Текст книги "Тяжелый дивизион"

Автор книги: Александр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 52 страниц)

IV. Колесо счастья

Торопов, разъяренный, стоял перед Андреем. Сжатые руки его чернели на поясе, как неживые. Выцветшие глаза и хриплый голос атрофированной от многолетнего пьянства гортани делали его гнев скорее смешным, чем страшным, но Андрей чувствовал, как в этом расхлябанном теле на минуту встает «аршин» – костяк старого кадровика.

– Вы, кажется, позволили себе быть непочтительным по отношению к моей жене? – прошипел он, разбрасывая фонтаны слюны и закинув при этом голову назад.

Андрей вынул платок, с нарочитой гримасой вытер щеку, на которую капнуло, и, воспользовавшись паузой, заметил:

– Может быть, господин полковник, мне будет позволено узнать, в чем выразилась моя непочтительность?

Полковничьи пальцы дернулись и зачастили по желтому ремню мелкой дрожью.

– Прапорщик, вы мне не устраивайте здесь дипломатический салон. Мы здесь все солдаты.

– За исключением вашей супруги, господин полковник, – сказал Андрей, но тут же почувствовал, что раз он дразнит старика – значит, и его спокойствие уходит.

– Вот видишь, видишь? – послышался голос за занавеской. – Он позволяет себе слишком много.

«Значит, полковница подслушивала!» Андрей сразу перешел в то состояние, когда течение ссоры владеет человеком.

– Что с вами можно позволить? – бросил он со злобной презрительностью.

Полковница взвизгнула и бросилась вперед. Полковник одной рукой удержал супругу, но сам еще ближе придвинулся к Андрею.

Его всегда маленькие, мутные, а теперь навыкате глаза стали вдруг страшными, как у эпилептика.

– Это оскорбление старшего в чине… прямого начальника. Под суд! – задыхался Торопов.

– В чем моя вина? Я не допустил постороннюю женщину к бумагам и приказам согласно уставу…

– Молча-а-а… – взвизгнул внезапно приобревший гибкость голос Торопова. Но старик захлебнулся в выкрике на букве «а», замахал перед собой руками и в два-три приема, как деревянная кукла, у которой развинтились шарниры, свалился назад на пол…

В комнату вбежал Василий и, непочтительно подхватив командира под руки, поволок его к кровати.

Андрей весь вечер просидел в избе. Тем временем Мигулин по собственной инициативе сообщался с Василием. Торопов долго не мог прийти в себя. Но и придя в сознание, он продолжал задыхаться, и командирша окончательно уложила его в постель. Она не пустила пришедших к нему офицеров, боясь за сердце больного.

Поздно вечером к Андрею зашел Кельчевский. Он рассказал, что доктор определил у больного нефрит, что организм его вконец истощен и он нуждается в серьезном и длительном лечении. По тону его Андрей никак не мог определить, как относится Кельчевский к случившемуся и как приняли ссору другие офицеры.

Торопов уехал через три дня. Его свезли на станцию в покойной коляске. Сопровождаемый дочерью и женой, он сел в вагон и отправился в Оренбург.

Угрызений совести Андрей не испытывал, но был почему-то убежден, что его отношения с офицерами теперь резко испортятся, и уже заранее черствел в каком-то плохо осознанном упорстве. Торопова ни любили, ни ненавидели. К нему относились как к запойному пьянице-старику, осколку прошлого. Андрею он казался оживленной мумией. Но все равно ему, Андрею, не следовало глумиться над больным стариком. Дело обошлось бы пустяками. Может быть, коробило именно то, что в ссоре была замешана женщина. Андрей лежал теперь целыми днями на койке, не всегда выходил к обеду, первым уходил из-за стола и старался выбирать места для прогулок подальше от дивизионного бивуака.

Казалось, офицеры приняли как должное стремление Андрея к уединению.

