Текст книги "Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого"

Автор книги: Александр Солженицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 103 страниц) [доступный отрывок для чтения: 37 страниц]

35 (фрагменты народоправства – железные дороги)

* * *

Массы солдат не хотят ехать в медленных воинских поездах, а штурмуют пассажирские. Или заставляют гнать свой воинский поезд, останавливая прочее движение на линии.

Все узловые станции загромождены дезертирами. (Многие – спешат на „раздел земли”.) Слоняются, грызут семячки, шелухой покрыты платформы и полы станций. Прибывает пассажирский поезд – заставляют всех пассажиров выходить, а начальника станции – пускать поезд в их направлении.

* * *

На ст. Черноводская Закавказской ж-д солдаты из эшелона №13, недовольные тем, что их обогнал эшелон №11, – угрозой расправы заставили дежурного по станции дать депешу вперёд по линии: задержать поезд №11, пока не пройдёт №13.

На ст. Глубокая заставили задержать батумский пассажирский и отправили вперёд свой.

На ст. Веймарн Балтийской ж-д команда матросов и эшелон солдат спорили, кому ехать первыми. Вступили в драку. Избили и начальника станции.

* * *

В час ночи на ст. Великокняжескую пришёл воинский поезд. Едущие с ним отпускные солдаты потребовали, для лучшей скорости своего поезда, отцепить 12 груженных вагонов с неначинёнными бомбами. Дежурный по станции пытался их увещать – угрожали убить его и разбить вокзал. Час не давали никому работать, пришлось отцепить.

На ст. Бударино Юго-Восточной ж-д солдаты самовольно отцепили от смешанного поезда 10 вагонов с крупой для Москвы, чтоб ускорить ход своего поезда. То же на ст. Мироновка: для быстроты своего хода толпа солдат заставила дежурного по станции отправить два своих поезда в неполном составе, отцепив вагоны со срочным грузом.

И на ст. Грязи солдаты вытолкнули начальника станции из телеграфной комнаты на платформу и силой заставили его распорядиться отцепить вагоны с крупой и отрубями.

Или занимают вагоны, назначенные для зерна, – и со станций зерно не вывозится.

* * *

Начальник станции Симбирск телеграфировал в Петроград в Военный округ и в Совет рабочих депутатов: „Всеми товарными и пассажирскими поездами едут солдаты. Требуют немедленной отправки, не считаясь, что идут встречные вагоны с продовольствием. Вагоны с продовольствием стоят на станциях неделями, солдаты не дают делать прицепки для их следования.”

На ст. Балашов ж-д служащие отказались работать, пока солдаты будут мешать правильному движению поездов.

* * *

На ст. Ярыженская солдаты стащили машиниста с паровоза – и только заступа присутствующих удержала от дальнейшей расправы.

На ст. Алатырь солдаты силой заставили машиниста ехать без жезла на занятый однопутный перегон, где ожидался встречный поезд.

Министр Некрасов публично упомянул, что такие случаи бывают, и только случайно поезда не сталкивались.

* * *

Во многих местах железнодорожники стали самочинно выбирать новых начальников.

Некрасов постановляет установить за железными дорогами общественный надзор, назначать для улажения недоразумений – „общественных комиссаров”. Солдатским комитетам на местах: посылать на станции и для сопровождения поездов – конвойные команды.

Но таких никто и не видел. А где появились – были бессильны.

* * *

В запертый вагон не пускают: „Служебный, едут депутаты Государственной Думы.” – „Чего на них смотреть, бей!” Разбивают дверь прикладом.

Солдаты без билетов переполняют пассажирские вагоны, разбивают стёкла, лезут в окна, и не только в 3-й класс и 2-й, уже и в нарядные вагоны 1-го. (Ещё уважают только коричневые с надписью „Международное общество спальных вагонов”.) На бархатных сиденьях в купе с зеркальными раздвижными дверьми – солдатские шинели, матросские чёрные куртки. Крепкий запах сапог, а богатая сигара перекрыта махорочным дымом. Брезгливо морщится дама в шёлковом платьи, а с верхней полки над ней свешиваются огромные рыжие сапоги.

