Текст книги "Следователь (СИ)"

Автор книги: Александр Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Вивальди… – начал было Фигаро, но псионик перебил:

– Рано. Вот когда они начнут действовать…

Ждать пришлось недолго.

Светлые Сестры, переглянувшись, сплели пальцы рук в замысловатом жесте, словно тоже скрутив кукиш в ответ на жест Смайла. В тот же миг оба инквизитора-боевика рванули с места.

Они не успели.

…Драться с псиониками – неблагодарное занятие. Например, целится в псионика из пистолета бессмысленно: вас приложат раньше, чем вы нажмете на курок. Получается так, конечно, потому, что псионик чутко отслеживает все «души прекрасные порывы» в вашей голове и ударит раньше, чем мысль «сейчас пальну!» успеет полностью оформится в сознании противника. Хороший же псионик вообще отдаст вам незаметную команду-запрет на применение оружия и будет просто сидеть под дулом револьвера, тихо хихикая в кулачок – мысль «стреляю!» даже не возникнет в башке горе-снайпера.

В теперешней же ситуации у Вивальди просто не оставалось времени. Да и взять под контроль сразу пятерых он бы просто не смог. Конечно, присутствие Светлых Сестер не лишало его способностей, как это произошло бы с рядовым колдуном, однако постоянный «белый шум» в мировом эфире дезориентировал. К тому же инквизиторы – крепкие орешки, каждый из которых во время обучения проходит спецкурс по ментальной защите. Даже для незаурядного псионика это пара-тройка лишних секунд до полного контроля, что в бою может оказаться фатальным промедлением.

Поэтому Вивальди не стал тратить время на сложные псионические выкрутасы, а просто ударил наотмашь.

Чистый психический удар – как ладонью по щеке, как саблей по груди – с оттяжкой! – как кулаком в челюсть. Резкая, безжалостная сила распрямившейся пружины – никаких тонких построений, никакой, как говорят колдуны, «модной завивки».

...В прошлом веке Рейх впервые испытал свои паровые танки в африканских песках. Угольно-керосиновые самоходки применяли, понятное дело, не против местного населения, а против Пятого пехотного полка Лютеции, который «случайно» пересек демаркационную линию, странным образом передвинувшуюся за ночь на пять миль южнее. Из восьми танков уцелел только один: у него прохудился котел, и машина толком не успела поучаствовать в бою. На ней-то и спасся бригадный генерал Штейн, привезший в штаб ужасные новости: пехотинцы Лютеции, находившиеся в нетрезвом состоянии, при виде паротанков не побежали в ужасе, а просто закидали их винными бутылками. Вина в бутылках не было (оно, к тому времени, полностью перекочевало в желудки солдат), зато было очищенное масло. Бутылочные горлышки солдаты затыкали рукавами от рубашек, которые использовались как шнуры-запалы, но особого смысла в этом не было – масло, попадая на вентиляционные решетки печей, вспыхивало совершенно самостоятельно.

Как оказалось, «секретные» чертежи танков уже месяц как проданы, причем сразу два раза: Лютеции и Островному Королевству. Недостатки конструкции вскоре были устранены, но сам «бутылочный эпизод» навсегда остался в военной истории как пример победы грубой силы над тонкой немецкой механикой.

То, что произошло перед «Киской» было очень похоже на крах паротанковой армады Рейха.

У Вивальди не оставалось времени на фокусировку, поэтому отдачей зацепило и Смайла с Фигаро. Следователь, на которого все еще действовал эликсир, почти ничего не почувствовал – так, слегка заломило в висках, зато жандарму досталось крепко: Смайл закачался и упал на одно колено, держась за голову. Из носа главжандарма вытекло несколько капель крови, но было видно, что его здоровью ничего не угрожает.

Зато инквизиторам перепало от души.

Светлые Сестры упали там же, где стояли. Одна из девушек тихо стонала, свернувшись позе эмбриона, вторая молча терлась лицом о снег – ее руки слегка подрагивали, словно Сестру било током.

