Текст книги "Следователь (СИ)"

Автор книги: Александр Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Смотритель хмыкнул: ругаться не было причин. Прохор занят делом, Грыдля, судя по тому, что печка топится, сейчас жарит куриные крылышки и глушит свекольный самогон. Все были заняты делом и для «караула» не было никакого повода.

Борн немного постоял, раздумывая, не накинуть ли ему теплый кожух и решил этого не делать. Проваливаясь в свежие сугробы, он подошел к Прохору и сказал:

– А знаете ли Вы, Прохор, что Коллегия недавно написала в очередной «Ворожбе и Жизни»? Оказывается, если высокие слои воздуха нагреть колдовством, – ну, навроде как на керогазе, – то можно менять погоду над целыми странами! Отправить, например, тучи с дождем в Халифат или нагнать на Рейх суховей. Я, вот, думаю: может, это колдуны тренируются? – Он кивнул на небо и выплюнул попавшую в рот снежинку.

Прохор отнесся к новостям метафизики философски. Он снял рукавицу, громко высморкался в снег и пожал плечами:

– А что, пусть их. Мы им дождь, они нам курагу. А Рейх ты никакими суховеями не возьмешь, потому как они там все – помесь черта с рельсой, и ничегошеньки им не сделается.

Спорить с Прохором о политике было бессмысленно; механик невероятно тонко чувствовал политические тенденции, каждый раз подвергая их крайне точному и структурированному анализу. Поэтому смотритель просто кивнул и отправился в тепло, где Грыдля уже доедал остатки предназначенной для буфета курицы. Уже пять лет в станционном меню «Тупичка» первой по списку шла «Курица под острым соусом», но ни разу за это время даже кусочка курицы не было продано. Все, кто решал на свой страх и риск пообедать на станции, и так знали, что единственное блюдо, которое можно купить на «Тупичке» – гренки с чесноком, да еще чай: жидкий и невкусный.

…Без пяти минут четыре Борн уже стоял на перроне. На сердце смотрителя было неспокойно: обычно литерный «А» прибывал минут на десять раньше положенного срока. Без двадцати четыре уже можно было рассмотреть столб дыма над Часовым холмом, а вскоре и сам поезд появлялся на горизонте. Но сегодня холм скрыла белая круговерть, а ветер выл так, что не было слышно даже болтовни пассажиров, уже собравшихся на перроне.

Их было немного: две девицы, кутавшиеся в толстые шубы, бандитского вида мужик в огромной, похожей на папаху, черной шапке, пара жавшихся друг к другу студентов в куцых шинелях и низенький толстячок со старым саквояжем невероятных размеров. Смотритель, не без злорадства, отметил, что одет толстячок, мягко говоря, не по сезону: светлое английское пальто, темно-зеленый котелок, летние брюки и узконосые штиблеты на тонкой подошве. Сам Борн, так и не одевший ничего теплого, к этому времени замерз, как последняя собака и успел порядком перенервничать.

…Когда станционные часы показали пять минут пятого, смотритель услышал хриплый гудок, а через мгновение показалась и черно-зеленая громада паровоза. Борн побежал вдоль рельсов, отчаянно размахивая красным флажком.

Вовремя. Заскрежетали тормоза, паровоз выпустил облако раскаленного пара, засвистел, чихнул и, наконец, остановился. Из кабины появился белый как мел машинист, державшийся за сердце. Смотритель поспешил к нему.

– Черт знает что такое! – машинист едва не валился с ног. – Прошли овраги, вижу – плохо дело. Путей, почитай, что и нету. Сбавил скорость, думаю – да где же станция? Пока Ваш флажок не увидел – не поверил. Ну дела…

Некоторое время они стояли на ветру, обмениваясь короткими фразами, а затем Борн соскочил с подножки и закричал, обращаясь к стоящим на перроне людям:

– Всем внимание! Поезд обратно не пойдет! Из-за погодных условий рейс откладывается на… На некоторое время. Все билеты, купленные ранее, действительны! Действительны билеты, говорю! Да, дамочка, уедете без проблем. Не видите, что ли, какая погода? Шлепнитесь с рельсов и – тю-тю!