Кажется – больше втесниться некуда, но на остановках снова впирает поток людей, в двери и в окна, по плечам, по головам, кто почти висит, кто лезет вниз под скамейки. Забивают коридоры, уборные, тормозные тамбуры, никому никуда не пройти. И висят на подножках, и стоят на буферах – и как-то держатся, когда поезд несётся с откоса.

Вагоны переполнены до того, что сплющиваются рессоры, лопаются оси.

* * *

В поезде, идущем на восток, с Тулы уже трудно пролезть в коридорах вагонов, с Пензы – уже и на крышах некоторых вагонов едут солдаты, с Сызрани – уже и все крыши покрыты людьми. На Александровском мосту через Волгу прилегли – но кого-то задело и сбросило на мостовой настил.

* * *

Скорые поезда Москва-Ростов забиты солдатами. Некоторые так и проводят время, катаясь взад и вперёд по линии.

На крыше – тоже сидят солдаты. Около ст. Лихая порывом ветра одного сорвало с места. Падая, он ухватился за соседей, потащил и их. Кучей в пять человек они свалились на полотно и все разбились насмерть.

И под Воронежем так погибло двое солдат.

* * *

На ст. Юрьев Северной ж-д солдаты унесли в свой вагон все приготовленные в буфете 1-го класса кушанья, с приборами и сервировкой. А в 3-м классе поломали мебель.

На ст. Жмеринка солдаты изрубили шашками четырёх вагонных воров.

* * *

До революции, несмотря на войну, пассажирские билеты продавались повсюду без ограничения. Теперь, по распоряжению министра Некрасова, учреждаются на всех крупных станциях билетные комитеты – начальник станции, комендант и представитель комитета общественных организаций – для общего контроля за правильностью и порядком продажи. Такие же комитеты – и в городских кассах. У кого выезд по срочной нужде – ходатайствуют перед билетным комитетом. Носильщикам и комиссионерам билеты не продаются. (И всё равно везде началась спекуляция билетами.)

* * *

Поезд идёт из Москвы на Урал. Студент (восторженно встретивший февральские дни) едет на летние каникулы (занятия кончились преждевременно). Он – в форме своего инженерного института, и на плечах у него – наплечники с короной. Солдаты говорят ему: „А это ты, товарищ, надо снять.” Студент: „Вот когда Учредительное Собрание скажет, что у нас республика – тогда сниму корону, а до тех пор нет.” И большая часть солдат в тесном кружке поддержала: „А чего торопиться? Правильно.”

* * *

На Волге и Оке открылась навигация. Солдаты безобразят, как и на железных дорогах: садятся толпами по всем классам, дают пароходам направление, какое им угодно, реквизируют продовольственные грузы.

* * *

В Вологодском порту партия солдат в 50 человек захватила пароход, назначенный идти вверх по Сухоне к Кубенскому озеру, – не дала грузить и сажать пассажиров, а велела гнать судно вниз по Сухоне к Тотьме. А оттуда – к Устюгу.

* * *

В Калужской губернии местами нет хлеба. Крестьяне партиями отправляются в Тульскую закупать хлеб. На станциях отказываются от них принимать на погрузку. Тогда мужики, угрожая громить всю станцию, сами грузят своё в вагоны.

* * *

На ст. Голышманово под Омском крестьяне нескольких отдалённых волостей, иногда больше чем за тысячу вёрст, привезли в марте по снежному пути 8400 пудов зерна „в дар Новой России”. Сложили его временно в плохо закрытом помещении – но и до конца апреля не нашлось вагонов для отправки. И хлеб стал мокнуть и преть под весенними дождями.

* * *

Докатилось и до дальних станций Китайско-Восточной ж-д: убийства и разгром базаров. Какие-то „делегаты” арестовали нескольких начальников станций.