Оба инквизитора-боевика устояли на ногах, но это было единственное, чем они могли похвастаться: инквизиторы молча стояли, задрав головы к небу и глупо улыбаясь ловили ртами снежинки, которые ветер сдувал с крыш домов. Один из инквизиторов обмочил штаны, у другого из угла рта тонкой ниточкой тянулась слюна. Фигаро подумал, что в ближайшие пару суток эти психические развалины будут представлять опасность разве что для сестер милосердия и больничных уток.

Зато Френн сумел себя защитить. Ну, или, по крайней мере, попытался.

Старший инквизитор стоял на коленях, сжимая в одной руке свою тросточку-стек, набалдашник которой слегка дымился, а другой яростно массируя лицо. Их носа Френна текла кровь, но глаза инквизитора были вполне осмысленными и злыми. Вокруг фигуры смотрителя таял, расплываясь, тонкий слюдяной купол, похожий на марево горячего воздуха, колеблющееся над дорогой в летний полдень.

«Щит Пифий», восхищенно подумал следователь. «Многоуровневое каскадное заклятие из «Архимагистра Каноника», защищающее от любых ментальных воздействий, да еще сотворенное «с пальца», то есть при помощи так называемой «волшебной палочки» – переносного концентратора. Красота! Но каков дурак, право слово!»

Тут, впрочем, стоило бы грешить на рефлексы инквизитора, а не на его умственные способности. Френн сотворил щит просто идеально, в последний момент закрывшись от удара псионика, и, пройди все гладко, сейчас Вивальди, скорее всего, уже лежал бы хладным трупом. Инквизитора подвел первый рубеж его же собственной обороны.

Светлые Сестры.

Девушки с врожденными способностями глушить любую ворожбу. Не моложе семи лет и не старше двадцати пяти – при достижении этого критического возраста Сестра получала огромную пенсию и личный домик на безымянном острове в Средиземном море. Обязательно – девственницы. Никогда – с карими или черными глазами. Чтобы многократно усилить свои способности, Сестры принимали убойные психотропы, все время блуждая по сказочным закоулкам собственного разума, поэтому их «обучение», фактически, сводилось к развитию набора привычек, помогающих совмещать непрерывный алхимический трип с реалиями повседневной жизни.

В последний момент старший инквизитор забыл о Светлых Сестрах. А те уже объединились для «мудры святой пары» – особой комбинации жестов, переводящих их способности в режим форсажа. Стоит ли говорить, что щит Френна сдуло, как трусы с бельевой веревки!

Старший инквизитор поднял голову и устремил на псионика полный ярости взгляд. «Интересно, что он будет делать?», подумал Фигаро. «Стрелять Френн точно не решится – Вивальди его сразу вырубит. Неужели решит отступить?»

Почему-то следователю слабо в это верилось.

Шатаясь, смотритель поднялся с колен и хриплым голосом прокаркал:

– Арчибальд! Твой выход!

И тогда из парадной двери дома напротив вышел человек.

Он был похож на Вивальди – такой же легкий плащ, шляпа и аккуратные лаковые туфли; лет сорок на вид. Только псионик был одет во все кремовое и гладко выбрит, а тот, кого Френн называл Арчибальдом, – в белое. Резкие черты лица, остроконечная бородка и тонкие губы – мужчина с первого взгляда не понравился следователю. Чем-то он напоминал Альберта Сальдо, помолодевшего лет на двадцать и решившего завязать с налоговыми махинациями – в пользу массовых убийств.

В руке мужчина в белом держал длинную тонкую трость.

– Фигаро, – голос Вивальди дрожал от изумления и ужаса, – да это же… Не может быть.

Взгляды Вивальди и Арчибальда встретились. Тип в белом плаще криво усмехнулся, взмахнул тростью и театральным жестом направил ее на псионика.

В голове у следователя раздался слабый мелодичный посвист. В висках застучала кровь, и Фигаро увидел, как по лицу Вивальди разливается смертельная бледность, как изумленно вскрикивает Смайл, хватаясь за голову, как машет своим стеком Френн, восстанавливая «Щит Пифий» – и тогда он, наконец, все понял.

 Псионик.

Еще один.

На службе у Френна.

…Глаза главжандарма подернулись мутной поволокой. Смайл выхватил из кармана револьвер, взвел курок и прицелился Вивальди в голову…

Хрясь!