На перроне раздалось недовольное бурчание, но никто, особо, не возражал. Только толстячок в пальто плюнул с досады и пробормотал:

– Ну, вот, задержался на пару дней…

Народ постоял, вяло поругался и рванул за станцию – ловить извозчиков. На перрон стали сходить пассажиры литерного «А». Их было немного, всего-то около двух десятков. При этом в дорогом купейном вагоне ехало всего двое: брандмейстер Смок и Алексис Морошка, младший контролер тудымских питейных заведений. Все же прочие, галдя и обсуждая погоду, вывалились из плацкартного, и пестрым клубком покатились на станцию – чаевничать.

Тем временем оба машиниста уже отцепили поезд от вагонов и готовились загнать его на крытую стоянку. Снегопад, превратившийся из белого облака в секущую ледяную стену, окончательно озверел: ветер ревел, как медведь-шатун, а мутное небо, казалось, падает на станцию влажной темно-серой рогожей.

Смотритель вздохнул и побежал под крышу – греться.

…Стемнело рано. К половине шестого ветер слегка поутих, но снег и не думал прекращаться. Метель стонала над бескрайними полями, волоча через мрак свой колкий белый полог, и со стороны свет из окон станции мог бы показаться случайному путнику миражом в снежной пустыне.

Но путников вокруг не было – ни случайных, ни еще каких прочих: надо быть ненормальным, чтобы выйти на улицу в такую погоду. Даже окрестные волки забились глубоко в лесную чащу и там тоскливо ругали судьбу, не в силах перевыть ночной ветер.

Валдис Борн еще раз внимательно пересчитал мешки с углем и бочки с водой «на крайний случай». По всему выходило, что топить станционную печку можно чуть ли не до весны. За свет тоже не стоило опасаться: в погребе еще остались больше ста галлонов отличнейшего лампового масла высокой очистки и еще пара галлонов масла с алхимическим катализатором. Лампа, заправленная такой смесью, светила как электрическая дуга, правда, недолго.

Убедившись, таким образом, в неприступности станции для погодных и прочих катаклизмов, Борн плеснул себе на два пальца самогона, выпил, закусил хрустящей луковицей и вытер усы салфеткой. Грыдля, укрывшись старым кожушком, спал на лавке; в углу Прохор пытался наладить печную заслонку, никак не жалевшую становится на пол-оборота.

…Высокий скрипящий звук донесся до чуткого слуха смотрителя, когда стрелки часов показали без пяти минут шесть. Звук доносился с улицы и был до боли знакомым: скрипели вагонные двери.

«Вот ведь раздолбаи!», возмутился Борн. К этому моменту он уже основательно принял на грудь и был не прочь поругаться, но ругать – увы! – было некого: кондуктор, забывший запереть вагон, сейчас наверняка дрыхнет в служебной гостинице, утомленный неравной схваткой с тамошними клопами. Смотритель вздохнул, выругался и, накинув тулуп, вышел в сени, где взял большой железнодорожный фонарь и немаленькую кочергу – на всякий случай. Волков он, все-таки, немного побаивался.

…Проваливаясь в снег чуть ли не по колено, Борн добрался до плацкартного, и поднял фонарь, осматривая вагон. Все было в порядке: окна опущены, двери заперты и подперты деревянными уголками, железные лесенки подняты. Все хорошо, но…

Слева от Борна скрипнула вагонная дверь.

Смотритель повернул голову и обомлел: в двух саженях от него стоял человек.

Лет сорок на вид. Ничем ни примечательное лицо, маленькая остроконечная бородка. Длинное и, несомненно, очень дорогое пальто очень аккуратного покроя, черная шляпа с алой лентой, белая сорочка, багровый галстук, белые перчатки. Пальто и брюки тоже были белыми, что делало мужчину похожим на эскимо на палочке. Ветер донес до смотрителя запах французского одеколона и сигары: незнакомец курил, и угольки с «гаваны» тут же улетали в темноту. Рядом в снегу стоял большой белый чемодан с позолоченными замочками.

Было ясно, что этот человек только что вышел из купейного вагона. Удивляло другое: какого ляда он не сделал этого раньше и почему проходимец-кондуктор, задери его хромой козел, не выставил этого франта из вагона? И почему вагон не заперт? «Морду за такое бить надо», хмурясь подумал смотритель, чувствуя как внутри поднимается волна праведного негодования.

