Текст книги "Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого"

Автор книги: Александр Солженицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 103 страниц) [доступный отрывок для чтения: 37 страниц]

… не допускать никакого протеже при поступлении в милиционеры. Протеже могло существовать только при старом правительстве.

Резолюция Общества Торговли Аптекарскими Товарами… Решительно протестуем против тех газет и лиц, которые под видом патриотизма занимаются натравливанием солдат на рабочих. Считаем их врагами Великой Русской Революции, врагами Свободы. Обратиться ко всем Рабочим Аптекарского Дела с призывом сплотиться вокруг СРСД.

Собрание фельдшеров орловского гарнизона считает необходимым скорейшую отмену принудительного телесного осмотра солдат как несоответствующего правам свободного гражданина. И существование сестёр в военных госпиталях нежелательным.

Москва. Комиссариат 2-й Тверской части получил сообщение, что за последнее время обществом „За Россию” устраиваются многолюдные собрания представителей тёмной Москвы.

Нижний Новгород. Крайняя медлительность епархиальной власти в рассмотрении ходатайств прихожан о смещении неугодных пастырей и частые случаи отказа в этих просьбах раздражают население и вынуждают его прибегать к самочинному решению.

Житомир. Ввиду разлившейся погромной агитации в чайных попечительства о народной трезвости – комитет постановил изъять попечительство из рук прежних деятелей.

Одесса. Вольноопределяющиеся евреи с глубоким удовлетворением встретили весть о привлечении их в кадры офицерства и приветствуют Временное правительство.

Кишинев. На бессарабских ж-д линиях наблюдается массовое движение дезертиров, в патриотическом порыве возвращающихся в Действующую армию.

Самара. В губернской тюрьме уголовные с глубоким вниманием прослушали лекцию присяжного поверенного и приняли бурными аплодисментами резолюцию с негодованием и порицанием заключённым одесской тюрьмы, учинившим беспорядки.

В селе Медведь Новгородской губ. солдаты маршевых рот разрушили памятник Николаю I, возмутившись надписью: „Нашему высокому покровителю.”

Симбирск. В Корсуни толпой разрушен памятник Александру II, недавно сооружённый на средства крестьян.

Якутск. Решено собирать деньги на памятник Чернышевскому.

… с теми беглецами, кто не явится в полк в указанный срок, будут поступать, как с изменниками Родине. Военный комитет Кустанайского гарнизона просит все комитеты и организации в России задерживать его дезертиров.

… В Мелитопольском уезде солдатки решили не принимать дезертиров.

… апреля у меня похищен бумажник…

Найдены георгиевские кресты: 2-й степени… 4-й степени…

Товарища солдата убедительно просят вернуть велосипед, взятый им у дверей Таврического дворца, ведущих в Военную комиссию…

Товарищ Н. Ленин просит нас сообщить, что на митинг Гренадерского полка его никто не приглашал, что он о митинге ничего не знал, что он очень удивлён, что его имя без предварительного извещения было внесено в список ораторов. В это время т. Ленин выступал на митинге броневого дивизиона в Михайловском манеже.

(„Известия СРСД”, 16 апр.)

ЧЕГО ОНИ ХОТЯТ. Вот уже несколько дней по всему Петрограду идут слухи… Какие-то тёмные личности расхаживают по улицам, рынкам, баням, лавкам, собирают толпы и всюду и везде возбуждают легковерных людей арестовать тов. Ленина, бить его, громить газету „Правда” и прочее и прочее. Нужно ли говорить, что вся эта погромная агитация ведётся с преступной целью… Эти гады старого порядка, прихвостни чёрной сотни, шептали всем и каждому: вот хлеба нет – и будет ещё хуже! рабочие не работают – и нас побьёт немец. И всё оказалось гнусной клеветой. Чёрная сотня начала искать нового случая. Приехал Ленин, занявший крайнюю позицию, – и вместо того чтобы спокойно обсудить вопрос, сейчас же стали распространять чёрные слухи, умышленно искажая его мысли и взгляды. Для чего это им нужно? Да для того, что междуусобица – самое выгодное дело для них. Подвернулся Ленин – великолепно! Травля т. Ленина, бесчестная и отвратительная, нужна этим тёмным силам, чтобы начать травлю против социалистов вообще, а потом против СРСД, а там авось удастся всё повернуть по-старому. Можно соглашаться или не соглашаться со взглядами Ленина, самым решительным образом спорить с ними, но разве можно у нас, в свободной стране, допускать мысль, что вместо открытого спора будет применено насилие к человеку, всю жизнь отдавшему на служение рабочему классу, на служение всем угнетённым и обездоленным?… Вот почему, товарищи рабочие и солдаты, надо решительно и смело прекратить эту бесчестную травлю.

