Текст книги "Воевода"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

   – Сто пятьдесят, – ответил Доможил.

   – «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к тебе», – прочитал царь Иван Васильевич первые строки другого псалма.

А Доможил теребил бороду. Он задумался, сел на атласный диванчик и грустно уставился в пол. Царь сел рядом с ним. Доможил заговорил:

   – Я могу остаться у тебя, государь, ежели ты просишь. И, пока ты пьёшь сладкий сок победы над Казанью, будешь меня терпеть. Но скоро тебе придётся пить и горечь, потому как нет у тебя полной победы над тем царством. И проку от меня тебе не будет, не хочу я пить с тобою горечь. Свою я выпил.

   – Какую горечь ты выпил, ведун, в лесу возрастая?

   – Жил я среди людей, любезных мне.

Доможил посмотрел на царя, и в глубине его голубых глаз засветился огонь ледяной ненависти. Он готов был уже излить эту ненависть, однако не успел.

   – Ия тебе буду любезен.

   – Никогда того не случится. Ты устанешь от той правды, какую услышишь от меня, и наконец зашьёшь в медвежью шкуру и отдашь псарю Федяшке Басманову, чтобы затравил меня, как ты затравил собаками моего благодетеля князя Ивана Шуйского.

Царя Ивана Васильевича опалило гневом. Он закричал:

   – Вон сей же миг из Кремля! Эй, рынды! – Тут же вбежали стражи. – Гоните его батогами из Москвы!

Воины схватили Доможила и унесли из опочивальни.

Знал бы государь в этот миг, чем обернётся для него вспышка гнева, сменил бы его на милость. Но то, что случилось, уже невозможно было исправить. Царь ещё топал ногами, но под сердце ему ударило словно шилом, тело забила лихоманка, ноги стали слабеть, подламываться, он осел на пол, сжался в комок и, продолжая трястись, начал всхлипывать. Он увидел бегающего в загородке князя Ивана Шуйского, зашитого в медвежью шкуру, и собак, рвущих его. И как тогда, в Коломенском, ему стало жалко князя, и он готов был крикнуть: «Остановите! Остановите собак!» Но гордыня не позволила проявить жалость, и теперь она не позволила пожалеть прорицателя Доможила. Царь закричал:

   – Рынды, ко мне! – Они появились, и он повелел им: – Верните Доможила! И в клетку! В клетку!

Рынды убежали. Но вошли дворецкий, постельничие, вельможи, подняли царя под руки, уложили в постель. Он ещё ругался, но Илья Мансуров ласково, словно малое дитя, уговаривал его, упрашивал успокоиться и полежать:

   – Сыты сейчас принесут, царь-батюшка, ты изопьёшь, и благо к тебе придёт. Мы поднимем тебя, облачим, и царствию твоему не будет конца.

Однако ни в этот день, ни во многие последующие дни царю не удалось встать на ноги. Он с каждым часом слабел. То его бил озноб, то он покрывался потом, и рубашка на нём становилась мокрой. Царь жаловался на боли в сердце. Иногда он вроде бы засыпал, но сон походил на потерю сознания. Он часто бредил, называл имена близких придворных, и тот, кто слышал собственное имя, леденел от страха за свою жизнь.

Во дворец собрали лучших лекарей, ворожей, целителей, но никто из них не был в состоянии помочь больному царю. И пришёл час, когда заговорили о том, чтобы царя исповедать.

«Болезнь государя приняла настолько опасный оборот, что находившийся в приближении дьяк Иван Висковатый решился напомнить о духовной. Возник вопрос о престолонаследии. Двоюродный брат царя князь Владимир Андреевич Старицкий решительно отказался целовать крест малолетнему наследнику престола «пелёночнику» царевичу Дмитрию». По просьбе больного царя бояр собрали в опочивальне, и он потребовал от них ответа, кому они будут целовать крест. Боярам в те дни казалось, что царь Иван вот-вот преставится, и среди них открыто произошёл раскол. Многие бояре так и сказали: «Хотим служить князю Владимиру Андреевичу Старицкому». И твердили многажды: «Как-де служити малому мимо старого». «И бысть между бояр брань велия, и крик, и шум велик, и слова многие бранные», – отметил летописец той поры. И если бы Бог дал силы царю встать в эти минуты с ложа, он, гневом опалённый, порубил бы многим головы – до такой степени он был взбешён. Но, откинувшись на подушку, он лишь страдал от ужасной немощи. «И видев царь и великий князь боярскую жестокость и почал им говорить так: «Коли вы сыну моему Дмитрию креста не целуете, ин то у вас иной государь есть, а целовали есте мне крест и не одинова, чтобы есте мимо нас иных государей не искали», – писал далее летописец.