«А ну-ка обложу я этого субчика с ног до головы этажами», размышлял Борн. «А потом стяну с него штраф и выпру со станции. Хотя, нет – куда ж я его отправлю? А, хрен с ним, пусть дрыхнет в дежурке. Но штраф-то я с него по любому стяну. Ей-же-ей, прямо сейчас и стяну…»

Тут произошло что-то непонятное.

Смотритель открыл рот, припоминая все известные ему бранные загибы, набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

– Здравствуйте, уважаемый! Добро пожаловать на станцию «Тудымский тупичок»! Как добрались?

Незнакомец вежливо кивнул и ответил:

– Спасибо, уважаемый. Добрался хорошо. Только вот спать жестковато.

«Приятный голос», подумал совершенно ошарашенный Борн. «Однако же – что я несу?!» Он опять открыл рот, чтобы выдать возмущенную тираду, но на этот раз получилось вот что:

– Да что же это мы с вами стоим на холоде, дорогой мой! Проходите в тепло, выпейте чая…

«Что со мной?», пронеслось у испуганного смотрителя в голове. «Что происходит?! Что я ему заливаю?!»

Ему было, действительно, страшно. Потому что в голове у Борна происходило такое, что он не мог приписать только действию недавно выпитого «мутняка». Странный липкий холодок где-то за глазами, какая-то дрожащая паутинка внутри черепа, издававшая высокий неприятный звук, от которого голова начинала болеть.

Тем временем разговор продолжался, казалось, без участия смотрителя, так как сказать Борн хотел совсем другое. Но получалось, почему-то, не то:

– …я вам коньячка налью. Есть у меня хороший коньячок, еще с войны залежался – трофейный! Отбивные поджарю…

– Спасибо за гостеприимство, – улыбнулся незнакомец, – но я тороплюсь. На станции есть извозчики?

«Ага, подумал Борн, держи карман шире. Так тебя кто и повезет в такую метель. Ищи дурака!»

Но слова опять не преодолели странную преграду, возникшую между мозгом и языком. Язык плел свое:

– А как же! Как раз за станцией, где конюшни. Обойдете зеленый сарай и там будет домик – вот там-то городские лихачи и собираются.

– Мне нужен экипаж, который сможет в такую погоду добраться до города.

– Э-э-э… Я, признаться, в экипажах не силен… – промямлил смотритель, тихо сходя с ума от всего происходящего. – Я больше…

– Ладно, – незнакомец жестом остановил его бормотание. – Мне проще самому.

Потом с Валдисом Борном произошло что-то жуткое. Нечто невероятно мерзкое, противоестественное и отвратительное в самой своей основе. От этого кошмара в памяти смотрителя осталось только ощущение густой холодной мглы, внезапно упавшей ему на голову и вихрь бессвязных картинок: пролетавшие в облаках снега повозки, ландо, кареты и какая-то разбитая крестьянская телега, на которой везли гроб. Затем все закончилось, и он опять очутился на заваленном снегом перроне, сжимая в окоченевшей руке старый железнодорожный фонарь.

Тем временем незнакомец поднял чемодан, отряхнул с его беленой кожи снег и, повернувшись к смотрителю, сказал:

– Хорошо. Спасибо, господин Борн. Остальное Вас не касается. Теперь возвращайтесь к своим делам и забудьте, что меня видели.

…Станционные часы хрипло пробили четверть седьмого. Смотритель моргнул, провел рукой по лицу, словно стирая невидимую грязь, и громко чихнул. Затем, перехватив фонарь поудобнее, он отправился запирать двери купейного вагона, ругая проходимца-кондуктора, на чем свет стоит.

Адам Фулл души не чаял в своей повозке.