(„Известия СРСД”, 17 апр.)

Исполнительная Комиссия Петроградского Совета солдатских депутатов заслушала сообщения о контрреволюционной пропаганде Ленина и его единомышленников. Считать её не менее вредной, чем контрреволюционная пропаганда справа. Признавая в то же время невозможным принимать репрессивные меры против пропаганды, пока она остаётся лишь пропагандой, – Исп. Комиссия признаёт крайне необходимым противопоставить ей нашу пропаганду. А всякому контрреволюционному действию – в любой момент наше действие.

Бойкотируйте буржуазную прессу! Мы, солдаты Измайловского полка, обсудив вопрос о бессовестной травле буржуазной печатью вождя и ветерана Совета рабочих депутатов т. Ленина и защитницы наших пролетарских и крестьянских интересов „Правды”, самым энергичным образом постановили: всю буржуазную печать бойкотировать, а товарищам печатникам предлагаем не печатать их.

К сему следует 9 подписей.

17 апреля. Исполнительный Комитет солдатских депутатов 12-й Армии заявляет, что он никого не уполномачивал проверять охрану царя и требовать перевода царского семейства в Петропавловскую крепость. Выступившие от имени 12-й Армии являются самозванцами.

ПЕРВОЕ МАЯ. Увы, мировой социализм не сумел героически встать поперёк дороги катящей военной колеснице. И во время войны он не чествовал 1 мая. Но вот землетрясение революции обрушило здание азиатски-византийского деспотизма. И вот, как красное знамя сделалось национальным знаменем России, так 1 мая становится национальным праздником её. Мы верим, что не умерла революционная совесть у пролетариев Средней Европы. Мы – на распутьи мировых дорог.

 
На сохе я развешу кумач,
Красноту загоревшихся дней.
– Эй, дорогу, дорогу, богач,
Дай дорогу клячёнке моей.
 

П. Орешин

Земной и небесный владыки рода человеческого, оба жестокие, деспотичные, требовали рабского повиновения и слепой веры. И в праздниках, приуроченных к мукам и страданиям искупителя рода человеческого, не было бодрой радости и ликования. Но вот родился праздник братства всех трудящихся – 1 мая!

Царская власть и православное духовенство старательно охраняли старый стиль, видя в нём символ оторванности России от Европы и европейской мысли. Но пала плотина, отделявшая русских рабочих от европейских, – и 18 апреля мы восстанавливаем международный праздник 1 мая по новому стилю. Капиталисты всего мира уже облегчённо вздохнули, надеясь, что рабочие на время войны отказались от празднования 1 мая. А вот…

Среди гула воюющей Европы празднование 1 мая превращается в действенную силу. Трудящиеся всех стран через леса штыков братски протягивают друг другу руки. И уже приходят вести, что на отдельных участках фронта солдаты враждующих стран бросают на землю оружие и стремятся приступить к мирным переговорам. Война будет прекращена самой трудовой демократией.

Противники пролетариата могли бы указать на необходимость беспрерывной работы и в день 1 мая, и что не время для праздников. Но в этот день пролетариат куёт оружие для завоевания царства социализма. А весь заработок рабочего воскресенья пролетариат отдаёт на нужды революции.

В день 1 мая пролетарский праздник должен быть и на фронте, окопы должны быть убраны красными знамёнами…

 
… Производительница хлеба,
Разбей оковы прежних меж,
И нас, детей святого неба,
Простором вольности утешь.
В поту идущего за плугом
Спаси от долга и от клятв
И озари его досугом
За торжествами братских жатв.
 

Ф. Сологуб

ДА ВОСКРЕСНЕТ ИНТЕРНАЦИОНАЛ!

31

Ещё снаружи рык раздался:

– Цыж! А собери-ка поснидать!

И вот он, вкатился в землянку – кажется, ещё шире в плечах, да и ростом будто повышел, землянка ему мельче стала:

– Сань-ка!! Га-га-га-га!!

Стукнул ли тушей железной в грудь или обнял – фуражкой по столу хлоп! – и сам на чурбачный стул плюх! -

– Всё! Отзаседались.

Саня рад, соскучился:

– Да сколько ж вы заседали?

– А вот не поверишь – девять дней! В пятницу начали, а в субботу кончили – девять. Ну разбалакались, ну разбалакались, во мастера языком болтать, и что мы раньше их тут не видели? Да они бы все зараз взялись – Вильгельма бы заплевали.