Между тем «колесо счастья» вертелось своим чередом изо дня в день. Все так же хрустел желтыми катеринками с целью произвести впечатление огромный прапорщик Кулагин. Все с тем же хищным жестом сухих, как птичьи лапы, рук придвигал к себе пачки рваных рублей кандидат, все так же некстати усмехался в бороду поручик Иванов и добродушно склонял черта на все лады доктор из семинаристов Вельский.

Но «Армейский карточный клуб» не процветал. Фронтовые части стояли слишком далеко. Соседи тыловики в большинстве принадлежали к другому корпусу и были мало знакомы.

Каждый партнер был на счету.

Вероятно, потому не прошло и недели после отъезда Торопова, как в час послеобеденного отдыха, когда Андрей лежал у себя с книгой, к нему ватагой ворвались офицеры:

– Довольно бездействовать, Мартыныч, Пошли, пошли!

– Куда?

– На зеленое поле. В шмоньку.

– Не отстанем!

– Маком!

– По рублику, по рублику! – взвизгивал с безобразной карикатурной приветливостью кандидат.

– Иди, Мартыныч, – басил временно исполнявший обязанности командира дивизиона поручик Иванов. – Мы тебе кровь пустим.

– Штаны снимем!

– Не просите, не просите его, Иван Иванович. Кого упрашивают, тот всегда выигрывает, – плакался кандидат. – Сам пусть идет. Или силушкой!

– Силушкой! – подхватили другие. – Не хочет, так силушкой.

 
Эх, выезжает вторая батарея,
Пушки на солнце грохочут, звеня!.. —
 

запел приехавший с позиций капитан Андрущенко.

Офицеры подхватили под руки упиравшегося Андрея и вытащили его на улицу. Это странное шествие на глазах у крестьян задворками прошло к палатке офицерского собрания.

Здесь уже «предварительно» сражались прапорщик Кулагин, доктор и еще один молодой приезжий подпоручик.

Кандидат решительно вырвал карты у державшего банк доктора и заявил:

– К чертовой бабушке копеечную возню. Мы сейчас Мартыныча раздевать будем. Ой, чую я, будут у кандидата десять тысяч!

Игра пошла оживленная, быстрая.

Андрею везло.

– Из рукава девятки тянете, – плакал кандидат. – Ой, плачут мои десять тысяч. Ведь вам деньги так… на шоколад. А мне домок в Оренбурге строить надо. Место присмотрел…

Андрей шел все время по банку. Ему казалось, что игрою он откупается за инцидент с Тороповым. Кроме того, он выговорил себе право уйти в девять вечера, ни минутой позже, пообещав до этого часа играть резво, «без прижима».

Деньги переходили из рук в руки, не задерживаясь. Но вот куча кредиток на середине стола стала расти. Банкомет, прапорщик Кулагин, как большой японский божок, не спеша короткими пальцами пересчитывал деньги.

– Всего восемьдесят. Идут все восемьдесят. Вам сорок. Так. Кто еще на сорок? Вам десять. Хорошо. Еще тридцать. Вам пятнадцать, ну, а на остатки кто? Вы, Мартыныч? Ну, ладно!

Он опять убил карту доктора, пересчитал деньги и обвел всех вопрошающим взором.

– Ну, кто на сто шестьдесят?

– Не могу вас подцепить, Мартыныч, – прищурив один глаз, говорил Кулагин, медленно раскладывая карты себе и Иванову.

– Что ж, талия еще держится, – может быть, схватимся.

Поручик Иванов аккуратно сложил полученные две карты и, не глядя на них, спросил:

– Даете?

Заинтересованные в игре партнеры прильнули к нему со всех сторон.

– Иван Иванович, ну посмотрите, голубчик. А вдруг у вас сразу дамбле? – плакал кандидат. – Какие тут шутки? Вы нам нервы вымотаете.

Все знали странности Иванова, который иногда, «чтоб перебить карту», да и «просто так», прикупал к девятке, останавливался на двух, на трех очках – вообще чудил.

– Не на все иду – значит, буду играть по-вашему, по-хамски, – огрызнулся Иванов.