* * *

На ст. Тафтиманово солдаты проходящего поезда пренебрегли заявлением начальника станции, что следующий перегон занят санитарным поездом. Велели и свой гнать туда же. „Закрыт семафор” – для солдат непонятные слова.

В Арзамасе толпа солдат заставила начальника станции выпустить по недостроенному пути паровоз с вагоном-теплушкой, куда солдаты и уселись. Разжиженное весенними водами полотно дороги осело, вагон сошёл с рельсов и стал поперёк пути. Солдаты поехали на паровозе дальше по испорченному пути, затем захватили дрезины и покатили на них.

* * *

На станционной платформе подле поезда стоит дед в лаптях и азяме, с тяжёлой корзиной в руках, не пытается и тискаться в поезд через эту драку. А солдаты лезут и на площадку и по межвагонным дужкам на крышу. Дед им:

– Ироды! Куды прёте? Россию погубите! Смеются солдаты сверху:

– Расеи нам хватит, дед!

* * *

На ст. Инза солдаты растерзали сопровождаемого в Симбирск арестованного помещика Гельшерта, старейшего мирового судью: в толпе пустили слух, что он шпион и хранил бомбы.

* * *

На ст. Грязи солдаты потребовали переоборудовать свой состав. Пока велись работы – к ним подошла беженка и пожаловалась на местного священника отца Богоявленского: что недодаёт пайков. Солдаты вызвали священника на станцию, сперва издевались над ним, потом избили до потери сознания. И он скончался.

* * *

На ст. Стакельна толпа солдат с остановившегося воинского поезда напала на начальника станции Щавинского и жестоко избила его за задержку поезда на 30 минут из-за скрещения поездов. Щавинский (в 1905 – глава забастовки псковского узла) скончался от побоев.

* * *

На ст. Тыловая Юго-Восточной ж-д партия проезжающих солдат не дала гасить пожар вагона с сеном, арестовала железнодорожного служащего, руководившего тушением. Окружила начальника станции, не давала и ему делать распоряжений, кричала: „Бей железнодорожников!”

*****

ТЕМ ДОБРО, ЧТО ВСЕМ РАВНО

*****

ДОКУМЕНТЫ – 13

18 апреля

ГЕРМАНСКАЯ СТАВКА – БЕРНСКОМУ ВОЕННОМУ АТТАШЕ ФОН-БИСМАРКУ

Его превосходительство генерал Людендорф указывает, что через Германию будут пропущены только такие русские, которые не враждебны нам.

18 апреля

АТТАШЕ ФОН-БИСМАРК – ГЕНЕРАЛУ ЛЮДЕНДОРФУ

Только такие русские будут отправлены, которые действуют в пользу мира.

36

И вдруг в субботу, 15-го, по всему образованному Петрограду пополз слух, что Милюков – уходит из правительства! И настолько это было ошеломительно и невероятно, что ни одна газета не посмела подхватить. Но и настолько же всё-таки широко, что „Новое время”, нащупывая свою новую роль при новом режиме, на другой день напечатала решительное опровержение. (С намекающей оговоркой, однако, что в ближайшее время Временное правительство обсудит вопрос о международных отношениях.)

Дожил Павел Николаевич! – „Новое время” его поддерживает…

И откуда ж это потянуло? Да от Керенского конечно. И от его мутных дружков Терещенко-Некрасова. Может быть, и от болтуна Владимира Львова. Вечером 13-го Милюков только угрозил, что подаст в отставку, – и уже утром 15-го болтает весь Петроград. И чего стоют эти министры? И чего стоит это всё правительство?

