Текст книги "Воевода"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
НА ПОБЫВКУ

В Казани Даниил не задержался. В бане помылся, три дня отсыпался, ожидая отцову отписку. А последние полдня в беседе с отцом провёл, просил его отправить на отдых по домам борисоглебских ратников, сказав при этом:

   – Они мне, батюшка, нужны будут. Сердце о том вещает.

   – Коль так, с тобою и пойдут. В пути где-нибудь за Нижним Новгородом и завернёшь их в Борисоглебское.

   – Спасибо, батюшка. Ещё Ивана Пономаря да Степана Лыкова прошу отпустить.

   – Эко размахнулся. Полрати уведёшь с собой, – усмехнулся отец.

   – Так ведь без них я словно без рук. Дай Бог каждому таких побратимов, что в ратном деле, что в советах.

Потом Даниил вспомнит этот разговор с отцом и скажет себе: «Надо же, как в воду глядел. Куда бы я без Ивана и Степы».

И вот уже отписка готова, печатями в пакет замкнута. Что в ней написано, Даниил не знал, да и не принято было знать. Борисоглебские тоже вскоре оказались в полном сборе. Правды, поубыло их, всего сто три человека в наличии, а из пятидесяти кто служить при пушках остался, а кто и голову сложил. Прощание с отцом было для Даниила самым тяжёлым часом в его жизни. Опять-таки вещало сердце, что им больше не свидеться, хотя и говорил Даниил: «Ждём тебя, батюшка, в Москве». Отец нагрузил две сумы подарков родным, всё из даров казанской знати, с тем и проводил. У обоих глаза повлажнели, да сдержались воины, не пролили слёз...

Уходил Даниил из Казани с сотней борисоглебцев, конным строем. Шли правым берегом на Нижний Новгород, на Владимир – самый прямой путь к Москве. За Нижним Новгородом Даниил и его спутники попрощались с борисоглебцами: им предстояло идти берегом Волги на север.

   – Вы меня ждите. Скоро гостевать приеду. Авдею низкий поклон передайте, – наказывал Даниил пушкарю Касьяну.

А как ушли борисоглебцы, Даниил загрустил: вроде бы потерял что-то очень дорогое. Но с ним оставались Иван Пономарь и Степан Лыков, было с кем развеять печаль. Иногда Даниил вспоминал старшего брата, с которым, как ему казалось, предстояла нелёгкая встреча. Хотя и был Алексей, по мнению отца, пока в любимцах царя Ивана, да любовь самодержца хрупкая: задень нечаянно – расколется на черепки царская милость. А он, Алёша, ходил по лезвию острой сабли, и испытание его красотой и величием царицы Анастасии могло порушиться от нечеловеческого напряжения. Что говорить, в священных писаниях сказано о беспомощности человеческой перед соблазном. Запретный плод кого не совращал.

Случалось вдруг, из глубины прошлого в сознание Даниила врывался образ Кати. И тогда его мутило бессилие оттого, что он ничем ей не помог, не защитил от полона. В его голове возникали картины того, как захватывают её ордынцы, лишают девственности, чести, достоинства. Даниила обуревала ярость, и он готов был мстить тем, кто лишил его первой любви, кто украл у него невесту. « Да-да, – говорил он себе, – Бог всё-таки наградил меня Глашей, и она не вдруг, исподволь заполнила сердечную пропасть. И хорошо, что всё так получилось. А если бы не батюшкина и матушкина воля? Если бы я взбунтовался против неё? Тогда...» Нет, Даниил всё-таки находил в себе силы отказываться от мысли, что было бы «тогда». Гася ярость, Даниил возносил Господу Богу молитву за то, что он дал ему сына, дал доченьку, которые им любимы, что теперь он искренне любит Глашу и постарается ничем в жизни не огорчить её. И, выходя из тьмы на свет, Даниил пускал коня крупной рысью, словно этим мог в мгновение достичь Москвы. Иван со Степаном пускались за ним вслед.

   – Знаем, над чем ты чахнешь, воеводушка, – смеясь, говорил Степан. – Никак не дождёшься, когда нырнёшь в постельку к своей ненаглядной.

   – Ну, Степан, у тебя язык острее сабли, – огрызался Даниил и бил его тем же: – Вот как оженим на вдовушке, будешь знать, чем пахнет неволя в жениных объятьях. Так ли я говорю, Ванюша?

