Текст книги "Последний торпедоносец"

Автор книги: Александр Мартвнов

Глава 17
Я НЕНАВИЖУ СЛОВО «БЫЛ»…

Десант уходит. Уходит в море,

Уходит в вечность на катерах…

Из военной песни.

– Я три-семь-три Кью И Ди, вызываю четыре-шесть-семь Ай Ай Ар, как дела со ставридой, приём? – Игорь удовлетворённо кивнул и ответил голосу с лёгким акцентом звучавшему в эфире:

– Три-семь-три Кью И Ди, тут четыре-шесть-семь Ай Ай Ар, тут четыре-шесть-семь Ай Ай Ар, неплохая рыбалка по координатам… – он зачитал шифрованные цифры.

– Четыре-шесть-семь Ай Ай Ар, спасибо, будем рыбачить, отбой.

– Отбой, три-семь-три Кью И Ди, – Игорь положил наушники и показал ожидавшему Денису большой палец…

… Всё было довольно хорошо – от оставшегося незамеченным отсутствия до налаженной связи с болгарами, от глубокого, но неопасного ранения у Борьки, которое выдали за след от железного обломка на дне, на который Борька напоролся под водой, до неплохо идущей починки катера, от примолкших в горах турок до жаркой августовской погоды.

Кроме одного. Мальчишки никак не могли понять, кто и каким образом их «заложил». Что о «катеремстителе» уже известно на Чёрном море, и теперь не в плане слухов – было ясней ясного. Хорошо ещё, враг взял ложный след – и уж конечно, не мог представить, что это за катер и что у него за команда. И вдвойне хорошо, что теперь можно было на время "залечь на дно", скидывая оговорённым простым, но надёжным кодом информацию о целях болгарам…

… Около причала Николай размалёвывал катерный борт. К имевшимся на нём рисункамсилуэтам

*****

*****

* он пририсовал через трафарет

* * *

* * *

– и остался явно доволен делом рук своих. Спросил через плечо:

– Вечером в эллинге соберёмся? Шашлычок сделаем, попоём, отдохнём…

– Да конечно, – махнул рукой Денис. – Я только к деду Трофиму схожу…

– Денис, – Игорь пошёл рядом с ним по чёрному берегу подземной бухты, – а всё-таки – кто деду даёт данные?

– Каждый солдат должен знать свой манёвр, – ответил Денис. – Так Суворов говорил. И желательно – только свой, чтобы в случае чего не разболтать.

– Я не из болтливых… – обиделся Игорь, хотел добавить: "Убедились ведь, кажется!"

Но Денис опередил его:

– Да пойми ты, – дружелюбно сказал он, – я и сам не знаю. И не хочу узнавать. Вдруг завтра возьмут мою сестричку… – он сделал над собой усилие… и скажут: "Колись, а то!.. " Что тогда?

– Ладно, я понял, – сердито сказал Игорь. – Примеры ты приводишь – упасть и не встать… Довезёшь до станицы?

– Пешком пройдёшься, – Денис подтолкнул друга плечом.

* * *

Крупы, за которой Наташку послали в магазин, там не оказалось. Игорь облегчённо вздохнул – обратно крупу предстояло переть ему, а здешние жители имели суровую привычку: запасать всё, что не росло на их огородах, мешками. Впрочем, Наташка уже объяснила, что зима тут мёртвый сезон и безденежье, так что подобные запасы имели глубокий философский смысл.

Стоя под навесом магазина, они ели мороженое. На небо очень быстро набегали рассеянные облачка, похоже было, что сейчас пойдёт дождь. Не штормовой, а тот, который севернее называют «грибной». Наташка что-то напевала, и Игорь спросил:

– Чего это ты там?

– А, – она прикончила остаток морожено го и запулила обёртку в урну. – Я вчера у деда Трофима была, убиралась там кое-где… И он попросил спеть ему такую вот… Оцени, ты же маэстро у нас.

