Текст книги "Тяжелый дивизион"

Автор книги: Александр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 52 страниц)

V. Княжна

Княжна вышла не сразу. Офицеры стояли у окон, картинно опираясь на шашки. Сестры сидели на уцелевших от военных разгромов протертых креслах. Говорили полушепотом. Это делалось для новичков, которые должны были сразу почувствовать, куда они попали. Сестра Недзельская, при спущенном модераторе, одним пальцем подбирала какой-то мотив. Тень от пальмы падала на ее строгое лицо, на клавиши рояля. Рядом с нею стоял тонкий, как стебель подсолнечника, молодой сапер и глядел на нее влюбленными глазами.

В углу у двери, слегка развалясь в кресле, сидела Розалия Семеновна – старший врач пункта, еврейка, о которой офицеры говорили: «Красива, как библейская Юдифь».

В этом кругу, где слово «жид» произносилось с той серьезностью и с тем же барским презрением, как и в литовских и мазовецких замках два столетия назад, ее терпели из уважения к ее познаниям, такту и необыкновенной красоте.

Розалия Семеновна, в свою очередь, по каким-то непонятным причинам терпела это окружение чванных бар и не стремилась перейти в другой, более демократический лазарет. Но зато во всей ее фигуре, в положении рук, в чертах лица, в нарочитых медлительных интонациях голоса чувствовалось постоянное, утомительное напряжение.

На вечерах вокруг нее всегда собирался кружок молодых офицеров, которым легко и приятно было беседовать с этой развитой, находчивой женщиной, пока они еще не почувствовали, что слишком большое внимание, оказанное красавице еврейке, будет принято остальными женщинами во главе с княжной как признак дурного тона.

Когда вошла княжна, все встали. Мужчины – так, как встают при входе офицера в высшем чине, сестры сделали вид, что им уже давно пора было приняться за хлопоты по хозяйству, а Розалия Семеновна пошла навстречу княжне.

Княжна поцеловала врачиху и, держа ее за руку, остановилась посредине большой, плохо освещенной комнаты с голыми стенами. Вскинув с легким щелканьем золотой, с перламутром лорнет, она обвела взглядом всех присутствующих. Головы офицеров склонились одновременно, как колосья на ветру.

Трудно было решить, осталась ли довольна княжна составом приглашенных. Ее полное, почти округлое лицо, с разливом яркого, но уже не девичьего румянца, было невозмутимо. Глаза улыбались, но улыбались отдельно от всего лица, потому что рот был крепко сжат, обнаруживая только узкие, острые на концах полоски розовых губ.

– Я очень рада, – произнесла она не то с французским, не то с итальянским акцентом. – А, и вы здесь, мосье Бутусов? – обратилась она к поклоннику Недзельской. – Очень рада буду еще раз слушать ваше пение. – Ее плохой русский язык казался офицерам лишним признаком аристократизма.

Офицеры по очереди подходили к княжне, некоторые называли фамилии, щелкали шпорами и отходили.

Андрей вышел из угла, где оставила его Лидия, и тоже пошел к княжне.

Подняв лорнет, княжна оглядела его с ног до головы.

– Ах, Костров? Помню. О вас говорила мне Лидия. Буду очень рада, если вам у нас понравится.

Андрей опять ушел в свой угол, продолжая наблюдать за присутствующими.

Лидия выбежала из маленькой боковой двери, возбужденная, с пылающими щеками.

– Прости, пожалуйста, – шепнула она, на одну сотую часть секунды приникая к Андрею. – Мы сейчас из Минска получили торты. Ты уже представился княжне? А мое платье тебе нравится? Это парижское.

На белом тончайшем шелку были нарисованы огромные тусклые бабочки, опускавшиеся на яркие вишни и сливы. Из-под пышных оборок чуть выглядывали острые кончики белых атласных туфель. На декольтированной шее теплыми фиолетовыми огоньками поблескивал жемчуг. Андрея коробила эта неуместная, нелепая роскошь. Даже княжна была в костюме сестры. Она прошлась лорнетом по Лидии и отвернулась.

– У вас здесь можно совсем забыть, что мы на фронте.

– Так ведь это же хорошо, милый!

Андрей молчал, пристально осматривая наряд девушки.