   – Истинно так. Да мы его на нашей свахе и оженим. То-то будет знатно! Саломея ох какая знатная вдовица, – распалялся Пономарь.

Знали бывалые путники, как скрадывается дорожное расстояние и как незаметно приближается в беседах, в шутках, в подковыривании конец пути. И однажды с высоких холмов Купавны они увидели золотые купола на холмах Московского Кремля. Пономарь громко засмеялся:

   – Эвон, Москва-то златоглавая сверкает! Скоро и лапушек своих увидим и погреемся близ них.

Было воскресенье, полуденный час, и Москву заливали колокольные звоны. Все храмы звали горожан на богослужение – воскресную обедню. На душе у ратников сразу стало светло, празднично. Огорчало лишь то, что к обедне им было не поспеть: усталых коней не погонишь рысью. И потому они ехали шагом, а воскресное настроение светилось у них на лицах, согревало души. В начале Арбата Даниил расстался с Иваном.

   – Ты никуда не пропадай и загляни днями ко мне, – наказал он ему.

   – Помню. Степана сватать пойдём, – засмеялся Пономарь.

Степан не смутился. Он уже свыкся с мыслью, что ему пора расстаться с вольной и непутёвой жизнью холостяка. Четыре десятка миновало, а он один как перст – ни кола, ни двора. Вот и опять в чужие хоромы едет, а если бы своё гнездо да с тёплой жёнушкой... Размечтался Степан и не заметил, как Даниил въехал на своё подворье. А конь Степана заартачился.

   – Это что такое? – удивился Даниил.

   – Да всё так и должно быть: своя конюшня ему нужна, как и хозяину – своя изба.

   – Стёпа, не пой Лазаря. Считай, что мы добрались домой, и, ежели можешь, помоги Захару снять сумы и отнести их в дом.

   – Это я за милую душу...

Даниил спешился и пошёл к крыльцу дома, на котором в это время появились все, кто был в палатах. Впереди всех матушка Ульяна, за нею Анастасия с Аннушкой, дальше Глаша с Тархом и Олей. В дверях были видны лица слуг. Даниил первым делом с поклоном подошёл к матери.

   – Здравствуй, родимая, явился блудный сын, – тихо сказал он.

   – Полно, полно, воеводушка славный, – пропела Ульяна и обняла сына.

   – Поклон тебе низкий от батюшки, – целуя мать, произнёс Даниил.

   – Здоров ли он? Места себе не нахожу, сны вещие вижу.

   – Здоров, матушка. А ежели и прибаливает, то малость. Да жди его скоро домой. До Покрова и прикатит.

Вот и Глаша с детьми дожидается своего семеюшку. У неё на глазах слёзы. Тарх смотрит на отца с удивлением. Лишь Оля протянула к отцу руки, и он поднял её, прижал к груди. А потом и Глашу прижал, и сына потянул к себе. От радости прослезился.

В этот миг пролились слёзы не только от радости встречи, но и от жалости к себе, от зависти к чужому счастью. Анастасия стояла в стороне, прикрыв глаза углом платка, и тихо плакала. Аня, тоже со слезами на глазах, прижималась к боку матери. Даниил увидел это, и у него сжалось сердце: понял он, что в семье старшего брата нет ничего отрадного. Посетовал на Алексея: «Господи, сколько же можно истязать себя и ближних!» Анастасия сильно похудела, от полноты, нажитой в годы благополучия, не осталось и следа. И показалась она Даниилу страдающей святой девой.

А Глаша была в цвету. Сверкающие чёрные глаза играли, манили. Стройная, худощавая, она, словно лань, кружила вокруг Даниила, не могла насмотреться на него. Но вот все вошли в палаты, началась суета. Анастасия и Глафира вместе со слугами принялись накрывать на стол. Даниила Ульяна посадила на скамью у печи и попросила:

   – Расскажи мне, сынок, как там страдает мой благоверный? Да не скрывай ничего.

   – Домой он рвётся, матушка. И здоровье у него источается. Да откуда быть здоровью, ежели, сколько помню, он всё горел и горел на службе!

   – Сердешный! Хоть бы скорее свидеться. А про тебя ноне в соборе спрашивал меня князь Михаил Иванович Воротынский. Не вернулся ли ты...

   – Славный человек. Но зачем я ему?

   – Так он теперь вместо боярина Романова-Юрьева. Как это, глава...

   – Глава Разрядного приказа?

   – Да-да, запамятовала.

   – Завтра же и побываю у него. Мы ведь с ним под Казанью в одном строю бились. Матушка, а как Алёша-то?