Она посмотрела на небо и безо всякого стеснения довольно громко напела:

 
– Государь мой батюшка, – Во среду, матушка,
Сидор Карпович, Во среду!
Когда же ты, мой батюшка, Во среду, Пахомовна,
Задумал помирать? Во среду!
– Государь мой батюшка, – По миру, матушка,
Сидор Карпович, По миру!
Куда же малых дедушек По миру, Пахомовна,
Прикажешь посылать? По миру!
– Государь мой батюшка, – Водочкой, матушка,
Сидор Карпович, Водочкой!
А чем же ты, мой батюшка, Водочкой, Пахомовна,
Прикажешь поминать? Водочкой!
А сам он сидел и слушал,
 

– задумчиво добавила она. Передёрнула плечами и предложила: – Сейчас дождь будет. Побежали?!

– Побежали! – согласился Игорь, тоже дёрнув плечами, чтобы прогнать гнетущее ощущение от песни.

Но они не успели. В солнечный свет вплелись серебром струи хлынувшего сверху дождя. А в следующую секунду Наташка, сбросив обувь, выскочила под эти струи и со смехом протянула руку Игорю:

– Ну?! Бежим! Что же ты?!

И они побежали – через дождь, беспричинно хохоча и размахивая сцеплеными накрепко руками. Потом Наташка вырвалась и помчалась первой, а Игорь нёсся следом, отфыркиваясь на бегу и сбрасывая с лица мокрую чёлку. В дожде под солнцем повисла радуга, Наташку никак не удавалось догнать, она прыгнула в мокрую высокую траву возле одного из заброшенных домов, и Игорь прыгнул следом, перехватил её руку. Они сидели и смеялись, Наташка подставляла под тёплый ливень руку, а Игорь губами ловил, запрокинув лицо, падающие струйки, которые пахли чем-то далёким и загадочным…

Дождь кончился так же внезапно, как и начался. С чистого неба ударило солнце, от мокрой земли повалил пар. Подавая руку Наташке, Игорь увидел, что по дороге идёт Денис, помахал ему другой рукой.

Тот остановился, как бы в раздумье. Повернул, кивнул Наташке и сказал безразличным до стеклянности голосом:

– Дед Трофим умер. Утром. Я прихожу – а он лежит на постели. Мёртвый. Вот так.

И заплакал.

* * *

Игорь никогда бы не смог и подумать, что на похороны угрюмого полуспятившего старика соберётся столько народу.

Пришла вся станица. Казаки выстроили почётный караул, и гулко бухал салют из охотничьих полуавтоматов. Приехали люди из других деревень и станиц по побережью. Собралось столько народу, что Игорь и к гробуто толком подойти не смог, да и не очень огорчался. Он не хотел видеть мертвого. Смешно, но не хотел.

Говорили. Говорили коротко и некрасиво, но Игорь вдруг понял, что в этой некрасивости – искренность. Оказывается, старика знали и любили на всём побережье. Никто не вспоминал, что Трофим Кротких был юнгой на торпедном катере, и Игорь сперва обиделся, но потом понял, что всё вот это – это и есть память о том. И флаг Кубанского войска на гробе. И караул. И салют. И люди вокруг.

А когда оркестр вдруг взвыл тяжёлый похоронный марш, и Игорь поморщился – около гроба неожиданно оказался Денис. Что-то сказал атаману, Иргаш повелительно махнул рукой, марш оборвался. И его сменил голос Дениса, далеко разносившийся над толпой. Игорь вскинул голову и сжал руку Наташки, стоявшей рядом.

Денис пел. И это была не похоронная, хотя и суровая песня…

 
– От героев былых времён
Не осталось порой имён.
Те, кто приняли смертный бой,
Стали просто землёй и травой…
 

Его слушали молча. И Игорь лишь стиснул зубы, когда Денис допевал:

 
… Этот взгляд – словно высший суд
Для ребят, что сейчас растут!
И мальчишкам нельзя
Ни предать, ни обмануть,
ни с пути свернуть…
 

* * *

– Это отец у него в доме нашёл, – сказала Танька, поглядев на остальных своими странножутковатыми глазами. – И говорит: "Денису вашему отдай.»

Она тряхнула руками и с силой растянула на них большое полотнище военноморского флага. Старого флага: с синей полосой внизу, звездой, серпом и молотом. Флаг был со складками от долгого лежания.

– Ему не нравился наш флаг, – сказал Денис и вздохнул. – Свастика не нравилась, это и понятно… – он принял из рук Таньки старый шёлк. – Что с ним делать? Это же… тоже боевой. Не на стенку же.