Теперь «тянул» Кулагин. Это действие продолжалось не меньше двух-трех минут.

– Даю! – вдруг выкрикнул Кулагин.

Партнеры оживленно зашевелились.

Теперь Иванов, в свою очередь, начал испытывать терпение Кулагина.

Все впились глазами в расширявшуюся под грязным ногтем Иванова белую полоску нижней карты.

– Ой, картинка, ой, картинка! – плаксиво причитал кандидат.

Иванов перестал тянуть карты.

– Идите к черту! Не скулите под рукой, – с искренней злобой цыкнул он на кандидата.

Кандидат отскочил, как игрушечный паяц на резинке, и извинительно замахал руками.

Иванов медленно открыл плоский серебряный ящичек, вынул папироску, зажег спичку и закурил.

– Ну и… – недовольно проворчал доктор. Он пошел на сорок рублей. – Довольно канителить!

Опять пауза.

– Тьфу, черт, – выругался внезапно Иванов, накрыл рукой, не показав никому, обе карты и сказал, обращаясь к Кулагину:

– Давайте.

– А, это уже лучше, – ответил тот и выбросил на стол тройку пик.

– Здорово, – завопил кандидат. – Иван Иванович, что у тебя?

Иван Иванович молча кусал бороду.

– Нет, не буду покупать, к черту, – сказал Кулагин и выбросил на стол туза треф и пятерку бубен.

Иванов также швырнул на стол свои карты. У него также было шесть очков.

– Ну что же, снять половину, что ли? – сказал Кулагин.

– Как хотите, нам легче, – сказал за всех кандидат, дрожавший за свою ставку.

– Нет, не буду, – решил Кулагин. – Биться так биться. В распрях и битвах мать Русь основалась, – добавил он популярную среди офицерства похабную присказку.

Действо продолжалось. Но на этот раз у Кулагина было девять. Он эффектно выбросил их на стол и, не дожидаясь ответа партнера, сгреб деньги со стола к себе.

Посыпались новые кредитки. Каждый бросал деньги в особой манере. Кто с деланным равнодушием, кто с откровенной досадой.

– А знаете, – вдруг сказал Кулагин, – что испытывать судьбу! Не хочу больше. Сегодня не мой день. – И он бросил карты.

– Кто купил? – сказал кандидат, быстро завладевая колодой.

– Ну что же, я, пожалуй, полсотни поставлю, – нерешительно сказал поручик Кельчевский.

– Давайте мне, – вдруг решительно заявил Андрей.

– За все?

– За все.

По правилам игры Андрей предложил карту Кулагину.

– Что ж, поединок? Идет! Раз карте не верил, должен идти на все. – Он положил волосатую руку на кучу, денег, которая лежала перед ним, и повторил: – Идет. Ва-банк!

Андрей быстро, не задерживая, сдал карты и сразу посмотрел на свои. У него была девятка.

– Ваша бита, – сказал он Кулагину и показал дамбле.

– Черт, вот досада! – Кулагин хлопнул по столу так, что расплескались стаканы с чаем и упала свеча.

– Александр Македонский был великий человек… – начал было кандидат.

– Брысь под стол! – заорал на него Кулагин, сразу налившись злобой, и кандидат с дурацкой усмешкой закрыл себе рот рукой и сделал смеющиеся глаза.

Андрей положил карты.

Кулагин оживился.

– Вы что, совсем?

– С меня довольно. Может быть, вы хотите перекупить обратно?

– А вы пойдете на все снова?

– Пожалуй, пойду.

Кулагин сдал при всеобщем напряженном молчании, и Андрей опять выиграл.

Кулагин полез в боковой карман за знаменитой пачкой катеринок. Теперь шея у него была багровая. Глаза сузились, и руки дрожали.

Андрей посмотрел на часы и сказал:

– Уже девять, я должен извиниться.

– Удобно ли? Зачем же садились? – сказал Кулагин.

– Я предупредил, что не могу позже девяти.

– Подумаешь. Из-за сестрицы…

– Вам жаль денег? – холодно спросил Андрей. – Скажите прямо, я верну вам.

