Текст книги "Избранные произведения в двух томах. Том 1"

Автор книги: Александр Рекемчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– Шурганов? Алексей Николаевич? Я же с ним три года на Среднем Тимане работал. Он там был директором конторы, а я – трактористом…

– Насчет вас мне безразлично, – успокоил Яшу Гайдамович. – А его как – перевели или сняли?

– Сняли и перевели, – объяснил Яша. – Он там по финансовой части проштрафился, Алексей Николаевич. Без денег клуб построил. Денег, значит, на клуб предусмотрено не было, а он построил. Ну, инспектора из райфо и прижали…

– Ха, так я и знал с закрытыми глазами! – не скрыл торжества Гайдамович.

Яша отер рукавом мокрые от арбузного сока скулы, улыбнулся:

– Я в том клубе с Агнюшкой познакомился… Это у меня жена – Агнюшка.

Громоздкие тракторные сани влачились по просеке. Они цеплялись за пни, кренились в колдобинах, утопали в трясине и снова спотыкались о пни.

На санях лежал брезент, под брезентом хрустело и чавкало. Розовая жижа обильно текла с саней, мокрый след тянулся за санями. Густые тучи лесных мух – зеленых, черных и даже фиолетовых – с ликующим жужжанием сопровождали этот унылый транспорт. Мухи вились над санями, атаковали брезент, плотными роями устилая орошенную землю. Они шумно наслаждались дармовой кормежкой и, вероятно, упивались тонким запахом, столь необычным в этих местах, где не пахнут даже цветы.

Мухам было хорошо.

А Гайдамович сидел на санях, скользя безучастным взглядом по мельтешащим стволам и веткам еловой чащобы. Порой он еще вздрагивал телом, уловив квакающий звук, – звук обозначал, что еще один арбуз рассыпался на куски. Но Гайдамович уже на все махнул рукой и теперь только отмахивался от мух.

Он отмахивался от проклятых мух и в десятый раз, беззвучно шевеля губами, повторял, что именно он скажет, когда его спросят, куда девалась одна тонна арбузов. Он все скажет!..

В неровное тарахтенье трактора вплелся другой – уверенный и ровный гул. Над острыми ажурными верхушками елей возникла еще одна острая ажурная верхушка. Выше всех.

Это была семнадцатая буровая.

Там, на буровой, сквозь шум дизелей и насосов, тоже заметили новый звук.

Распахнулась дверь бревенчатого жилого домишки, и оттуда посыпались как горох. Кто в шапке, а кто без шапки, кто обутый, а кто прямо с постели – так и чешет босиком. По дощатому трапу сбегал бурмастер Карый. А с самого верха металлической вышки машет руками верховой.

Подбежали, обступили, кричат – кто кого перекричит:

– Здравствуйте!.. Каким таким попутным ветром?.. Привет, братцы!..

– Ох, давно я людей не видал! – стал восхищаться небольшой такой курносый парнишечка. – Покажитесь, какие вы есть, люди?

– А мы что – нелюди? – поправил его другой буровик.

– Так тоже, конечно, люди, – восхищался парнишечка. – Только ты мне, к примеру, уже надоел хуже горькой редьки.

– Как же вы сквозь лес продрались? – спросил буровой мастер Карый.

И при этом все с нескрываемым уважением посмотрели на одного гостя, на другого гостя.

Один гость, тракторист Яша, стоял и застенчиво улыбался и размазывал мазут по щеке.

Другой гость, экспедитор Гайдамович, как ехал сидя на краю саней, с поднятым капюшоном, так и сидел теперь на краю саней, с поднятым капюшоном. Только сухие пальцы его рук, до крови иссеченные хвоей, очень тесно переплелись, похрустывали и шевелились, разговаривая о чем-то между собой.

Должно быть, буровиков озадачило или же обидело молчание гостей, потому что они тоже примолкли, стали удивленно переглядываться.

А бурмастер Карый шагнул к саням, сдернул брезент, нагнулся.

Остальные буровики шагнули за ним и тоже нагнулись.

– Мать честна! – воскликнул небольшой курносый парнишечка.

– Мать… – поразился другой.

И тут началось что-то невообразимое.