Проходили дни, недели, а царь Иван Васильевич на поправку не шёл. Он изнемогал, сжигаемый горячкой, стеная, жаловался Алексею Адашеву, который сутками не отходил от его ложа:

   – И я с ними говорить много не могу, а они свои души забыли. И нам и нашим детям служить не хотят. Потому говорю тебе, сын Адашев, позови своего отца-справедливца, – и как он скажет, так и будет.

От этих слов государя в груди у Алексея всё дрогнуло. Он знал, что его отец не пойдёт против своей совести. Знал Алексей и то, что отец был выразителем дум тех именитых бояр, которые отказывались целовать крест младенцу Дмитрию. Алексей нашёл отца в Поместном приказе. Он читал составленный по воле царя Ивана Четвёртого «Родословец».

   – Батюшка, государь тебя видеть хочет, – сказал Алексей.

   – Ведаешь ли зачем? – спросил Фёдор Григорьевич.

   – Ведаю: кому ты крест целовать будешь при здравствующем государе. Ты уж не сироти нас.

   – Ох, Алёша, спроси он меня о чём другом, ответил бы в лад ему. А так... Ладно, пока иду до опочивальни, ещё подумаю.

   – Проводить тебя?

   – Лучше не ходи со мной. Вот садись и вычитывай, огрехи ищи.

Кряхтя, Фёдор Григорьевич поднялся со скамьи и тяжёлой походкой усталого человека отправился в царский дворец. Сам он сильно недомогал. Сказывались годы жизни на пределе сил человеческих. Ему шёл шестидесятый год. В опочивальню старший Адашев вошёл, склонив голову. Не хотелось ему смотреть в пронзительные глаза царя. Чуял он сердцем, что царь одолеет болезнь, поднимется и тогда припомнит всем, кто шёл против его желания. Но был Фёдор Григорьевич не только придворным служителем, но ещё и воеводой по духу, потому поднял голову и взглянул царю в глаза.

   – Вижу я, государь-батюшка, что ты скоро вновь сядешь на боевого коня. В глазах у тебя уже жажда жизни светится.

   – Не льсти, Адаш, не льсти. Вот спрошу тебя, и пошатнёшься.

   – Спроси государь.

   – Будешь ли ты целовать крест царевичу Дмитрию?

«Вот оно, прямо в лоб на пороге, – мелькнуло у Фёдора Григорьевича. – Да уж где наша не пропадала, не буду кривить душой. Скажу, как думаю».

   – Ведает Бог да ты, государь! Тебе, государю, и сыну твоему, царевичу князю Дмитрию, крест целуем, а Захарьиным с братией нам не служить. Сын твой, государь, ещё в пелёнках, и владеть нами Захарьиным с братией. А мы уж от бояр до твоего возраста беды видели многие.

   – Всё сказал, правдолюбец?

   – Всё, государь-батюшка.

   – Коль так, одно мне остаётся: выздоравливать, – ответил царь и, похоже, улыбнулся.

Так и случилось, что те, кто ратовал за выздоровление государя, не ошиблись. Он и впрямь поднялся к концу зимы, но был измождённый, бледный и вовсе бездеятельный. Выздоровление государя, казалось бы, принесло конец распре между двумя партиями бояр и других вельмож, и многим почудилось, что она забыта. Но сие только почудилось. Ни царь, ни все родные и близкие царицы Анастасии не могли забыть поругания своих имён, доносившегося в их адрес сторонниками князя Владимира Старицкого.