Да самой тяжёлой частью министерствования и было для Павла Николаевича – изнурительное сидение на ежедневных (а то ещё и ежевечерних) заседаниях кабинета. Такую интересную достройку своего кабинета он вёл – создание экономического и правового департаментов (а никого в министерстве не сменял с постов, ценя заведенную традицию, и Нератов оставался главной работающей силой), важнейшие и осмысленные переговоры с послами, – нет, ото всего этого надо было отрываться, и приезжать сюда отсиживать часы и часы. (И кто серьёзно работал у себя в министерстве – все приезжали вот так же, через силу.) Да все они, кроме Милюкова, занимались политикой внутренней, – а внутренняя политика, при всей её динамичности, не была сейчас ведущей. Всякие эпохальные реформы – медленное долгое дело, и решать-то будет Учредительное Собрание. Не здесь требовались в конце войны поворотливость и смысл – а в политике внешней. Вовремя не заняв правильной позиции, вовремя не захватив, не оговорив своей национальной доли, – потом не наверстаешь и годами работы всей страны.

Как будто разрабатывали важные проекты, вот просидели весь субботний вечер и ночь, – разбирали, вникали, утверждали по пунктам – как будто три важнейших закона: о правилах муниципальных выборов, об организации милиции и устройстве полковых судов. Но суды были вынужденной и глупой демагогической мерой, муниципальные выборы не обещали состояться раньше конца лета, только милиция, действительно, уже припекала, потому что грабежами и бесчинствами трясло и столицу и страну. Но как могла справиться та милиция, если всё соединённое Временное правительство вот уже второй месяц только и умело по каждому случаю выпускать Воззвание – умоляющее, а то и почти слезливое? Захватывают типографии, силой закрывают издания? – пусть пострадавшие жалуются в суд. (А сами-то суды расшатались.) На заводах арестовывают уже не только русский, но и иностранный технический персонал? Воззвание. И под каждым же воззванием, настаивал мягкий князь, должен подписаться каждый министр. А Некрасов придумал: всем депутатам всех местных советов оплачивать время заседаний за счёт работы. И по управлению почт и телеграфов – оклады „усиленные” и „особо-усиленные” (а телеграммы доставляют отвратительно). По отношению к кому Временное правительство было непреклонно твёрдо – только к помещикам и к эмиру Бухарскому (хотя, задабривая, он и пожертвовал полмиллиона рублей). За Некрасовым сразу Коновалов, Керенский, Щепкин – стали просить по 10 и по 25 миллионов на повышение окладов, единовременные пособия и разные добавки в своём ведомстве. И – все сразу получали. И уже – становилось неудобно перед подчинёнными тому министру, который не выпросил добавки для своих. Так что пришлось и Милюкову просить. (И дали.) Потом, начиная с Коновалова, да даже и Львова, началось соревнование – добавлять товарищей министра, и всем жирный оклад. У царских было по два товарища, а тут стали конфигурировать по три, по четыре и даже по пять. И уж конечно Мануйлов тоже тянул себе четвёртого: пойди попробуй справься с народным образованием! А в начале апреля пришлось обсуждать: что Государственная Дума за штурмом правительства не успела утвердить бюджет 1917 года. И – как теперь угадать его границы? Если по прошлогоднему, то далеко-далеко не помещаемся, и думать нечего. (Теперь и всех дворцовых и удельных служащих надо было оплачивать, которых раньше оплачивал царь.)

Но Милюков просиживал все эти дрязги с каменно-презрительным видом, не вмешиваясь, не споря. Во-первых потому, что знал он хорошо: Россия – безмерно богата, и нескоро, нескоро её растратишь. А во-вторых – всё это перекроется успехами армии и дипломатической игрой на полях зелёного сукна, – только бы Павлу Николаевичу не помешали провести эту игру как надо. И он – не возражал, не задевал, когда две пятых всех постановлений кабинета были – учреждение всё новых и новых комитетов и междуведомственных комиссий, уже надстраиваемых в 2-3 этажа. И когда же ждали чего-то и от министерства иностранных дел, то и он выдвигал: то посылку миссии в Соединённые Штаты по финансовым вопросам, то – представление греческому правительству, что по договору 1867 года приданое королевы эллинов не должно быть обращаемо в казну. (И это не самое тут было мелкое: попадало в протоколы и что некий свободный художник дарит Временному правительству небольшой участочек земли.)