Могучий хохот грохнул по опушке. Бурмастер Карый хохотал, запрокинув голову, ухватившись за грудь, колыхаясь, будто его не держат ноги. Курносый парнишечка едва не катался кубарем по земле. Остальные надрывали животы, каждый по-своему, кто во что горазд:

– Аха-ха-ха-ха-ха…

– Ыхи-хи-хи-хи-хи…

– Ох, не могу!..

Так они смеялись без передышки уже минут пять, а может быть, и больше. И уже заметались в лесу потрясенные птицы. И уже пятнистая чья-то собака, оседлав испуганный хвост, с визгом бросилась прочь.

Лишь тогда кто-то спохватился, а потом спохватились остальные.

Тракторист Яша медленно повернулся и полез в кабину своего трактора. А Гайдамович повалился локтями, лицом на мокрый, замызганный брезент, и сутулая спина его мелко, беззвучно тряслась…

Однако в тех санях, в том невозможном месиве, удалось обнаружить несколько арбузов, уцелевших чудом.

Розовыми ломтями, тонкими и прозрачными, как стекло, оделили всех сидящих за дощатым столом. С благоговейным ознобом коснулись зубы хрустящих закраин. Пестрые косточки засеменили по столу.

Был арбузный ломоть вроде полумесяца. Потом все ущербней делался он, все таял – до тонкого новорожденного месяца, до самой что ни на есть корки.

Иные, между прочим, ели с хлебом. Тем больше досталось.

– У моего деда на баштане ох и кавуны! – вспомнил курносый парнишечка. – На вкус – в точности как этот.

– Может, с того баштана и есть, – высказал предположение сосед.

– А чего же? – обрадовался парнишечка. – Видать, с того самого. У меня дед на колхозном баштане сторожем. В Астраханской области.

Гайдамович, который сидел со всеми вместе, хотя и отрекся от своей арбузной доли, хотел уже дать разъяснение, что арбузы получены не из какой не из Астраханской области, а из области Черниговской, где, между прочим, он сам, Гайдамович, имел такое счастье родиться. Но зачем ему отнимать радость у молодого человека?..

Кроме того, нужно было собираться в обратный путь. И еще предстояло совершить одно важное дело. Гайдамович, с одной стороны, и буровой мастер Карый, с другой стороны, сели составлять акт о плачевной судьбе одной тонны черниговских арбузов, подлежащих списанию.

– Душа-дорогуша, – затосковал вдруг бурмастер Карый, – на кой черт вся эта писанина? Даже как-то рука не поднимается. Давай лучше я тебе сию же минуту выдам расписку, что получил одну тонну арбузов в целости и сохранности до последнего хвостика, а?

– Послушайте, – возмутился Гайдамович. – Мало того, что вы меня осмеяли с ног до головы, так вам еще хочется, чтобы я, как тот Филькин, представлял подложные грамоты?

– Ну ладно, ладно, – заворчал пристыженный бурмастер. Рука у него все-таки поднялась, и он изобразил в конце акта закорючку. – Насчет смеха уж не серчай: одичали малость, в лесу живем…

Он вздохнул, оглянулся на своих малость одичавших товарищей, повторил:

– В лесу живем… Ты насчет смеха не обращай внимания. Ты лучше, душа-дорогуша, обрати внимание, какие они все веселые сегодня, будто именинники. Думаешь, они из-за арбуза именинники? Думаешь, им арбузы нужны? Не нужны им эти арбузы!..

«Я так и знал, – горько усмехнулся Гайдамович. – Я так и знал, что эти арбузы нужны им, как мне шишка на ровном месте…»

– Им радостно, что про них не забыли, – продолжал бурмастер Карый, – что вспомнили про них, понимаешь? Это для человека самое главное, – главнее хлеба, – чтобы о нем помнили, не забывали. Тогда человек может горы с места своротить!..

Бурмастер решительно встал, и по виду его можно было предположить, что он тут же отправится со своей бригадой сворачивать горы. Тем более что вся бригада уже плотно обступила его. Но взамен этого Карый вынул из кармана записную книжку, заглянул в нее и сказал:

– Ты, пожалуйста, передай директору конторы товарищу Шурганову, что бурение скважины мы закончим на месяц раньше, к седьмому ноября – к самому празднику… Такое наше обязательство – значит, обязательно будет.

И все кивнули: «Это уж обязательно».

– Так и передай… Ну, а лично с тобой, браток, у меня разговор будет короткий.

Бурмастер шагнул к растерянному Гайдамовичу, сгреб его потуже и трижды чмокнул в заросшие седой щетиной щеки.