Ездил Чернега в Минск на съезд военных делегатов Западного фронта.

– А из Питера приехали социалисты из Совета, четверо, двое русских, а два грузина – так эти по три раза выступали, и хлопают же им, идиоты. Тут слух пронёсся, что и Керенский приехал, – так троих из Совета понесли на стульях наружу встречать – а его и следа нет, не приехал. Распотешились. Ну, целовались там, на сцене: полковник с грузином, унтер с полковником. Этому Чхеидзу пятнадцать минут хлопали, а он и лыка не вяжет, половины не разберёшь, чего говорит. На трибуне рукава засучил и показывает, как они Временному правительству морду бьют,– ну и в зале рёв.

– Морду бьют?

– Ну, или за узды держат.

– Да неужели уж, Терентий?

– Да наверно так и есть. Иначе б не осмелели.

– А ты – не выступал?

– Выступал, а как же! В первый день – выступал. Там до драки дошло. Председателя съезда выбирали. Мы все – за Сорокалетова, артиллериста, он на сцене в полной амуниции, и видно, что вояка, – я мол ещё вчера сидел на наблюдательной вышке и зорко следил за врагом, а сегодня явился исполнить гражданский долг. А нам суют – яврея какого-то, Позерна, шинелку напялил, от минского де совета, присяжный поверенный. Почему мы сами собой не командуем, фронтовики? – обида уступать. Вот по этой картонке записываешься, – достал из кармана твёрдую картонную карточку табачного цвета, № 220, – со сцены вызывают уже не Чернега, а слово 220-му! Как мы ни бились, как ни горланили, и много нас больше, – и в чём их сила, скажи, кто-то где-то ещё до съезда решил, что Позерн, – и будет Позерн, и всё, а Сорокалетова – ладно, в заместители. Вот так, Санька, я на этом выплеснулся, и думаю: не-е-е, тут надо поприглядаться, тут карты под столом передают. Я думал – я на язык боек, – а тут такие – ну-у-у. Вишь ты, на правительство локти засучил, и всё у них заранее решено – так ещё докумекать надо, зачем же они нас-то собирали.

– И на девять дней? Да ты расскажи по порядку, где ж это услышать? – Сане интересно, сел тоже к столу.

Дохнул Чернега кузнечным мехом. Подумал:

– Э-этого, брат, не рассказать. Там ни концов ни начал, одна свистопляска. Такого я в жизни не видел, только на конных базарах.

Встал, шинель стянул, метнул её на свою койку вверх, а сам опять сел.

– Делегатов нас – полторы тысячи, разместили даже по госпиталям. Ну что, ходили на вокзал Раззянку встревать. Раззянка он, иначе я его не зову, он раззявился, а всё дело мимо его плывёт. Караул, оркестр и эта марсельеза, кто её знает, а мы только голос поддаём – и повалили по улицам, тут и генерал Гурко, и рядом с ним же Позерн. Раззянко перед тятром стал речь держать, мол примите от меня поклон всей русской земли, с невыразимым волнением, возврата к старому нет, великая свобода, – а тут дождь пошёл. Мы, депутаты, конечно, попёрли в тятр, а толпа на площади его ещё полчаса слушала, и с ним которого-то, Родичева. Потом они это же самое и внутри повторяли – что старое правительство привело на край гибели, а теперь отечество в опасности, надо сшибать божьих помазанников – Вильгельма, Карла, Фердинанда, султана, многим из вас не придётся увидать новой счастливой жизни, но счастье за неё умереть. Поди ты и умри. И потом всё воскресенье в празднике прошло: дождя не было, все на Соборную площадь. И отдельно евреи ходят своё поют, и отдельно малороссы. И опять же все держали речи – и скажи, ну что такое за песня „марсельеза”, ну к ляду она нам, и куда ей до наших песен, хоть „Распрягайте, хлопцы, коней”, а двадцать раз её пропевали, и всем залом тоже пели, хоть мычи. Да что! один раз почали кресты-медали отдавать, Совету рабочих депутатов! Пошли сборщики по рядам, с фуражками.

Но чернегин крест и две медали – тут, на колёсно выкаченной груди. Придержал рукой:

– Я – не в тех дуромазах, не.

Ну, и Саня бы тоже не отдал, какое-то полоумие.