За накрытым в эллинге столом воцарилась угрюмая тишина. Денис раскинул флаг по спинке дивана, сел рядом. Потом вдруг ожесточённо сказал:

– Я ненавижу слово «был»! Это так Розенбаум поёт. Я ненавижу слово «был», честное слово. Был дед Трофим. Был Советский Союз. Был Черноморский флот. Была наша победа. А что есть? Что есть, ребята?!

– Память, – сказал Сенька. Денис дёрнул углом рта, поглаживая флаг:

– Память… Утешил. По праздникам, или когда кто-то уходит… насовсем.

– Не расклеивайся… – Сенька покосился на девчонок… капитан.

"Да знают они!" – захотелось крикнуть Игорю. Но он не крикнул. Ещё ему захотелось драться. И в этом ожесточении он внезапно понял, что надо делать.

* * *

В ночи эллинг казался незнакомым и жутковатым, если честно. По углам шеве

лились разные жутики, которые отскакивали от луча фонарика и снова начинали копиться за спиной. Смешно было бояться темноты после всего, что с ним было на этих каникулах, но Игорь боялся и ничего с собой не мог поделать.

Флаг лежал там же. На диване. Когда Игорь коснулся его, то отчётливо ощутил: в эллинге есть люди. Ощущение было таким внезапным, что спина взмокла, а ноги подогнулись.

Игорь обернулся – быстро, чтобы страх его не убил.

Никого. Только плавно разошлась в стороны темнота… нет, не темнота. Игорь почти увидел людей – они стояли двумя шеренгами, образуя коридор. Игорь не видел лиц, но различал гюйсы и полоски тельников. В следующий миг видение пропало. Но с ним пропал и страх. Люди изгнали его прочь.

– Я возьму? – тихо спросил Игорь, складывая флаг. – Я… мне на дело. На хорошее дело. Честно.

Темнота молчала ободряюще.

* * *

К подножью Мечкамня Игорь пришёл около двух ночи. Скала – молчаливая и грозная – в самом деле казалась мечом, проросшим из этой древней земли. В ней таилась… нет, не угроза. Скорее холодная насмешка: ну что, букашка? Я видела и не таких, как ты. Греки в гребнястых шлемах шли этими берегами. Были тут белокурые свирепые готы. Пришли и ушли русы. Нахлынули полчища османов. И снова вернулись русские. А я стояла, глядя на их суету. И буду стоять, когда вас не станет.

– Посмотрим, – процедил Игорь. Поправил укладку за плечами.

И звякнул карабинами(1)…

… На трети подъёма Игорь понял, что попал.

Он приник к скале, которую не могли покорить – Наташка говорила – лучшие альпинисты. Пот заливал глаза, драл кожу по всему телу. Руки и ноги дрожали.

Игорь прислонился горящей щекой к прохладной скале. Вниз? Да, вниз. Осторожно – вниз, по проторённой дороге. Он ещё успеет вернуть флаг в эллинг.

– Чёрта с два, – процедил он, поднимая лицо. И увидел перед самыми глазами глубоко врезанные в скалу знаки, выписанные алой и чёрной краской. А может… может, просто кровью и сажей?

Скруглённая свастика и два значка – похожий на наконечник стрелы и тот, который носили на мундирах ЭсЭсовцы.

Знаки справа не были ему знакомы(2). Но что-то такое шевельнулось внутри. Как будто – чуть выше – прижимался к скале отчаянный мальчишка с яркими глазами и копной соломенных волос – тот, кто лез на эту скалу в незапамятные времена: доказывать храбрость, встречать рассвет или просто чтобы показать: я могу! И сейчас он обернулся, протянул вниз руку и со смехом сказал: " Лофа, маттахарья! Фрамфрам!"(3)

Игорь почти услышал эти слова. Стиснул зубы. И… понял, куда надо встать, чтобы продолжить подъём…

1. Имеется в виду делать альпинистского снаряжения.

2. Руны «тиваз» (руна бога побед Тива) и «совило» (руна Солнца). Готы, жившие в Крыму, были уже христианами, но широко пользовались «наследием предков».

3. Руку, воин! Вперёд-вперёд! (готск)

Когда Игорь – почти бездыханный и ослепший от напряжения – ввалился на верх Мечкамня, солнце начинало подниматься над морем.