Облегченная рама, усиленные передняя и задняя оси, немецкие рессоры и самое главное – кузов. Пять драгоценных пород дерева, резьба, лак, два лобовых керосиновых фонаря, складывающаяся крыша и внутренняя облицовка кабины – дуб, бук, граб! А колеса! Тонкие металлические спицы, каучуковое покрытие! Втулки ему сделали на заказ, а вот за подшипниками пришлось ездить в столицу. Фулл вложил в свою повозку больше, чем в свою квартиру на Запрудной и ничуть не жалел об этом, справедливо полагая, что является владельцем лучшего экипажа в городе. Нет, конечно же, ему было далеко до элегантных заводных фаэтонов от «Фродо и СынЪ» или изящных паровых ландо мануфактуры Жаклин Мерседес, но уж среди конных экипажей он, наверняка, был первым.

…За окнами клубилась снежная кутерьма; в тонкие стены деревянного домика то и дело начинал зло стучать снег. В углу потрескивала печка, на куче старых рогож и мешков с фуражом спали перепившиеся кучера, которых непогода застала на станции. Адам Фулл примостился у стены на старой диванной подушке и, время от времени подбрасывая в печку уголь, читал измазанный маслом «Тудымский Техник». Его внимание полностью поглотила статья, посвященная недавно представленному на столичной выставке четырехцилиндровому двигателю внутреннего сгорания, где вместо масла высокой очистки использовалась смесь керосина и алхимических катализаторов нового поколения. «Новый двигатель, читал Фулл, собран из деталей, отлитых из облегченных металлов и, по словам создателей, развивает мощность до двадцати лошадиных сил. При этом сам двигатель умещается на кухонном столе и весит всего два пуда».

Извозчик мечтательно вздохнул. «Двадцать лошадей, а вместо фуража лопают керосин, которому цена – копейка! Эх, скопить бы денег…»

Тут произошло что-то странное: комната перед глазами Фулла сделала кувырок.

Это было не то ощущение, о котором иногда говорят «надрался так, что забор колесом». Чувство было не физическим; просто на миг мир перед глазами извозчика перевернулся вверх тормашками.

«Что за…», успел подумать Фулл, а потом начался смертный ужас.

В голове у извозчика разверзлась бездна, и он рухнул в нее.

Странно – больше всего это падение напоминало какой-то необычный разговор: Фулл скользил в длинную черную трубу, а мысли его сами собой складывались в последовательные цепочки, которые рот озвучивал, точно площадной «брехач»-глашатай последние новости. Предназначались слова извозчика для высокого человека в белом костюме, который находился с Фуллом в трубе, но, почему-то, не падал.

«Твоя повозка доедет до города?», спросил человек.

«Не знаю», отозвались мысли Фулла против его воли. «Я не думал, что пойдет такой снег. Иначе бы взял сани»

«Я спрашиваю: доедет или нет?»

Человек в белом был рассержен; извозчик это чувствовал и понимал, что надо немедленно отвечать, иначе… «А что иначе?»

Ответ пришел незамедлительно: в голову Фулла ворвалась черная волна. Извозчик задыхался, захлебываясь в душных образах: люди со змеиными головами, вороны, кружащие над кладбищем, ланцет вскрывает вену, и кровь течет на серый песок, где-то в глубине темного коридора плачут дети, а огромное зубчатое колесо вращается в пепельных небесах.

Когда все закончилось, Фулл понял, что сделает для человека в белом все что угодно, лишь бы пережитый им только что кошмар снова не повторился. Он был готов ехать хоть на край света, даже если бы ему пришлось переплывать океан, прицепив повозку к собственной шее.

«Так доедем?»

«Да, простонал Фулл, скорее всего, доедем. Главное – перебраться через заносы на холмах. Дальше все будет путем…»

«Отлично! Через десять минут ты должен запрячь повозку и ждать у ворот. Все ясно?»

Фулл бешено закивал. Ему все было ясно.

…– и вот я, как последний дурак, прождал этот долбанный поезд на ветру под снегом и все для того, чтобы уехать обратно в город. Пол-империала содрал, черт! Иначе, говорит, с места не сдвинусь, мне по шарабану, где ночевать.

Следователь Департамента Других Дел Фигаро прервал возмущенную тираду для того, чтобы подцепить вилкой пельмень, обмакнуть его в сметану и отправить в рот. Пельмени были – высший класс: ароматные, напоенные мясным соком и здоровенные – не чета мелким мерзавчикам из столовой лавки, которые больше напоминали крупные белые горошины. Тетушка Марта готовила – объедение. Она была – золото.

