. Вы продолжили: «Самым большим дипломатом, которому мы все обязаны успехом наших переговоров, является…» Тут вы, Уд Николаевич, как опытный оратор сделали интригующую паузу, протянули руку к стоявшей на столе початой бутылке вашего ликера и, подняв ее над собой, сказали: «Вот он, самый большой дипломат, который развязывает языки, будоражит мысль, располагает к дружескому соучастию, открывает сердца для щедрости и любви». «Вот он», вскричали вы, шеф, еще выше подняв свой ликер, «вот он, наш Талей-ран, наш Меттерних, наша гордость, наша нескончаемая радость».

Манкин в изнеможении умолк. Все переглядывались…

– Это я сказал? – сказал Уд.

– Да, это был триумф, босс.

Уд был в хорошем расположении духа. Через несколько часов его ожидало свидание с Афродитой, с женщиной, о рандеву с которой безуспешно мечтали многие и многие известные мужчины Москвы, но сердце ее было отдано ему, Уду Кичхокову.

Юджин видел, что босс простил его. И Уд тоже чувствовал ситуацию. Заметив, что спичрайтер смотрит на приконченную бутылку ликера, Уд – чтобы дать Юджину при всех отличиться – обратился к нему с располагающей улыбкой:

– А скажи мне, Юджин, на что похожа пустая бутылка?

Юджин воспрял, как гончая при звуках охотничьего рога: от него требовали бросок, гон, иносказание, экспромт.

Все за столом повернули головы к Манкину.

– Пустая бутылка? – повторил Юджин, выигрывая себе несколько секунд. – Пустая бутылка – это очень грустно, босс. Она похожа на женщину, у которой все в прошлом.

Выходили все из ресторана в хорошем расположении духа и тела. Уд заметил, что перед его лимузином стоит какой-то человек и что-то записывает в блокнот.

– Спроси, что он там пишет? – сказал Уд шоферу.

Шофер подошел к человеку и сказал ему что-то грубое. Он принял его за контролера муниципальной автостоянки.

– Да вы что? Я писатель. Мне неожиданно мысль в голову пришла. И я ее записываю.

Шофер пересказал свой разговор шефу, который уже занял свое место в кабинете салона. Шофер завел мотор. Писатель писал не отрываясь, потом, увидев движущийся на него лимузин, отпрыгнул в сторону, не переставая писать.

– Слушай, дай немного назад, – сказал босс. – Спроси, что он такое пишет.

Лимузин задним ходом подкатил к писателю, продолжавшему строчить.

– Разверни машину, чтоб он был с моей стороны.

Лимузин сделал круг и прижался к кромке правой плоскостью. Уд кнопкой приспустил стекло.

– Ты только не обижайся, друг, меня просто интересует, что может приходить такого в голову человеку, что он не может оторваться и все пишет, пишет…

Писатель на секунду прервал свое занятие, внимательно посмотрел на Уда, понял его нутро, промолчал.

– Ты не подумай что, я без всякого. Я могу заплатить. Я у тебя покупаю твою интеллектуальную собственность.

Писатель молчал.

– Сколько вам заплатили бы за страницу текста?

– Вы это серьезно? Впрочем, Бунюэль продавал гэги Чарли Чаплину. Мне как-то неловко.

– Ну, если мне понравится этот последний листик – вы его тогда вырвите – то я заплачу вам сто рублей. За строку.

Писатель действительно вырвал последний исписанный листик из блокнота и прокашлялся.

– Это эссе о причинах распада СССР. – Писатель вдруг измененным голосом, как чтец или диктор, произнес; – Известно, что Россия хранима своими женщинами. Все линии ее судьбы, все капризы и воля ее национального характера – все от нее, все от женщины. Даже название нашей страны не могло не быть не женского рода – только Россия, только Русь. И однажды большевики совершили кощунственнейшую экзекуцию – они переименовали Россию в Советский Союз. Была Россия. Стал СССР. Они изменили ей пол. Они вероломно превратили ее в трансвестита. И с этого момента все у нас пошло напереко…

Чтец умолк, увидя у себя в руке стодолларовую ассигнацию.

– Да… но у меня не будет сдачи, – сказал он. Впрочем, говорил он уже вслед рванувшейся машине, окатившей его бледным выхлопом высо-коактанового бензина.