А уж в полноте всё опасное неравновесие момента коллеги Милюкова не усваивали, не понимали, – только он один. На чашу разрушения начинал давить неожиданный веский груз – на заседаниях кабинета о нём ещё не говорили серьёзно, а Милюков каждый день наблюдал за ним почти с ужасом, как он растёт и грузнеет: национальный развал империи.

Уж не говоря о Польше. Хотя её непомерные претензии из подчинённого королевства сразу обратиться в великую державу, прихватя побольше русских земель, всегда коробили и скребли Милюкова, едва оставляя ему сохранить либеральное выражение физиономии, – по польскому вопросу он приготовился неизбежно уступать, уже не удержаться на автономии, как прежде стояло в кадетской программе, тут давили и симпатии союзников. Но Финляндия? – надо сказать, осыпанная и царскими льготами, им даже нет примера в истории государств, и она же возведенная в любимую статую всем Освободительным и революционным движением. Провозглашение финской автономии и другие великодушные акты Временного правительства были встречены там совсем холодно. Уж финны имели свободный промысел и торговлю по всей России, чего обратно не имели русские в Финляндии: русский врач, учитель, ремесленник терял там права своей деятельности, русские не имели и прав государственной службы, да даже меньше прав, чем любой иностранец, у которого была консульская защита. Оберегалась финская валюта, освобождены они были от русской воинской службы, русская полиция не имела на финской территории прав задержания и расследования, – и всё это финны выставляли (а Освободительное движение не имело выбора не поддерживать) – как насилие некультурного русского народа над свободолюбивым культурным финским. Во время войны финская молодёжь вербовалась к немцам, взрывала наши мосты и склады вооружения, – и это тоже мы, с кислотой, рассматривали как союз с нашим Освободительным движением. Но сегодня?! Финляндия проявляла открытое недоверие к русской революции, финская печать призывает свой сенат самому расширить свои полномочия, не взирая на Временное правительство, добиваться не автономии, а полного разрыва связей с Россией. Ещё во всём мире русский рубль или крепко стоит или после революции поднялся – в Финляндии в первой он стал падать. Но ещё крайний вызов: Финляндия не переняла от России закона о еврейском равноправии, не дала евреям права жительства у себя, ни – свидетельствовать в суде, и даже сегодня высылала евреев – и никак не удавалось образумить.

Но Украина? Десятилетиями же русское Освободительное движение горячо поддерживало всякий украинский протест, не вникая в подробности и разбирательства, ибо считалось полезным всё, что раскачивает самодержавие. С первых же мартовских дней Временное правительство одобрило и преподавание на украинском языке, все меры восстановления культуры, стали даже уступать созданию отдельных украинских полков, хотя же это – развал Действующей армии. И в Киеве, Харькове и даже в Петрограде проводились украинские манифестации, сперва – широкая автономия, но поддерживать Временное правительство и ждать санкции Учредительного Собрания, а пока переводить школы на украинский язык, да прежде всего готовить самих учителей, потому что и из них мало кто может учить украинскому. Да всюду вешали портреты Шевченко вместо царских. Но дальше быстро перекосилось. Собрание киевских юнкеров постановило, что все полки, стоящие на территории Украины, должны комплектоваться исключительно из украинцев, и в киевском военном училище обучаться только украинцы, – это прямо в тылу Юго-Западного фронта! Уже звучало на митингах: установить украинскую автономию, не ждя Учредительного Собрания, а собрать своё украинское Учредительное! И не Временное правительство посмело тому возразить, и не Брусилов, но киевский Совет рабочих и солдатских депутатов: нож в спину? распустим штыками!! И даже социал-демократы не признали за каждой национальностью, за каждой частью государства права отдельно себя устраивать. Грушевский, Винниченко пятились, извинялись. Но немногими днями спустя требования с Украины размахнулись ещё шире: территория будущей Украины потянется от Гродненской губернии и включая Кубань, только что пока не требуют Крым. А когда открылся десять дней назад украинский съезд в Киеве, то там уже требовали и южный берег Крыма. Их съезд колебался, не объявить ли себя учредительным собранием Украины. Во всяком случае, если Россия не станет федеративной – то полная независимость Украины. Постановил создавать по всей Украине украинские легионы. Избрал Центральную Раду – как будто пока для разработки автономии (эсеры торопили: автономию берут, а не дают! снизу, а не сверху! немедленно!), но уже предлагалось и считать Раду своим временным правительством. И чтоб Украина была особо допущена на будущую мирную конференцию. И уже в самом Петрограде создался украинский национальный совет – и он выделил пятёрку для сношения с Временным правительством (ещё одна контактная комиссия?) – и потребовал, чтоб отныне во всех комиссиях и комитетах, создаваемых правительством, состояли бы представители Украины, тем временем Рада призвала создать прочный союз всех народов, требующих автономии (то есть союз против Петрограда). А по слухам – уже послали делегатов на Дон, Кубань и Терек, сливаться с ними со всеми. Ещё не говорили прямо: только отделяться! – но и Милюков не ученик в политике. И когда же этот украинский сепаратизм успел вырасти? – общественность и не заметила. Мы от души поддерживали их культурную автономию – а они выросли вот какими? И такое сотрясение – во время войны, не ожидая часа??