1958

Дочкина свадьба

– Мы думаем так: свадьбу нужно сыграть в два вечера, – сказал Владимир Игнатьевич. – Иначе просто всех не усадить. Квартира у нас не маленькая, но нынешние габариты явно не приспособлены для… подобных торжеств.

Да, квартира была большая. Натуся догадалась об этом, хотя ей и не показывали всех комнат, а сразу повели сюда, в гостиную, где на приземистом столике у дивана был сервирован чай. Однако еще в передней она увидела: двери, двери… Комнаты четыре.

– Вот, попробуйте безе, – придвинула к ней вазочку Ольга Степановна. – Своей стряпни. Не знаю, удалось ли?

– Спасибо. – Натуся грызнула невесомый шарик, заверила: – Удалось.

Гостиная была уютной и светлой. Ну, мебель, конечно, обычная, стиля «все как один». И цветы в прибалтийских горшочках. Но стена, что против Натуси, была увешана сплошь старинными миниатюрами – круглыми и овальными, в затейливых рамочках вон, кажется, Наполеон в белой жилетке, а вон та красавица с локонами очень похожа на пушкинскую жену. Натуся как-то заходила в антикварный магазин на Арбате, искала хорошие бусы и видела под стеклом прилавка эти штучки, заменявшие в старину фотографии – но, обратив внимание на цены, ужаснулась. А тут их целая коллекция. Хобби?..

– Стало быть, в два вечера, – продолжил Владимир Игнатьевич. – В первый вечер соберется старшее поколение: дедушки, бабушки, дяди, тети, родня словом. Ну, кое-кто из сослуживцев…

– И ваши, разумеется, – уточнила Ольга Степановна.

Натуся махнула рукой.

– Вот. А на следующий день – молодежь. Пусть уж гуляют, как бог им на душу положит. Все-таки их тяготит присутствие старших… хотя проблема отцов и детей у нас исчерпана, – доверительно заявил хозяин.

Ольга Степановна рассмеялась:

– А мы, несчастные предки, отсидимся на кухне. Будем посуду мыть.

– Договорились? – Владимир Игнатьевич воодушевленно потер руки.

– Да, конечно, – сказала Натуся. – Но, видите ли…

Она вдруг отчаянно шмыгнула носом, из глаз ее брызнули слезы. Натуся поспешно отвернулась, достала из сумки платок, стала утирать им щеки, нос, подбородок.

– Господи, голубушка, что вы? – встревожилась и даже встала с места хозяйка. – Хотите элениум?

Натуся опять махнула рукой. Не надо. Сиди, мол.

Она сама привела себя в порядок, откашлялась, щелкнула замком сумки.

– Извините. Я вас умоляю… Ну, просто… ведь это все обойдется в страшные деньги! Тем более – два вечера. А я, вы понимаете… я получаю всего лишь восемьдесят рублей. У нас на телевидении совершенно идиотские ставки…

Ольга Степановна взметнула брови, приложила руки к груди: о чем вы?..

И Владимир Игнатьевич протестующе зашевелился в кресле.

– Нет-нет. Я вас умоляю… – Натуся решила все же высказаться до конца. Чтобы это не было сочтено лукавством. И того важнее: чтобы они не подумали, будто ее дочь вообще бесприданница, нищенка, золушка. – До позапрошлого года мой бывший платил алименты. И я регулярно откладывала на сберкнижку, на ее имя. Так что свадебное платье, фата – все это само собой разумеется. Девочка одета, обута. Но…

– Наталья Александровна, давайте покончим с этой темой раз навсегда, – попросил Владимир Игнатьевич. – Это совершенно лишнее. Вы должны забыть обо всем, кроме дат: восьмое и девятое, суббота и воскресенье… Разрешите закурить?

Натуся лишь указала пальцем на хозяйку дома.

– Спасибо. – Он затянулся дымом. И продолжил очень серьезно: – Скажу вам откровенно. Я отнюдь не собираюсь баловать Петьку: он на четвертом курсе, персональная стипендия. А кроме того, у него банту, в России язык довольно редкий, но в Центральной и Южной Африке имеет распространение… От приглашений отбоя нет: всякие конференции, симпозиумы. Мотается с делегациями. Уже был за границей. И кое-что парень на этом банту зарабатывает… Вот если отделиться захотят – тут мы, конечно, поможем с кооперативом. В порядке долгосрочного кредита.