   – Служит. И всё к царю близок. Да чую сердцем, что скоро там лихие перемены грядут.

   – Ас Настей-то как у них?

   – Холодно. Да виду не показывает, умница. Сегодня лишь слезою изошла, как тебя увидела.

Столы уже были накрыты. Степан пришёл, подарки казанские принёс. Пока сумы развязывал, Даниил спросил мать:

   – Матушка, не слышала, как там Саломея? Вдовствует?

   – Вдовствует. Куда денешься. Ноне на десять вдов один мужик. А к чему спрашиваешь?

   – Так вот днями с Иваном пойдём к ней, сватать за Степана. Чем не жених?!

   – То верно. Да норов у них разный, сойдутся ли?

   – Как пить дать сойдутся. Степан покладистый и добрый. Только ты пока никому ни слова.

   – Умолчу, сынок, умолчу. Вот уж и к столу пора. А в баню-то уж завтра придётся: в воскресенье грех идти.

В Разрядный приказ Даниил пришёл только во вторник, да и то после того, как за ним пришёл подьячий Фадей. Знал Даниил, что не за благим делом зовут, потому и отправился к князю Воротынскому без особой охоты. Хотя, если бы он не был главой приказа, Даниил счёл бы за благо встретиться с Михаилом Ивановичем: как-никак одним стрелам кланялись в ратные дни. Но встреча получилась тёплой. Князь по-отечески обнял Даниила.

   – Хорош воевода, хорош. Ничего не скажешь, много славных дел в Казанском крае совершил.

   – Так ведь служба, батюшка-князь.

Даниил присмотрелся к лицу князя, увидел, что раны, полученные им под Казанью, уже зарубцевались.

   – То-то и оно, что служба. Однако даётся она тебе, ты истинный воевода. И хвала тебе за то от Руси-матушки.

В покое, где сидел многие годы Дмитрий Романов-Юрьев, ничего не изменилось, лишь прибавился небольшой стол и четыре стула близ него. Стол был накрыт для трапезы. По поводу поста блюда на нём были только рыбные: севрюга, стерлядь, бок белужий, икра красная и паюсная. Посреди стола высилась серебряная братина с медовухой. Даниил догадался, что к чему, и, прежде чем сесть в застолье, отдал князю пакет с отцовой отпиской.

   – Шлёт тебе, батюшка-князь, воевода Фёдор Адашев отчёт о делах казанских.

   – Это хорошо. Ждал я его. – Князь взял пакет и положил на письменный стол. – Однако идём-ка к медовухе для начала. Нам есть за что выпить.

Даниил не отказался. Ему было приятно хоть на время забыть о службе и побыть просто гостем. Как только выпили медовухи, так Даниил рассказал князю о том, как казанцы угощали его кумысной водкой.

   – Мы под Мамадаш с востока приплыли. Казанцы и подумали, что это удмурты пришли их воевать. Закрылись за частоколом, ждут. Рать я не стал поднимать и пошёл с клятвенной грамотой в руке. Стреляли в меня, но промахнулись. А как впустили в городок да узнали, что я русский, в гости повели: у них праздник был. Поднесли мне кувшин, пей, говорят, кунаком будешь. Вот я и пил, пока не очумел. За песни взялся.

   – Эко тебя угораздило! – засмеялся князь.

   – А как спел я им песню, так и подписали клятву, проводили до стругов, восемь бурдюков водки подарили.

   – То-то по-над Камой песни загудели, – продолжал смеяться князь. И как-то сразу о деле спросил: – Чем зиму-то заниматься думаешь?

   – Батюшку ждать буду. Худо у него со здоровьем, княже, так ты уж порадей за него, подыщи ему замену.

   – Знаю о том, Данилша. И порадели уже. Царь-батюшка шлёт туда воеводой князя Семёна Микулинского. Завтра он и уходит.

   – Спасибо за добрую весть, князь-батюшка. А сам-то я до приезда батюшки хочу в вотчине побывать.

   – Ну, побывай. Прямо днями и уезжай. Да не задерживайся. Виды на тебя есть, для того и звал. Пора тебе воеводскую науку до конца познать.

   – И над кем мне быть воеводой, куда идти?

   – Думаю, пораскинул бы умом и сам догадался бы. Да уж скажу. Во Мценск хочет послать тебя царь-батюшка. Сказал же так: «Место там горячее, да Данила Адашев не обожжёт рук».