Однако, многим на удивление, Фёдор Григорьевич Адашев после болезни царя вскоре же получил боярство. Алексей Адашев оставался разумом и душой Избранной рады, как назвал князь Андрей Курбский всех, кто вместе с Алексеем Адашевым, Сильвестром, Иваном Пересветовым и Иваном Выродковым стояли у правления Русским государством. Но подспудная волна опалы, невидимая простым глазом, уже накатывалась на Адашевых. И если Даниила Адашева повысили по службе: ему дали самостоятельное воеводство и во главе тысяч ратников он пошёл в Среднее Поволжье усмирять мордву, черемисов, татар, удмуртов, – то его отец был отправлен весной пятьдесят третьего года всего лишь вторым воеводой в Казань.

Но там, в Казани, славного человека, правдолюбца не предали забвению. В одном из православных храмов Казани осталась как память о воеводе Адашеве чудесно исполненная икона, позже внесённая в писцовые книги 1566-1568 годов.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ВОЕВОДА

В Васильсурске зиму 1553 года жили тревожно. Что ни день, ждали, как на волжский лёд выкатится с левого берега реки тысячная лавина яростных черемисов и прихлынет под стены города. Дозоры на крепостной стене день и ночь не спускали глаз с лесной заречной стороны. Там была земля черемисов, враждебных Руси, и после покорения Казани, словно в отместку русичам, они взялись за оружие и начали военные действия. Ещё в декабре на глазах у сотен горожан на волжском льду были порублены гонцы, шедшие из Казани в Москву, а с ними многие торговые люди. Побоище на виду у васильсурцев было задумано не случайно. Верховод восставших черемисов, родовой старейшина Тугай, наказал своим воинам:

– Берите всех, кто пойдёт к Васильсурску из Казани, и убивайте их на глазах у горожан. Пусть знают нашу великую силу.

В Васильсурске в эту пору стояло заставой всего две сотни ратников. Пока они оседлали коней да добрались до места побоища, черемисов и след простыл. Той же ночью из Васильсурска ускакал гонец в Свияжск, где находилась большая сила – полк воеводы Бориса Салтыкова-Морозова. Теперь в городе с нетерпением ждали, как отзовётся на весть о гибели царских людей свияжский воевода. Ушёл той же ночью и гонец в Москву.

А через несколько дней ранним утром из-за Волги показалась конная орда черемисов. Их заметили вовремя, и воины вместе с несколькими сотнями горожан поднялись на стены в ожидании приступа. Орда подошла к самому городу, и полетели в защитников стрелы. Черемисам ответили, среди них появились раненые, убитые. Из-за Волги показались несколько саней, на которых везли лестницы. Защитники поняли: быть приступу. На стены были подняты камни, обрубки брёвен, жерди, чтобы разить врага на лестницах. Черемисы спешились, человек по десять схватились за лестницы и побежали к стенам, приставили их, воины под прикрытием сотен стрел начали подниматься на стены и, обнажив сабли, устремились в сечу. Но закрепиться на стенах черемисам не удалось: васильсурцы одного за другим сбивали их. Они падали в засыпанный снегом ров.

Неожиданно всё изменилось. В стане черемисов возник гвалт, шум. Это примчал дозор и сообщил, что по Волге от Свияжска движется конная рать. Так и было.

На помощь Васильсурску шёл конным строем со сторожевым полком воевода Борис Салтыков-Морозов. Едва черемисы отхлынули от Васильсурска и скрылись на левом берегу Волги, как в виду города появился сторожевой полк, а его дозор повернул к лесу, где скрылись черемисы. Вскоре и весь полк устремился за ними. Воины сторожевого полка гнались за Тугаем весь день и всю ночь и всё-таки догнали орду на реке Цивиль. Тугай дал воинам ночью отдохнуть. Тут-то их и застали на рассвете воины сторожевого полка. Сеча была недолгой. Большинство черемисов успели скрыться в лесу, но многие были порублены и более сотни взяты в плен. Воевода распорядился повесить их, и семьдесят четыре черемиса вздёрнули на деревьях. Остальных погнали в Свияжск и там казнили как разбойников.