– Какой кооператив? – возмутилась Ольга Степановна. – Что нам тут с тобой вдвоем делать – в футбол играть?.. Разменяемся.

Она скользнула взглядом по стене, увешанной миниатюрами. И в глазах ее промелькнула грусть.

В передней Владимир Игнатьевич лихо распластал за спиной Натуси пальто. И светски приложился к ручке.

– Ну, иди, иди, – погнала его Ольга Степановна. А Натусю, уже у двери, задержала.

– Знаете что? Ваша Аня… она… ну, словом, спасибо вам, дорогая.

Натуся не удержалась, опять всхлипнула, опять полезла в сумочку.

– Да… она очень… И поверите ли – вся жизнь для нее. И поломала все – ради нее…

Они расцеловались, хотя эта их встреча была первой.

Натуся договорилась с дочерью, что в пять они съедутся к магазину «Весна» на Мичуринском проспекте. Где все для новобрачных. Есть такие магазины и поближе к центру, но, как свидетельствовала молва, на захолустном и еще не достроенном Мичуринском проспекте была пещера Аладдина: что угодно для души. Потому все и ехали на Мичуринский.

Собственно, ничего уже и не требовалось для завтрашней свадьбы. Все было готово. Куплено, сшито, накрахмалено, отутюжено. Но во Дворце бракосочетаний Ане и ее жениху, как положено, выдали приглашения в магазин, по которым там отпускаются дефицитные товары. И было бы глупо не воспользоваться.

Троллейбус тащился вверх по бесконечному метромосту. Натуся смотрела в окно.

Анькина свадьба. Анна выходит замуж. Ее Аня. Так внезапно. Вдруг.

Ведь всего лишь полтора года назад она была школьницей с косичками. Даже в десятом не остригла кос, хотя подружки давно избавились от них. Ей названивали мальчики, но Аня отнекивалась, за полночь сидела над учебниками. Натуся редко заглядывала в дочкин дневник, а родительские собрания, как на грех, назначали в те дни, когда она была занята. Однако Натуся не сомневалась, что дочка учится хорошо.

И все же она была ошеломлена, когда на выпускном вечере Ане вручили золотой аттестат – единственный на всю школу.

Потом Аня держала конкурсный экзамен в университет, где, прямо скажем, ее золотая медаль немного стоила: на каждое место претендовали десять таких медалистов… И прошла!

Пожалуй, с этого момента обычное материнское обожание, которое, конечно же, испытывала Натуся к своей единственной дочери, дополнилось и другим чувством – уважения. Больше того, была даже некая скрытая зависть: что вот так счастливо все устраивается у Аньки, что так легко и уверенно выходит она в люди. А ей-то самой, Натусе… о, господи, кто бы знал, как все тяжко, непосильно, неуклюже у нее складывалось. Хотела стать актрисой – не вышло. Поймала мужа – оказался деспотом, сквалыгой, через год оставил ее с ребенком. Подался в какую-то Находку. Добро хоть квартиру ей оставил…

Но все эти беды и злосчастья, выпавшие на долю Натуси, окупались одним: дочь, студентка, умница, скромница.

И вот в один прекрасный день эта умница и скромница объявляет ей:

– Мама, я выхожу замуж.

Она так и села.

– Что?.. Ты с ума сошла.

– Да, мама.

– За кого-о?

– Его зовут Петя. Он с нашего факультета. Я тебя с ним познакомлю.

– Ах, все-таки познакомишь? Вот спасибо. Я вас умоляю… – Натуся распалилась: – А если я этого сопляка выставлю за дверь?

Дочь пожала плечами.

– Мама, ты, пожалуйста, не волнуйся, но… мы с Петей все равно теперь муж и жена. И заявление уже подали.

– Что?

Натуся, как следует, отхлестала ее по щекам. Потом повалилась на тахту, заревела в голос. Аня успокаивала ее: «Мама, ну, мама. Не надо… Ты посмотришь. Он хороший».

На следующий день привела этого Петю. Тощий парень, в очках, в свитере до колен – типичный студентик. Он был с нею достаточно вежлив, однако не слишком лебезил – нынче все они корчат из себя бог весть что, разыгрывают независимость… Натуся, в свою очередь, не стала кидаться на шею будущему зятю, разговаривала сдержанно, даже сухо. Дала ему понять, что Аня могла бы рассчитывать и на лучшую партию.