В загородном комплексе Уд показал листок писателя Юджину. Юджин немного ревновал к любым новым любимчикам босса, поэтому, прочтя пассаж, сказал, что хохма с переменой пола лежит на поверхности.

– Хотел бы я, Юджин, увидеть в Штатах такого писателя, которого какая-либо мысль заставила бы упереться в бампер чужой машины…

Глава V

Ты на допросе. Следователь строг,

Тебя, как жулика, сажают под замок.

Гийом Аполлинер. Зона

1

В Москве стояли веселые весенние деньки. На прудах и в лужах парка в теплой воде кипела и ликовала жизнь. Ласточки носились взад-вперед, туда-сюда, точно кончик божественного пера судорожно торопился заштриховать пространство. Лягушки прямо на парковых тропинках застывали в два этажа, парализованные любовью. После теплых дождей за бордюры цветников, разбитых в сквериках возле Министерства обороны, вниз на голый асфальт скатывались и не могли найти обратной дороги к рыхлой земле дождевые выползки – так они и умирали у бордюрного подножия, струи ливней добела вымыли из них всякую жизнь, выхолостив тельца до пластмассовой бескровной белесости.

Свежим утром этими сквериками от метро к Фрунзенской набережной шла на работу Колина жена Нина, вроде бы на старое место работы шла, в столовую при заводе «Мосблок», а на самом деле все в ее жизни было новое, все переменилось. Во-первых, закончила она свои курсы менеджеров, к тому времени, как подгадала, их столовую то ли выкупил, то ли взял в аренду один крутой грузин по имени Автандил, устроив там ресторан. Он переоборудовал все помещения, присоединил к залу два крытых заводских склада, душевую и спортзал. Душевую переделали в сауну, а в спортзале устроили дополнительные двадцать посадочных мест с баром и три кабинета для VIP. Хозяин, узнав, что Нина закончила курсы, назначил ее метрдотелем и стал платить в семь раз больше, чем она получала.

Ресторан стал называться «У Автандила». Благодаря территориальной близости с Министерством обороны здесь ежевечерне обретались военные чины. Наезжали друзья хозяина, образовалась постоянная публика.

Нина все сделала, чтобы, как она говорила, сохранить прежний коллектив, даже бабу Нюру отстоять удалось, хотя Автандил ни в какую ее не хотел, говорил, что при виде старухи у клиента пропадает аппетит. Бабу Нюру упрятали с глаз долой в посудомойку. Поменяли только всех поваров, взяли двух барменов, слесарь Степан переквалифицировался в швейцара-вышибалу.

Автандил был упертый – все официантки у него должны были быть блондинки. Бедная шатенка Зина-старшая сожгла все волосы, но стала белой, куда денешься. Зина-младшая (мордовочка) краситься отказалась, ее отстояла Нина, сказав, что среди всех блондинок одна должна быть черненькая, для оттенения, что, мол, если б не было брюнетки, ее надо было специально брать в штат. Автандил выслушал, подумал, сказал «ты права, Нина». Остальные одиннадцать официанток были блондинки.

Главной достопримечательностью ресторана был громадный, во всю стену, аквариум, где плавали настоящие экзотические рыбы, а вечером во время шоу туда ныряли три почти обнаженные блондинки и совершали различные подводные эволюции.

Еще один небольшой аквариум был оборудован посредине зала. Там на дне лежали, шевелясь, большие живые серо-зеленые раки и лангусты; клешни у всех были перетянуты белыми лентами лейкопластыря, чтобы они с голодухи не покалечили друг друга. Посетители подходили к этому аквариуму и заказывали «блюдо из морепродуктов». Официанты специальным сачком вылавливали жертву, на которую указал клиент, и отправляли на кухню.

Первое время Коля с разрешения Нины приходил к ней в ресторан, садился за дальний столик, Зиночка-младшая ставила перед ним в графинчике 100 граммов ликера «Малибу» и какую-нибудь мелочь закусить. Коля отпивал по полглотка в час, смотрел аквашоу, слушал оркестр, отходил душой, наблюдая за нравами военных и гражданских, втайне гордился Ниной, которая после курсов очень изменилась. Она похорошела, поправилась («будто полуспущенную шину подкачали», выразился про себя Коля), стала делать макияж. Один раз Коля сам слышал, как Нина на английском языке говорила с каким-то смуглым человеком в военной форме. Коля понял только «плиз» и «сенкью», т. е. то, что говорил азиат, а Нина говорила непонятными словами много и даже как-то по-иностранному смеялась (что Коле не понравилось). Автандил был доволен ее работой, вскоре купил ей двухкомнатную квартиру, и Коля, однажды придя с работы домой, увидел, что во второй комнате, поменьше, поставлена новая кровать. Он понял – для него. Нина вернулась с работы в час ночи. Зашла на кухню, где томился Коля. Он поднял глаза. У Нины была новая прическа – высокие, начесом, волосы, схваченные лентой.

– Вот что, Коль, – сказала Нина холодно. – Что хочешь думай, только твои приходы ко мне на работу… в общем, это надо прекратить. – Она посмотрела на него с жалостью. – Раньше было можно, сейчас – нельзя. И хозяину не нравится… так что и вообще.

Коля думал, что все происходит во сне. Но это был не сон.

– А как же, к примеру… я один, весь вечер, ты ж в час-два приходишь… И при чем тут Автандил? Я ж всегда по счету плачу.

– Это неважно. Ты занимаешь отдельный столик, а там еще три посадочных места.

– Я могу и в раздаточной…

– Ну, не хочу я, – сказала Нина.

– Почему?

– Не хочу, и все. – Она уже говорила жестче. – И вообще вот что, Коля… Перейдешь в другую комнату.

Это была тягостная ночь в Колиной жизни. Он лежал на новой неудобной кровати, смотрел, как по потолку ползут, скрещиваясь, отсветы от фар ночных авто, думал о своей жизни, и жить ему не хотелось. Голое окно без занавесок наводило на мысль о больнице, о палате в сумасшедшем Доме. Тем более что разросшийся сад за окном издавал под порывами ветра тревожные и пугающие шумы.

Коля слышал, как Нина, повозившись на кухне, зашла в большую комнату и закрылась на ключ изнутри.

Все его мысли так или иначе приходили к одному – Хуссейна надо водворить на прежнее место. Любой ценой. Правда, Коля как-то не додумывал до конца, что, собственно говоря, ничего хорошего в его жизни не было, когда Хуссейн находился при нем, наоборот, были одни терзания, но теперь Коля страдал в состоянии отсутствия своего беглеца, поэтому нынешнее положение заслонило для него прежнее, еще более, на самом деле, мучительное…

Две прошлые его попытки выйти на беглеца пресекли телохранители. Один раз Колю перехватили возле проходной ликерного производства, куда Кичхоков приезжал с инспекторской проверкой, а второй раз Коля пытался столкнуться с Хуссейном в московском офисе его фирмы, когда под видом плановой санобработки помещения в конце прошлой недели разбрасывал по углам ядохимикаты. Ядохимикаты-то он разбросал где надо, но Уд, как назло, в эти дни летал с Лапиковым в Калифорнию-При Коле кто-то сказал, что босс строит в Америке на берегу океана ранчо.

Тут как-то смотрел он до часу ночи телевизор на кухне (у него уж сделалась привычка ложиться спать только после прихода Нины домой, и вместо прежнего сиденья в ресторане он теперь сидел перед телевизором), и в ночных «Новостях» был сюжет о том, что в Москве ожидается какой-то балетный конкурс, показывали худую женщину с небольшой головкой, половину которой занимали глаза. Она что-то говорила про балет, потом благодарила Министерство культуры и спонсоров. Коля обомлел: в кадре показали каннcких-то иностранцев, министра, а потом среди них он увидел своего Хуссейна. Этот аферист, оказывается, тоже был спонсором. Коля чуть не упал со стула, увидев своего плешивого подонка и самозванца.

Глава VI

Кто бы не был достоин жалости,

если б можно было всё знать о всех?

Сент-Бёв

1

Коля видел в теленовостях репортаж с пресс-конференции о предстоящем международном балетном конкурсе «Алиса». Но то, что бывает потом, после пресс-конференций, телевидение обычно не показывает. Журналисты налетают на свой фуршет, а устроители мероприятия, официальные лица, спонсоры проходят в отдельный банкетный зал. Стол там уже был накрыт. На десять – двенадцать гостей приходилось восемь – девять официантов. Это был тот зальчик в «Метрополе», стены которого отделаны черным мореным дубом.