В это же время разбои начались и на Арской стороне за Казанью. Сказывали, что здесь предводителем у бунтовщиков был всё тот же родовой старейшина Тугай. Как это могло случиться, никто в Казани не понимал, но имя Тугая привлекало к нему в отряд и черемисов, и татар. Против них на Арскую сторону были посланы из Казани воевода Никита Казаринов и мурза Камай. Тугаевых «детей со товарищи» удалось разгромить, разогнать, а многих взять в плен. Их ждала в Казани участь повешенных в Свияжске. Потом это начало войны с черемисами будет названо первым этапом, в котором московские рати не участвовали.

Однако вскоре московские рати потребовались. Волей государя на черемисов, на чувашей и мордву был наложен ясак. Он был умеренным, посильным каждому, даже бедному хозяину. Но черемисы отказались платить ясак. И когда в их селениях появились первые сборщики ясака Иван Скуратов и Мисюра Лихарёв, их схватили, долго издевались и убили.

Весть об убийстве царёвых людей, дошедшая до Москвы, наконец-то заставила многих задуматься. В Разрядном приказе вспомнили о предупреждении Даниила Адашева, о вести, полученной от охотника Степана Лыкова. Было решено отправить на борьбу с черемисами и мордвой новые полки в помощь казанским и свияжским силам. Один из них поручили возглавить Даниилу Адашеву, воеводе двадцати шести лет от роду.

«По поводу возмущения казанцев, арских луговых людей Адашев был послан на Вятку, велено было ему с вятчины и с детьми боярскими стоять на Каме и Вятке, промышлять над государевыми изменниками казанскими и ногайскими людьми. И Даниил стоял с вятчаны по Каме, по Вятке и по Волге и побивал на перевозе во многих местах казанских и ногайских людей, а живых в Казань к воеводам прислал за всё лето 240 человек».

Из Москвы Даниил Адашев уезжал в середине января, в пору крещенских морозов. Поход был трудным, случалось, воины обмораживали лица, ноги. Больших селений на пути было мало, а в деревеньках из десяти—пятнадцати изб трёхтысячный полк не разместишь. Приходилось останавливаться на ночлеги в лесах, жечь костры. Даниил бедовал вместе с воинами. Весь путь он не покидал седла, не прятался в тёплых крытых санях. Когда подошли к Казани, морозы ослабели. В городе нашлись для ратников помещения, где раньше размещались казанские воины.

У Даниила была встреча с отцом, который стоял в Казани вторым воеводой. Даниил увидел отца, и у него защемило сердце. Ещё каких-то два месяца назад тот был полон сил, жажды действия, а теперь выглядел чуть ли не старцем. Лицо покрыли морщины, глаза потускнели.

   – Батюшка, что с тобой, родимый! – воскликнул Даниил, обнимая отца.

   – Всё у меня хорошо, всё чином, сынок. Просто устал. Живём здесь, как на вулкане. Никакого мира, никакой тишины.

   – Будут тишина и мир, батюшка. Я привёл три тысячи войска.

   – Три тысячи, – горько выдохнул Фёдор Григорьевич. – Здесь и двадцать тысяч не хватит.

   – Что же в округе происходит, батюшка?

   – Об этом потом. Ты мне скажи, как дома? Как там государь?

   – Государь уже поправляется. Видел перед отъездом Илью Мансурова, он сказал, что люто недоволен боярами. А дома у нас всё хорошо. Матушка не хворает, внук и внучки растут.

   – А как Алёша?

   – Днюет и ночует в Кремле. Говорит, государь при себе держит. С Анастасией они словно чужие. Вот одна напасть и чернит нашу жизнь. Чем всё кончится, не ведаю.

   – Опалой кончится, сынок. Ежели сам царь не догадывается, так донесут ему наконец, что Алёшка мается его Анастасией. Разумный человек, а голову потерял.

   – Говорят, что и царица на Алёшу глаза вострит. Сердцу не прикажешь.

   – А надо бы, ой надо, пока не поздно.

Фёдор Григорьевич занимал покои в царском дворце. Он хотя и был вторым воеводой, но первого пока в Казань не прислали. Потому вся полнота власти была у него. При нём были слуги, дворецкий. Убранство покоев здесь не изменилось, как помнил Даниил. И всё было бы хорошо, но не хватало парной русской баньки, а так хотелось помыться! Отец, словно разгадав желание сына, сказал:

   – Ладно, про Алёшу ещё поговорим. Тебе с дальней дороги надо помыться, у нас теперь тут баню устроили по-нашему.