Потом состоялось знакомство с его родителями. Что ж, они произвели на нее неплохое впечатление. Солидные люди, большая квартира…

Да и что она могла поделать?

«Мы все равно теперь муж и жена».

Откровенно говоря, Натусю одолевало любопытство: как умудрились, когда успели?

У нее имелось на сей счет одно подозрение.

Иногда Натуся не ночевала дома. Она ночевала у подруги, тоже с телевидения. У нее, у этой подруги, порой случались какие-то страхи. На нервной почве, теперь ведь все сплошные психи. Она боялась одна оставаться ночью в квартире. И умоляла Натусю прийти. Не могла же Натуся отказать своей близкой подруге!..

Она все это давным-давно объяснила дочери. Про подругу. И в тех случаях, когда у подруги опять возникали страхи, Натуся предупреждала Аню, что сегодня домой не придет.

«Хорошо, мама», – говорила дочь.

Правда, оттуда, от подруги, Натуся еще звонила попоздней: проверяла, дома ли Аня, что делает.

«Занимаюсь, мама», – спокойно отвечала дочь. Либо: «Смотрю телевизор».

Но однажды, когда Натуся позвонила домой от подруги, телефон очень долго не отзывался. И она уж было встревожилась. Однако, наконец, трубку взяли. «Да», – сказала Аня, но голос был очень странен. «Аня, это ты?» – «Да, мама». – «Что ты делаешь?» – «Ничего…» – «А почему ты так долго не подходила?» – «Я уже спала, мама».

А было всего лишь десять часов.

Натуся встревожилась и, не посчитавшись с подругиными страхами, нагрянула домой.

Однако ничего подозрительного в квартире она не обнаружила. Аня спала.

И все же подозрение осталось…

Да что теперь размышлять об этом?

Она еще издали, подъезжая к остановке, увидела дочь.

И порадовалась тому, как заметна, как отлична она среди людей. Притом не ростом, не статью – наоборот, крохотностью своей, изяществом, даже игрушечностью. Ведь она очень маленькая – в мать. И в том имелось много преимуществ. Это льстило мужчинам. Это умиляло женщин. И таило в себе продолжительность такого вот девчоночьего вида, потому что, как всем известно, «маленькая собачка – до старости щенок».

Это Натуся знала по собственному опыту: вот ей уже сорок один, а где она ни появись – «Девушка, вы крайняя?», «Не опускайте пятачок, девушка», «Девушка, а, девушка!..»

– Что в школе?

– Ма-ама…

– Ну, в университете. Извини.

– Семинар был. А еще… – Аня оживилась. – Знаешь, у нас сегодня проводилось такое занятие по языку: одни студенты были вроде бы гидами, а другие представляли иностранцев. И задавали гидам всякие вопросы…

– Я вас умоляю, – восхитилась Натуся.

Они вошли в магазин. Левый угол был завален коврами. Судя по всему, машинной выделки, недорогими. Угол осаждала толпа: бородатые мужчины в сапожищах, неряшливые женщины в пестрых юбках, вокруг орава детей. Цыгане. Все они отчаянно галдели, размахивая приглашениями для новобрачных.

– И вот, представляешь, – продолжала Аня, – одна девочка меня спрашивает: «А почему у вас…»

– О-ох, – Натуся схватилась за грудь. Обмерла.

– Что, мама? – испугалась дочь.

– Я не могу… Ты посмотри!

Они сейчас поравнялись с обувным отделом.

И там, на полках, под надписью «Для новобрачных и юбиляров» стояли рядком туфли. Дамские туфли. Они отливали рубиновым лаком, голубоватым перламутром, свежей майской зеленью. С бантами и пряжками времен Людовиков. И все они были на широких граненых каблуках.

– Я не могу, – повторила Натуся, протискиваясь к прилавку. – Скажите, это Франция?

– Да.

– Аня, садись, – распорядилась Натуся. – Красные. Тридцать четвертый. Вот пропуск.

Продавщица раскрыла коробку.

– Ну, как? – озабоченно справилась Натуся, когда дочка примерила.

– Хорошо, но… – Аня оглянулась, и в глазах ее Натуся прочла: «Но ведь это сто сорок рублей!»

– Выпишите чек.

На контроле туфли еще раз придирчиво сопоставили от каблука до носка, бережно завернули в шелестящую бумагу, сложили в коробку, перевязали бечевой.