– Ты недоволен? – поняла Лидия. – Вот странно! И сестры некоторые… Но те больше из зависти. Ну, я сниму. Только платье оставлю. Хорошо? – заискивающе заглянула она в глаза. – Зачем же я все это добро везла сюда?

– Как хочешь, – сказал он девушке.

Лидия вернулась без жемчугов и в черных туфлях. Теперь пестрое платье казалось надетым случайно, как на примерке…

Музыкальный вечер начался.

Сапер плохим, любительским тенором пел избитые романсы и в антрактах, беззвучно кашляя, жаловался на простуду, полученную на постройке моста. Он держал в руке большой остро надушенный платок и то и дело вытирал сухие губы и мокрый лоб.

Сестра Бородина сыграла «Весной» Грига и Фантазию f-moll Шопена.

Лидия читала стихи.

Она читала рассудочные вещи Апухтина и Мелынина с подчеркнутой резонерской сухостью, отчего окончательно терялась и без того бедная музыка стиха, и иссушенные, примитивно философские фразы казались убогими в своей обнаженности.

«У нее нет вкуса», – подумал Андрей.

Недзельская пела грациозные английские песенки, которые походили на звон хрусталиков, падающих струйкой на фарфоровое блюдо.

Она почти примирила Андрея с концертной частью вечера.

Перед ужином в комнату вольно, как в свой кабинет, вошел среднего роста офицер с адъютантскими аксельбантами и, не оглядываясь, прошел к княжне.

– Si tard, mon ami![14]14
  Так поздно, мой друг! (франц.)


[Закрыть] – с ласковым укором сказала княжна. – Я уже не ждала вас. Мы собираемся идти ужинать.

– Я виноват, но заслуживаю снисхождения, – по-русски ответил офицер. – Комкор гонял меня в Молодечно. Я едва успел почиститься. – На нем сапоги были лаковые, бутылками, каких не носят на фронте, а френч и бриджи кричали о высокой марке портного. Столичный шик прочно гнездился в нарочитых складках, в ловком сочетании вольности и аккуратности английского военного покроя.

Барон повел княжну к столу в соседней комнате. Лидия и Андрей оказались рядом.

Кусты сирени делали стол похожим на клумбу, закуски были поданы со всем возможным на фронте искусством. Окна были затянуты полотнищами от палаток, чтобы не проник сюда чей-нибудь нежелательный взор.

– Во всем этом есть какая-то очаровательная тайна, – тоном провинциального декламатора произнес сапер.

– Она не замедлит разъясниться, – засмеялась Недзельская.

– За первым бокалом! – весело крикнула Бородина.

– Я где-то вас встречал, – обратился барон к Андрею, светски улыбаясь.

– Я здесь недавно, – ответил Андрей. – Я был, правда, в этом же корпусе и раньше, но солдатом… вольноопределяющимся…

Барон великодушно продлил любезность:

– Тогда, может быть, раньше, в Петербурге?

– Едва ли… У меня мало знакомых в столице. Разве только в своей среде… Студенты…

Барон, все так же улыбаясь, развел руками. Жест должен был означать: «Ну, значит, ничего не поделаешь», – и заговорил с княжной.

– Почему вы открещиваетесь от знакомства с бароном? – спросила Лида.

– Он мне не нравится. Как его фамилия?

– Липпенбах.

– Это не родственник того, двинского, который проворовался?..

– А я хотела вас с ним познакомить. У них бывает весело. Его брат – артиллерист. Тоже адъютант штаба артиллерийской бригады. Мы к ним ездим. Они часто устраивают вечера, танцуют…

– Господа, – по-мужски постучала вилкой по тарелке Недзельская. – Минуту внимания!

– Занавес приподнимается. Госпожа тайна выходит на авансцену, – балагурил сапер.

– Тише, тише!

– Господа! – начала Недзельская. – Все наши друзья знают и любят нашу начальницу и нашего лучшего друга, нашу дорогую княжну. Все наши друзья знают, что княжна с самого начала войны оставила светскую жизнь, чтобы предаться святому делу служения раненым героям. Здесь она живет как простая сестра, ведя самую скромную жизнь, без всякой роскоши. Сегодня день рождения княжны…

– О-о-о! – раздались крики. Все глаза были обращены на княжну, которая смотрела теперь на Недзельскую с кроткой улыбкой, как будто это была ее любимая дочь.

– Тише, тише! – закричала Лидия.