…В университете Фигаро избегал физической подготовки, как мог, предпочитая бегу трусцой и отжиманиям обильные возлияния в дешевых загородных забегаловках, однако боксом в то время не увлекался только ленивый. Потом он постепенно вышел из моды, уступив всевозможным восточным рукомашествам, которые все почему-то называли «боевыми искусствами» – очевидно, по недоразумению. Но навык не пропал втуне – удар вышел на славу. Голова Смайла дернулась в сторону, глаза жандарма закатились и он, как подкошенный, рухнул в снег. На скуле, куда пришелся удар следователя, быстро расплывался обширный синяк самого пакостного вида.

Во взгляде псионика в белом промелькнули страх и недоумение. Арчибальд, очевидно, уже понял, что Фигаро по какой-то причине невосприимчив к его атакам, а сознание Смайла, благодаря стараниям следователя, стало временно недоступно.

Псионик Номер Два задумался.

И атаковал: яростно, быстро и с невероятной силой.

Следователь почувствовал, как его голова наполняется звенящей пульсирующей мглой. Солнце почернело; внезапно стало очень тяжело дышать. Мир вокруг сделался темен, мрачен и невероятно жуток. Опасность источало все: от Старшего Инквизитора, до слепых окон домов и Фигаро понял – конец. Вместо того, чтобы быть прицельно, пытаясь нащупать дрожащую искру его разума, псионик просто «крыл по квадрату», не жалея сил.

Ноги следователя подкосились, и он стал падать.

Именно «стал» – падение оказалось до ужаса противным и долгим занятием. Воздух стал неимоверно плотен; небеса покрылись кровавой корочкой и ехидно наблюдали за низвержением следователя ДДД в бездну. Уши заложило, во рту стоял привкус крови и еще чего-то неописуемо мерзкого.

Следователь скривился. Отвращение ко всему происходящему нарастало с каждой секундой, и Фигаро подумал, что мир, в принципе, вполне заслуживает того, чтобы покинуть его как можно быстрее, отряхнув с ботинок его мерзостный прах.

«Я слишком устал», – подумал он. –  «Слишком устал и слишком ненавижу то, что со мной происходит. Это невыносимо… Кто-нибудь, подайте пистолет»

Краем глаза он заметил какое-то движение. «Вивальди», – подумал он. «Это Вивальди. Прикрыл нас со Смайлом. Идиот, отвяжись… Дай помереть спокойно, герой хренов…»

…Реальность ворвалась в мозг подобно густой аммиачной струе – свежей и отрезвляюще-ледяной. Тьма жалобно взвизгнула, поджала хвост и, свернувшись в тугой клубок, куда-то укатилась. Время, ворча, расправило плечи и потекло с обычной скоростью.

Следователь, наконец-то, упал, приземлившись на свой обширный зад и громко крякнув: револьвер уперся в бедро, едва не порвав брюки. Голова гудела, будто с самого жуткого похмелья, руки-ноги не слушались, но Фигаро понимал, что он очень легко отделался. Не прикрой его Вивальди, следователь, скорее всего, был бы уже мертв или того хуже.

Тем временем псионики оценивающе посмотрели друг на друга, поклонились – Вивальди коротко и сухо, Арчибальд – по-шутовски издевательски, –  и ударили.

Как два столкнувшихся локомотива, как пуля во встречную пулю, как врезавшиеся метеоры – наотмашь, изо всех сил, на полную катушку.

Реальность вздрогнула, заволновалась, пошла кругами, взвыла раненой волчицей. Дневной свет померк, и на этот раз уже по-настоящему: воздух налился густой душной чернотой, в переулке завыл ледяной ветер, поднявший к мутному небу легкие снежинки.

Эликсир Сальдо уже действовал вполсилы, поэтому следователь увидел все и даже больше, чем хотел. Две волны схлестнулись посреди улицы – черная, смрадная, истекающая тоской и каким-то скорбным безумием, и чистая, тяжелая, словно цунами, несущее в себе свежесть океана, мощь разбушевавшейся стихии.

«Господи, я вижу их души», – подумал Фигаро. «Я вижу то, какие они внутри. Эти двое сражаются… они дерутся собственными «я»!»

А затем вихрь подхватил следователя и увлек его за собой.