– Спасибо, мама.

– Погоди-ка… – Натуся медлила, не отходила от прилавка. Лицо ее сделалось задумчивым. Она наклонилась к контролерше, зашептала искательно. – Дорогая, милая! Можно еще пару? Я даже мерять не буду – у нас одна нога…

– Пожалуйста, – сказала контролерша. – Этот размер не очень берут… Но вы хотите такие же?

– Да-да, – подтвердила Натуся.

Контролерша едва заметно улыбнулась.

– Платите.

Натуся ринулась к кассе.

– Ты не возражаешь? – уже потом спросила она, когда пошли дальше по магазину, размахивая одинаковыми коробками. – Ведь все равно ты на свадьбе будешь в белых. А после… где нам вместе бывать? У тебя свое, у меня свое.

Больше ничего путного в этой Аладдиновой пещере не оказалось.

Но они еще зашли в отдел подарков, который помещался неподалеку, в соседнем здании. Натуся хотела купить подарок жениху, Пете. Что-нибудь изысканное, но недорогое: на дорогое уже не оставалось денег.

А что?

Она с унылой миной оглядывала прилавки – все эти жухлые галстуки, корявые сорочки, нелепые кашне… Набор носовых платков – нельзя, к слезам это… Янтарные запонки – фу… Вазочки, шкатулочки – это не мужское…

Над самым ухом Натуси вдруг заиграла музыка: «Пусть всег-да бу-дет солнце, пусть всег-да бу-дет небо…»

Очень странная музыка: металлические, отрывистые, тонкие звуки – будто из шарманки. Бывают такие детские шарманки: крутишь ручку, а она играет без конца одно и то же, одно и то же.

«…пусть всег-да бу-ду я».

Мужчина, стоявший у прилавка рядом с Натусей, расхохотался. От него разило винищем.

Но Натуся все же заинтересовалась:

– Что это?

Пьяный мужчина с готовностью щелкнул пружинкой: «Пусть всег-да бу-дет солнце, пусть всег-да…» – затренькало у него в руке.

– А что это? – удивилась Натуся.

– Зажигалка, – сказала продавщица, выложив на прилавок очень симпатичную вещицу, сверкающую никелем.

– Наша?

– Наша.

Натуся взяла зажигалку, осторожно нажала пальцем рычажок.

«Пусть всег-да бу-дет солн-це…»

Пьяный заржал, откинув голову.

Натуся не выдержала – рассмеялась вместе с ним. Очень уж забавна была эта вещица.

– Аня! – позвала она дочку, которая поодаль смотрела сквозь витрину на улицу.

– Что? – Аня подошла.

– Взгляни, какая прелесть… – Натуся снова нажала рычажок, и опять сыграла музыка. – Я куплю это Пете. Зажигалку.

– Мама… но ведь он не курит.

– Заку-урит… – посулил пьяный.

– Он не курит, – повторила Аня.

Натуся разочарованно положила зажигалку на прилавок.

Они вышли к остановке. Стояла длинная очередь.

– Куда теперь – на Кутузовский?

– Можно на Кутузовский, – согласилась Аня. Троллейбуса в виду не было.

– Погоди, я сейчас, – сказала Натуся.

Она вернулась в магазин и купила музыкальную зажигалку.

Свадебный кортеж должен был, по уговору, прибыть за невестой в четырнадцать тридцать.

Невеста была готова.

Она стояла у окна, опершись локтями о подоконник. Не потому, что высматривала в нетерпенье: их окна все равно выходили во двор, ничего не увидишь. А потому, что сесть ей было нельзя – изомнется платье. Аня уже целый час томилась у окна в такой вот неудобной позе. И чтобы не терять времени зря, читала горьковскую «Мать» на японском языке. Аня изучала японский.

А Натуся, провозившаяся полдня с подвенечным платьем дочери, сидела сейчас перед трельяжем и лихорадочно, торопливо делала себе лицо. Лицо еще было густо, будто сметаной, измазано кремом, а тут – телефонный звонок…

– Подойти? – спросила Аня.

– Нет. Я сама.

Запахнув халат, Натуся выбежала в переднюю.

– Да… я – у…

По телефону она выговаривала «я» как «мяу».