Во дворе шаркали лопаты: Куш и Хорж убирали снег. Фигаро это казалось самым бесполезным занятием на свете: за ночь на улицах выросли настоящие снежные бастионы, причем некоторые из сугробов доходили до брюха взрослой лошади. Ветер, стенавший под стрехами всю ночь, почти стих, но снег все еще сыпал с низкого светло-серого неба. Хотя братьям такое времяпровождение даже нравилось: судя по звукам, доносящимся со двора, уборка, время от времени, перерастала в забрасывание друг друга снежками. Было холодно, и снег почти не слипался, но братьев это не останавливало.

Марта Бринн, хлопотавшая у печи, возмущенно воскликнула:

– Но как же прогноз погоды? Столичные синоптики телеграфировали: «Ясно, холодно». Может быть, кто-то просто спутал телеграммы?

– Синоптики! – Фигаро фыркнул. – Эти студенты-заочники из Коллегии, которые сперва курят листья конопли, а потом пялятся в хрустальный шар?  Бросьте! Этих дармоедов давно пора разогнать.

– Неужели они так часто ошибаются с прогнозами?

– О, нет, что Вы! Их предсказания всегда точны. Просто даты не всегда совпадают…

Следователь покончил с пельменями, и тетушка Марта поставила перед ним чашку чая и тарелку с печеньем. Фигаро немедленно приступил к уничтожению съестного, чавкая и роняя крошки на скатерть. Марта Бринн, не выдержав, рассмеялась.

– Да, Фигаро, теперь я верю, что Вы были студентом! Вы едите так, словно через секунду эта тарелка испарится!

– Умгу… Так Вы не будете против, если я задержусь еще на пару дней?

– Господи, ну конечно нет! Ваша комната свободна. У нас в городе сдать комнату – настоящее чудо. Сюда мало кто приезжает – половина гостиниц пустые. Так что живите, Фигаро, живите сколько хотите.

– Мне, право, неудобно…

– Бросьте!

…Дверной колокольчик мелодично затренькал, и Марта Бринн поспешила в прихожую. Фигаро положил в рот печенье и принялся меланхолично жевать. Застрять в Нижнем Тудыме не входило в его планы, но, с другой стороны, деньги у него есть, а, стало быть, можно не торопится. Работа может подождать. Он потер пальцами плечо, еще слегка побаливавшее после недавнего приключения, когда ему пришлось отстреливаться от шаровых молний и гонятся за колдуном, которого никогда не существовало. Да уж, работа может и подождать.

– Фигаро! – Марта Бринн ворвалась на кухню, словно теплый, пахнущий сдобой смерч. – Это к Вам!

– Ко мне? – удивился следователь. – Все думают, что я вчера уехал.

– Это господин начальник городской жандармерии.

– Вот как? И что ему надо?

– Он не сказал. Говорит только, что это очень важно.

Фигаро пожал плечами. ДДД и жандармерия, обычно, не вмешивались в дела друг друга. «Кесарю кесарево, а слесарю слесарево», как любил говаривать его начальник, комиссар Андреа Пфуй. ДДД занималась преступлениями, связанными со случаями злоупотребления колдовством, а жандармерия – поддержанием правопорядка в более приземленных сферах. Поэтому интерес главжандарма к младшему следователю Александру Фигаро был непонятен.

«Жанжарм», думал Фигаро, направляясь в прихожую. «Начальник. Наверняка здоровенный жирный мужик с усами до подбородка. В мундире, понятное дело. И чтобы аксельбанты. Куда без них…»

Усов у начальника тудымской жандармерии не было. Впрочем, как и толстого брюха, затянутого в мундир. В прихожей Фигаро встретил элегантный мужчина лет сорока-сорока пяти, опирающийся на тонкую тросточку черного дерева. На жандарме было кремовое пальто с меховым воротником, светло-серые брюки с такими тонкими стрелками, что, казалось, о них можно порезаться, лимонная рубашка с полосатым галстуком и аккуратные черные туфли не по сезону. Его гладко выбритое лицо наверняка являлось во фривольных снах многим городским кумушкам, а в больших светло-серых глазах было что-то детское.