Даниил задумался. Мценск – это огненная сковорода. Но ведь кому-то там надо быть воеводой, и, уж коль выбор пал на него, не кричать же: «Ратуйте!» Но размышлять долго было как-то неуместно, и Даниил сказал:

   – Ничего, усижу и на горячей сковороде.

   – Так ты уж помни, что в первых числах марта тебе туда и отбывать. И ратников с собой прихвати из Борисоглебска, как положено по расписанию.

   – Куда денешься. Да я из Казани прихватил своих сотню.

   – Умно поступил. – Князь налил в кубки медовухи, подал Даниилу. – Рад за тебя, воевода. Дай Бог, чтобы Русь богатела такими, как ты.

   – Спасибо на добром слове, князь-батюшка.

   – Вот и поговорили обо всём. И ты волен до марта. – Князь встал.

Встал и Даниил. Оставалось только откланяться и покинуть покой. Он так и поступил. Из Кремля Даниил вышел через Троицкие ворота и направился на Никитскую улицу навестить Ивана. В пути купил гостинцев своему тёзке. Был Даниил хмелен, и мир казался ему прекрасным. Его не волновало, что всего через каких-то четыре месяца ему нужно опять ехать в пекло, потому как, надо думать, Крымская орда будущим летом обязательно прихлынет на Русь. Поди, уже оправилась от поражения под Тулой два года назад.

В доме Пономаря, как всегда, когда приходил Даниил, пахло пирогами. Встречали Даниила все четверо: Серафима, Даша, Данилка и Иван, – все умиротворённые возвращением «кормильца». Даниил вручил медовые пряники тёзке, по головке погладил. Его пригласили к столу. Отбояриваться не стал, хотя и сказал:

   – Да я только что из застолья. Медовухой и стерлядью потчевали.

   – Кто же, ежели не тайна? Стерлядь ноне в цене, – молвил Иван.

   – А сам князь Михаил Воротынский. Мы с ним толковали о Казани.

   – Молчу, молчу, батюшка-воевода. В приказе был?

   – Угадал. Меня к тебе два повода привели.

   – Мог бы и без повода. – Иван снял с Даниила кафтан.

   – И то верно.

   – Да уж выкладывай.

   – На той неделе во вторник я уезжаю.

   – Далеко ли?

   – В Борисоглебское. Давай со мной всей семьёй.

   – Подожди, Данилушка, так уж сразу. Зачем ты уезжаешь?

   – Отдыхать, Ваня, отдыхать! Два года мы с тобой по острию ходили, можно и отдохнуть.

   – Даша, матушка, вы слышали? Он нас зовёт на Волгу, в Борисоглебское!

   – Вот и поезжайте, – ответила Серафима. – А я домовничать буду, в храмы похожу.

   – Даша, не отказывайся. Там такая прелесть зимой! Данилка на санках с горок кататься будет, – манил Дашу Даниил.

   – А твои поедут?

   – Все, кроме матушки.

   – Что ж, ежели Ваня возьмёт нас, мы готовы ехать.

   – Ты слышал, Ванюша? Или забыл, что пушкари тебя на рыбалку звали? Стерлядь будем ловить.

   – Разве от вас отделаешься? А я-то думал выспаться за два года, – засмеялся Иван. – Говори же о втором поводе.

   – Это уж мы с Дашей обговорим. Вот какое дело, Дашуня. Ехали мы из Казани домой и договорились с Иваном оженить нашего сотского Степана. И на ком бы, ты думала?

   – Не знаю, батюшка-воевода.

   – Да на нашей свахе, на тётке Саломее. Ей уже тридцать с хвостиком, и она с сорок седьмого года вдовствует.

   – А Степан-то как? – спросила Даша.

   – Да за милую душу согласится, – ответил Иван. – Славная Саломея...

   – Уж тебе не знать ли её, – засмеялась Даша. – Он чуть что, так и говорит мне: вот если бы не Саломея...

   – Что ж, и я могу то же сказать, – отозвался Даниил. Гость и хозяева за столом не засиделись. Вскоре же Даша, Иван и Даниил оправились на Арбат к свахе Саломее. В пути Иван поучал Даниила, как вести себя с ней.

   – Ты, воевода-батюшка, не умаляй достоинств Степана, повторяй, что сотский голова и военной справе прилежный.

   – Мы со свахой найдём, что сказать, – смеялся Даниил и весело посматривал на Дашу. – Так ли я говорю, свашенька?