– Подожди… – Она дотянулась до двери и прикрыла ее плотней. – Ну, здравствуй… Что?.. Конечно, нет. У нас свадьба, ты же знаешь… И завтра тоже. Два дня…

В ее тоне было отчетливо высокомерие. Она говорила так, будто сама нынче выходит замуж. Именно за ней, Натусей, приедут сейчас три «Волги» с обручальными кольцами на дверях, переплетенными на олимпийский манер.

– Не знаю. Вряд ли… Ну, может быть, во вторник… Что? Я вас умоляю… Хорошо, передам… Послушай, мне очень некогда. Понимаешь?.. Да-да. Пока.

Натуся снова уселась перед зеркалом, сняла крем, стала пудриться.

– Тебя поздравляют, Анечка, все поздравляют, – сообщила она. – Это с телестудии.

– Спасибо, мама.

Натуся положила голубую тень выше век, черкнула карандашом уголки глаз, нарисовала губы. Все это она делала очень искусно, быстро, рукой безошибочной и вдохновенной.

В одной из косых створок трельяжа отражались стенные часы. На них было без четверти два. Теперь Натуся могла быть уверена, что все успеет. Ведь ей оставалось лишь одеться.

В другой створке была Аня.

Она по-прежнему сосредоточенно вчитывалась в свои японские… эти… фигли-мигли. Ее худенькая шея была напряжена, пальцы прижаты к вискам, а ресницы часто поднимались и опускались: будто она читала страницу не с боку на бок, а сверху вниз; или так и читают по-японски?.. Ресницы были длинные, густые.

Натуся перевела взгляд на среднюю створку зеркала. Увидела себя.

Что ж, а ведь у нее самой ресницы не хуже. Нет-нет, не хуже… И вообще, если говорить откровенно, совсем откровенно, – то она, Натуся, красивей своей дочери. Старше, конечно (кто с этим спорит?), – но определенно красивей. И вроде бы похожи они друг на дружку – соседи иногда их путают, – а все-таки она, Натуся, красивей. Лицо у нее тоньше, благородней, породистей, что ли… А у этих нынешних девчонок, почти у всех, есть какая-то грубоватость в лицах. Умны чересчур. Слишком учены.

Натуся, вздохнув, поднялась и сбросила халат.

– Горь-ко! Горь-ко! Горь-ко!..

Гости требовали подсластить им питье. И хором скандировали это «горь-ко!».

Натуся, которая давно не бывала на свадьбах, заметила, что теперь кричат по-иному. Прежде орали в разноголосицу, тянули: «Го-о-орько-о!..» А вот теперь – отрывисто, дружно, молодцевато, будто на хоккее: «Шай-бу! Шай-бу!»

Хотя нынешним вечером – в первый свадебный вечер – за столом собрались весьма почтенные люди: мужчины с лысинами либо сединами, с брюхами либо незавидной худобой; достойные дамы в строгих платьях и с настоящими камнями в перстнях и серьгах. Но все они дружно требовали: «Горь-ко!» и Натуся кричала вместе со всеми: «Горь-ко! Горь-ко!..»

Жених и невеста повернулись друг к другу.

Натуся подалась вперед. Ей было очень интересно посмотреть, как они будут целоваться. Ее одолевало любопытство: умеет ли целоваться Анька, ее дочь?

Но застольный поцелуй новобрачных выглядел совершенной формальностью. Губы их лишь на секунду сблизились. Тем не менее все захлопали в ладоши и выпили за здоровье молодых.

Натуся залпом осушила бокал шампанского.

– Вы позволите?

Сосед справа галантно накренил бутылку.

– Ой, не знаю… Спасибо. Только немножечко.

Вообще-то Натуся, собираясь на свадьбу, твердо решила не напиваться. Это было бы неудобно: в чужом доме, среди чужих людей. И кроме того, она – мать невесты. Ей надлежит сегодня выглядеть не менее солидно, чем все эти грымзы в серьгах.

Однако сосед справа ухаживал за ней заботливо и настойчиво. Симпатичный такой дядечка: седой, а не лысый. К сожалению, Натуся не знала его имени и отчества. И не знала, кто он такой. Но уже определила, что он тут был один, в отличие от всех остальных, рассевшихся супружескими парами. И догадалась, что, может быть, его нарочно подсадили к ней, чтобы он за ней ухаживал, не давал ей скучать. Ведь Натуся никого не пригласила на свадьбу из своих. Родственников в Москве у нее не было. А звать кодлу со студии? Я вас умоляю…

– Друзья! – Владимир Игнатьевич поднялся с бокалом. В голосе его была торжественность. – Мы только что выпили за здоровье молодых. И мы еще сделаем это неоднократно. А сейчас позвольте мне произнести тост, обращенный к родительнице невесты, – дорогой Наталье Александровне…

Он еще долго говорил всякие приятные слова. Однако Натуся ничего не слышала. Она растроганно сморкалась в платок.