Узкая – метра три в диаметре – площадка продувалась ветром. Он был ощутимым и сильным. Игорь, забросив разбитую руку за спину, вытащил шест. Закрепил на заранее приготовленных скрепах знамя. Поднял его в руках. Ветер качнул мальчишку, рванул из рук знамя, но Игорь устоял, а знамя – развернулось и затрепетало.

С резким выдохом Игорь всадил шест – на четверть длины – в щель на самом краю скалы. И обернулся, чтобы присесть и перевести дух. В нём сейчас не было ни гордости, ни радости. Он просто сделал то, что должен был сделать.

Должен. А за это мужчины не ждут наград.

Перед Игорем был скальный выступ… а на нём белели невесть когда выбитые в камне строчки. Он смотрел на них и не верил своим глазам… Ушла боль в мышцах. Мыслей в голове не было, кроме одной – чудеса бывают.

1831 годъ Р. Х.

Кубанскi пластуны: Эсоулъ?ома Провъ Колывановъ

Казакъ Грегорий Иванов Колесниковъ

Казакъ Иван Богданов Бахмачъ

Казакъ?еодор?еодоров Губинъ

Турештiну отсуль вiднять!

Всё ещё неверяще Игорь коснулся ладонью камня. И прочёл:

– Есаул… Фома… Пров… Колыванов… Колыванов… – повторил он и прочёл дальше: – Колесников, Бахмач, Губин… ребята… ЭТО ВЫ?!

Что-то случилось с глазами – строчки на миг расплылись. А когда Игорь поднял голову – на краю скалы стояли люди. В ряд, обнявшись – молодые, белозубые, лихие, в драных черкесках и разбитых мягких сапогах, в мохнатых папахах на затылок, Из-под которых вились чубы. И, смеясь, смотрели на юг. Восходящее солнце блестело на газырях и обкладке оружия.

Игорь моргнул снова. Видение пропало. Но Игорь, встав, подошёл к краю скалы и взялся за флагшток, слыша, как шумит полотнище.

Солнце всходило. В ущельях и распадках ещё лежала тьма, но и её уже пронзали огненные пики, и она сжималась, уползала, втягивалась в щели и норы. На юг над морем шли гряды лёгких облаков, косматых, как бурки, как гривы коней. Миру не было ни конца, ни края. Миру русского солнца, русского неба, русского моря и русской земли…

– Моёооо!!! – вскинул Игорь руки. Это – моёоо!!! Нашеее!!! Всё – нашее!!! Слышитеее?! НАШЕЕ!!! – и он рассмеялся, звонко и ликующе.

А внизу уже собирались люди…

* * *

Влетело.

Но перед этим атаман Иргаш так пожал Игорю руку, что хрустнули кости. А после этого ребята и девчонки тащили Игоря на руках почти до эллинга, где Наташка – снова с руганью! – перевязывала счастливо улыбающегося мальчишку, разлёгшегося на диване.

Флаг бился на Мечкамне под неощутимым внизу ветром.

* * *

– Что-то шум, – бабушка Надя посмотрела в окно, – уж не случилось ли чего? Игоряша, сходи, пос…

Но идти никуда не пришлось. Прогрохотали шаги, в кухню ворвался Денис. Он был бледен и мокр от пота.

– Игорян, – он оперся рукой о косяк, крупно глотая, – из города… "СВОИ" х привезли… ОМОН… на Казачьем Мысу… мечеть ставить… хотят…

– Господи! – вскрикнула бабушка Надя.

– Едем, ты на мотике?! – вскочил Игорь, опрокидывая табурет.

Мальчишки выскочили наружу.

– Господи, – повторила старая женщина. И перекрестилась на иконы…

* * *

Когда мальчишки примчались на место, балаган был в самом разгаре. Над Казачьим Мысом во множестве развевались власовские флаги, торчал транспарант тех же цветов:

Социальная

Всероссийская

Общественная

Инициатива– путь к толерантности и сопроцветанию!

Кучковалось гигантское количество телевизионщиков. На мысу три десятка каких-то смурных личностей возраста 1520 лет в клоунских одеждах что-то делали лопатами. Не меньше сотни станичников бушевали в двухстах шагах от этого дела посреди дороги, но дальше не шли.