…Туман вокруг был настолько густым, что даже своя собственная рука, вытянутая вперед, полностью терялась в серой мгле. Фигаро именно так и шел: слепо ощупывая клубящуюся влагу перед собой и аккуратно переставляя ноги. Под ботинками хлюпала вода; туман источал слабое гнилостное зловоние, напоминавшее запах, что иногда по весне поднимался над решетками сточных коллекторов – прелые листья, дохлые крысы и старый, слежавшийся за зиму мусор.

Время от времени в тумане появлялись силуэты деревьев. Следователь обходил их стороной – они вызывали у него отвращение. Деревья были низкие, мокрые и какие-то осклизлые, словно совсем недавно по ним проползла целая армия улиток. Листьев на ветвях не было, зато с них свисала масса странных предметов, болтающихся на длинных обрывках просмоленной бечевы. Фигаро увидел оконную раму с застрявшими осколками разбитого церковного витража, разбухшую от влаги книгу, похожую на древний заплесневелый гроссбух, деревянную куклу с оторванной головой и засохшую розу, перевязанную черной траурной лентой.

Все эти вещи при взгляде на них рождали в душе чувство глубокой печали. Следователь, почему-то, подумал, что место, где он оказался, на самом деле – огромная свалка. Боль и скорбь сочились тут, казалось, из самого воздуха.

«Я ведь знаю, что это», – подумал Фигаро. «Это память. Старая, разлагающаяся память, что лежит куда глубже берегов сознания, но все так же отравляет… что? Или, правильней сказать, кого? Думаю, я скоро узнаю ответ…»

И тогда смрадный застоявшийся воздух вдруг пришел в движение. Туман заклубился, завился в спирали и медленно, а затем все быстрее и быстрее полетел куда-то в сторону. А ветер дул все сильнее, пока не превратился в настоящий ураган, и следователю на мгновение почудился в потоке воздуха слабый привкус морской соли.

Когда туман полностью рассеялся, следователь понял, что стоит на кладбище.

Жидкий свет, который скупо цедило низкое, цвета свинца небо, выцветшей серебрянкой подкрашивал старые, сколотые по краям надгробия, покосившиеся кресты, заржавленные пики могильных оград и потемневших от времени каменных ангелов, скорбно склоняющихся к поросшим сухой стерней холмикам. Кладбище выглядело старым, заброшенным и совсем маленьким – всего-то могил двадцать. При этом было совершенно непонятно, где оно находится – в нескольких шагах за его краем мир обрывался странной бесцветной пеленой, не имевшей ни цвета, ни формы. Про нее вообще нельзя было сказать что-то конкретное, кроме того, что эта непонятная муть, судя по всему, начисто лишена каких-либо качеств.

А на узкой аллее, пересекающей кладбище, повернувшись лицами друг к другу, стояли двое: мальчик лет десяти и старик.

Старика следователь узнал сразу: несмотря на то, что Вивальди в этом странном месте выглядел лет на девяносто, черты его лица почти не изменились. Только глаза запутались в частой сети морщин, да белоснежная борода опустилась чуть ли не до земли. На псионике была пожелтевшая от времени рубаха с воротником на шворке-завязке и латанные-перелатанные штаны, заскорузлые от морской соли. В руке Вивальди, улыбаясь, сжимал тяжелую острогу. Фигаро, наконец, понял, кого напомнил ему псионик: Вивальди в точности походил на Старого Рыбака – духа морских глубин, заменявшего в преданиях народов Северного моря приносящего подарки Морозного Деда.

Зато мальчишка почти ничем не напоминал второго псионика – Арчибальда, хотя, разумеется, не мог быть никем иным. Черные, набриолиненные волосы, зачесанные набок, черный костюмчик, черная сорочка, черный галстук – мальчишку-Арчибальда словно одели для похорон богатой тетушки. И жуткая гримаса на лице – смесь ярости и искренней детской обиды в пропорциях один к одному – перемешать, но не взбалтывать.

Арчибальд атаковал первым. Детские руки взлетели над головой, затанцевали, сплетая тяжелый воздух жестяными кружевами; взревел ветер, поднимая воротничок аккуратно выглаженного костюмчика, сдувая с надгробных плит пожухлые цветы и огарки поминальных свечей. Воздух сгустился, собрался над головой старика-Вивальди в тяжелую черную кувалду и рухнул вниз.