Начальник тудымской жандармерии снял перчатку цвета свежих сливок и протянул следователю руку:

– Добрый день, господин Фигаро! Винсент Смайл к Вашим услугам! Добрейшая тетушка Марта уже наверняка рассказала Вам кто я такой.

– Рассказала, – следователь пожал протянутую руку. Ладонь у главного жандарма была теплой и сухой, а рукопожатие – сильным и уверенным. «Городской герой», подумал Фигаро. «Вот только этого мне и не хватало».

– Тогда, если Вы не возражаете, я сразу перейду к делу. Мне нужна Ваша консультация по одному щекотливому вопросу.

– Консультация от младшего следователя Фигаро, или…?

– Нет, – Смайл покачал головой. Я здесь неофициально. То есть, я, конечно, мог бы попросить Вас подключится к расследованию, но не хочу причинять Вам лишние неудобства.

– К расследованию? – Фигаро хмыкнул. – Боюсь, моя специализация…

– Может спасти жизнь невинным людям, – перебил жандарм. – Фигаро, я кое-что слышал про Вас от Матика. И помню Ваше дело с этим алхимиком…

– Не напоминайте, – поморщился следователь. – Лучше расскажите, что у Вас случилось.

– Может, лучше, проедем со мной? У меня тут карета…

– Вот что, господин Винсент Смайл, – следователь вздернул нос, – Вы знаете, мне и здесь неплохо. Тепло, светло… Вы, между прочим, оторвали меня от обеда.

– Покорнейше прошу меня извинить, – Смайл шаркнул ножкой. – Я не намеренно, поверьте. Просто я очень обеспокоен…

– Что у Вас случилось? Рассказывайте!

Начальник городской жандармерии вздохнул. Немного подумал, повертел в руке тросточку. И принялся рассказывать:

– Сегодня на рассвете на дороге к железнодорожной станции была найдена застрявшая в снегу повозка. Как Вы помните, снега вчера никто не ожидал, поэтому никто не подумал позаботиться о санях. Хозяин повозки, некий Адам Фулл, городской извозчик, обнаружен в снегу, примерно, в сотне шагов от своего экипажа. Бедняга замерз насмерть, как и обе его лошади. Нашел его Алексей Банджо, тоже извозчик. Этот же Банджо рассказал, что вчера, примерно в восемь вечера, видел повозку Адама Фулла рядом с гостиницей «Глобус».

– То есть, получается, он за каким-то чертом рвался на станцию? – Фигаро нахмурился.

– Нет. Извозчики, оставшиеся на станции, божатся, что вчера вечером Фулл был с ними.

– Вот как? В котором часу?

– В шесть часов вечера – точно.

– А умер он…

– Около трех часов ночи.

– Ничего не понимаю. Зачем ему с таким риском ехать по снежным завалам в город, а потом еще и возвращаться назад? И где его носило с восьми до двух?

– Мы не знаем.

– И почему он не остался в повозке? Пробовал дойти до станции пешком? Как далеко от «Тупичка» его нашли?

– Верстах в трех.

– Немного.

– Но и немало. На улице было холодно, снег, видимость почти нулевая. Кто знает, может он запаниковал. Заблудился. Ну и…

– Ну, ладно, хорошо. – Фигаро поднял руку, – но причем тут я? Я, знаете ли, не занимаюсь сумасшедшими извозчиками.

– Я знаю, – Смайл серьезно кивнул. – Но мне интересно, почему Адам Фулл не оставил записи в путевой книге на станции и почему станционный смотритель страдает провалами памяти.

Размерами и формой карета Винсента Смйла напоминала большой сарай. Внутри даже имелась маленькая печь и стеклянная тумбочка с напитками, а четыре каурых тяжеловоза тащившие карету, казалось, даже не замечали ее веса. Полозья весело скрипели, за окнами пролетали холмы, за ночь превратившиеся в белые горы, а Фигаро вздыхал о печенье, которое так и не успел доесть.

«Опять на вокзал», думал он. «Вот уехал бы днем раньше, так и не пришлось бы сейчас мотаться с этим настырным типом. Прилип, как банный лист. А я-то уже думал поваляться в кровати, полистать нового Бауэра, написать отчет… Ага, куда там».