   – Разумное сие. Ох как славно помыться в своей баньке! Так ты, батюшка, распорядись, а я ратников пока обойду, посмотрю, как устроились. Вернусь же с Иваном и Степаном. Да, спросить хотел: видел я, что в палатах князя Шемордана кто-то живёт. Уж не сам ли князь...

   – Сын его вернулся из Москвы. Зайди к нему ненароком.

Отдых Даниила и его ратников в Казани получился коротким, всего два дня в тепле побыли. Вечером в первый же день, как помылись три побратима в бане да пришли к трапезе в покой Фёдора Григорьевича, он их просветил, что происходит в Казанском крае. Выпили хлебной водки, закусили, и Фёдор Григорьевич повёл речь:

   – Помните, в прошлом году, десятого октября, были послы черемисов? Так они, хотя и поклялись признать русскую власть над собой, на самом деле обманули нас и восстали. В декабре они вошли в арскую и побережную стороны, и к ним примкнули татары и южные удмурты.

   – И что же теперь? – спросил Даниил.

   – Чем дальше, тем хуже. Разбойные отряды уже на подступах к Казани в лесах засели.

   – Но здесь же есть силы прогнать их.

   – Тут, сынок, всё не так просто. Мы посылали два отряда по четыреста человек и половину потеряли. Против нас стоит коварный враг. Наши преследовали его, а он рассеялся по лесу, а потом в спины ударил.

   – С ними и впрямь трудно воевать. Они ведь дома дерутся, им и стены помогают, – согласился Даниил.

   – То-то и оно. К тому же поговаривают, что у них предводители лихие. Ты ведь не забыл мурзу Тюрбачи?

   – Как забыть?!

   – Он, говорят, остался жив и ноне глава татарского войска.

   – Хотел бы я увидеть его да сойтись в честном бою.

   – Не сойдёшься, сынок. Он впереди воинов, как наши воеводы, не ходит. Он всё время в тени. А вот ежели кто из русских попадёт в полон к нему, сам терзает.

   – Охотников на этого зверя надо пустить, они и достанут его, – заметил сидевший до сих пор в молчании Степан.

   – Вот и собери их, сходи за ним, – отозвался Фёдор Григорьевич. – По глазам вижу, что тебе это посильно.

Даниил задумался. Он и сам бы вместе со Степаном пошёл за мурзой Тюрбачи, да ему сие не дозволено. Его долг в другом: перекрыть пути южным удмуртам к Казани, остановить их на рубежах русской земли любыми путями и, если нужно, силой оружия. Трудно это будет? Очень. Вятка и Кама длиною вместе за тысячу вёрст, и перекрыть одному полку все переправы на реках просто невозможно.

   – Батюшка, а сколько казаков и стрельцов у тебя в крепости?

   – Было четыре тысячи, нынче, считай, на восемьсот меньше. Столько мы потеряли за два похода и за многие стычки близ Казани. Ноне нам должно отказаться даже от мысли о подавлении восстания. Нам бы устоять в обороне.

   – Спасибо, батюшка, мы всё поняли. Одного ты не сказал: как помогают тебе правобережные татары? Они присягнули царю на верность и должны бы помогать в защите Казани.

   – Ты воевода и разберёшься скоро во всём сам. Ежели нет, то скажу: родство им мешает идти друг на друга. Тебе же посоветую: как выступишь на Каму и Вятку, будь осторожен. Дозоры пускай во все стороны, не то и до места не дойдёшь, растеряешь воинов.

Отдохнув два дня в Казани, Даниил поднял полк и собрался вести его дальше. Но из Васильсурска в Казань примчал гонец. Его привели к воеводе Фёдору Адашеву. В этот час у отца был и Даниил. Молодой воин едва держался на ногах, лицо у него почернело от холода и ветра. Он как вошёл, так и рухнул на пол.

   – Батюшка-воевода, казни меня, я принёс чёрную весть.

   – Встань и говори как воин! – строго сказал Фёдор Григорьевич. – Как тебя звать?

   – Игнат я, боярский сын Прохоров, – вставая, отозвался воин.