Вивальди засмеялся. Так рокочет прибой в прибрежных скалах, когда надвигающийся шторм бросает водяные валы на каменные бастионы, орошая пеной твердыни берегов. Псионик поднял острогу и описал ею над головой круг.

Тень, уже готовая раздавить внезапно постаревшего псионика, разлетелась в клочья, враз утратив всю свою кажущуюся материальность. Вивальди снова захохотал, и резко выбросив вперед руки, направил острогу на Арчибальда.

Но тот, как оказалось, был вовсе не лыком шит. Ослепительная сфера голубого пламени, сорвавшаяся с острия остроги, вдребезги разлетелась о стену непроницаемой черноты, которая от удара не разорвалась, а разъехалась, подобно театральному занавесу, выплескивая на Вивальди поток ледяного ветра. Псионик заблокировал удар рукоятью своего орудия, но Фигаро видел, что это далось ему большой кровью: лицо Вивальди исказила гримаса боли, а в бороде заискрились кристаллики льда.

А мальчишка-Арчибальд уже шел в атаку: детское лицо треснуло, разлетелось осколками фарфоровой маски, и наружу из иллюзорной оболочки потекла живая, стонущая чернота, не имеющая формы, но чем-то напоминающая два крыла огромной птицы, застилающие низкий небосвод. Следователя тут же затошнило. Фигаро, наконец, понял, что происходит: его сознание, «на лету» превращающее битву двух псиоников во что-то, более-менее приемлемое для восприятия, стало давать сбои.

«Вивальди… Я вижу его так, потому что чувствую его силу… Древнюю силу, огромную силу, но лишенную зла. Отстраненную, как цунами или торнадо. А этот Арчибальд… У него серьезные проблемы с психикой. И сейчас я вижу проекцию его безумия в свою собственную голову. Силы небесные – спасите и помилуйте!..»

…Детский костюм черной тряпкой упал на землю. Исчез мальчик с блестящими от бриолина волосами, осталась только титаническая воронка рыдающей тьмы, вырывающая из земли кресты, надгробия, режущая землю, выдергивающая из-под поросших травой холмиков рассыпающиеся в гнилую щепу гробы, плавящая небо, всасывающая в себя весь этот на скорую руку сляпанный мирок. Реальность загрохотала и выплюнула шипящим эхом:

«С-с-с-сдаеш-ш-ш-шся?»

Вивальди усмехнулся в усы. Почесал затылок. И сказал:

– А хрен тебе.

Острога описала в воздухе полукруг и ударила древком в землю.

А затем Вивальди начал расти.

О нет, это вовсе не значит, что он вдруг раздулся в неуклюжего гиганта, как это умеют делать мастера-колдуны, освоившие базовое заклятье «Пространственной конвертации». Просто в голове у следователя повернулась некая умственная линза, и вдруг стало ясно, что мир вокруг на самом деле очень маленький – не больше чем те пейзажи из цветных камушков, что заключают в стеклянные шары с игрушечными блестками «снега», а Вивальди – очень большой. Настолько большой, что весь местный универсум по сравнению с ним не больше бильярдного шара.

Вот только Арчибальд, к тому времени уже полностью превратившийся в воронку абсолютной тьмы, он него не отставал.

Они встали друг напротив друга: темнота и шторм, размахнулись и ударили. Ударили так, что мир – и этот, очередной, куда менее очевидный его слой – не выдержал вновь, разлетевшись на куски.

Фигаро почувствовал, что падает.

***

Падать было скучно.

Как говорил личный шут его превосходительства рейхсканцлера Гейгера III, «…шутка, сказанная дважды, превращается в навоз». Фигаро мог бы полностью согласится с всемирно известным комиком, бардом, астрономом и философом, который даже после смерти не расстался со своим колпаком с бубенцами – падать ему уже осточертело.

На сей раз он рушился в глубокий темный колодец бескачественного пространства, над которым вспыхивали зарницы и грохотали громы отдаленного сражения – там бились два псионика. Но сюда, до следователя долетали лишь отголоски, чему он был безмерно рад. Фигаро чувствовал себя глубоководной рыбой: пройдись по равнине океана самое страшное цунами – он бы его не заметил.