   – Истинно так, – отвечала Даша с милой улыбкой. Она была довольна своим замужеством и всем женщинам готова была пожелать того же.

Сватам повезло. Вдовица Саломея была дома. Увидев её в домашнем сарафане, без головного платка, румянолицую и большеглазую, Даниил подумал, что ежели она согласится выйти за Степана, то быть славной паре. Он подумал и о её нраве. Никогда он не видел её сварливой, злой. Будто она знала секрет: ежели хочешь добиться успеха в жизни, побеждай добром.

   – Здравствуй, Саломеюшка. Видишь, кто к тебе пришёл? Все твои детки, – с таким присловьем появился в покоях свахи Даниил.

   – Как не видеть? – запела Саломея приятным голосом. – Да вы ко мне во снах каждую ноченьку приходите. Раздевайтесь, дорогие гости, говорите, какая нужда вас привела. А я готова вам помочь.

   – Даша, тебе и слово, – подсказал Даниил.

Молодая женщина смутилась, но тут же улыбнулась, начала бойко:

   – Есть у нас купец, молодуха Саломея, удалой молодец, во всех делах сноровистый, весёлый и покладистый, работящий и не гулящий, царю-батюшке верный слуга, семеюшке кормилец. И нужен тому купцу красный товар. А вот мы его нашли да и спрашиваем: готова ли ты, Саломея, посмотреть красна молодца, сокола ясного?

Погрустнела Саломея от яркой речи молодой свахи, румянец с лица сошёл, голова поникла. Руки в кулачки стиснула и тихо ответила:

   – Матвеюшку я забыть не могу. Стоит он у меня, сердешный, перед глазами. Был он ласковый такой, слова сорного не бросит. Да вот нашлась на его головушку басурманская сабля. Потому и не знаю, что сказать, милые сваты.

   – Да ты поделись местечком в своей душе. И Матвеюшку оставь, и Стёпушку пусти. – Даниил улыбнулся, подошёл к Саломее, обнял за плечи. – Не так ли ты мне говорила семь годков назад, умная головушка?

   – Вот и скажи: уживутся и вдвоём, – засмеялся Иван. – Да в твоей доброй душе всем места хватит.

В свои тридцать пять лет Саломея была похожа на молодицу лет двадцати пяти, жаждала мужской ласки и готова была хоть пень обнимать. Но стыд и житейская порядочность удерживали её от беготни за мужиками. А тут...

   – Как его увидеть, того купца? Может, личиком-то он с образиной лесной сходен.

   – Ох и привередлива ты, Саломея! Да ведь сказала же Даша: красный молодец.

   – Сватушки-батюшки, видеть его хочу. А так и разговору не быть, – довольно твердо проговорила Саломея.

Сваты переглянулись, головами покачали. Но Даниил нашёл выход.

   – А ты приходи завтра в полдень в Китай-город на торг. Там у ярославских рядов и увидишь меня. Он же рядом стоять будет. Он не только сотский в царском войске, но ещё и торговый человек. Подойдёшь ко мне, как купишь товар, так и пойму, что он тебе по душе и люб.

   – Ох и хитёр же ты, батюшка-воевода. Да уж приду. Не век же куковать вдовушкой, – улыбнулась Саломея. Подошла к Даше и обняла её. – Спасибо тебе, что первое слово сказала. Мужикам-то я бы и не поверила. – Молвила так и весело засмеялась, вновь стала развесёлой свахой.

На другой день за утренней трапезой Даниил обратился к Степану:

   – Я сейчас погуляю с Тархом, а к полдню сходим с тобой на торг в Китай-город. У тебя есть ещё товары-то?

   – Уздечки? Как не быть! Да новые лажу. А тебя какая нужда заставляет идти на торг?

   – Присмотреть хочу кое-что. Я ведь на днях в Борисоглебское уезжаю. Поедешь со мной?

Стыдно было Степану смотреть в глаза Даниилу. Считал он, что приживалом становится, и хотел отказаться да податься куда-нибудь к Волге поближе, в Нижний Новгород, может быть, благо товар есть, на хлеб, на прожитие хватит. Так как Степан долго не отвечал, Даниил понял, что у его побратима на душе и на уме, и, пока Степан не ответил отказом, произнёс:

   – Ладно, Стёпа, мы с тобой идучи на торг поговорим. А теперь мы с Тархом прокатимся.