На перроне было пусто. Только курил у дверей жандарм в форме, при виде начальства взявший под козырек. Из печной трубы поднимался легкий дымок; пахло печеной картошкой и луком.

Станционного смотрителя Фигаро помнил. «Дурак и самодур», подумал следователь. «Проедает казенные деньги, а толку от него как с козла молока. И что это за должность такая – «станционный смотритель «Тудымского тупичка»? Право слово, это ж все равно что «начальник печной заслонки».

«Дурак и самодур» сегодня выглядел неважно. Было видно, что с утра он уже успел приложиться к бутылке: налитые кровью глаза Валдиса Борна походили на две крупные вишни. При беседе смотритель то и дело прикладывал руку к затылку, морщась, будто от зубной боли.

– Нет, ваше благородие, ничего такого не видел. Все тишь да гладь, божья благодать… А что Фулл этот уехал, так то потому что дурень был. Купился, небось, на звонкую монету, пожадничал и – привет! – смотритель пренебрежительно махнул рукой, демонстрируя свое отношение ко всем жадным идиотам мира сего.

– Но кто мог его нанять? – Фигаро покачал головой. – Вы же сами сказали, что последние пассажиры разъехались около половины пятого. А Адам Фулл остался здесь. И оставался здесь, как минимум, до шести часов вечера.

– Не знаю, ваше благородие, – на лице станционного смотрителя проявилась напряженная работа мысли. – А только так разумею: сам по себе извозчик никуда бы не поехал.

– Потрясающе тонкий вывод, – пробормотал Смайл.

–Да, а что там с Вашей потерей памяти? – Фигаро скептически посмотрел на стоявшую в углу здоровенную пустую бутыль.

– Да странная штука получается, ваше благородие. Помню, сидел вечером здесь на стуле. Ужинал-с… А потом вдруг – раз! – и стою возле купейного вагона. Двери, значится, запираю. А как вышел да зачем – вот того не помню. И башка болит жутко.

– Угу, – кивнул следователь, – бывали и у меня такие «потери памяти». Особенно когда водку ключница делала… – Он тяжело вздохнул, покосился на Смайла и, достав из саквояжа устройство, похожее на короткую трубку с часиками на конце, сунул его под нос станционному смотрителю. Стрелка на «часиках» слабо задергалась.

Фигаро нахмурился.

– В течение прошедших суток занимались какой-либо ворожбой? Приворот, отворот, выкатывание порчи «на яичный желток»? Составление астральных гороскопов? Начертание чародейских символов?

– Да что Вы! – замахал руками Борн. – Мы, ваше благородие, чародейничать не научены, нам бы все больше своими руками, так сказать. Кесарю кесарево…

– Да-да, знаю… Голова болит? – Фигаро подвинулся к Борну и пальцем оттянул ему правое веко.

– Болит, а чего ж ей не болеть… В смысле, да, что-то разболелась, проклятущая. На погоду, видать.

– Что Вы ели с утра?

– Я… Да вот, чаек…

– И все? А ну-ка встаньте! – потребовал следователь.

Борн поднялся на ноги. Краем глаза Фигаро заметил, что Смайл внимательно наблюдает за происходящим.

– Закройте глаза.

Смотритель зажмурился.

– А теперь прикоснитесь указательным пальцем правой руки к кончику носа.

Борн послушался… и едва не выбил себе глаз.

– Ух!.. Вот ведь оказия!..

– Ладно, садитесь… Господин Смайл, нам надо поговорить. – Следователь повернулся к жандарму. – На улице, если не возражаете.

Они вышли в сени. Фигаро достал из кармана новенький портсигар и протянул Смайлу.

– Сигарету?

– Благодарю Вас, не курю… Так что Вы можете обо всем этом сказать?

– Есть у меня одна мыслишка, – следователь сжал зубами сигарету и мановением руки заставил ее кончик вспыхнуть. – Правда, пока это только предположение. Но оно Вам не понравится.

– Господин Смайл!..

– Выкладывайте, – тот кивнул.

– Господин Смайл!