   – Теперь говори.

   – Плохо под Васильсурском, батюшка-воевода. Черемисы переправились на горную сторону, разгромили полк боярина Салтыкова-Морозова. Самого же взяли в полон. Теперь идут к Свияжску.

«Одна беда за другой», – мелькнуло у Фёдора Адашева. Он спросил:

   – Ты опередил черемисов?

   – Да. Я мчал тропами и, может быть, на сутки опередил.

Старый воевода понял, что Свияжск ни в коем случае нельзя отдавать восставшим. Возьмут черемисы крепость, примкнут к ним правобережные татары, приблизятся к Казани удмурты и татары, и тогда двухлетние усилия Русского государства пойдут коту под хвост. Но что делать? Отец посмотрел на сына. Только он со своим полком может переломить ход событий. И хотя у отца в этот час не было власти над сыном-воеводой, он, подойдя к нему очень близко, сказал:

   – Данилушка, только на тебя надежда не отдать врагу Свияжск и не погубить государево дело в Казанском крае. В Свияжске, как мне ведомо, без полка Салтыкова-Морозова осталось четыре сотни воинов.

Даниил понял состояние отца и не мог отказать в просьбе. Ответил:

   – Батюшка, полк в седле, и я иду под Свияжск.

   – Спасибо, родимый. Ты спасаешь честь Руси. Иди же. – Фёдор обнял сына.

Даниил поклонился отцу и вышел из палат. В сенях он встретил Ивана Пономаря. Увидев гонца, он прибежал к покоям казанского воеводы.

   – Что случилось, Даниил? – спросил он.

   – А то, что надо было ожидать. И для нас с тобой приспело горячее дело.

   – Говори же, не тяни, воевода.

   – Мы идём спасать Свияжск. Нашу с тобой крепость, кою возводили.

   – Вот те раз! Так мы же её проходили, и она стояла твердыней!

   – Стояла и будет стоять! – ответил Даниил.

Они покинули царский дворец, побежали в расположение полка. Там всё было готово к движению.

   – Ваня, передай по цепи, чтобы все тысяцкие и сотские пришли ко мне. Да мигом!

Казалось, и впрямь мига не прошло, как команда облетела полк и сотские, тысяцкие стали близ воеводы.

   – Вот что, други! Вы все видели крепость Свияжск. Так мы стремительно идём к ней, спасать её, и, ежели там враг лезет на стены, ударим его в спину, сколько бы его ни было. В каждой сотне у вас есть по десять стрельцов. Их вперёд, они первыми бьют по врагу. А ежели нет врага у крепости, мы будем ждать его. Он в пути, и он придёт. Мы возьмём его у крепости в хомут. А теперь по коням!

И всё пришло в движение. Стременные подали коней воеводе и его побратиму. Они поднялись в сёдла. И полк был в седле. Все потянулись к Царским воротам, к Волге.

Как всегда на марше, Иван Пономарь распоряжался дозорами, и в первом дозоре, что ушёл вперёд, был Степан Лыков. Перед тем Пономарь ему сказал:

   – Ты, Стёпа, подойди к Свияжску скрытно, и если нет нехристей, то всё равно дай нам знать. И дашь знать, когда они подойдут. Тогда мы и хлынем.

   – Так и будет, Ванюша, – ответил Степан и увёл своих десять воинов.

Полк как вышел на волжский лёд, так и пошёл рысью по наезженной дороге. Но даже в скачке думы не оставляли Даниила в покое. Всё, что он услышал от отца, воочию убеждало его в том, что война за Казанский край далеко не завершена и минует не один год, пока в него не придёт мир. Думал он и о другом – о том, как вырвать из рук черемисов славного воеводу Бориса Салтыкова-Морозова. «И как это его угораздило в плен попасть», – мелькнуло у Даниила. Однако он понимал, что осуждать отважного воеводу, попавшего в плен, было бы опрометчиво, не зная сути дела. Ведь так уж повелось в русской рати со времён вещего Олега, что князья и воеводы всегда шли на врага впереди воинов. И тут уж как повезёт. Коварный враг может отсечь часть воинов от основной рати и подавить её числом. Могут и в битве один на один аркан накинуть. Всё может быть, даже так, что весь полк полёг, а воевода один живой остался да был ранен, искал себе смерти и не нашёл, ни стрела, ни меч его не повергли, но простой орясиной оглушили и повязали. И когда до Свияжска осталось вёрст пять, Адашев сказал:

   – Ты, Ваня, помни о воеводе Салтыкове. Он в полон взят. Постарайся его найти. Может быть, он в обозе у черемисов.