Зато падать было комфортно. Дна у колодца, судя по всему, не было, что следователя также вполне устраивало. Можно было расслабиться и ни о чем не думать, позволив силе притяжения или тому, что заменяло ее в этом, вне всякого сомнения, временном мире, тащить свое сознание в бездну с действительно большой буквы «Б», что Фигаро, не без удовольствия, и проделывал.

«Фигаро!»

Голос, казалось, раздавался со всех сторон сразу, будто на стенах колодца, в который рушился следователь, вдруг появились колдовские усилители от самурайского «Дома Трех Звезд». Говорил, конечно же, Вивальди – следователь сразу узнал его голос, несмотря на то, что здесь псионик, разумеется, просто думал, не открывая рта.

Следователь притворился, будто не  слышит.

«ФИГАРО!!!»

На этот раз сила зова была такой, что у следователя заболела голова. А как только она заболела, то сразу стало ясно, что она, эта самая голова, у него имеется. Как, в общем, и остальное тело тоже, поскольку голове нужно из чего-то торчать. А обладая телом спокойно падать куда-либо уже было нельзя: дремучий инстинкт заставлял мышцы сжиматься в страхе перед скорым ударом – того, что удара не будет, телу было не объяснить.

«Вивальди?.. Чего Вам надо?»

«Извините, что мешаю расслабляться», – дрожащая полупрозрачная фигура Вивальди замаячила в сумраке перед Фигаро. «Но у меня к Вам срочное дело».

«А Вам, разве, не надо сейчас убивать этого Арчибальда? Или у вас перерыв на кофе?»

«Я этим и занимаюсь. Просто приостановил время. Это мой мир, в конце концов, в нем я хозяин. Вечность, секунда – какая разница? ».

«Ваша?» – следователь, наконец, забеспокоился. «То есть…»

«Да. Этот псих Арчибальд теснит меня на всех фронтах. Мне нужна помощь, Фигаро. Ваша помощь».

«Помощь?!?  Но я не псионик, Вивальди! Чем я могу Вам помочь в Вашей же голове?!»

«Можете, Фигаро. Еще как можете. На Вас все еще действует эта дрянь, которую Вы принимали перед нашей беседой».

«Нет, не действует…»

«Действует, Фигаро. Еще как действует. Я не могу даже считать верхний слой Ваших мыслей, не говоря уже о каком-то там контроле».

«Хм… Тогда почему… Почему я вижу весь этот психоделический бред?»

«Потому что эта штуковина… препарат или что оно там такое… Как говаривал мой двоюродный брат, она «расширяет сознание». Сам он был путешественник и «расширялся» мексиканскими кактусами... Но мы отвлекаемся. Помогите мне, Фигаро. Иначе…»

«Иначе – что?»

«Иначе мне каюк». – Силуэт Вивальди издал что-то, похожее на вздох.

«Ну-у-у… И что от меня требуется?»

«Просто Ваше согласие. Остальное я сделаю сам».

«Ладно. Хорошо. Только…»

«Спасибо!»

…Реальность сделала очередное сальто и вытянулась гигантской рогаткой. Следователь почувствовал, как вектор приложения силы одним махом изменился – теперь мир вокруг натягивался, подобно грандиозных размеров самострелу. И Фигаро, запоздало ужаснувшись, понял, что заряжен в этот самострел он сам.

Препарат Сальдо все еще действовал. И Вивальди никак не мог получить контроль над разумом следователя.

Никак – за исключением одного-единственного случая: если Фигаро сам не снимет с себя защиту. Что он только что и проделал.

«Вот ведь черт!», – испуганно подумал следователь. «Если он захочет меня прихлопнуть, то я уже труп. Остается надеяться на честность Вивальди… О, да, как звучит: «честность псионика в розыске…»

Рогатка распрямилась и выстрелила его в темноту.

Все произошло настолько быстро, что Фигаро даже не успел испугаться.

Вот он с грохотом и свистом летит сквозь раскаленный мрак, а в следующий миг он ударился обо что-то, похожее на холодную и липкую живую темноту.