Подошло время, и они отправились в Китай-город. По пути Даниил вернулся к разговору, начатому за трапезой:

   – Стёпа, нас с тобой породнила война, и это порой крепче братской привязанности. Зачем же нам рвать узы, связывающие нас? Я ведь понял, почему ты хотел отказаться ехать в Борисоглебское. Выбрось всё нелепое из головы. Ладно?

   – Ладно, Фёдорыч. Одно скажу: стыдно здоровому мужику как бы чужой хлеб задаром есть.

   – Вот-вот, ты тем и болеешь. Да не болей. Ещё неделька-другая, и у тебя будет столько дел, что ты сам пятерых прокормишь. И давай забудем про тень, которая упала на нас с тобой. Нет её!

На торг они пришли вовремя, как Даниилом было сказано Саломее. Сегодня Даниил был в поношенном кафтане, в старой шапке, в том, в чём не раз выходил на торг ранее. Он открыл лоток с нитками и иголками, голосом дал знать о себе. И Степан достал из сумы уздечки, шёл, помахивая ими.

   – Вот уздечки для быстрых скакунов! – завёл своё Степан.

   – Вот нитки на все случаи, вот иголки острые! – вторил Даниил, шагая рядом со Степаном.

К нему сразу же подошли покупатели, но Саломеи среди них не было. Продав несколько иголок и катушек ниток, Даниил повёл Степана обратно вдоль полотняных рядов. Тут к Степану подошёл покупатель. Пока Степан показывал и хвалил товар, появилась Саломея. Она шла тихо и смотрела то на Степана, то на Даниила. Он кивал головой. Она подошла к нему.

   – Почём, купец, нитки, иголки?

   – Пять алтын[31]31
  Алтын – старинная русская мелкая монета достоинством в три копейки; пятиалтынный – пятнадцать копеек.


[Закрыть] за пару. Самый лучший товар!

Степан продал уздечку и повернулся к Даниилу.

   – Лиха беда начало! – весело сказал он и, глянув на Саломею, предложил: – Голубушка, купи своему семеюшке уздечку.

Саломее в отваге не откажешь. Одним словом, сваха.

   – Ах, куда ни шло, покупаю уздечку! Говори цену, купец.

   – Всего три пятиалтынных.

   – А не заломил ли лишнего?

   – Ну, голубушка, Степан Лыков ни с кого лишнего не берёт. Однако за то, что ты улыбаешься славно, три алтына сброшу.

   – А если мала будет коню?

   – Сам приду и исправлю.

   – Ишь, досужий какой. Ладно. Вот тебе два алтына и два пятиалтынных.

Заплатив и спрятав уздечку в сумку, Саломея спросила Даниила:

   – Купец, вместе, что ли, торгуете?

   – Вместе.

   – А из какой земли? Вижу, что не москвитяне.

   – Костромские мы.

   – Оно и видно. Проторгуетесь.

Саломея купила у Даниила ниток и иголку и ушла. Даниил почесал затылок, на Степана посмотрел, позвал:

   – Идём искать, где торгуют таким товаром, как у нас.

И нашли. Нитки и иголки стоили по два пятиалтынных за пару, уздечки – по четыре пятиалтынных. Степан засмеялся.

   – Ну, хороша тётка, проучила нас!

   – И во благо. Пошли домой. Стыдно нам теперь по другой цене торговать.

   – Товару хотел купить на уздечки, – отозвался Степан. – Как поеду в Борисоглебское, подарки повезу Касьяну да Кирьяну, ещё Аверьяну.

   – Ишь, как много у тебя там дружков. Ладно, иди в кожевенный ряд, а я в полотняный. Там и сойдёмся.

После полудня к Адашевым нагрянули гости. Пришли Иван с Дашей и сыном. Маленького Данилку Тарх с Олей тут же увели играть, а Даниил, Иван и Даша посекретничали.

   – Были мы ноне на торгу со Степаном, и Саломея приходила. Знать, понравился ей наш молодец. Нитки у меня купила, а у него уздечку. Зачем, право, не знаю.

   – Степану ты сказал про неё? – спросила Даша.

   – Ни слова. Но я видел, как сверкали его глаза, когда он смотрел на Саломею. И думаю я сегодня же сходить к ней и узнать, готова ли она стать женой Степана. Ежели скажет, что да, то я упрошу её завтра же уехать в Борисоглебское. Наш домоправитель едет туда по делам и её отвезёт. Она же дождётся нас, дом к приезду приготовит. Там мы и устроим Степану встречу с Саломеей. Ну как?

