Текст книги "Избранные произведения в двух томах. Том 1"
Автор книги: Александр Рекемчук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)
Поступить в консерваторию – лишь половина дела, даже меньше.
И я хотел объяснить это Саше. Но не посмел. Потому что могло случиться именно так, как она предрекла: что меня действительно примут. И было бы сейчас жестоко и стыдно пускаться во всякие высокие рассуждения, сидя с человеком, которого уже не приняли, которого уже завалили.
– У тебя во сколько экзамен? – спросила она.
– В десять.
– А можно… я приду?
– Куда?
– Туда. Это где памятник Чайковского. Я буду ждать возле памятника. Ладно?
– Ладно, – кивнул я.
Сквозь июльскую густую зелень, сквозь прутья консерваторской ограды я видел белое платье – там, у постамента, на котором восседал Петр Ильич.
Экзамен по композиции был назначен в Белом зале. Белый зал. Белое платье. Я счел это добрым знаком…
И кто меня осудит за то, что я вчера стучал по деревяшке, за то, что сегодня уверовал в эту белую магию? Все это, конечно, глупости. Но в такой день поневоле шарахнешься от черной кошки, и выйдешь из дому с немытой головой, и в троллейбусе станешь складывать цифры проездного билета… Страшно ведь, люди!
Вон и бородатый парень с толстущей нотной папкой, которого я заприметил благодаря бороде, уж в который раз он отворачивается к стене и подбрасывает монету – хоп: орел или решка?..
Было без четверти десять. К подъезду подходили седовласые старики и старухи. Вершители наших судеб. Были среди них и помоложе, без седин, но все равно – вершители.
Мы расступались, образуя коридор, мы почтительно бормотали: «Здравствуйте… здравствуйте…»
И уж особенно раздался народ, когда появился он, композитор.
– Здравствуйте… здравствуйте…
– Здравствуйте, – ответил он, чуть поклонясь, мгновенным высверком очков оглядев нас всех разом.
Я стоял впереди. И он, безусловно, меня заметил. То есть он не мог не заметить меня, поскольку заметил всех. А я к тому же стоял впереди.
Но, кажется, он не узнал меня. Я скис. Однако тотчас воспрянул духом: доброе предзнаменование! Не узнал – богатым буду, студентом буду.
Кроме того, у меня мелькнула мысль, что, вполне возможно, он нарочно сделал вид, будто не знает меня. Ведь ему, как члену экзаменационной комиссии, нельзя было обнаруживать перед всеми, что с одним из абитуриентов он связан давним личным знакомством.
Все гурьбой повалили в подъезд.
Я оглянулся. Петр Ильич Чайковский по-прежнему сидел в своем бронзовом кресле. Рука его застыла в легком взмахе.
А у подножия маячило белое платье.
Первой на экзамен вызвали какую-то девчонку. Пичугу – от земли не видно. Ее проводили снисходительными улыбками. Не потому, что такая уж пичуга. А потому, что всем было хорошо известно: в истории музыки, в истории композиции еще от века не обнаруживалось гениев среди особ женского пола. Как-то женский пол не привился в этой области. Всюду уж полный матриархат, а тут, слава богу, пока еще сохраняется справедливость.
Ко мне подошел парень, который с бородой и толстущей папкой, спросил:
– Ты с чем?
– Да так, – ответил я жалким голосом. – Этюд. Вальс…
– Ясно, – кивнул сочувственно бородач.
– А у тебя что? – поинтересовался я из вежливости.
– Симфония, – сказал бородач. И добавил значительно: – Вторая.
Тоже ясно. Значит, с Первой не прошел. Ну, это ничего. Может, Пятая удастся. Пятые симфонии, как правило, всем удаются.
В этом консерваторском здании были старинные надежные стены. Хорошо пригнанные двери. Плотно затворенные окна.
И все же в эту минуту можно было если не услышать, то просто ощутить каждым нервом, как везде и всюду звучит музыка: стенанье скрипок, задумчивая речь фаготов, пассажи фортепьяно, журчанье арф, рулады человеческих голосов. На всех этажах, во всех коридорах, во всех залах и комнатах шли экзамены. Музыка пронизывала насквозь эти старинные, эти священные стены…
Выпорхнула пичуга. Лицо ее сияло счастьем.
То есть как?.. Неужели рушатся вековые традиции?
Строгая дама в пенсне, которая приглашала на экзамен, вышла следом, заглянула в список, назвала очередную фамилию.
Бородач, пригнув голову, будто готовясь бодаться, двинулся к двери.
А ко мне подошел (уж не знаю, отчего они все подходят ко мне?) немолодой уже такой товарищ в вышитой украинской рубахе:
– Як думаешь, хлопчик, у мэнэ – писни… Чи маю надию – з писнямы?
В глазах его была нескрываемая тоска.
– Отчего же! – Я пожал плечами. – Песни – это очень нужно.
– Писни, тильки писни… Га?
– Будет полный порядок, – обнадежил я его, рассматривая искусно вышитую рубаху.
Нет, действительно, отчего же не принять с песнями? Примут, конечно, если хорошие песни. Если они у него не такие тоскливые, как глаза.
Бородач появился минут через двадцать. Его долго слушали. Как-никак симфония!
Но вид его не оставлял сомнений в том, что я был прав: начинать надо сразу с Пятой.
Жаль парня…
Кто там следующий?
На всякий случай – может быть, напоследок – я выглянул в окно.
На месте ли Петр Ильич?
А белое платье?
На месте.
Дама в пенсне заглянула в список и вызвала:
– Прохоров Евгений.
1971