Текст книги "Подкова на счастье"

Автор книги: Александр Мартынов

28. ТРИБУНАЛЫ И РАСПРАВЫ

Дождь застал Тимку и Олега на полпути от фермы Науманнов и крепко вымочил. Дождь оказался почти осенний – холодный и резкий, оба парня кляли его, на чём свет стоит, и в гридницу вошли – злые хуже некуда, только на пороге вспомнив, что не почистились сами и вот сейчас девчонки их порвут в мелкие кусочки.

Но странно – хотя в гриднице были почти все обитатели Светлояра, царила необычайная тишина. Только всхлипывала Весна, которрую с двух сторон обнимали Мила и Звенислава. Да Свет, пощипывая струны Олеговой гитары, напевал как-то отстранённо:

 
– Сейчас по Нью-Йорку холодному,
А может быть – по Лондону,
А может, по Мюнхену бродит он,
Смоленский мальчишка Иван…
 

– Что случилось? – спросил Зима, останавливаясь на середине комнаты, у стола. Ему не ответили.

 
– Войной от России отринутый
Слоняется по миру он,
Пока ещё веря заученным
Чужим иностранным словам…
Семья у мальчишки в Смоленске была…
Её в сорок первом война отняла!
И дом разломала, и детство украла,
Взамен не дала ничего!
Давно на чужбину заброшенный,
Всё бродит он, всё бродит он
И знает одно лишь о родине:
Что родины нет у него…
 

– Что произошло? – спросил уже Тимка, бросая на пол мокрые перчатки для верховой езды.

 
– Ненастными днями, ночами ли
Он горбится в молчании…
Кто знает, о чём размышляет он,
Смоленский мальчишка Иван?
За годы скитаний измученный,
Издёрганный, приученный
При встречах здороваться левою,
А правую руку – в карман…
Когда-то в Смоленске он в прятки играл,
Пел песни и марки в альбом собирал…
Он помнит немножко ветлу под окошком
И думает вновь: «Для чего?!»
 

Стало ясно, что спрашивать бесполезно. Олег и Тимка, переглянувшись, просто подсели к столу, не переодеваясь. Тимка шепнул Олесе:

– Олька где?

– Погоди ты… – ответила та.

 
– Давно на чужбину заброшенный,
Всё бродит он, всё бродит он
И знает одно лишь о родине
Что родины нет у него…
Сейчас по Нью-Йорку холодному,
А может быть – по Лондону,
А может, по Мюнхену бродит он,
Смоленский мальчишка Иван…
Глядит он на небо недоброе
И думает о доме он,
И верит всё меньше заученным
Чужим иностранным словам…
Рекламы в глаза ему плещут огнём
Но видит мальчишка ветлу под окном,
Смоленской весною себя под ветлою
И рядом отца своего!
Сейчас по Нью-Йорку холодному
Пусть ходит он, пусть бродит он,
Всё больше тоскуя по родине
А Родина… есть у него!(1)
 

Наверху хлопнула дверь. Все разом вскинули головы. Появился Вячеслав Тимофеевич, ещё несколько человек. Вячеслав Тимофеевич вёл, обняв за плечи, Дано. Лешка, шедший чуть сбоку и сзади, говорил громко и возмущённо:

– Но это же неправильно!!! Надо позвонить моему папе, у него есть знакомые газетчики… и вообще, надо что-то делать, это же неправильно!!!

– Да что случилось-то?! – крикнул, вскакивая, Тимка – нервы не выдержали. Ратмир, тоже спускавшийся сверху, ответил:

– Отца Данкиного наши в Гаагу выдали.

– Не ваши… – поправил Дано, не поднимая головы. – Это не ваши… это гады. Они не русские. Они не люди. Вы не виноваты.

– Как выдали? – спросил Олег, тоже вставая. – Почему выдали? Кто позволил? Как они могли… Гаага – это же убойный цех!

– Так выдали, – зло сказал Вячеслав Тимофеевич. Тимка почувствовал, как подошла и коснулась его плеча Олька, положил пальцы ей на руку, но не повернулся. – За преступления против человечности. За геноцид. За бандитизм. Схватили на рабочем месте, как нелегального мигранта и в тот же день выслали прямо в Гаагу.

– Да какого мигранта!!! – захлебнулся Тимка. – В городах полно этих мигрантов, а они…

– Помолчи, Тим, – попросил Вячеслав Тимофеевич. И заставил Дано посмотреть себе в глаза. – Вы будете жить с нами. Ты и Весна. И никто никогда не скажет, что вы тут чужие. И вас мы не отдадим ни властям, ни самому сатане.