– Сегодня день рождения нашей дорогой княжны. Поэтому он стал праздником для всех нас… Позвольте мне поднять тост за нашу дорогую начальницу и друга.

– Вы настоящий тулумбаш, Нина! – крикнул барон.

Недзельская, отодвинув стул, покачивающейся походкой пошла к княжне. Княжна ждала, откинувшись к спинке кресла. Они долго целовались. Потом к княжне потянулись сестры и офицеры с бокалами.

– Зачем же вы не шепнули мне в прошлый раз? – громко выговаривал барон Лидии. – Приехал бы командир корпуса. Да весь штаб примчался бы!

– И весь наш батальон в полном составе! – подхватил сапер.

– И наши, – неуверенно буркнул пехотный штабс-капитан.

– Кто же тогда остался бы на позициях? – подняла брови княжна. – Нет, такие фестивали едва ли уместны на фронте. И я вообще была против… Но девочки… – она посмотрела на сестер, – они устали и соскучились…

– Да, да, княжна не хотела и слышать о торжестве. Был целый бой. Мы уж тайком от нее все сделали, – заявила Бородина.

– Княжна согласилась только для нас. Она сама выше таких пустяков, – крикнула Лидия.

– Вы слишком экспансивны, ma petite, – холодно заметила княжна.

– Лидия, сядьте, – сказал Андрей. – Вы выдали секрет. Значит, княжна все-таки знала о вечере… И вообще никогда не следует участвовать в комедиях.

Появилось шампанское. Два санитара внесли в комнату большой сладкий пирог и башню из мороженого со свечкой на вершине.

Все эти редкости гости встречали шумом и криками, а когда был разрезан огромный арбуз и оказалось, что он начинен, несмотря на осень, свежими ягодами, цукатами и марципаном, гости пришли в неистовый восторг.

– Где же Татьяна Николаевна? – спросила княжна.

– Ей нездоровится, – ответила Лидия. – Она дежурила ночь.

– Кто это Татьяна Николаевна? – полюбопытствовал Андрей, вспомнив вдруг о Татьяне.

– Новая сестра. Замечательно интересная. Блондинка. Высокая. Ты любишь блондинок? – Лидия под столом пожала руку Андрея.

– А вы знаете, кто устроил все эти сюрпризы? – спросила вдруг Андрея сестра Бородина.

– Сестра Недзельская? – постарался догадаться Андрей.

– Нина Владимировна? О нет. Я думаю, что она не рассердится, если я скажу, что из нее никогда не выйдет хорошая хозяйка. Она мечтает стать композитором…

– Кто же тогда?

– Лидия.

– Да что вы?

Лидия сияла.

– Прекрасно, Лидия Николаевна! Исполать! – встал барон. – Предлагаю тост за организатора этого вечера.

Все бокалы потянулись к Лидии.

– Доволен? – шепнула она Андрею.

– Мне не нравится, как смотрит на тебя этот хлыщ.

– Он очень воспитан, всегда вежлив…

– У него наглый взгляд. Он целует руку подчеркнуто, как будто хочет показать, что имеет на тебя какие-то права.

– Хочешь, поедем кататься после ужина? – шептала Лидия. – Отправь ординарца и вызови пару.

Трофимов сидел на кухне. Санитары кормили его и еще нескольких ординарцев и кучеров остатками.

– Трофимов, дорогой, не сможешь ли отвести верховых лошадей в парк и приехать на паре?

– Кататься изволите? Холодновато, а луна… Слушаюсь, в один миг.

Парень улыбался приветливо, а Андрей глушил в себе чувство стесненности и неудобства.

Барон уехал в коляске. Он поцеловал на крыльце обе руки Лидии, и девушка с тревогою краями глаз посматривала на Андрея.

Барон был пьян. Он пошатывался и, запахивая накинутую на плечи шинель, говорил Лидии:

– Мы ждем вас. Мы всегда вам рады. Вы – наш ангел…

Розалия Семеновна увела Лидию.

– Идите, идите, вы простудитесь. Вы разгорячены, а ночью здесь тянет свежестью от болот…

Луна светила скупо и часто пряталась в черные гнезда туч. По дорогам стояли почему-то долго не просыхавшие лужи. Леса уже шелестели на ветру жестяным шелестом, кучились, отступя от дороги, темными придорожными валами. Кони летели во мрак, как будто это было похищение и уже нагоняла погоня… Лидия возбужденно приникла к Андрею, и ее волнение передавалось ему, хотя в этот вечер еще какие-то нити порвались между ними…

– Куда? – спросил Трофимов.