   – Постараюсь, воевода.

   – Да возьми с собой сотню воинов или сколько сочтёшь...

Полк продолжал движение. Скоро и Свияжск. А дорога впереди пустынна. Даниил отдал приказ перейти на шаг. Той порой Степан прискакал под крепость в Введенскую слободу. Затаился за сараями, за амбарами. От слободы до Свияжска было чуть больше версты, и крепость открыто просматривалась. Она стояла в одиночестве и покое. Степан понял, что надо немедленно отправить гонца к воеводе, предупредить, чтобы остановился. Он ещё высматривал, кого послать, как конь, которого он держал на поводу, запрядал ушами. Степан смекнул, что чуткое ухо коня раньше человека услышало, уловило приближение конной лавины. Степан взглянул под ноги: прикоснуться бы ухом к земле, – но её укрывал снег, который глушил звуки. А конь прядал ушами не переставая, и Степан понял, что Черемисская орда приближается. Но, доверившись коню, можно и ошибиться. Если бы ещё какой-нибудь знак! Зоркий Степан заметил, как к крепости с севера летит воронье. Это прибавило ему уверенности, что орда близко. А вот и в крепости заметили врага: дозорные забегали на стенах. Пора. Степан потянулся к коню, взялся за луку седла и в этот миг увидел на дороге, ведущей от крепости в слободу, скачущего всадника. Тот влетел в Введенскую слободу, но, приметив в засаде воинов, метнулся в сторону Волги. По обличью это был черемис. Степан взметнулся в седло и помчался следом. Конь у него был быстроногий, и вскоре он стал нагонять черемиса. Но до Волги было уже близко, и там, на открытом пространстве, как понял Степан, могли быть черемисы. Сняв лук и вытащив из колчана стрелу, он на скаку приложился и выстрелил, поразив черемиса в спину. Тот завалился, ещё держась в стременах, а его конь остановился. Подскакали два воина Степана.

   – Волоките его в слободу. И коня ведите, – сказал Степан, а посмотрев в сторону крепости, увидел, как появилась Черемисская орда.

Она обтекала крепость. Черемисы могли их заметить. Но Степан ехал шагом в сторону слободы, и это не могло взволновать черемисов. А в слободе он сказал своим воинам, что мчит в полк, и пустил коня полной рысью.

Даниил заметил Степана на повороте из слободы к Волге, понял: случилось то, к чему он вёл полк, – и поскакал навстречу Степану. Они сошлись. Степан доложил:

   – Батюшка-воевода, черемисы вышли к крепости, обложили её. Чтобы выйти им за спину, надо мчать по Волге до Свияги и из слободы тысячу пустить.

   – Нет, – возразил Даниил, – из слободы мы на них не будем наваливаться. Всем полком пойдём от Свияги. А здесь они уже никуда не денутся.

И Даниил повёл полк по речному льду до устья Свияги.

Появление черемисов у крепости Свияжск не застало её защитников врасплох. Едва они появились вдали, как дозорные донесли об этом князю Семёну Микулинскому, который с остатками своего полка-ертаула в четыреста человек стоял гарнизоном в Свияжске вторую зиму. В крепости всё пришло в движение. Стрельцы и пушкари встали у бойниц, зарядили пищали, пушки. Сотня воинов расположилась у ворот на случай, если их будут таранить. Едва плотный строй черемисов показался на дороге вблизи крепости, как пушкари открыли по ним стрельбу из орудий. Но черемисов это не испугало. Они мчались и мчались к крепости. Появились сани, волокущие лестницы. Многие из воинов уже пускали стрелы в защитников крепости. Под этим прикрытием десятки воинов тащили лестницы, и вот уже сотни воинов полезли наверх, начался приступ. Возле крепости возник на вороном коне сам предводитель черемисов князь Мамич-Бердей. Вдохновляемые им воины, презирая опасность и смерть, лезли на стены, невзирая на то, что сверху падали уже сражённые товарищи.