– Полоумие и есть. Слышал бы ты, чего на офицеров несут: мол нам приварка мало, а офицеры шлют продовольствие в тыл – ну, чего брендят? И даже – вообще упразднить звание офицера. И каждый четвёртый: офицеров – выбирать! Ну, три остальных ему: заткнись! И – генералов сократить, а солдатское жалованье за тот счёт увеличить, – ну и на сколько ж душ хватит с одного генерала? Ну и Смирнова нашего, конечно, чистили, что он контрреволюционер, – а два года он нас вёл – не замечали. Кто упал – того и кусай. И чтобы так теперь офицеры вели, чтоб каждый солдат мог иметь полное доверие к каждому офицерскому распоряжению, ну!

Побывал Чернега и в унтерах, побывал и в офицерах – знает что почём.

– А завёл волынку – Скобелев, из питерского Совета: мол во время революции офицеры попрятались под кровати. И – хлопали ему, дурачьё. А офицеров в зале, на полторы тысячи – всего, может, человек тридцать. Вот тут я поломился второй раз выступать: мол врёшь, может вы там сами в Питере попрятались, а мы – на боевых постах были! И что думаешь? Извинился Скобелев: сожалеет о впечатлении, отдаёт должное жертвенности офицеров.

Сидел Терентий приосаненный.

– Но, конечно, теперь, Санька, – комитет – старше офицера. Я вот в корпусном комитете – так уж старше нашего комбрига, точно. И ещё и с корпусным могу поспорить.

– А что Гурко? Выступал?

– Гурко – орёл. Плещут ему: наш Главнокомандующий! И – круто завернул: никаких выборных офицеров! в одном полку избрали командира, а через неделю просили корпусного, как бы своего избранца сменить. И ещё – как надо оборону понимать: это не значит застыть на позициях, обороняться можно только наступлением, только так можно вырвать победу из рук врага. Плескали. А ушёл – кинули вопрос: а вот дадут приказ наступать – откуда мы будем знать, что он одобряется демократией? Отвечал Церетели: если где подозревается измена делу революции, – то довести до сведения Совета рабочих депутатов, изменники будут заключены под стражу. А что получается? – значит, опять подозревай офицеров?

Саня посматривал на Терентия. С улыбкой:

– А ты сам в партию никакую не записался?

– Не, говорю ж тебе: присматриваюсь. Теперь время такое: надо хорошо оглядеться. Но в тятре перед главным залом ещё прохожальный зал – так там от каждой партии суют тебе книжечки: читай мол, читай по-нашему. И чего там поненаписано: и как с землёй по России распорядиться, пять линий на выбор, некак земля – их главная заботушка. А о правительстве чего несли, ну! – нет у нас, Санька, правительства, это дым один, на него не располагай. Этот вот Позерн чего ни нёс: Совет был повивальной бабкой правительства, и будем на него давить, и будем ему руководить, и контролировать, и не допускать порядка-умиротворения, а ему из зала: разя наша цель – беспорядок? Один поручик вылез: правительство составлено из народных избранников, и Совет не имеет права давить, – а ему из зала в двести глоток: „имеет! имеет!” Фу-у-у, не, этого не перекажешь. А сколько ещё телеграмм поразослали – и Керенскому тому, и Плехану, и какой-то Брехо-Бреховской…

– Но всё ж – какой был порядок дня? повестка?

– Поря-ядок? Порядка, Санюха, не спрашивай. Даже воды хорошей нет, из кранов в уборной мутную пили. Говорили, кто во что горазд, потом разбредались на такие секции и там горланили, потом опять же соединялись. Ты лучше спрашивай – чего постановили.

– А – постановили?

– Ой, много чего. И путёвого и непутёвого. Да главные резолюции у них готовые, они и не скрывают: мол в Питере так приняли на совещании Советов, давайте и мы так примем. Ну а мы добавили, в чём были мы все заодно: немедленно пересвидетельствовать всех белобилетников! И всех призвать, кто где укрылся от военной службы! И немедленно отправить на передовые позиции всех уже призванных, и кадровых, и запасных, и ратников, и причисленных к ополчению.

– Да зачем же они тут все?