Их и эту сумасшедшую стройку разделяла тонкая, но плотная цепь прикрывшихся щитами ОМОНовцев – в «ночках», шлемах, со щитами, дубинками и пневматическими ружьями для пластиковых пуль. В довершение идиотизма происходящего из мощных динамиков стоявшей за ограждением передвижки гремело "Ой мама ща как дам" Киркорова. Очевидно, в ознаменование братства придурковатого болгарина с турками.

Денис свирепо протолкался в первый ряд, бросив свой мотоцикл даже не на подножку, а просто в пыль. Игорь проскочил следом, искренне опасаясь, что в одиночку его задавят – казаки были не просто злы, от них ощутимо несло чем-то сумасшедшим. Он услышал, как Денис зло спросил своего отца, стоявшего возле Иргаша и Колесникова – без гитары, но с нунчаками:

– Это правда? Насчёт мечети?

– Да, – не поворачиваясь, отрезал Губинстарший.

– Так какого… – взвинтился Денис. – Чего мы ждём?! Рвануть и покидать их в море

к нехорошей маме!!!

– Это будет драка в первую очередь с ОМОНом, – устало сказал Губинстарший

и повернулся к мальчишкам. Игорь увидел, какое у него измученное лицо и испугался. Именно сейчас. – Знаешь, сын, как в старых стихах:

 
Выставляют вперёд одураченных ребят,
Баронов и князей недорасстрелянных…
 

Заметь: ни единого чурки тут нет. Все наши. Даже те балдафоны на мысу – и то наши, хоть и «СВОИ». Скажут, что мы все были пьяные. Что была драка. Обычная драка.

– Так что, стоять и ждать, пока они тут капище отгрохают?! – заорал Денис. – Пока нам всем, ссука, вообще обрезание сделают и свои флаги над правлением поднимут?! Так дождёмся, чего уж! Тебе что, Севастополя мало?! Тебе мало Севастополя, да, отец?!

Тогда Губинстарший ударил сына.

Игорь невольно охнул. Удар был не в наказание, а именно удар – как в драке. Дениса смело с ног и отшвырнуло метра на три, он кувыркнулся несколько раз в пыли и не сразу смог встать. Наступила полная тишина, лишь Кирокоров в ней по-прежнему надрывался, как дурачок на похоронах.

Игорь помог другу встать. Денис кривился. Но это была неприятная улыбка, а не гримаса боли, хотя из обеих углов рта у мальчишки текла кровь. Губинстарший с ужасом смотрел на это, кажется, хотел что-то сказать, но Денис опередил его. Встав лицом к замершим казакам, он отвесил земной поклон и, выпрямившись, с ядом сказал:

– Спасибо, старшие товарищи, за науку. Ааагромное. И пошли вы все… туда, откуда вышли.

С этими словами он повернулся к ним спиной и зашагал к строю ОМОНовцев. Как на параде, только что без отмашки и не чеканя шаг – впрочем, это затруднительно было бы старыми кроссовками. Все остолбенело смотрели ему вслед. А Денис через пару шагов вдруг… запел.

И все вздрогнули.

 
– Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой…
 

– он сделал ещё два шага (Игорь физически ощутил: вот сейчас набирает воздуху..) – и рванул так, что солнце зазвенело в небе в ответ – как бронзовый щит, по которому с размаху ударили мечом.

Перед боем.

 
– Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война!
 

Он шёл на строй ОМОН не глядя. А вернее – глядя поверх голов, куда-то за мыс. Игорь и сообразить ничего не успел – просто обнаружил себя идущим рядом с Денисом. А по другую сторону шагал Сенька. И ещё кто-то. И ещё – из экипажа, и просто ребята и девчонки из станицы.

Мутная стена приближалась. У неё не было лиц. Даже у бегавшего впереди с мегафоном молодого капитана – без шлема – не было лица. Белёсое пятно.

И ещё были чёрные срезы стволов. И – песня Дениса. Он пел куплет, который в современном варианте исполнения выкидывают почти всегда. Уж слишком он откровенный… и злободневный.

 
– Как два различных полюса
Во всём враждебны мы!
За свет и мир мы боремся,
Они – за царство тьмы!
И юные голоса подхватили:
– Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война!
– Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб!
 