– Куда-нибудь далеко-далеко! – капризно сказала Лидия.

Кони понеслись.

Солдаты у мостов спрашивали пропуска и сразу сдавались на резкий окрик Трофимова. По деревянной гати пронеслись вихрем, и плохо связанные бревнышки, как клавиши потерявшего голос рояля, часто стучали под железом колес. Луна глядела теперь в болото, и тростники казались большим грязным мхом, вздувшимся на ветру. Тусклые прорези воды серели за перилами длинного настила хлюпкой западней.

На безлунных дорогах приходилось крепко держаться и держать девушку. Высокий тарантас бросало во все стороны. Губы неожиданно и остро встречались с пересохшими от вина губами. Свежий ночной ветер трепал локоны Лидии и холодил горячий лоб Андрея. Ночное небо поворачивалось медленно. Навстречу все тем же звездам быстро неслись кони.

– Неужели это Мигелены? – спросил Андрей, оглядывая притаившиеся во тьме домики и ветлы над заводью.

– Так точно.

– Как же мы далеко уехали!

– Кони стояли долго. Как звери… – весело крикнул Трофимов.

– А где стоит поручик Хазарин? Ты знаешь?

– Так точно. Они на хуторе, полверсты от деревни. Изволите заехать?

– Заедем, Лида?

– Куда хочешь, куда хочешь, – устало сказала девушка.

Хутор обозначился одиноким огоньком.

– Не спят еще, – сказал Трофимов.

– Давай подъедем. Мы сами пойдем, посмотрим. На хуторе надрывно и зло залаяли собаки.

– Я боюсь, – сказала Лидия.

– Пустое. Трофимов, дай кнут. Пойдем, Лида.

– А может быть, неудобно ночью…

– А я посмотрю в окно.

Через запыленное, с потеками, стекло был виден угол большого стола. Спиной к окну сидели на скамье офицер и женщина в косынке. Рука офицера лежала на талии сестры. Слышались пьяные крики. Кто-то пел, поминутно сбиваясь с тона. Кто-то колотил ножом по тарелке.

– Ну, мы, кажется, с бала на бал. Здесь кутят, Андрей ввел девушку в сени. Налево, в каморе, надрывно кашляла женщина, укачивая хныкающего ребенка. Андрей распахнул дверь направо. Горячий воздух накуренной волной вышел из комнаты, и в ту же минуту Лидия крикнула:

– Ай! – и рванулась обратно, увлекая за собою Андрея.

На столе, разухабисто разбрасывая ноги, плясала голая женщина в белой косынке. Хазарин тянулся к ней через весь стол. Он кричал и старался схватить ее за ногу. Другой офицер отводил его руки. В это время, когда распахнулась дверь, несколько бутылок упало на пол.

Лидия дрожала, всхлипывая, противно хныкала в темноте и не могла взобраться в тарантас.

– Ты нарочно, нарочно…

Хмель, видимо, проходил.

– Сиди, – резко сказал Андрей. – В Лужки, Трофимов!

Трофимов удивленно посмотрел на всхлипывающую Лидию, ничего не спросил, взобрался на козлы и быстро погнал лошадей.

Лидия успокоилась не скоро, но Андрей только тогда и сказал ей:

– Ты ведь сама предложила ехать и сама сказала Трофимову: «далеко-далеко». А теперь говоришь: «нарочно».

Лидия, словно извиняясь, прижалась к Андрею. Потом, глупо хихикнув, сказала:

– На фронте мужчины все как звери.

Тарантас катился с холма в глубокую низкую долину. Тянуло болотом. Трофимов сдерживал лошадей. Густой туман клубился внизу и тяжело полз куда-то налево. В лунном свете приникшее к земле облако казалось серебристым маревом, скрывающим за собою берег реки или пруд.

Лошади на малой рыси вошли в туман…

Внезапно острой спазмой перехватило горло, и на глазах выступили быстрые, частые слезы.

– Что это? – встрепенулась Лидия.

Андрей вскочил на ноги.

– Гони карьером! – крикнул он Трофимову и крепко зажал нос и рот девушке ладонью.

Тот самый запах, которым отдавало на вышке под Болимовом, тот, который стоит над всеми складами газовых снарядов.