Дано весь затрясся и, разрыдавшись, вцепился обеими руками в расшитую рубаху Вячеслава Тимофеевича. А тот, подняв голову, повысил голос:

– Ребята! Только что вы все стали свидетелями ещё одного акта невыразимой подлости нашей власти. На расправу… – он помедлил, фашистам был выдан трусливыми гадами отважный партизанский командир, серб Славко Йован Зенич. У нас его сын и дочь. Так пусть же, пока жив хоть один из стоящих здесь, наша жизнь будет порукой их свободе! Я клянусь!

1. Стихи Л. Дербенёва.

– Клянусь! – вскочил Игорь.

– Клянусь! – закричал Тимка, но его крик потонул в других криках.

Кричали даже самые младшие…

Дано поднял искажённое, залитое слезами лицо. Но странно – губы его улыбались. Тряслись и улыбались.

– Брача… сестре… – сказал он. – Брача… сестре… руси… благо…

И он заплакал снова. Тогда Мирослав – тот самый Мирослав, ко-торого вместе с сестройблизняшкой дядя Слава купил за водку у родителей – вдруг оттолкнулся от стола и. взбежав на лестницу, обнял Дано за пояс и звонко сказал:

– Не плачь, пожалуйста! Я вырасту и мы вместе освободим твоего папку!

Тимка услышал, как ахнула Олька – и прижала к себе замершего около неё Игорька. Толика.

– Пожалуйста, не плачь! – снова попросил Мирослав. – Ты такой храбрый… не плачь, папка не хотел бы, чтоб ты плакал…

Дано всхлипнул и медленно сел на корточки. Так, что Мирослав оказался выше его.

– Брача, – сказал он снова. И обнял маленького русского.

В открытую дверь брызнуло солнце…

…Жизнь продолжается, даже когда кому-то кажется, что жизнь кончена. И есть дела, которые надо делать всегда…

… Бежим купаться! – крикнул Бес и запустил в Тимку комом сухой травы. Тим засмеялся, распрямляясь над колесом минитрактора:

– Пошли хоть переоденемся, ну?

"Не хочу думать, что через двенадцать дней уезжать.»

Мальчишки с поля бегом поднялись на холм. Действительно, до обеда ещё можно было успеть искупаться, но… во дворе Тим и Бес наткнулись на группу ребят и девчонок, рядом с которыми стоял Вячеслав Тимофеевич. Все выглядели удивлёнными. Звонок сказала:

– А вот и они.

– А чего случилось-то? – мгновенно насторожился Бес. Тим улыбнулся – тот явно сейчас перебирал все свои грехи.

– Пройдите со мной, – негромко сказал Вячеслав Тимофеевич и, не оглядываясь, направился в здание. Все, недоуменно переговариваясь, двинулись за ним – внутрь, на второй этаж, в его личные «апартаменты» – две небольших комнатки, где и расселись, повинуясь движению руки Вячеслава Тимофеевича, кому куда получилось.

И только теперь Тимка обратил внимание, что здесь – только… И нехорошее предчувствие кольнуло его. Он заметил, что и остальные явно ощутили то же самое. Все молча смотрели на Вячеслава Тимофеевича.

Он тоже молчал. Довольно долго. Тишина стала вязкой и неприятной, тяжёлой и липкой. Вячеслав Тимофеевич кашлянул и заговорил:

– Час назад мне пришло сообщение… – он положил на стол перед собой несколько листков с распечатками факса. – Прислал один… наш человек. Возьмите и посмотрите…

Наверное, предполагалось, что снимки пойдут по рукам. Но все, уже не в силах выносить ожидание, повскакали с мест и сгрудились у стола.

Никто ничего не сказал. Никто не крикнул. Даже Тимка, хотя ему вдруг захотелось заорать, завизжать, забиться головой об этот стол. Он стиснул зубы и на миг прикрыл глаза, чтобы открыть их снова, твёрдо зная: это никуда не исчезнет.

Факсы были чёткими. Тимка сразу узнал на первом того парня, гитариста. Он лежал около какой-то стены на боку. Лицо было целым, а туловище всё чёрным. И можно было различить, что на груди у него – остатки сожжённой гитары. А сбоку от головы лежали отрубленные по запястье руки. Видно было, что пальцы раздроблены.