Аня выбежала из-за стола, обняла ее, расцеловала. А следом подошел Петя, облаченный в черную тройку, и тоже, немного смущаясь, поцеловал ее в щеку.

Она сама долила свой бокал и, благодарно кивая, выпила.

– Вы позволите? – тотчас поднес бутылку бравый ухажер.

– Да… то есть… А вы сами что пьете? – справилась она.

– Я пью водку. Водку, одну только водку и ничего, кроме водки.

– Да? – обрадовалась Натуся. – Тогда и мне водку. У меня от шампанского… голова ходит.

– Пожалуйста, Наталья Александровна. И вот рекомендую – салат. – Он налил ей водки, положил салата.

– А вас как по батюшке?

– Николай Авдеевич.

– Ну, так будем знакомы, – Натуся протянула ему ручку.

И они, по случаю состоявшегося знакомства, сепаратно выпили.

– А вы кто? – напрямик осведомилась Натуся. Она не церемонилась с мужчинами, зная, что они этого не заслуживают.

– Я? Сосед.

– В смысле – мой сосед?

– Нет. Ольги Степановны и Владимира Игнатьевича. Живу этажом ниже.

– Но чем вы занимаетесь?

– Филуменистикой.

– О-о, – протянула почтительно Натуся. – Это что-нибудь такое, да? – Она приложила палец к губам. Аня говорила, что сам Владимир Игнатьевич и его знакомые, которые будут на свадьбе, работают в номерном институте.

– Филуменистика – это спичечные этикетки, – пояснил Николай Авдеевич. – Я собираю спичечные этикетки.

– Ха-ха-ха… – запрокинув голову, расхохоталась Натуся. Она ценила остроумных людей. – Я вас… ха-ха-ха… умоляю!

При всей своей малюточности и хрупкости, Натуся обладала очень громким, баритональным и резким смехом. Поэтому все за столом обратили внимание на этот смех.

Аня тоже: она с тревогой посмотрела на мать.

– Ей-богу, – подтвердил Николай Авдеевич. – То есть, раньше я работал. Вместе с Владимиром Игнатьевичем. Мы с Володей давние друзья… А теперь я на пенсии. Уже год. Остались – этикетки. Между прочим, это далеко не пустячное дело…

– На пенсии? – поразилась Натуся. – Но ведь вы еще совсем молодой!

Николай Авдеевич пожал плечами.

– А где ваша… – начала было Натуся.

Но сосед слегка коснулся ее локтя, прерывая беседу.

Оказалось, что один из гостей – тот, что с незавидной худобой – заканчивал проникновенный тост за здоровье родителей жениха, Ольги Степановны и Владимира Игнатьевича.

Натуся первая, даже не дав тому договорить, зааплодировала и, первая же, поднявшись с места, демонстративно выпила до дна. Ей хотелось, чтобы все видели, как глубоко она уважает породнившихся с нею людей, сватьюшку и свата.

И все это увидели.

Потом за столом снова зажужжали разговоры.

– А вы, Натальи Александровна, кажется, работаете на телевидении? – в свою очередь спросил Николай Авдеевич.

– Да, ассистентом режиссера.

– Должно быть, это очень интересно?

– О-очень! Как вам интересно – так и нам.

– Нет, почему же… – Он поспешил засвидетельствовать свою лояльность. – Бывают очень хорошие передачи. Ка-вэ-эн, потом этот… «Кабачок». Иногда неплохие постановки…

– Я вас умоляю, – согласилась Натуся. Но в голосе ее уже слышалось тайное злорадство: – А как вам понравилась передача «Магнитное поле в вакууме»? Блеск, правда? А это… «Испарение и конденсация»? Здорово?

Николай Авдеевич моргал смущенно.

– Не видели? Так я, к вашему сведению, этим и занимаюсь. Учебная программа. Вы не видели, и другие не видели, и никто не видел. И мои бы глаза не глядели – да приходится…