Кони рванулись, и облако через несколько секунд осталось позади.

– Это газ, – сказал, утирая глаза, Андрей, – но откуда?

– А тут, ваше благородие, рядом склад, – сообразил Трофимов.

– Ты чувствуешь что-нибудь? – спросил Андрей Лидию.

– Першит в горле…

– Утром обязательно обратись к доктору. Плохие шутки. А ты, Трофимов, тоже. Всегда со складов сочится газ, но не в такой мере. Правда, низкое место.

Теперь быстро неслись к Лужкам. Уже седым поздним утром Андрей смотрел, как нырнула в парк Лидия…

У себя на столе нашел телеграмму.

Кирилл, кузен, друг детства, звал на свадьбу в имение невесты. Долго вертел в руках бумажку. Всего три-четыре дня. Кому он здесь нужен? Конечно, отпустят. Неудобно, что в первые же месяцы, но вся речь идет о каких-нибудь четырех днях. Тут же заготовил телеграмму кузену, чтобы выслали лошадей на станцию…

VI. Гостеприимный Минск

Перевестись на фронт в какой-нибудь корпусной отряд Татьяна решила твердо. Но ей казалось, что для этого нужно будет проявить необычайную энергию, преодолеть бесчисленные препятствия. Она про себя лихорадочно убеждала каких-то непоколебимых генералов и главврачей, во сне получала совсем особенные разрешения и даже убегала, как в американском фильме, от преследователей, отчего металась и не давала спать Зое.

– Что ты мечешься? Что ты нервничаешь? – успокаивала ее Зоя. – Ну, хочешь к своему Андрею – поедем. Как сделать? Вот тоже дела! Раз-раз – и поехали, – дружески брюзжала она, укрывая Татьяну куцым лазаретным одеялом. – Пойду к папашке, напою ему с три короба, и отпустит. А потом мы полетим на ковре-самолете к твоему добру молодцу.

Энергичная, всегда веселая девушка одна поддерживала теперь растерявшуюся от неудач Татьяну.

– Разве и ты поедешь? – спрашивала Татьяна подругу.

– Конечно, поеду. Мне вся земля как мухе арбуз. Куда хочешь, туда и ползи – все прямо выходит. А без меня ты на вокзале потеряешься. Придется тебя через полицию искать.

Все оказалось гораздо проще, чем предполагала Татьяна. Старший врач сразу согласился отпустить обеих в распоряжение санчасти штаба Западного фронта.

– Незаконное делаю, – сказал он, подняв глаза над оправой очков. – За такую бумажку взгреть могут. Начальник захудалого госпиталишки пишет отношение начальнику санчасти фронта… не по инстанции! Р-р-революция! Но мне наплевать. Несет вас ветер туда, ну и пусть. Только зря все-таки не фигуряйте этим документом. – Он пренебрежительно пошелестел четвертушкой бумаги. – Это так, на случай. А вообще старайтесь в обход, женскими путями. Война вас всякому научит. Ну, а влипнете – тоже не беда. Под ранец вас не поставят, в крайности нелестный эпитет заработаете. Стерпите и ищите более вежливых.

– Деловой старикан, – уже в коридоре сказала Зоя. – Философ. А ручки целовать, когда никого нет, любит…

До Минска доехали благополучно. В санчасти, не заходя ни в чей кабинет, они сели на скамье в коридоре, и Зоя стала бессовестно стрелять глазами, осчастливливая своим вниманием главным образом тех военных врачей, которые, суетливо пробегая из двери в дверь, обнаруживали свою принадлежность к фронтовому управлению.

– До каких же пор мы будем здесь сидеть? – Нервничала Татьяна. – Люди уже замечают, что мы сидим без дела. Еще подумают…

– Думать никому не воспрещено. А что же, прикажешь пойти в кабинет к начальнику, чтобы тот послал обратно или загнал в Томск или Бийск? Благодарю покорно! Погоди, вот опять он. Кажется, дело верное. – Она встала и пошла навстречу невысокому молодому врачу с близорукими прищуренными глазами, который уже несколько раз проходил мимо с пачками бумаг в руке.

– Простите. Вы не знаете, к кому нам надо обратиться, чтобы получить направление в какой-нибудь фронтовой отряд?