Вскоре к застолью присоединилась сама примадонна, ее немного задержали дотошные телевизионщики. Уд заметил, что официанты никого за столом не выделяют, чего не скажешь об устроителях конкурса. Уд безошибочно вычислил, что внимание к персонам спонсоров распределялось в точной зависимости от суммы взноса и рейтинга фирмы. Особенно все вились возле двух – какого-то азиата, который представлял «Сунгсам», а другой был наш, рыжий, весь в веснушках, босс финансово-нефтяной группы «Ойл».

Личный переводчик Уда так и не был профессионально востребован. Уд не обижался, он делал выводы. Он заносил их в свой компьютер, туда, в те отделы мозга, которые заведуют у нас грустными житейскими открытиями и запоздалыми прозрениями. Руки в белых перчатках что-то из-за спины ставили перед ним, убирали нетронутым, ставили что-то еще, над столом стоял гул неровной плотности (концентрированный возле азиата и рыжего миллиардера и разреженный, пустоватый близ всех остальных, даже возле министра культуры, сам же Уд был как бы в информационно-эмоциональном вакууме). К нему никто не обратился ни с одной репликой, ни с одним вопросом, поэтому переводчик безостановочно ел и пил. «Этот обжора-толмач мог бы ради проформы дать мне знать, о чем у них болтовня», – подумал Уд, но себе же и ответил, что это глупо, непереводимо да и незачем. Пользуясь праздностью, персональный переводчик Уда перебрал и вскоре, одеревенев лицом, умом, глазами и фигурой, упорно, непоколебимо замолчал на всех своих пяти или шести языках.

Один раз взгляд Уда пересекся со случайным взглядом примадонны, но ее взгляд никак не зацепился с его взглядом, прошел не то вскользь, не то сквозь, никак не отразившись на лице… «Если б она забыла, кто я такой, она б отреагировала поощрительной улыбкой, – думал Уд, занося свои наблюдения в компьютер. – Но она именно знала, кто я, и предпочла не заметить…» Какими жалкими, провинциальными вдруг показались ему собственные презентации напитков, все эти Дома актеров с высокомерными подхалимами, все эти винно-цементные хлопоты о поставках сырья и сбыте продукции. «Посмотри на этого корейца. Или лучше на этого рыжего нефтяного магната. Его качалки по всей Сибири качают ему его вес, его престиж… а чем занимаешься ты, Кичхоков?» Он вперил взгляд в жевавшего рыжего миллиардера и, вставая, закончил про себя: И у меня будут акции, недвижимость. И у меня будет власть. Как Юджин говорил? – «самой большой афродицией, босс, обладает власть». Уд поднялся со своего места и вышел из зала.

2

– Куда, босс? – спросил Лапиков, когда Уд вошел в салон лимузина.

До свидания с Афродитой оставалась еще бездна времени. Уд рассеянно молчал.

– Вы просили напомнить про звонок в Душанбе, насчет цен за декалитр…

– К черту Душанбе, Лапиков. К черту тару, декалитры и прочее.

– Понятно, босс.

Уд посмотрел на слугу.

– Опять ты заладил свое «понятно, босс», «слушаюсь, босс». Ты же знаешь, что мне это не нравится. А твоя работа – избавлять меня от всего, что мне может не нравиться. Избавлять меня от отрицательных эмоций – твоя работа, Лапиков.

Лапиков вышколенно молчал. Глаза Уда неслужебно потеплели.

– Ты видел, Лапиков, как собака ведет себя, вылезая из воды?

– Собака? Из воды?

– Да.

– Ну… ну, она, в общем, встряхивается.

– Совершенно верно, молодец, она встряхивается всем телом. Начиная от морды и кончая кончиком хвоста. Она вся как будто в граде брызг, не так ли? И когда она застывает, она становится почти сухой. – Уд сделал маленькую паузу. – Вот так и я буду встряхиваться всем телом, и в меня, Лапиков, больше никогда не будут проникать отрицательные эмоции. А? Как в собаку, Лапиков, которая вылезает из воды!!

Уд вдруг захохотал как-то без смеха, без смешинки, нехорошо, без глаз, одним только нёбом. В этом смешке больше было от нервного прощания с прежним статусом «собаки, облаивающей железный машин». Как-то Юджин рассказал ему байку из времен, когда его, тогда советского начинающего репортера, послали в Кабардино-Балкарию разбирать жалобу рядового пастуха на председателя райсовета, который для свадьбы своей дочери взял из частной отары чабана двенадцать голов ягнят и не заплатил. Все было ясно. Юджин уезжал из аула в облпрокуратуру. Вез его туда – машин больше ни у кого не было или стояли на ремонте – сам председатель райсовета. Он был, наверное, не очень честный, но явно наивный человек. Пытался воздействовать на корреспондента до смешного простодушными приемами. Их УАЗик в населенных пунктах с обеих сторон облаивали собаки, норовя прокусить шины и крылья. Так вот, председатель райсовета каждый раз смешно поворачивал к Юджину иссиня-бритое умное – и рассчитывающее на ум собеседника – лицо и говорил:

– Вот, товарищ корреспондент, какой глупый собака есть. Видит, что машин железный, непробиваемый, а бежит, прыгает… – Он скосил глаза в сторону корреспондента, дал ему по-восточному время осмыслить ситуацию и закончил: – А ведь, товарищ корреспондент, дорогой, а ведь и люди такие глупый есть. Вот видит, что машин железный, непробиваемый, а пишет, пишет… А?

– Тормозни, – сказал Уд.

Лапиков увидел Сандуновские бани, вместе с телохранителями побежал было к кассе, но босс жестом руки их остановил: он не туда, он пообщаться с народом.

– К старушке, – сказал Уд и ступил ногой на булыжную мостовую.

Да, тормознул он впрямь ради старухи, которая чуть поодаль, у утла, торговала банными вениками. Была она экипирована в плюшевый всепогодный пиджачок, на голове платочек, какая-то холщовая сумка наперевес. Для денег, наверно. Рядом стоял большой открытый мешок, набитый доверху спрессованными, сплющенными связками березовых и дубовых веток. Старуха держала в руках образцы своего товара, как букеты, потряхивая ими, стараясь распушить, не обронив сухих слежалых листьев. При этом производилось и уходило в пространство сухое жесткое шуршание, звавшее знатоков в обжигающее марево парилки, в особый обморок высокотемпературной воскрешающей истомы, в клубы сверхгорячего сырого воздуха, где безжизненные жестяные листья, взопрев, ошпарившись, потекут зеленой кровью, дадут нутряной древесный сок, окатят запахом проточной чистоты, леса, солнца и при соприкосновении с телом человека впитают, отсосут, отведут на себя грязь его мыслей и пор, миазмы и шлаки организма, горечь сожалений и, быть может, даже тяжесть его грехов…

Старуха сразу выделила Уда как главного, но не забыла и двух других, потрясла пуще прежнего своими связками, обратилась сразу ко всем:

– Венички, сынки? Гляньте, какие! – и персонально, одному Уду: – Тебе какой? Березовый? Или с дубка? Ты с товарищами? Вам три?

– С товарищами, с товарищами, – сказал Уд. – А ты издалека, мать, приехала-то? – Уд кивком подозвал Лапикова подойти поближе.

– Я-то? – переспросила бабка… – Из-под Твери мы, сынок, из-под Твери, милые, село Свят-ское… – Старуха немного насторожилась, когда Лапиков подошел вплотную, а третий замаячил в некотором отдалении на углу. Да и отметила она, что не было при них ни сумок, ни баулов, с какими народ в баню ходит.

– Село Святское? – повторил Уд. – Это хорошо. А живете-то как, мать? Пенсия небось маленькая?

– Да как сказать, сынок?.. – Бабка боялась попасть впросак, что-нибудь не то ляпнуть, но на переодетых милиционеров эти двое похожи не были. – Жить можно, вот и этим подрабатываем.

– Сколько ваш веник-то стоит? – спросил Уд.

– Веник-то? Пятнадцать рублей веник. – Старуха соврала, на пять рублей на всякий случай снизила цену. Чего-то испугалась. Так-то она с обеда продала пять веников по двадцать за каждый.

– А сколько всего-то веников в мешке?

Бабка обмерла: никак отобрать хотят, эту… конфискацию сделать…

– Да что ж, сынки, я уйду лучше, у меня деда нет, правнуки малые.