И пробил ее насквозь.

Вселенная разлетелась в клочья. Следователя вышвырнуло обратно в привычный мир, где мягкий вечерний свет красиво ложился на белые сугробы, а на карнизах домов сидели жирные городские вороны. Последнее, что он услышал (почувствовал?) был жуткий, полный боли крик-вой смертельно раненного Арчибальда.

Очень хотелось пить.

Фигаро зачерпнул снег в ладони и уткнулся в него лицом. Снег был мягкий, холодный и очень вкусный – совсем как в детстве. Голова побаливала, и, кажется, носом шла кровь, но, в целом, он чувствовал себя сносно.

Следователь поднял голову и осмотрелся вокруг сквозь муть в глазах.

В двух шагах от него в снегу на коленях стоял Вивальди. Псионику было нехорошо: он морщился и растирал ладонями виски, но, в целом, выглядел куда лучше, чем лежащий на другой стороне улицы Арчибальд.

Второму псионику повезло куда меньше. Он лежал на тротуаре, широко раскинув руки и запрокинув голову к небу, а на лице у него застыло выражение обиды пополам с отвращением. Не нужно было даже щупать ему пульс, чтобы понять, что Арчибальд на все сто процентов мертв.

Фигаро, наконец, поднялся на ноги, достал из кармана большой белый платок и вытер лицо. Носок левого ботинка наткнулся на что-то твердое и легкое. Следователь опустил взгляд: это была его шляпа-котелок. Он поднял ее и стряхнул с темно-зеленого фетра налипший снег.

Вивальди, тяжело ступая, подошел к Фигаро и неожиданно подмигнул ему, зайдясь тихим смехом.

– А Вы тот еще пострел, господин следователь! Не ожидал! Без Вас бы мы пропали, как пить дать.

– Ну, – проворчал Фигаро, шаря по карманам в поисках трубки, – это Вы загнули. Профессионал тут Вы. Не ожидал, что когда рядом со мной окажется хороший псионик, я буду настолько этому рад…

– Знаете, Фигаро, – улыбнулся Вивальди, – из Вас бы мог получиться очень хороший псионик. Настоящий профи, можете мне поверить.

Следователь хмуро посмотрел на псионика и внезапно расхохотался.

– Ну, знаете, такого комплимента я уж точно не ожидал! Умеете Вы подбодрить человека, ничего не скажешь! Однако же…

Выстрел был очень тихим, не громче хлопка винной пробки.

Вивальди мгновенно побледнел. Его зубы сжались так, что улыбка превратилась в странное подобие волчьего оскала, черты лица заострились. Псионик неуверенным жестом поднял руку к груди, а затем мягко упал на заснеженную брусчатку.

На другой стороне улицы под прикрытием слабо мерцающего «Щита Пифий», стоял Френн. Одной рукой главный инквизитор держался за фонарный столб, а во второй сжимал рукоятку маленького дамского револьвера, из дула которого поднимался легкий сизый дымок.

Инквизитор слабо качнул дулом в сторону и крикнул, заходясь от кашля:

– Фигаро!.. Отойдите оттуда, немедленно!.. Черт, отойти в сторону, я сказал!

Но следователь словно бы не слышал инквизитора. Медленно, как во сне, Фигаро шагнул к Вивальди и склонился над псиоником.

Крови не было, но лицо Вивальди на глазах приобретало странный синевато-черный оттенок. Фигаро понимал, что это значит: Френн стрелял не обычными пулями, а специальными ампулами с «Власяницей» – сильнейшим нервнопаралитическим ядом. Повсеместно запрещенное оружие; его не выдавали даже королевским спецслужбам. Если следователь не ошибался, псионику оставалось жить считанные секунды.

«Врача», билась мысль в голове у Фигаро. «Мне срочно нужен врач… Нет, врач не поможет. Нужен алхимик, нужен Сальдо… Дьявол, почему здесь нет алхимика? Где же…»

– Помогите мне.

Следователь медленно поднял глаза.

Марина Флер, на бегу срывая с рук перчатки, упала перед Вивальди на колени рядом со следователем. Рванула воротничок рубашки псионика – в снег полетели оторванные пуговицы.