Доктор остановился. Теперь он близко видел большие черные, откровенно лукавые и притягивающие глаза Зои. Значит, он не ошибся – девушки обе хороши, и черненькая, и блондинка. Он выставил ногу вперед, как будто раздумывая, а затем лениво двинулся с Зоей к скамье, на которой сидела Татьяна.

– А вы откуда же к нам пожаловали? – спросил он Зою.

– Мы из тыла.

– Кто же вас направил?

– Сами мы направились, – попробовала пошутить Зоя.

– Сами? – покачал головою доктор. – Напрасно. Теперь у нас строго. А куда бы вы хотели? Где-нибудь в Минске?

– Нет, поближе к фронту.

– Сложнее, – сказал доктор и сел рядом с Татьяной.

– Моя подруга, – поторопилась Зоя.

– Я очень рад. Знаете, вы лучше ни к кому пока не ходите. Все это надо обсудить. Если пойдете прямо к начальству, боюсь, все выйдет не по-вашему. В лучшем случае пошлют вас в большой госпиталь в Молодечно или Полочаны.

– Вот и хорошо! – встрепенулась Татьяна.

– Я думаю, что нехорошо. – Доктор многозначительно приподнял голосом «не»… – Это не то, что вам нужно.

– А вы уже знаете, что нам нужно? – спросила Зоя, положив на рукав доктора два пальца.

Доктор поглядел оценивающим взором на руку девушки и сказал:

– Оставайтесь пока в Минске. Устрою.

– Нет, нет, – поспешила Татьяна.

– А куда бы вы хотели, мадемуазель? – спросил доктор, обращаясь к Татьяне.

– Я бы хотела в Двадцать четвертый корпус. Там есть отряд или госпиталь?

– Вероятно. Вот что, – сказал он, беря дружески за руку Зою. – Давайте поговорим не здесь. Может быть, я вам все устрою. Против собора есть кафе. Собор знаете, на главной улице? Заходите через полчаса туда. Я покончу с делами и приду тоже. Что-нибудь придумаем, – весело сказал он, вставая. – Значит, идет?

– Дело в шляпе, – сказала Зоя. – Только надо это все проверить.

Она отправилась к вахтеру, сидевшему у выходной двери, и через несколько минут вернулась с хорошими вестями. Доктор был начальником отдела и, следовательно, «мог все устроить».

В кафе доктор учинил девушкам основательный допрос и, со своей стороны, сообщил, что, по наведенным справкам, при 24-м корпусе состоит отряд княжны К. Отряд во всех отношениях замечательный, привилегированный, но попасть туда нелегко. С княжной в штабе считаются и без ее согласия в отряд никого не посылают. Направление, то есть бумажку, устроить он может, но как быть дальше – не знает. Есть два пути: можно запросить княжну и можно поехать прямо к ней и хлопотать на месте.

– Ой, ждать, дорогой, нам никак невозможно, – сказала Зоя. – Где же мы жить будем?

– Вы что, прямо с вокзала? А где же вы переночуете сегодня?

– А мы хотели с поезда на поезд, – не мигнув глазом, отвечала Зоя. Но Татьяна смотрела встревоженно. Доктор понял.

– Хотели… С поезда на поезд никак не выйдет. Ведь сегодня уже не собрать подписи. Да и печать у начальника канцелярии. Он уже ушел.

– Но неужели здесь нет гостиницы?

– Захотели! – засвистал доктор. – Генералу не достать номер, не то что простому смертному.

Татьяну начало лихорадить.

– Н-да, – промычал себе под нос доктор. – Придется вас приютить.

– Мы как-нибудь устроимся. Пожалуйста, не беспокойтесь…

– Интересно, как это вы устроитесь, – сказал доктор. Он даже откинулся в кресле, сознавая всю силу своей позиции.

– Напрасно думаете, что мы так уж беззащитны, – на этот раз презрительно заметила Зоя, и ее уверенность несколько успокоила Татьяну. – Наверное, в городе есть общежитие сестер милосердия.

– Конечно! – вспыхнула радостно Татьяна.

– Есть, и не одно. И во всех – как сельдей в бочке, – не сдавался доктор.

– Все равно. Не выгонят же нас на улицу. А потом на вокзале есть пункт Пуришкевича.

Татьяне уже казалось, что возможностям нет конца. Доктор, прищурив глаза, покачивался на стуле.