– Да ты что, мамаша, испугалась, что ли? – Это уже Лапиков дело повел. – Мы, наоборот, тебя обрадовать хотим, чтобы ты быстрей домой поехала. Сколько их в мешке, ну, примерно? Сто? Двести?

– Да вы что? Штук пятьдесят будет, может, немного больше. Или меньше, – опять она спохватилась.

– Так, – это уже Уд заговорил опять, – будем считать сто веников по пятьдесят. Итого пять тысяч рублей. Забираю весь мешок. Даю шесть тысяч, купите гостинцы правнукам.

Лапиков полез в нагрудный карман. Бабка вжала голову в плечи.

– Да вы что, мамаша? – как-то растерялся Лапиков. Уд тоже был смущен, Лапиков чуть ли не силком впихнул в руку бабке толстую пачку пугающе новеньких купюр, бросил взгляд на босса. Уд дал понять – уезжаем. Уже возле машины Уд сказал Лапикову:

– Мешок придется взять, иначе не получится подарка.

Лапиков не совсем понял, вскинул брови.

– Если не возьмем, – сказал Уд, – она ж домой не уедет, правнуки гостинцев заждутся.

Лапиков не совсем допонял, но дал знак телохранителю. Тот подошел к старухе, одной рукой взял мешок с вениками, на весу донес его до машины, открыл багажник и бросил.

– Потому что если б оставили, – сказал, залезая в салон, Уд, – она б не смогла бросить, хоть за все и заплачено.

Лапиков внимал боссу старательно, и у него в мозгу забрезжили первые проблески догадки.

– И мучилась бы, пока б не продала… – решился он сказать.

– Да, Лапиков, но не из жадности, заметь, Лапиков. Из уважения к дарам природы. И к своему труду. – Он захлопнул дверь. – Это, Лапиков, народное…

И, имея, очевидно, в виду лежавшие в багажнике связки увядшего прошлогоднего лета, босс – машина тронулась, он откинулся на спинку сиденья – неожиданно для слуг запел:

Отговори-и-ла ро-о-ща золота-а-я

Березовым весе-е-лым языко-о-м…

3

Даруй мне чистоту сердца

и непорочность воздержания,

но не спеши.

Блаженный Августин. Исповедь

Когда они из «Метрополя» приехали в загородную усадьбу, Лапиков распорядился было мешок с вениками присовокупить к куче красных знамен и транспарантов, сваленных у них в углу гаража. Это были, если помните, господа, те коммунистические доспехи и трофеи, которые доставались Уду после снятия активисток во время шествий и манифестаций левого толка. Коммунистический реквизит, будто в насмешку, оставался загнивать среди прочего хлама в одном из ареалов обитания алкогольно-цементного магната Уда Кичхокова.

Вот к этим трофеям любви и социального протеста чуть было не присоединился перекупленный мешок старухи из-под Твери. Но Лапиков сообразил, что, поступи он так, он допустил бы ошибку, упустив шанс явить боссу верное доказательство своей догадливости и умного послушания. Вот почему в момент, когда охранник, выпрыгнув из лимузина, открыл снаружи боссу дверь и тот ступил ногами на землю, Лапиков кивнул на багажник.

– Банька, шеф? – сказал он и со значением продолжил: – Дары природы… народное…

Уд улыбнулся поощряюще. «А этот Лапиков не глуп, – мелькнуло у него. Потом чуть задержал в себе эту мысль, как задерживают дыхание, и додумал: – И не так прост!»

…В первый раз Уд не попросил Юджина «потереть спинку» во время банных омовений, сегодня это делали двое массажистов загородного комплекса. Спичрайтер мог бы вывернуть наизнанку свои мозги, но никогда б не догадался, за что наказан отлучением от боссова тела. «Потереть спинку» значило в системе их отношений не просто потереть спинку, а получить допуск, так сказать, к святая святых, к тому же все знали, что именно во время этой процедуры, приговаривая какие-то вроде бы незначащие ритуальные слова типа: «а вот мы сейчас дойдем и до лопаточки, а вот мы пройдемся мочалочкой вдоль нашей ше-е-йк-и…а теперь… та-а-к… мы повернемся на животик» и т. д., решались обычно положительно все личные вопросы и просьбы… Сегодня Юджин подходил и так, и эдак, вертелся рядом с массажистами, пытался заговаривать – босс не реагировал.