   – Ой, Данилушка, не попасть бы нам впросак! – воскликнула Даша.

   – Да я нынче же спрошу Степана, к чему это он пялил глаза на вдовицу. Вот и откроется человек.

   – Горазд на выдумку, воевода. Да уж куда ни шло, сыграем в жмурки.

К вечеру после праздничной трапезы по поводу гостей Даниил, Иван и Даша с сыном отправились скопом к Саломее. Как пришли, она Данилку на руки подхватила, ласкала, как родного.

   – Ну, матушка-сваха, выкладывай, чем живёшь, – сказал Даниил. – Вон Иван баклагу медовухи принёс. Выставлять ли?

   – Ой, сваты знатные, выставляйте, – пряча лицо за Данилку, ответила Саломея. – Смутил меня ваш затейник, мне такие по душе.

   – Вот и славно. Теперь мы его и просветим.

   – А вдруг откажется? Он хоть и рубаха костромич, а с норовом, может быть, – засомневалась Саломея.

   – Всё нам ведомо про него. Не пойдёт на попятный, коль ещё в Казани давал слово обзавестись семеюшкой, – сказал Иван.

Когда сели за стол обмывать сговор, Даниил повёл речь о Борисоглебском.

   – Мы к тебе, Саломея, пришли ещё с низким поклоном – просить тебя в село наше Борисоглебское съездить на неделю, а может, на две.

   – Какая нужда во мне, Данилушка? Я ведь ни кур щипать не умею, ни коров доить.

   – Батюшка мой из Казани возвращается, может, в Борисоглебское надумает наведаться, так покои в доме просят женской руки и глаза. Там девки будут полы мыть, стены протирать, потолки обмахивать – так за ними тебе лишь присматривать. Онисим тебе всё подскажет, как...

   – Покой-то свой на кого оставлю?

   – А сестра и присмотрит.

   – Ой, Данилушка, хочу уважить, да не знаю... С кем ехать-то?

   – Говорю, с Онисимом. Завтра его и отправляю. Вот и ты. Да в обиде не будешь...

Знала Саломея, что Даниил не жаден и за труд сполна отблагодарит.

   – Не могу тебе отказать, Данилушка. Подгоняй завтра лошадок. Я соберусь в путь. А сватовство-то как?

   – Не переживай, всё путём будет. Только уздечку дай мне на время...

Готовился Даниил благую потеху устроить и, как он сказал, «всё путём» у него шло. Дома вечером он поведал матушке и Глаше, что отправляет Онисима в Борисоглебское приготовить дом для проживания.

   – А следом за ним денька через три и мы умчим всей семьёй, матушка. Ты уж не сердись на меня.

   – Да на что сердиться-то. Вотчине глаз хозяйский нужен, а мы там годами не бываем. Поезжайте, сынок, благословляю вас.

Сборы на этот раз получились у Даниила хлопотные. Да и то сказать, рассчитывал он прожить в Борисоглебском до февраля, а впереди ещё больше двух месяцев, потому к деревенским харчам нужно было прибавить что-то московское. И задуманное празднество, о котором пока ни с кем не обмолвился и словом, хотелось справить так, чтобы надолго всем запомнилось. Надо было и себя как-то вознаградить за то, что в сечах и походах всегда жил скромно, питался скудно. Пришлось покупать московские копчёности и сладости, да муку крупчатку на сдобные пироги и кулебяки, да водки хлебной несколько бочонков, вино виноградное рейнское и многое другое, чего в Борисоглебском не сыщешь.

В середине ноября легла зима, замёрзла Москва-река, снег выпал, всё оживилось после осенней слякоти. Адашевы, Пономарёвы, а с ними Степан Лыков покинули подворье на Сивцевом Вражке. Санный путь за Москвой от селения к селению установился очень быстро. Он был знаком путникам, они день за днём катились всё дальше от стольного града и на пятый день пути достигли Волги, на левом берегу которой по взгорью раскинулось село Борисоглебское. Все были рады увидеть его. Наконец-то длинный путь позади. А тут отдых, забавы, праздники один за другим последуют. И лишь Степан Лыков сидит сычом на облучке, по сторонам хмуро смотрит, корит себя за то, что согласился ехать в глухомань от Москвы светлой. Да светлой-то она стала ему с того дня, как увидел-рассмотрел на торге вдовицу, что купила у него уздечку. От одного воспоминания о ней у него млело сердце. Однако что вспоминать, сдерживал себя Степан, пролетела она, как белая соколица во сне, и не увидит он её больше никогда. С такими безотрадными мыслями он и на паром въехал, благо лёд на Волге ещё не укоренился.