На других листках были трупы нескольких мальчишек и девчонок. Они лежали голые, но до такой степени истерзанные, что это не замечалось. И Тимка снова узнал – узнал Крайнего. Живот у него был распорот, внутренности вынуты. А ниже живота… нет, Тимка не смог смотреть.

– Это случилось четыре дня назад, – сказал Вячеслав Тимофеевич и все вздрогнули. – Кто-то выдал их после поджога игрового зала, принадлежащего Салмону Арцоеву. Боевики Арцоева захватили их. На одном из пляжей. Коля оказался рядом и вмешался. Один вмешался. Тогда и его тоже.

"Его звали Коля, – подумал Тимка сквозь немой крик. – Коля его звали. Вот так.»

– Они ничего не сказали, – Вячеслав Тимофеевич одним движением собрал факсы. – Ничего. Кстати, прокурор края замял дело. Разборка между беспризорниками.

Все молчали. Вячеслав Тимофеевич тоже молчал. Потом – потом вдруг начал читать стихи. Тимка дико взглянул на него. Но остальные остались неподвижны…

 
– Невесёлое время.
И поганое племя
Русских силу сломило…
Утро миру не мило.
Плещут лебедя крылья.
Тучи солнце закрыли.
Мчит Обида из степи,
Русским – рабство и цепи.
Как сражаться с врагами?!
По душе – сапогами…
Точит нож брат на брата
В этом времени клятом.
«То – моё, то – моё же!»
Половецкие рожи…
Чужеземные ханы…
Душат волю арканы…
И кричит о «великом»
151.
Князь пред Господа ликом.
О «великом» – кусочке
Поля, редком лесочке.
О пустой деревушке…
Это время – ловушка.
Где вы, русские братья?
Вместо братства – проклятья,
И резня, и раздоры,
И кровавые горы…
И всё то же, всё тоже
Половецкие рожи,
Победившие ханы
И на шеи – арканы… – и дальше там есть…
Реки потекли для нас болотом.
Поломались на тетивах стрелы.
Будем ли мы завтра живы, целы?
Что нас ждёт за ближним поворотом?
Одевают русские дружины
Саваны из крыл широких птичьих.
Непригляден, подловат обличьем,
Кто там брань гнусавит русским в спины?
Слава дедов – под дождём золою,
Кровью русской в пыль и травы вбита…
Не помогут щит нам и молитва,
Время-время… Страшное и злое!
Пыль одела золотые стяги,
Вместо голоса трубы походной
Словно мыши перед непогодой,
Шелестят чернильные бумаги…
Сами мы раздорами и смутой
Силу чёрную на Русь зазвали.
И поник могучий лес в печали,
И не хочет начинаться утро…
МатьРоссия! Потемнела ликом…
И рука воздетая упала…
Ты сынов к защите призывала
Отвечали дети бранным криком
И пошли искать благую долю
Кто куда – за русские границы.
За чужие правды смертно биться,
За чужие землю и за волю…(1)
 

– Это стихи одного моего друга по Интернету. Он переложил «Слово о Полку Игореве»… Да. Ещё, – Вячеслав Тимофеевич. – Через восемь дней Арцоев и прокурор будут охотиться в хозяйстве Левая Сопка. Вы знаете, это в ста тридцати километрах отсюда. Будут человек тридцать, если считать охрану и вообще.

– Убить, – сказал Богодар

– Убить, – сказал Яроврат.

1. Переложение автора книги.

– Убить, – сказала Вайга.

– Убить, – сказал Рысич.

– Убить, – сказал Остинец.

– Убить, – сказал Солонь.

– Убить, – сказала Сварга.

– Убить, – сказал Ведаман.

– Убить, – сказал Радинец.

– Убить, – сказал Велесовик.

– Убить, – сказал Знич.

– Убить, – сказала Маричка.

– Убить, – сказал Колохорт.

– Освобождаю вас от всех работ… и всех развлечений, – сказал Князь. – Пять дней тренировок и занятий… Кто за дверью? – повысил он голос.

Дверь распахнулась. На пороге стояли плечо в плечо Ратмир и Дано. Оба были бледны. Дано, сведя брови, сказал:

– Мы нехорошо сделали. Мы подслушали. Это не помужски. Да. Но я прошу… мы просим. Мы с вами. Моля. Моля те, дядо Славо.

– Мы с вами, – эхом откликнулся Ратмир. – Пожалуйста. Я умею. Меня учили убивать… убивать нас. Я хочу – их.

– Богодар, – сказал Князь, – Дано и Руса включи в группу. Я сейчас к Науманнам. А ты знаешь, что делать.