– А чтоб неповадно! – гулко хохотал Чернега. – И всех жандармов и полицейских – на фронт! И в ихнюю там новую милицию – военнообязанных не принимать, шоб не прятались! И дезертирам, позорникам, ни дня больше отсрочки, а – на фронт! И в тылах всех денщиков и вестовых заменить увечными и престарелыми – а лбов на фронт! И с заводов, с рудников кто там приписался для виду – на фронт! И хорошо почистить эти земгоры, красные кресты, военно-промышленные комитеты, их там много сволочей попряталось, – на фронт! – торжествовал Чернега, скалил белые крупные ровные зубы без ущербинки. – Потом: у дела снабжения армии сменить всех несоответственных лиц – и всех под контроль наших комитетов! Учёт запасов, чтоб ни крохи мимо армейского рта!… Пото-ом… Что ж ещё потом? – уже с меньшим жаром вспоминал Чернега. – Совсем неправильно постановили: уравнять питание военнопленных с русскими солдатами – где ж это видано? разве немец наших так кормит? да с голоду морит. Потом – рабочих одобрили, что пусть им идёт 8 часов – только чтоб работали все четырнадцать. Пото-ом… Да чего там не вперла эта шайка, как будто наше дело: чистить метлой духовенство, чистить инспекторов народных училищ, и библиотеки ихние чистить от реакционерских книг – и везде вставлять революционные.

Что ж ещё? – вроде бы морщил Чернега лоб, да гладкий лоб его в складки не собирался.

– Да! Все постановления наши – перевести на немецкий язык, и немцам кидать через проволоку. И – не последний это наш съезд, только первый, теперь будем ещё сокликать.

И Цыж уже шаркал, нёс всю снаряду на стол и парующий котелок.

– Ну, я тебе очень рад, – говорил Саня. – Ты теперь нас не жалуешь, ты всё по комитетам!

– И буду! – уже откусывал Чернега от ржаной краюхи, щёки ещё шире и ложка в руке. – Я теперь при корпусе, а как же. Комитет должен быть при месте, и всё проверять, понял? А тут меня – из другой батареи пришлют, заменят, – ещё не прислали?

На круглых губах, на толстых щеках Чернеги было размазано полное удовольствие. Пожевал, проглотил, крякнул:

– Эх, Цыж, и борщага у тебя, ну! Где достаёшь? Надо и тебя проверить.

И бегали весёлые глазки Чернеги, радуясь своей землянке.

– Да ты хоть переночуешь?

– Вот переночую, да. Завтра в штабе бригады ещё отмечусь – и айда в корпус.

Цыж вышел – и Чернега сказал серьёзно, черпая деревянной ложкой и придувая чуть:

– Сейчас, Саня, спать не пора. Сейчас время началось – ухо востро держать. Со всех сторон нашего брата объегоривают.

Схлебнул.

– Сейчас надо верно присматривать: где же главная бечёвка, где главный конец – вот за него и хвататься. А власть теперь – труха, читай, как они про хлеб воззывают, ластят, – нету у них силы, по всему видно.

И он ел, вкусно чавкая.

– Ну, а в батарее чего нового? Все на месте?

– На месте. Нет, Бару откомандировали в военное училище, в Петроград.

– Да, а отпуск твой как?

– На той неделе еду, – улыбнулся Саня.

Сколько ни повторяй слово „отпуск” – так и разливается по тебе теплом.

– В Саблю поедешь?

– Да нет. Как решил – в этот раз в Москву.

И Москва – ещё теплей почему-то ему отзывалась, предстояла, наступала.

– Подполковник вернулся, теперь и меня пускает. Да стрельбы-то никакой.

– Воротился? – кивнул Чернега, с простотой переходя от зубоскальства и прямо к поминкам. – Похоронил? И где ж это столько тело было? И как сохранилось?

– Сам не скажет, а спрашивать неудобно.

Лейтенанта Анатолия Бойе убили в Гельсингфорсе 4 марта. А схоронили в Питере только через месяц, в Страстную субботу.

ДОКУМЕНТЫ – 11

17 апреля

ШЛИССЕЛЬБУРГСКИЙ УЕЗДНЫЙ КОМИССАР СЫТЕНКО -

ПЕТРОГРАДСКОМУ ГУБЕРНСКОМУ КОМИССАРУ ЯКОВЛЕВУ

Шлиссельбургский революционный уездный народный комитет доводит до сведения как Петроградского Совета Рабочих и Солдатских депутатов, так и Временного правительства, что с сегодняшнего дня, 17 апреля 1917 г., комитет считает территорию Шлиссельбургского уезда вполне автономной. Вся внутренняя жизнь Шлиссельбургского уезда устраивается только гражданами этого уезда; все же внешние вопросы, относящиеся к интересам граждан этого уезда, но связанные с интересами граждан всей России, – разрешаются только лишь взаимным добровольным соглашением между всеми автономными единицами, входящими в состав территории всей России. Петроградский СРСД, а также Временное правительство ни в коем случае не должны предписывать каких бы то ни было декретов гражданам Шлиссельбургского уезда, не спросив на это согласия у самих граждан этого уезда.