– Бросьте вы все эти затеи. Я живу вдвоем с товарищем. Мы оба уйдем, а вы у нас переночуете.

– А где же вы сами будете ночевать? – спросила Татьяна.

– Найдем. Здесь приятелей много.

– Мы поищем общежитие и зайдем на пункт. А если уж нигде ничего, то придем к вам, – решила Зоя.

– Ну и прекрасно. Я ведь убежден, что вернетесь. Жаль ваши ножки. – Он посмотрел под стол. Обе девушки подобрали под стул пыльные туфли. – Видимо, без испытания не заснуть вам на докторских кроватях. А живем мы здесь рядом, в переулке. – Он вынул записную книжку и карандаш. – Вот вам адрес и фамилия.

Общежитий оказалось несколько в разных концах города. Все были перенаселены, и всюду принимали только «своих». На пункте функционировали две большие палатки. На койки уже установилась очередь. За столами, рядом с кроватями, на которых храпели проезжие, поили чаем, кормили сухой колбасой. Отдельной палатки для женщин не было. На койках одеяла дыбились над мертвецки усталыми телами. Стоял сырой дух от снятых сапог.

Сестры устало посматривали на койки. Офицеры отходили, отворачивались, чтобы не пришлось уступить койку или место за столом.

Докторская комната с кушеткой и кроватью становилась все привлекательнее в сравнении с гомерической теснотой этого прифронтового города.

К переулку шли быстро, пробегали по-воскресному людные улицы, на которых фланирующие офицеры нестеснительно, как в побежденной стране, заглядывали под шляпки женщин, заговаривали с гуляющими сестрами. В переулке же шли медленно, оглядываясь, и, если бы не Зоя, Татьяна так и не постучалась бы в дверь одноэтажного домика.

В окно рядом с парадной мгновенно выглянул доктор и, крикнув: «Я сейчас!» – сбежал открывать дверь.

Комната была темная от спущенных соломенных штор, пыльная и запущенная. Только что поднявшийся с кушетки человек наскоро убирал в шкаф подушку и одновременно левой рукой приводил в порядок взволнованную и непокорную шевелюру.

Татьяна застыла на пороге. Они согнали с постели отдыхающего человека. Нет, лучше было бы заночевать на бульваре или пересидеть ночь на вокзале. Боже мой, вокзал! Как она не подумала об этом!

– Пожалуйте, пожалуйте! – размахивал руками посреди комнаты доктор. – Очень вам рады. Ждали. Удивлялись, как много времени вам понадобилось, чтобы убедиться в негостеприимности нашего Минска.

– Мы могли бы на вокзале, – робко вставила Татьяна.

Высокий черноволосый запер шкаф и подошел к ней.

– Дайте ваш чемоданчик, – сказал он как-то необыкновенно просто и тихо. – Какой там вокзал. Там не повернуться. И грязь, насекомые. Я иду сегодня на ночное дежурство, а Сергея устроим у соседей. Хозяев мы предупредили. Они даже предлагают вам свое белье. У нас как-то сейчас все в стирке… Да и вообще не густо. А сейчас будем пить чай.

Он отвел Татьяну к кушетке и скрылся в коридоре. Доктор последовал за ним. В комнату вошла рыхлая женщина в капоте, сама представилась сестрам, посочувствовала и показала умывальник. От женской приветливой распорядительности стало уютно и просто.

Доктор прибежал с пачкой печенья, из чемодана достал бутылку вина. Он кружился вокруг стола, как бабочка у застекленного фонаря, и нельзя было не видеть, что он рад гостям и собственному радушию.

Татьяна рассматривала «Аргус», а Зоя, покончив с туалетом, который проделала тут же перед тусклым зеркальцем в прозаической черной рамке, стала помогать доктору.

Чай пили дружно и весело. За стеной низко рокотала и плакала бандура. За потемневшим окном кто-то проносил томительные вздохи, раздавалось ленивое шарканье праздных подошв по кирпичам тротуаров. Керосиновая лампа в комнате была охвачена раскрывающимся кверху тюльпаном розового абажура. А высокий черный сидел на кушетке рядом с Татьяной, глядел на нее внимательно, изредка вмешиваясь в разговор спокойными, округленными фразами. Татьяне казалось, что этому простому, уравновешенному человеку все кругом так ясно, как никогда не будет ясно ей самой. Вдруг захотелось проникнуть в его мысли и настроения. Пользуясь тем, что Зоя вела шутливый, чуть-чуть скользкий разговор с Сергеем Владимировичем, Татьяна незаметно для себя стала рассказывать черному о себе, о Горбатове, о литовском госпитале, об аресте Тарасия Мироновича.