Кулагин презрительно хмыкнул и улыбнулся. Он кичился тем, что у него в кармане всегда есть запасная тысяча хрустящими сотенными бумажками. Он любил рассказывать о том, какие у него виноградники в Крыму и дача в Алупке.

– Скажите, сколько вы потеряли? Я верну, – настаивал Андрей, остановившись у выхода из палатки.

Кулагин позеленел.

– Я вам не советую издеваться, – крикнул он Андрею. – Я гну подковы! – Он поднял над столом во весь рост, круглое, как бочка, тело великана и протянул вперед сжатые кулаки.

Партнеры принялись успокаивать обоих.

Андрей выдержал паузу и вышел из палатки.

– Из-за юбки черт знает что делается, – слово за слово ронял, вытирая лоб, Кулагин.

Андрей услышал, вернулся в палатку. Теперь он был взбешен.

– Если вы еще хоть слово скажете о женщине, я вам дам пощечину.

Кулагин свирепо выкрикнул:

– Черт! – и бросился вперед.

На этот раз все офицеры бросились к Кулагину, который тяжело дышал и ворочал маленькими свирепыми глазками. Но он успел протянуть руку к груди Андрея и сорвал металлический конец аксельбанта. Андрей вырвался из объятий кандидата и доктора. Пальцы его едва скользнули по жесткой, небритой щеке Кулагина. Офицеры, как гончие на волке, повисли на великане, и вместе они опрокинули стол. Свеча потухла. Доктор уводил Андрея. В темноте ругался Кулагин. В солдатских палатках чиркали спичками, и наружу выглядывали сонные головы без шапок.

Андрей, успокоившись, позвал Мигулина и, узнав, что лошади готовы, пошел к дороге.

Прохладным ветром в разгоряченное лицо встретила Андрея светлая ночь. В палатке Герста качающимся пламенем горела свеча. Герст неохотно, но все же стал собирать в порттабак папиросы. Его аккуратная, словно накрахмаленная фуражка была надвинута еще глубже, отчего прямой германский нос его и крутой упрямый подбородок казались еще длиннее и резче.

Андрей шел позади Герста по тропинке и смотрел на прямые плечи и узкую талию поручика. Он чувствовал, что под спокойствием этого аккуратного, выдержанного человека кроется разлад, своеобразная драма. Андрей вспомнил таинственное самоубийство Фукса у Болимова. Но то был простой, едва грамотный солдат, оторванный от плуга колонист-землепашец, а это интеллигент, офицер, с детства воспитанный в духе шовинистической любви к процветающей родине, ее победам и растущей воинственной силе. Теперь он брошен в ряды армии, которая грозит гибелью всем далеко идущим мечтам.

Конечно, Герст не покончит с собою. Герст – не герой. Это интеллигент-обыватель, высшей мечтой которого являлось участие в большом деле, принадлежавшем дяде по матери, крупному судовладельцу, в руках которого были почти все пассажирские линии между Либавой и восточнопрусскими портами… Война принесла семейству Герста одни неприятности. В германской армии сражались его двоюродные братья. Доходы его дяди, с прекращением рейсов по Балтийскому морю, исчезли. Все складывалось неудачно, а погоны русского офицера жгли… Он, разумеется, никогда не делился с Андреем своими сокровенными мыслями, но Андрей, как и другие, ясно видел, что Герст сознательно ищет способов отсидеться в парке, пока пройдет эта заваруха и настанут дни, когда оживет Либава и застучат винты дядиных судов, которые, может быть, пойдут под германским флагом.

По дороге ехали молча. У начала аллеи оставили коней и пошли к парку. В лунном свете поле лежало туманным озером, кусты казались скалами и островками. В туманах бродили овцы с серебристыми колокольчиками и громко лаяли собаки-овчарки. Одна из них бросилась к офицерам с громким лаем. За нею издали серебристыми комочками мчались другие.