Да что! Требования автономии разносятся как эпидемия! Мы уже слышим о них каждый день и отовсюду. Местной автономии требуют эстонцы, иркутские и забайкальские буряты, молдаване, латыши, грузины, литовцы, крымские татары, хивинцы, бухарцы. Только, кажется, армяне единодушно решили не выступать с национальными лозунгами. Чечены в Грозном готовят съезд вместе с казаками, – что там объявят? Казанские татары настаивают: создавать отдельные мусульманские полки. В Астрахани образовался центральный калмыцкий комитет. Создан Туркестанский комитет и – Закавказский (в тылу фронта, не спросись, Ставка и правительство узнали из газет). И все сразу – на расширение. Литовцы обозначили свои губернии с избытком против поляков. Зайсанские киргизы хотят удалять русских из степей, отбирать землю у переселенцев. Грузинские национал-демократы требуют удалять из Грузии всех пришельцев. Белорусы требуют – отдельного учредительного собрания, краевой сейм, краевой бюджет, в Петроград прислали делегацию вручать правительству свои постановления. Но, пожалуй, более всего потрясло Милюкова, что и в Иркутске уже выработали готовую сибирскую конституцию: мол, сибиряки – это отдельный культурный тип, уклад их отличен от русских, экономически они в противоречии с Россией, эксплуатирующей их богатства и территорию, закрыть переселение в Сибирь, объявить автономной областью со своим законодательством, создать свою исполнительную власть, ответственную перед своей думой. Оставить русскому правительству только войну-мир-договоры, монету-почту-телеграф.

Ничего подобного не предвидели от падения самодержавия лучшие умы Освободительного движения, и Милюков среди них – тоже.

Однако – тактичность и выдержка. Нельзя ни печатно, ни публично выразить своё негодование: такое время, что будет принято как зажим свободы.

Своим высоко развитым государственным сознанием Милюков понимал, что сейчас этот процесс развала может остановить только победа России в войне. А потому верность союзникам была сейчас не только долгом чести для России, но расчётом государственного спасения.

Неожиданно и невидимо – мантия имперского наследия тяжело осенила плечи либерального профессора Милюкова.

Но ничего этого не понимали – ни члены правительства, ни тем более в Исполнительном Комитете, ни тем более оголтелые приехавшие западные социалисты. И от Милюкова требовали и ждали: ноту! ноту! ноту союзникам о задачах войны! Мол декларация 27 марта – это документ внутреннего употребления, а надо посылать ноту. И услужливая „семёрка” министров уже пообещала Исполкому такую ноту. И теперь на кабинетских заседаниях сгущалось давление.