– Страшная у нас страна, Татьяна Николаевна. Грубая, бесправная. Раздавить человека – это в два счета могут… Как таракана…

– А ведь это правда, – сказала девушка и подумала: «Как я этого до сих пор не замечала?»

Собеседник ее оживился и тоже стал рассказывать Татьяне о Минске, о Казани, откуда он был родом, где кончил университет, и когда ему нужно было уходить на дежурство, Татьяна уже чувствовала себя с ним просто и ей жаль было, что он уходит. Она не в силах была поддерживать веселый щебет-разговор Зои и врача и едва не вздремнула, прикинувшись щекой к ковровой подушке.

– Ну, надо вас укладывать, – с сожалением сказал Сергей Владимирович.

– Я только на полчаса прилягу. А вы разговаривайте, – сказала Татьяна.

Она легла на койку, сняв туфли. Сергей Владимирович закрыл лампу газетой, и Татьяна сейчас же заснула в тени.

Она не видела, как доктор, пройдя на цыпочках, совсем погасил лампу, как уже совсем утром, стараясь не шуметь, уходил он, оставив Зою усталую, измученную и дорогой и докторской ненасытной любовью.

Наутро Татьяна прикрыла разбросавшуюся в тяжелом сне подругу и села у окна, дожидаясь, когда проснется весь дом.

По камням улицы прогрохотала лихая солдатская телега, и Зоя подняла голову, кого-то отыскивая около себя полузакрытыми, сонными глазами.

– А где же Сергей? – сказала она, сначала не замечая Татьяну. – Ты разве уже встала?

Она приподнялась над подушкой.

– Неужели поздно? Не выспалась я…

– Ты поздно легла?

– Светло было. – Она подумала и спросила: – А тебе черноволосый понравился?

– Да, он славный.

– Он так к тебе пристроился. Я уж думала – и он останется… Я бы на твоем месте его не пустила. Пусть лучше бы Сергей шел дежурить.

Татьяна недоуменно смотрела на подругу:

– Как ты можешь так?

– А вот такая и есть. Другой не буду! – Она сердито, не сходя с кушетки, принялась расчесывать гребнем волосы.

К вечеру у девушек на руках было направление и частное письмо к Розалии Семеновне, старшему врачу отряда.

– Не сказано, что все это подействует, – размышлял вслух Сергей Владимирович, – но больше я не в силах ничего сделать. Как княжне взглянется.

Черноволосый – Татьяна так никогда и не узнала его имени – принес на вокзал цветы и смотрел долго вслед уходящему, переполненному солдатами составу. Сергей Владимирович лихо крутил ус и поглядывал на девушек с высоты своей легкой победы.

– Боюсь я этой княжны, – твердила в вагоне Зоя. – Разгадает, шельма. Ты уж в отряде веди дело одна. Я молчу.

Розалия Семеновна усадила девушек в кресла и в разговоре по пустякам ловко выспрашивала о том, откуда они, кто их родители, какое образование получили.

Татьяна едва скрыла свое удивление, услышав, что Зоя – дочь полтавского помещика из-под Лубен, что она пробыла два года на высших женских курсах в Киеве…

Розалия Семеновна куда-то удалилась. Через комнату проходили высокие, необыкновенно строгие, красивые на подбор сестры, быстрыми взорами пробегали по лицам девушек и исчезали. Вернувшись, Розалия Семеновна сказала, что вакансия в отряде имеется только одна, но, чтобы не разлучить подруг, она оставит обеих. Вскоре уедет сестра Недзельская, и тогда, если не будет препятствий, можно будет зачислить обеих.

– Вас мы зачислим сейчас, – сказала она Татьяне. – А вас, – повернулась она к Зое, – через несколько дней. Княжна уже дала свое согласие, – добавила она, когда девушки встали и принялись благодарить ее.

Еще чемоданы не были развязаны, когда Зоя уже обежала парк, побывала на берегу реки, определила температуру бурлившей воды и успела познакомиться с поваром и кастеляншей. Сестер она избегала. При слове «княжна» у нее билось сердце.