Герст не выносил собак, боялся и нервничал. Он сам бросился на переднюю собаку и выругался по-немецки. Собака отскочила, но сейчас же прянула вперед с новой силой. Герст не выдержал и выхватил шашку, готовый вступить в бой с громко лающей стаей.

Луна блеснула на лезвии. Где-то далеко, надрываясь, кричал пастух:

– Белка, Шарик, сюда!

Андрей, неожиданно для самого себя, сказал, вкладывая в слова злую насмешку:

– Офицер русской армии с обнаженной шашкой против собак!

Герст повернулся к Андрею:

– Неуместная острота, прапорщик. – Он тут же вложил шашку в ножны и теперь, стараясь не обращать внимания на наседавших собак, зашагал к парку.

Лидия сейчас же выбежала из темноты парка в белом платье и белых туфлях. В руках у нее был сверток с сапожками. Она была весела, и глаза ее искрились смехом.

Теперь, если Андрей ехал рядом с Лидией, Герст отъезжал в сторону, рысил впереди или плелся далеко позади. Когда Лидия говорила с Герстом, Андрей старался держаться поодаль.

– Да что с вами сегодня такое? – не выдержала наконец девушка. – Что вы, повздорили?

Андрей, взбешенный желанием Герста углубить ссору, рассказал Лидии о собаках и шашке и повторил дословно свою фразу и ответ Герста.

– Ай, как нехорошо, друзья! Нехорошо, – с искренним огорчением начала было Лидия, но вдруг сбилась с тона и сама фыркнула, как школьница, которой подруга сделала удачную гримасу из-за спины учителя. Ясно было, что она вообразила себе Герста, воюющего с псами.

Андрей хотел было заговорить о чем-то постороннем, но Герст приложил руку к козырьку:

– Простите, не буду мешать вам. – И, дав шпоры коню, умчался в серебристый туман ночи.

– Ну вот и рассорились, – сказала Лидия. – А из-за чего? Ведь он славный. Я привыкла к вам обоим.

Андрей молчал.

– Вы были не правы, Андрей. Вы его все-таки обидели.

– Я был невежлив, с этим я согласен. Но я боюсь только одного: может быть, уехать следовало мне?

Лидия подъехала ближе и пальцами, затянутыми в перчатку, стала играть поводьями Андрея.

– Все-таки можно было обойтись без ссоры, но если уж случилось, то хорошо, что случилось именно так. – Она стегнула коня стеком и помчалась вперед карьером. Белое платье вырывалось на скаку из-под плаща. Кусты вставали и тотчас же исчезали. Воздух свистел в ушах. Лошади были в мыле, когда кончилась эта бешеная скачка по лунным дорогам. Перед ними встал темный бор, где они были накануне втроем.

Лидия сошла с коня. Андрей привязал лошадь к дереву и бросил шинель на землю.

Теперь они были вдвоем. Зачем она так неслась, скакала в темноте, рискуя налететь на окоп или проволоку? Ясно, она была возбуждена не меньше, чем он…

В голове шумело. Было то возбужденное состояние, которое облегчает самые необузданные поступки…

Белое платье волновалось в лунном свете. Но руки ее уперлись ему в грудь, хотя губы, раскрывшись, отвечали на поцелуй. Он шептал что-то невнятное, настойчивое…

– Ни за что… ни за что…

– Не любишь?

– Так… нет… никогда…

Андрей резко отодвинулся, сел на траву, но сейчас же вскочил и стал отвязывать лошадей. Нужно было идти против себя, иначе можно было броситься и задушить эту девушку. Это мстили за себя сотни однообразных ночей, когда жгла подушка и хрустели пальцы…

Лидия медленно поднималась. Андрей почти вырвал из-под нее плащ и накинул ей на плечи. Поднимаясь в седло, она была тяжела и неловка.

– Сердишься? – сказала она уже у фольварка.

– Не то… Впрочем, злюсь, конечно… Но на себя.

– Мне хорошо с тобою… Но ведь мы… чужие.

– Ну давай станем… не чужие.