Motu proprio – Милюков такую ноту ни за что бы не посылал. Но вот видно: не уклониться.

Но – какую же ноту? Павла Николаевича и без того жгли чрезмерные уступки и в той декларации. Хотя, по совести признать, он развил там освободительную идеологию войны, действительно тождественную с идеологией российской революции, – но в государственном смысле уже недопустимо соскользнул.

Однако ещё никто легко не клал Милюкова на лопатки, крепость стояния у него была выше сравнений. Писать теперь принципиально новую ноту – он отказался. Самое большее – это послать союзникам ту декларацию 27 марта (до сих пор они не обязаны были её знать),– ну, и с нотой сопроводительной. Но даже и такую ноту – без каузального основания не пошлёшь. Ну, можно придумать такой повод (для целей Милюкова удобный): вот, распространились слухи, что Россия готова заключить сепаратный мир, так мы вот…

Министры согласились.

Но предстояло и их на этой ноте провести, не говоря уже о советских. А союзников, напротив, заверить в нашей твёрдости, гарантировать войну до полной победы.

Итак, начать с опровержения сепаратного мира. Ничего, конечно, подобного. Рассылаемое при сём воззвание 27 марта ясно показывает, что взгляд Временного правительства вполне соответствует тем высоким идеям, которые постоянно высказывались выдающимися деятелями союзных стран, и особенно ярко – президентом Великой Заатлантической республики.

Для союзников-то – очень ясно: наш взгляд не отличается от вашего. Но – слишком ясно и для Совета. Нет, тут надо уравновесить демократическими лозунгами: освободительный характер войны… мирное сожительство народов… Это – всем приятно и никому не мешает.

И полезно ещё раз боднуть правительство старого режима, которое не было бы в состоянии усвоить и разделить эти мысли. Но – Россия освобождённая сможет в настоящее время заговорить языком, понятным для передовых демократий современного человечества.

(Однако – попробуй этим языком заговори…)

… А поэтому – Россия спешит присоединить свой голос к голосам своих союзников.

И как будто бы – ясный намёк? А пойди придерись.

Нет, намёк недостаточно определёнен. Ни Бьюкенен, ни Палеолог не останутся довольны. И Лондон и Париж хотят слышать весомое, точное, несомненное обязательство. Но как его выразить перед разъярённой мордой Совета?

… Разумеется, заявления Временного Правительства не могут подать ни малейшего повода думать, что совершившийся переворот повлёк за собой ослабление роли России в общей союзной борьбе…

Вот это, кажется, удалось! Дело не в нашем правительстве, пусть империалистическом, но сам народ того хочет – победы!

… Всенародное стремление довести мировую войну до решительной победы лишь усилилось от переворота… И особенно оно сосредоточено на близкой и понятной для всех задаче – отразить врага, вторгшегося в пределы нашей родины… Борьба стала общепонятной…

Ответственность, разложенная на всех. Отлично.

Но, увы, этого мало. И Ллойд Джордж, и Клемансо, и теперь уже Вильсон со своих демократических вершин безжалостно пытали Милюкова огненными взорами: мало! Надо – отчётливо! Вы – остаётесь ли верны союзным обязательствам?

И весь разум, весь смысл – навстречу: конечно же! да! неужели вы не верите в нашу демократию?

Но перо – отяжелело фунтов на двадцать, двумя руками не проведёшь его вертикально.

… Временное Правительство, ограждая права нашей родины (но это же – всё-таки смягчает?), будет соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников…

Или нужно: вполне соблюдать?…

Как-то надо изощриться, ещё в новой обещательной расплывчатости исправить неудовлетворительную расплывчатость 27 марта.