– Дайте Вашу руку.

Плохо понимая, что делает, Фигаро протянул девушке ладонь. Та сжала ее с такой силой, что едва не переломала следователю пальцы. Другая ладонь Марины слабо засветилась, окутываясь мягким жемчужным облачком.

Она действовала быстро и сосредоточенно. Без лишних эмоций, без слез, полностью отдавшись работе, точно военная медсестра. Ее рука коснулась груди Вивальди, пальцы заскользили по коже, вливая жизнь в умирающее тело, замирая в местах «вита-средоточий», отдавая целебный свет – не истерически и без разбору, но напротив: расчетливо и умело.

Фигаро почувствовал, как волоски на его руках встали дыбом. Зашипели, затрещали маленькие шарики молний, срываясь с его ресниц, бровей, с ворсинок на шляпе. Эфир пришел в движение, завихрился, сплетаясь в узоры колдовских формул. Как прутиком по снегу, как пальцами по губам, как ноты в новую симфонию. Марина не забирала у следователя силу – такого рода навыки присущи лишь Легким Вампирам, а только использовала его как трансформатор для своих врожденный способностей. Девушка как бы просила Фигаро поддержать ее под руку на очень крутой лестнице.

Следователь помогал.

Марина работала.

– Фигаро… Вы можете мне помочь опустится глубже основных центров? Я не успеваю…

– Марина…

– Надо перезапустить главный вита-центр и…

– Марина… Все кончено.

– Нет…

– Марина… – Фигаро мягко вынул свою ладонь из ее руки и аккуратно сжал плечо девушки. – Это яд. Он умер.

– Нет, – ее глаза потемнели; одинокая слезинка сорвалась с ресниц и упала на ладонь Вивальди. – Я могу… Я…

Следователь, молча, покачал головой.

И тут внезапно глаза Виктора Вивальди открылись.

Во взгляде псионика не было боли, только одинокая искра жизни, угасающая на глазах. Он улыбнулся и что-то прошептал. Следователь не расслышал, что именно сказал Вивальди, но Марина, похоже, поняла. Слезы в два ручья хлынули из ее глаз и девушка, протянувшись, коснулась руки Вивальди.

Фигаро почувствовал пси-волну – слабую, но необычайно глубокую, похожую на отдаленный удар колокола. Она эхом прокатилась по закоулкам его памяти, и на какой-то миг следователь почти понял, что именно сделал Вивальди.

А затем взгляд псионика застыл.

Фигаро медленно встал с колен, снял с головы котелок и посмотрел в небо. Очень красивое небо, в котором таяли последние клочья снежных туч и одна за другой загорались первые вечерние звезды.

«Раньше мы думали, что умирая, отправляемся туда», подумал он. «Но потом поняли, что это не так. И это правильно. Если бы люди, что нам дороги, действительно улетали в эту синюю высоту, это было бы, как минимум, несправедливо. Все равно, что сбежать за день до свадьбы. Подлость…»

А по переулку к ним уже бежали люди.

Главная допросная комната Центрального Инквизитория была абсолютно лишена той хмурой однозначности, которую подразумевало ее название. И если обитые сталью стены, привинченная к полу мебель и решетка водостока на полу еще как-то могли поддержать некое подобие мрачной атмосферы, то мягкие диванчики в велюровых цветочках, алхимическая лампа в стиле «модерн» на столе, веселые занавески на окнах с коваными решетками и канонический фикус в горшке разносили эту самую атмосферу вдребезги. Трех минут, проведенных в допросной, было достаточно для того чтобы понять: пыточных дел мастера сюда заходят, разве что, случайно, а в водосток на полу сливают не кровь, а грязную воду после влажной уборки.

Младший следователь Департамента Других Дел Фигаро и начальник тудымской жандармерии Винсент Смайл сидели у стола в удобных кожаных креслах с мягкими подголовниками, и пили крепкий английский чай из чашечек тончайшего венского фарфора. При задержании на них даже не надели наручники и, хотя у обоих отобрали оружие, а на Фигаро нацепили блокирующие вериги, колдовская «заглушка» на запястье у следователя абсолютно не стесняла движений и больше походила на ювелирное украшение, безвкусное и по-мещански аляповатое.