Девушка подалась в седле в сторону Андрея.

– Но только тут, на фронте… и завтра же. Здесь есть полковой священник. – Андрей никогда впоследствии не мог вспомнить и понять, как вырвались эти слова. Злая шутка или зыбь еще не утихшей бури в крови?

– Ой, нет, нет, милый! Без отца?.. Убьет… лишит наследства… С сестрой так было… А без денег я жить не могу. Уж я такая. – Она каялась без всякого раскаяния, дерзко смотрела в глаза. – Ведь у тебя ничего нет, милый?

– Уже светает. Идите, Лидия.

На этот раз Андрей ускакал, а девушка все еще стояла у гнилой упавшей ограды.

Рано утром Андрей вошел в палатку Герста.

Поручик что-то искал под койкой. Он поднял налившееся кровью и удивленное лицо.

– Я пришел просить у вас прощенья, Ганс Карлович. Все это было очень глупо. И эта женщина… Я тоже не поеду больше туда.

Герст повел узкими бровями. Он с трудом приискивал русские слова для своих мыслей.

– Нет, зачем же? Я постараюсь забыть ваши слова. Но это никак не может быть связано с вашими встречами с госпожой… Лидией Николаевной…

В столовой палатке все были в сборе, кроме Кулагина. Кельчевский сообщил Андрею, что ссора с Кулагиным будет рассмотрена офицерским судом чести.

– Нельзя все-таки иначе… Ведь вы чуть не передрались. По-видимому, дело мирно не кончится. Ведь вы оба офицеры.

Мысль о дуэли никак не входила в сознание Андрея. Он прочел множество романов, в которых герои стрелялись из-за женщин и по другим, всегда каким-то трагическим, поводам.

Но воспоминание о Кулагине несло только ощущение гадливости. Самоуверенный грубиян, у которого два достоинства: крепкие кулаки и набитый бумажник. Человек, для которого издеваться над слабым – величайшее и притом откровенное наслаждение. Такого хлестнуть стеком… Но стреляться?

Офицеры, члены суда чести, собрались в дивизионе. Туда вызывали свидетелей, но так и не определили, кто был оскорбителем. Предложили принести взаимные извинения или же стреляться.

– Я извиняться не буду, – сказал Андрей. – Все это комедия, но если это неизбежно, пусть будет поединок.

Он ушел с Мигулиным в лес, прикрепил шестерку треф к стволу сосны и выпустил в нее за двенадцать шагов всю обойму нагана. Только одна пуля засела рядом. Но никак нельзя было вообразить человека вместо карты…

«Какая чушь, неужели нельзя выстрелить в заведомого негодяя!.. Тряпка я, что ли?»

Зато Мигулин долго хвастался успехами прапорщика в стрельбе среди своих и офицеров.

Вечером пришел Иванов. Долго кашлял, мычал, мялся и вдруг буркнул:

– Дурацкая история!

Андрей рассмеялся.

– Да, неумно.

– Слушайте, он в канцелярии. Здесь. Он согласен извиниться, только чтобы не очень там… жесткая формула…

Андрей молчал.

– Так я позову.

Кулагин вошел и сразу, не подавая руки, сел на скамью. Он провел широкой ладонью со лба к затылку, как будто хотел снять с себя скальп, и сказал:

– Ну что же, нужно извиняться? Ну, я извиняюсь… Только вы уж лучше меня другой раз не задевайте. Я горячий.

Андрей, не вставая, взял протянутую руку.

– Ну, пошли ужинать, – сразу предложил Иванов и вдруг цинично прибавил: – Finita la comedia!

Неделю Андрей выходил из избы только на обед и в канцелярию. Солдат-санитар принес ему однажды письмо. Розалия Семеновна от имени княжны и сестер просила его прибыть в отряд в ближайшее воскресенье к восьми часам вечера. К приглашению была приложена записка Лидии: «Нехорошо забывать друзей. Жду с нетерпением».

– А, все равно! – махнул рукой Андрей. – Скажи: приеду и благодарю…