И день, и другой мучился Павел Николаевич над нотой. Да ведь не одна же эта забота. И в воскресенье – особенно покоя нет: по воскресеньям-то – все публичные выступления, надо ехать. Днём в Благородное собрание, митинг в поддержку Займа Свободы, каждый министр обязан. Тут кстати и американский посол. Вот и к месту выразить удовлетворение, что к Союзу Согласия присоединилась старейшая демократия… Готова помочь нам и золотом, которого много у них накопилось, и паровозами. Перед лицом такой помощи и Россия не должна ударить лицом в грязь. Но мы должны базироваться в первую очередь на своих средствах.

В эти недели – столько речей, и надо же каждую как-то сплести оригинально.

Тут подносит пышному залу и Терещенко: что торгово-промышленная Москва решила отдать на Заём 25% основного капитала.

Даже трудно поверить: четвёртую часть всего богатства – отмахивают московские купцы?…

А в эти же дневные часы, к вечеру, узнаётся: в Морском корпусе был пленум Совета рабочих депутатов, и тоже – о Займе. И постановили: Займа пока не поддерживать, отложить на несколько дней – как поведёт себя правительство, оно обещает в три дня отказаться от завоевательных целей.

Вымогают – отказ от „аннексий и контрибуций”. Вымогают – измену союзникам.

И вот – подбирай выражения ноты…

А воскресный вечер требует дальше – в театр Лин, на литейное районное совещание кадетов. Здесь обстановка – своя, дружественная. Тёплое доверие парит из зала с выключенными лампами, свет на сцене, из полутьмы сверкают глаза – и Милюков говорит им, как единственно верно и понимает:

– Вина за войну – на Германии, от кайзера до социал-демократов. И опасная иллюзия рассчитывать на их социал-демократию, что она откликнется на призыв к миру. Теперь у нас народоправство, и мы можем подать голос: в Циммервальде почти не было социалистов союзных стран.

– А куда причислить Ленина? – кричат с места.

– Я не хочу сказать худого о Ленине. Я видел его один раз в жизни, и он произвёл на меня впечатление фанатика. Я верю, что он действует добросовестно. Не знаю, можно ли сказать то же самое о его последователях. Но его деятельность вредна. Однако вы конечно не потребуете от нас, чтобы мы боролись против Ленина методами старого режима. Нельзя призывать к насилию над словом и убеждением.

(Хоть бы и можно было – а какими силами выгнать его от Кшесинской? как заткнуть ему рот? Таких сил у Временного правительства нет.)

– Пропаганда скорого мира служит только на помощь немцам. Это лето должно решить исход войны, Германия истощена. Но не она просит мира – за неё, вот, приходят просить другие.

Так, про себя мучительно составляя ноту, а вслух убеждая публику, и подвигаясь к диспуту с коллегами-министрами, – в понедельник, вчера, раскрыл Милюков газеты – и ахнул. Он и забыл совсем, что одним воскресеньем раньше, по дороге из Москвы, в вагоне, имел неосторожность поговорить с корреспондентом „Манчестер Гардиан”, а тот на прошлой неделе напечатал. Но не скоро бы узналось в России, если бы не было в Лондоне корреспондента „Биржёвки”, и вот одна она выхватила и жирно напечатала:

«РУССКИЙ КОНТРОЛЬ НАД ПРОЛИВАМИ».

Ах! Ты балансируешь в сантиметрах, а в тебя швыряют двухпудовое чучело.

Вопрос: о южных славянах в Австрии. Ответ: только независимость славян единственно удовлетворительное решение. Вопрос: может ли повлиять декларация 27 марта на будущность Константинополя и проливов? Ответ: Россия должна будет настаивать на своём праве закрывать проливы для прохода иностранных военных судов. А это возможно в том случае, если она получит господство над проливами и возможность укрепить их. Вопрос: а не полагаете ли вы, что Соединённые Штаты будут возражать против такого решения? Ответ: мы истолковываем заявление Вильсона в том смысле, что Соединённые Штаты не против господства России над проливами… (А Вильсон-то, видимо, как раз и против.)