Когда паром тянули от берега к берегу, о его брёвна шуршали тонкие льдины, которые тут называли шугой, или салом. Дети как вышли на берег, так в гору побежали, да остановились. Там толпа встречающих ждала. Авдей постарался почти всё село на берег вывести, господам поклониться. Даниил подошёл, укорил Авдея:

   – Зачем народ тревожил, дядька Авдей?

   – Так отроду принято, батюшка Даниил, – ответил Авдей и поклонился.

   – Здоров будь, Авдеюшка. – Даниил протянул руку, пожал лапищу старосты.

Борисоглебцы кланялись, и гости кланялись. Все степенно пошли к господскому дому. А Даниил побежал к палатам, влетел в них, крикнул:

   – Саломея!

   – Тут я. – Она стояла за спиной Даниила. – Ведь я среди встречающих была. А как увидела, что ты побежал, и – за тобой.

   – Вот что, голубушка. Иди к себе в покой, оденься, как должно москвитянке, и сиди там. И вот уздечка тебе. – Даниил вытащил из-за пазухи уздечку. – Знаешь, что с нею делать. Как позову: «Эй, хозяюшка, где ты?» – так и выходи.

   – Исполню, как сказано, – чуть побледнев, ответила Саломея.

«Господи, все-то у него причуды», – подумала она, уходя.

А Даниил осмотрелся кругом – чисто, празднично, тепло. Можно и гостей звать. Приезжие шли медленно, любовались рощей за домом, округой, далями, кои обозревались с холма до Заволжья. Глафира и Даша, увидев церковь, перекрестились. Даниил посмотрел на идущих к дому и не увидел среди них Степана. «Да что он, от судьбы, что ли, хочет сбежать? » – подумал Даниил и заметил его среди сельских мужиков: он с ними уже балагурил.

   – Степан, иди скорей, ты мне нужен! – крикнул Даниил и помахал рукой.

   – Бегу, – отозвался сотский.

Все гости поднялись в дом, разделись в просторных сенях, вошли в трапезную. Даниил Степана за плечо держал, тот на него удивлялся.

   – Эй, хозяюшка, где ты? Есть тут кто-нибудь?

И появилась Саломея. Она ещё из-за двери увидела, кого привёл Даниил, взяла уздечку, смущённая, побледневшая, вышла в трапезную и медленно подошла к Степану, держа на руках уздечку. Степан обалдело смотрел то на Саломею, то на Даниила, не зная, что сказать. Сердце у него билось сильно, словно молот по наковальне ухал. Первой нашлась Саломея:

   – Что ж ты, купец, уздечку без дырочек для пряжки сделал. – Она подала уздечку Степану. – А я-то, сердешная, маюсь, думаю, где купца найти, чтобы исправил покупку.

Обрёл свою дерзость и Степан. Он взял Саломею за руки и широко улыбнулся:

   – О, этих дырочек я сколько угодно наделаю! Как долго я к тебе ехал! Знал бы, на крыльях прилетел. – Он повернулся к Даниилу, ко всем. – Она моя, и я никому её не отдам.

И все весело засмеялись, все были довольны выдумкой Даниила.

   – Вот уж где воеводская смекалка блеснула, – хлопая Даниила по плечу, сказал Иван Пономарь и тут же, схватив Степана за руку, повёл его вокруг стола. – Знай же наконец, что твою суженую зовут Саломея.

И Даниил сказал давно продуманное:

   – Узнавайте друг друга до седьмого колена. А как Святки придут, так в храм венчаться поведу вас. Быть мне вновь посажёным отцом.

В первых числах декабря наступили крепкие морозы. Волгу сковало льдом. Потянулись на реку любители подлёдного лова. Их в Борисоглебском было немало, и каждый отменный рыболов. Рыбу ловили здесь мерёжами. Авдей следил за ловом. Он не разрешал держать больше трёх мерёжей даже самой большой семье. Если ловили стерлядь, то дозволено было брать рыбину только более двадцати фунтов. «Мелочи дайте подрасти годок-другой», – говорил он рыболовам, проверяя улов. Так и жили в Борисоглебском – по правде. В середине декабря морозным солнечным днём в палаты Адашевых пришёл Авдей, поклонился и сказал: