Текст книги "Подкова на счастье"

Автор книги: Александр Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

10. ОККУПАНТЫ И СЕКТАНТЫ

Тайга отступила неожиданно и резко. Только что скакали рысцой по чернолесью среди кедров почти незаметной тропинкой – и вдруг оказались в настоящем поле с аккуратными рядами не чегонибудь, а помидорных кустов. Тим даже прибалдел, настолько странным был переход. Впереди виднелся дом – одноэтажный, но с надстройкой… как её… а, мезонин! Слышалось бодрое собачье гавканье. Но на деревню всё это не очень походило, да и вообще пейзаж странным образом отдавал чем-то нерусским. Европейским, скорее уж. Тимка не взялся бы объяснить, почему ему так кажется, но ощущение такое имелось.

Спросить он ничего не успел. Откуда-то сбоку появился всадник на рослом белом коне. Одетый не столь экзотично, как мальчишки – просто в джинсы и свободную рубаху плюс сапоги – молодой мужчина, плотно сидевший в седле, приветственно помахал рукой, широко улыбнувшись:

– Хало!

– Хало, херр Науман! – весело крикнул Олег, и Бес тоже замахал рукой:

– Хало! Айн шёнэр так ист хойтэ, херр Науман!(1) – а Олег показал на окончательно растерявшегося Тимку и представил его:

– Это Тим Бондарев, наш… друг. Тим, это господин Гюнтер Науман, фермер.

– Не фермер, а кулак, – поправил немец (?!) и показал крепкий загорелый кулак. – Хорошее русское название – кулак! Добрый день, Тим.

– Добрый день, – кивнул Тимка, с интересом рассматривая Наумана. Теперь он заметил, что у передней луки седла торчит приклад ружья, в чехле висящего вдоль конской ноги.

– Заезжайте, – предложил немец. – Магда и мальчишки будут рады вас видеть, да и обед скоро.

– Заедем! – оживился Бес. – А на обед печенье будет?

– У Магды спросишь, – предложил немец.

– Заедем, а? – просящее сказал Бес, обгоняя Тимку и пристраиваясь рядом с Олегом. – Ну всё равно обедать, так хоть не в лесу… и сэкономим… Ну, продукты.

– Обжора, – хмыкнул Олег. – Ну, поехали.

– Уррраа!!! – гаркнул Бес и загорланил:

 
– Майне кляйне
Поросёнок
Вдоль по штразе (2)
Побежал!
 

Поехали скорей, печенья остынут!

И первым галопом поскакал к дому. Науман зарысил следом, но Тим, видя, что Олег не спешит, тоже не стал гнать, а поехал рядом.

– Он что, правда немец? – немного недоверчиво поинтересовался он у мерно качающегося в седле Олега. Тот кивнул:

– Настоящий… Подожди, он сам всё расскажет… если захочет.

* * *

Правосудие Германии гуманно к детям и подросткам. Порой – даже излишне. Этого никто не может отрицать. Но летом 1995 года суд земли Бранденбург расписался в своём бессилии в отношении четырнадцатилетнего Гюнтера Науманна, единственного ребёнка в семье одного из высших чиновников мэрии города Потсдама, объявив, что в развитии мальчика прослеживается отчётливая социопатология.

За последние два года обычный немецкий мальчик превратился – безо всяких видимых причин! – в ужас школы и всего района проживания. Бесчисленные драки были самым безобидным его развлечением. Гюнтер пять раз угонял машины, причём последний раз – из запертого гаража, взломав его. Курил каннабис. Бил магазинные витрины. Кончил тем, что в драке пырнул заточкой своего ровесника и, пытаясь сбежать из города, ограбил собственного отца. Никакие меры воздействия, включая трёхмесячный домашний арест, результатов не давали – Гюнтер становился только злей и неуправляемей.

1. Привет! Сегодня чудесный день, господин Науман!

2. Русско-немецкая бессмыслица: майне кляйне – мой маленький, штразе – дорога.

Во время последнего разбирательства в суде, подчиняясь приказу объяснить, что с ним происходит и что послужило причиной его поведения, мальчишка встал и громко сказал с вызовом: «Мне скучно!» – после чего запулил в почтенный суд трёхэтажной сочной руганью с поминанием господа бога, девы Марии и мамаш судейских с их собаками и свиньями.

Единственным выходом в таком случае оставалось помещение подростка в исправительное заведение для несовершеннолетних уже на серьёзный, настоящий срок заключения. Науманы были в прострации – даже не столько из-за судьбы сына, сколько из-за того, что подобное развитие событий в корне подрубало их карьеру в мэрии… Её и так нелегко было сделать – для этого пришлось переехать из родных западных земель, сдав в дом престарелых бывшего офицера СС Вальтера Наумана, деда Гюнтера – иметь такого отца для герра Науманастаршего было просто неприлично…

Но именно в этот момент один из чиновников мэрии, стремясь угодить своему начальнику, раскопал где-то бумаги по русскогерманской программе, начавшей действовать пару лет назад. Программа предусматривал нечто вроде трудотерапии – высылку «трудных» германских подростков в отдалённые районы России для их перевоспитания вдали от соблазнов больших городов. За подобную возможность ухватились обеими руками – сын и в тюрьму не попадёт и в то же время не будет больше угрожать карьере родителей…

На вокзале Потсдама Гюнтера Наумана с сопровождавшим его социальным работником (выглядевшим куда более уныло, чем мальчишка!) провожал только худой старик с глубоко посаженными недобрыми глазами. Если бы отец и мать присутствовали тут, они бы поразились тому, как нежно их неуправляемый сынок прощается со стариком…

Через две недели Гюнтер оказался в Христофоровке, где его прибытие восприняли с потрясающим равнодушием.

За два года, на которые был «осуждён» Гюнтер, сменилось пять социальных работников. Они просто сбегали, не выдержав условий существования. Но малолетний «фашист», как окрестили Гюнтера здешние пацаны, всех поразил. Он научился болтать порусски. Своими руками грубо, но надёжно отремонтировал выделенный дом на околиице. Выучился охотиться. Не брезговал никакой работой по хозяйству у соседей, подмечая всё, что они делают – как ходят за скотом, как работают на огороде, как обращаются с немногочисленной техникой. Скопив денег, завёл свой скот – и местные поразились, как всё ладно получается у белобрысого, похожего на местных пацанов худощавого мальчишки с мрачным взглядом. Он хорошо учился в школе. И только когда приезжали проверяющие, становился почти прежним, откровенно демонстрируя нежелание иметь дело ни с русскими, ни с германскими чиновниками.

Когда вышел его срок, Гюнтер отказался уезжать. По законам ФРГ он считался уже самостоятельным и остался в Христофоровке. Именно тогда он с разрешения местных властей начал строить собственный дом – и за два года почти закончил стройку.

Потом пришлось уехать – Гюнтеру надо было отслужить в армии. Отбухав в парашютистах полтора года, он даже не заглянул домой. Вместо этого заочно потребовал у родителей выплаты ему доли наследства согласно германским законам, здорово их обобрал, взял под мышку старого деда, оформив над ним опеку, под другую подхватил восемнадцатилетнюю Марту Фогель, с которой познакомился во время службы – и отчалил в Россию.

В Христофоровке его возвращение восприняли с энтузиазмом. В последующие три года в перерывах между сельхозработами они с Мартой настрогали троих сыновей – Зигфрида, Вильфрида и Германа – и развернули собственное хозяйство; наотшибе, но недалеко от деревни. Работа у немцев в руках буквально кипела – поражались даже непьющие, некурящие и работящие староверы. Старый Вальтер Науман с одним из местных дедов – последним оставшимся ветераном – сначала шокировали всю Христофоровку, всерьёз подравшись палками под нечленораздельные, но боевые выкрики на двух языках, а потом неожиданно стали лучшими друзьями и проводили вместе чуть ли не всё время – то покуривая самосад, то потягивая самогон, то на реке с удочками, а то и просто гденибудь на лавке, ведя сердитые разговоры, ещё не раз кончавшиеся перебранкой и клятвами больше никогда друг к другу не подходить. В 2005 году, летом, бывший член преступной организации ЭсЭс, трижды раненый и дважды награждённый Железными Крестами, зверски искалеченный во французском плену (ему переломали половину рёбер и перебили руки и ноги) эксгауптштурмфюрер Вальтер Науман во время очередной рыбалки умер на руках плачущего кавалера Ордена Славы, дважды раненого бывшего сержанта ударноштурмового батальона Кузьмы Макаровича Шилова. Просто от старости, мгновенно – остановилось сердце. А через месяц умер и старик Шилов – умер во сне, за день до этого обронив родне спокойно: "Ну и хватит уж. Всё равно боле и нету никого, кто видал-то…"

Но это было, пожалуй, единственное печальное событие в жизни семьи Науманов в России…

…Обед в самом деле получился великолепным – Тимка не мог решить, где он был лучше, в Светлояре, или тут. Очень красивая и тихая Марта с удовольствием смотрела, как едят гости. Трое крепких белобрысых мальчишек – пяти, четырёх и трёх лет – сидели за столом вместе со всеми и буквально поразили Тимку тем, что церемонно благодарили (даже младший!) за обед и просили разрешения выйти из-за стола. Правда, это нее помешало им тут же устроить на заднем дворе возню с Бесом (человеком), да такую, что Марта с беспокойством поглядывала в окно.

– Филен данк фюр аллес, (1) – тем временем поблагодарил Олег и, поднявшись, чуть поклонился.

– Кайнэ урзахэ, (2) – тихо ответила женщина и – Тимка обомлел – сделала такой полуприсед, который называется «книксен». Гюнтер, наливший себе домашнего пива, захохотал:

– Ладно тебе, Марта, а то новенький решит, что у нас в семье феодальные порядки!

1. Большое спасибо за всё.

2. Не за что. (нем)

– Большое спасибо, всё очень вкусно было, – поблагодарил Тимка, и женщина улыбнулась:

– Мне доставляет удовольствие вести себя именно так, – тщательно выговаривая слова, сказала она – совершенно правильно и в то же время очень поиностранному. – Я рада, что вам понравился обед. Приятного аппетита.

…Историю Науманов Тимка услышал, когда вместе с хозяином и Олегом осматривал ферму. Видно было, что Гюнтер рад показывать её бесконечно, тем более – новому человеку. Но Тимку интересовало не столько это, сколько другой вопрос, который он и задал, когда они втроём были на конюшне и Олег отвлёкся на какую-то кобылу, которая скоро должна была жеребиться:

– Господин Науман, – нерешительно спросил он у немца, который стоял, облокотившись за спиной руками на перекладину ограждения и рассматривал небо, – а всётаки… почему вы уехали?

– Иногда приходится покидать Германию, чтобы остаться немцем, – сказал Гюнтер и сощурился. – Ты не представляешь себе, парень, до чего там душно. По всей Европе. Мы перестали быть людьми, парень. В стремлении жить как можно лучше мы потеряли что-то… – он щёлкнул пальцами. – Что-то такое, что знали наши предки. Что знал даже мой дед. Мы моем тротуары наших городов шампунем, но спокойно смотрим на то, как отцы спят с дочерьми. Мы ходим в церковь каждое воскресенье, но в наших церквях венчают мужчину с мужчиной, и это в порядке вещей. Мы живём среди изобилия, но не замечаем, что каждое по следующее поколение развращённей и малочисленней предыдущего. Когда русские завидуют нам, они чаще всего не знают, чем завидуют. За великолепным фасадом нашего европейского дома – комнаты борделя и пыльные коридоры, в которых слоняются сумасшедшие. А за порогом жадно ждут толпы чужаков – ждут того часа, когда мы окончательно ослабеем. Тогда они ворвутся и зальют комнаты нашего дворца кровью детей и проституток, святых и воров, воинов и витий – без разбора… – Гюнтер улыбнулся. – Я говорю непонятно?

– Я понимаю, – возразил Тимка. – Может, не всё… но смысл понимаю. Но почему в Россию?

Вместо ответа Гюнтер процитировал:

 
– Коли спорить – так уж смело,
Коль стоять – так уж за дело,
Коль рубить – так уж сплеча,
Коль ругнуть – так сгоряча…
 

Это про вас и это правда… даже если вы сами перестали это замечать. Я хорошо узнал русских. Ещё до моего первого приезда сюда. Дед рассказывал. Он месяц был в вашем плену. Когда летом сорок первого ваши отбили Ельню, он со своими людьми защищал кинотеатр. Была страшная резня. Один день на Восточном фронте, говорил он – всё равно что месяц на западном, против янки. Его ранили штыками, несколько раз. Он заполз под лестницу и приготовился взрываться. Граната не сработала. Ваши вытащили его в санбат. Дед тогда уже неплохо знал русский… Несли вместе со своими и говорили: «А ничего, ничего, терпи, фашист…» И один всё жалел, что не убил деда в бою – на раненого, говорил, не поднимается рука… В санбате медсестра не стала срывать с него повязки, хотя он приготовился, что так и сделают. Сняла аккуратно, как со своего… И ваш боец, лежавший рядом, сказал: «Вы уж перевяжите его сначала, он тут чужой, ему и покричать не в облегчение…» Подлечившись, дед сбежал… – Гюнтер усмехнулся. – И его мои родители бросили в доме престарелых, потому что его прошлое могло помешать их карьере… Здешние мальчишки избили меня на первый же день знакомства. А уже через месяц я понял, что такое настоящие друзья, парень. У нас дети почти не дерутся. Приличные дети; я приличным не был. Но и друзей ни у кого нет. У приличных, я имею в виду. Но я не желал и не желаю быть приличным. Я хочу быть немцем. А это возможно только в России. И я уехал сюда. Уже не как оккупант, не как мой дед. Просто как немец, который хочет, чтобы немцами были его дети… – Гюнтер помолчал полминуты и окликнул Олега: – Эй! Я вижу, вы собираетесь сейчас дальше скакать?

– Ну вроде того, – Олег подошёл, поскрипывая кожей куртки.

– Задержитесь минут на десять? – Олег поднял бровь, и Гюнтер объяснил. – Споёшь. Я гитару принесу.

– Десять минут, – согласился Олег и подмигнул Тимке.

* * *

– Христофоровка, – сказал Олег и поднял руку, став похожим на откосе на памятник самому себе. Бес, не ощущавший торжественности момента, хрустел печеньем. А вот Тимка внимательно смотрел вперёд и вниз…

Они подъехали к деревне староверов со стороны огородов, на которых никого не было видно. Из зелени садов высовывались крыши домов – этим, в сущности, и ограничивалась сама деревня, больше она ничего путникам не показывала. Дальше начинались поля, а за ними снова виднелся лес.

– С оккупантами ты познакомился, теперь поглядишь сектантов, – сказал Олег. – За мной, но осторожно, тут крутой склон.

Трое всадников начали спускаться по травянистому откосу, и мир сжимался. Тимка именно так и подумал – сжимался, отступал горизонт с его далями, зато обнаружилась тропа через огороды…

Представления о староверах Тимка не имел никакого вообще, но где-то в глубине воображения бродили образы чего-то такого борода-того и полоумного. Мальчишка не был уверен, что хочет с ними знакомиться.