– вдруг услышал мужской голос Игорь и удивлённо обернулся. Губинстарший нагнал сына. А следом… да, следом, выстраиваясь в плотный ряд, шли плечом к плечу остальные казаки. И новые голоса присоединялись к песне…

 
– Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война!
 

Киркорова больше не было слышно. И не было видно чёрных дырок. Капитан что-то кричал. Но и его не слышали… более того, похоже, его не слышали сами ОМОНовцы. Они как-то переглядывались, ворочали шлемами, линия щитов дрожала и колебалась.

Голос Дениса вдруг сорвался. Как будто треснул. Но Игорь, мельком взглянув на него, подхватил – ни о чём не думая, в голове была звонкая пустота, а в ней загорались строчки – алые на клубящемся чёрном фоне:

 
– Дадим отпор душителям
Всех праведных идей!
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
И – вокруг ухнуло:
– Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война!
 

Игорь не заметил, как и когда они прошли ОМОН. Глаза Дениса сияли, он кивал и смеялся, но почему-то больше не пел…

 
– Не смеют крылья чёрные
Над Родиной летать!
Поля её просторные
Не смеет враг топтать!..
 

Атаман Иргаш остановился перед сбившимися в кучку «СВОИ» ми. Те смотрели с тупой растерянностью, кое-кто продолжал двигать челюстью, пережёвывая жвачку. Иргаш внимательно осмотрел их и негромко сказал:

– Ну-ка, пакостники… бр-р-рысь.

Загремели падающие лопаты…

… Губин-старший обнимал Дениса, который смущённо отстранялся. Кажется, просил прощения. Игоря это не очень интересовало. Он подбежал и затряс друга за плечи:

– Ты… ты… ну ты дал! Ты…

– Я больше не смогу петь, – Денис улыбался и еле говорил, какой-то хрип давил наружу.

– Ч… что? – Игорь словно споткнулся на бегу, отстранился, изумлённо глядя на Дениса. Перевёл глаза на лицо его отца. У того по щекам текли слёзы. А Денис махнул рукой:

– Сорвал… У меня ведь ломается, мне ведь ещё на том концерте говорили, чтоб берёгся… – он засмеялся: – А чёрт с ним, самое главное я всё равно уже спел!

– Денис… погоди, Дениска… – Игорь сделал ещё шаг назад. – Как же ты… Да что же ты наделал?!?!?!

– А! – капитан «Вепря» отмахнулся и сказал отцу: – Пошли, па… Игорян, ты не против пешком, я отца довезу? Женщины наши небось уже думают, что нас тут газами затравили. А какие от них газы, одна вонь…

– Да… да-да, конечно… – Игорь запнулся пяткой о камень, чуть не упал и долго смотрел вслед уходящим отцу и сыну, не обращая внимания на то, что творилось кругом…

… – Съезжают многие, – сказала бабушка Надя, глядя, как Игорь ест. – Боятся оставаться… – она вздохнула. – Вот и у меня один уехал…

Игорь поднял глаза. Подумал. Сказал:

– Бабуль… может, тебе меня кормить… – но тут же увидел, как в глазах старухи загорелось что-то странное. Интуитивно начал вставать, не отводя от неё взгляда: – Бабуль… ты чего?

– Кормить?.. – очень раздельно произнесла бабушка Надя. – Ах ты поганец болтливый…

В руке у бабушки оказался сдёрнутый со стены шнур от старого кипятильника. Игорь ойкнул и рыбкой вынырнул в окно…

… На сарай бабуля не полезла. Генка и Надька, устроившись на перилах крыльца, с интересом наблюдали за тем, как она марширует вокруг строевым шагом, по временам показывая обескураженному внуку стянутый в жгут шнур. Игорь опасливо косился вниз, потом загорланил:

– Сижу за решёткой в темнице сырой,

Вскормлённый в неволе орёл молодой… – и осекся, вспомнив Дениса. Но бабушка Надя плюнула и бросила шнур:

– Слезай, – махнула рукой она. – Мусор один у вас в голове в эти годы, я-то знаю.

Игорь спрыгнул. Бабушка уселась на ступеньки крыльца (старшие ребята тут же удалились), и мальчишка сел рядом.

Молча.

* * *

Вечером на месте предполагавшейся стройки появился большой деревянный крест. Он смотрел на море, и к крестовине была привинчена медная табличка с крестом и надписью:

Спите, братья