Двери распахнулись, и в облаке снега на пороге появился раскрасневшийся человек в бобровой шубе. На голове у него косо притулилась форменная фуражка с двумя скрещенными саблями. Тоже следователь, поднял Фигаро. Только из жандармерии.

 – Господин Смайл! Срочно! Лично из управления!

– Что случилось? – раздраженно спросил главжандарм. – Что за паника?

– Господин Смайл, у нас труп! В гостинице «Глобус»!..

«Глобус» был не самой большой гостиницей в Нижнем Тудыме, но самой дорогой уж точно. Четыре этажа, ливрейный лакей у входа, аккуратные деревца по периметру и очень чистые номера с красивой старинной мебелью. Паровой насос, бойлер, горячая вода во всех номерах, алхимические светильники и весьма достойная кухня. Фигаро подумал, что его скромного жалования не хватило бы и на пару дней проживания в «Глобусе». А если к этому добавить его постоянное желание вкусно и много есть…

Жандармов в холле было как сельдей в бочке. Следователя попытались остановить, но Винсент Смайл лишь нетерпеливо махнул рукой и служители закона, лихо козырнув, тут же отстали. Следователь с жандармом поднялись на второй этаж и прошли по короткому коридорчику к двери номера двадцать семь, на которой уже висела табличка «Не входить! Расследование!»

На коврике у двери в ванную лежал молодой черноволосый мужчина в белой рубахе и красной жилетке – под цвет узких брюк. «Прислуга из номера», понял Фигаро. В правой руке у мужчины был зажат нож с костяной ручкой. Короткое лезвие покрывала корка засохшей крови. Шея мертвеца представляла собой малопривлекательное зрелище: грубый неровный разрез, что называется, от уха до уха.

Рядом на корточках сидел маленький человечек в сером халате. На носу у коротышки криво притулились очки без оправы; в руке он держал пинцет с тонкими крючковатыми лапками.

– Время смерти? – спросил Смайл.

– Около полуночи, – человечек в халате скривился. – Как это ни грустно, но я вынужден констатировать самоубийство.

– Что? – жандарм широко открыл глаза. – Он что, сам себе перерезал горло ножом для писем?

– Да. Характер раны, положение лезвия, угол, под которым держали нож – все это указывает на то, что он, действительно… хм-м… зарезался сам. Даже не знаю, что сказать…

Фигаро присел над трупом и аккуратно коснулся запястья мертвеца. Смайл не препятствовал, просто стоял рядом и тер подбородок. Следователь достал уже знакомое главжандарму устройство, похожее на трубку с часиками, и поводил над трупом. Стрелка слабо дергалась.

– Мышцы рук…– начал Фигаро.

– Да, я обратил внимание, – врач кивнул. – До сих пор нет полного расслабления. И обширный спазм грудной клетки.

– Яд? – предположил главжандарм.

– Что же, по вашему, он вначале принял отраву, а потом перерезал себе глотку? Для верности? Нет, – врач покачал головой, – это самоубийство. Правда, самое странное самоубийство из всех, которые мне приходилось видеть.

Фигаро выпрямился и стал медленно ходить по номеру туда-сюда, стараясь не ни к чему не прикасаться. «Дорогой номер», подумал он. «Один из самых дорогих в «Глобусе». Дрова в камине догорели давно… Сигарный пепел в хрустальной пепельнице. Много пепла…»

– Номер снимали?

– Да, некий Виктор Вивальди. Заплатил за три дня. Где он сейчас – устанавливаем. – Врач уже складывал свои инструменты в чемоданчик.

– На момент совершения… м-м-м… самоубийства он был в номере?

– Пока не знаем. Ладно, может, вскрытие покажет что-то интересное. – Человечек в сером халате пожал плечами и вышел за дверь. Винсент Смайл повернулся к Фигаро.

– Вы говорили, что у Вас есть какая-то догадка…

– Не торопитесь, – остановил его следователь. – Давайте сначала опросим свидетелей.

– Ладно, – кивнул жандарм. – Свидетелей так свидетелей.

Темнело. За высокими окнами «Глобуса» вспыхнули фонари. Их маленькие огоньки, плывущие в снежной пурге, казались маячками на бакенах затерянной пиратской гавани, а проносящиеся мимо в белых вихрях сани – стремительными хищными барракудами.