В тот миг, когда крепость была полностью окружена, на той же дороге, по которой шли черемисы, появилась новая конная лавина. Вылетев на открытое пространство, она стала обтекать осаждающих, и вскоре они были взяты в хомут. Началась сеча, и даже не сеча, а побоище. С криками: «За Русь! За Русь!» – воины Адашева вломились в самую гущу черемисов, которые продолжали лезть на стены. Черемисам не было спасения. Сам князь Мамич-Бердей, поняв ужас положения его орды, с полутысячей воинов, что стояли близ него, попытался вырваться из хомута, и ему это удалось ценой потери половины воинов. Он вырвался на дорогу и ускакал, бросив свою орду на избиение. За ним поскакали около сотни воинов Адашева.

В это время в крепости поняли, что на помощь им пришли воины из Казани. Князь Микулинский велел распахнуть ворота и вывел на черемисов две сотни конных воинов. Теперь черемисам оставалось думать лишь о спасении от неминуемой гибели.

Война не бывает без неожиданностей. Иван Пономарь, взяв полусотню воинов, поскакал с нею по дороге, по которой только что прошла к крепости Черемисская орда. Он рассчитывал встретить идущий следом за ордой обоз и не ошибся. Проскакав с версту, он заметил впереди на изволоке дороги санные повозки. Их было не меньше сорока. Не замедляя бега коня, он повёл своих воинов им навстречу, намереваясь устрашить обозников стремительностью налёта. Так и было. Едва черемисы поняли, кто мчит на них, они словно воробьи с дороги, полетели в лес, бросая коней и всё, что везли. Лишь у последних крытых саней остались пятеро конных черемисов. Они пускали стрелы в воинов Пономаря, и возница разворачивал сани. Иван налетел на них вихрем, и они едва успели обнажить сабли. Но против меча Пономаря у них в руках были игрушки. Он с ходу снёс с коня одного черемиса, добрался до другого. А тут подоспели его воины, и вскоре все пятеро черемисов лежали на снегу, обагряя его кровью.

Пономарь соскочил с коня, заглянул в крытые сани. Там, на соломе, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, лежал воевода Борис Салтыков-Морозов. Иван вытащил кляп, разрезал верёвки.

   – Эко тебя, воевода, упеленали! – удивился Иван.

   – Спасибо, воин. Чей ты? – спросил воевода.

   – Из сторожевого полка Даниила Адашева.

Иван помог Салтыкову выбраться из возка, но ноги у него затекли, он не мог на них встать.

   – Скажи, воин, как тебя звать?

   – Иван Пономарь.

   – А Свияжск держится, Ваня Пономарь?

   – Держится. И стоять ему твердыней нерушимо. Там наши черемисов бьют.

И тут же Пономарь услышал крик:

   – Сотский, в седло! Лавина прёт!

Иван оглянулся и обомлел. От крепости на них мчалось не меньше трёх сотен черемисов. Но страх пришёл лишь на мгновение. Пономарь нашёл верное решение: перегородить дорогу санями. Она здесь поднималась над местностью, справа и слева от неё были крутые откосы. Иван помчался в голову обоза, увлекая за собой воинов. Доскакав до первых саней, он с силой развернул их поперёк дороги, так же развернул и вторые сани. Кони послушно тоже вставали поперёк дороги. Иван привязал первую пару коней к саням второй пары. Воины все делали так, как сотский, и вскоре дорога была перекрыта. Из-за саней, из-за коней в налетающую лавину полетели стрелы. Не попасть в эту лавину было просто невозможно. И падали кони, падали всадники, их топтали копытами задние кони, но и сами они, сражённые стрелами, падали под конские копыта. Многие искали спасения в лесу, скатывались с откосов.

А от крепости, как заметил Иван, мчалась ещё одна лавина всадников. Но он быстро понял, что это были русские воины. Теперь черемисов принялись бить с двух сторон, и скоро побоище было завершено. На дороге лежали только убитые и раненые черемисы. Среди русских в этой, казалось бы, безнадёжной схватке потерь не было.