Текст книги "Все приключения мушкетеров"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 224 страниц) [доступный отрывок для чтения: 79 страниц]

После этого я больше ничего не видал и не слыхал.

Д’Артаньян, пораженный этою ужасною новостью, был неподвижен и нем, между тем как потоки гнева и ревности клокотали в его сердце.

– Не отчаивайтесь же, ведь ее не убили, это главное, сказал старик, на которого немое отчаяние произвело большее впечатление, чем могли бы сделать крики и слезы.

– Не знаете ли вы хоть приблизительно, кто предводитель этой адской экспедиции?

– Я не знаю его.

– Но как вы говорили с ним, то могли видеть его.

– А, так вы хотите, чтоб я описал его?

– Да.

– Высокий, худощавый, смуглый, с черными усами и глазами и с благородною наружностью.

– Так и есть, сказал д’Артаньян, – опять он; везде он! Это, кажется, мой демон. А другой?

– Который?

– Маленький.

– О, он не господин, за это я отвечаю: между прочим при нем не было шпаги и другие обращались с ним неуважительно.

– Какой-нибудь лакей, проворчал д’Артаньян. – Ах, бедная женщина! бедная женщина! что с ней сделали?

– Вы обещали хранить тайну, сказал старик.

– И снова обещаю, будьте спокойны, я дворянин; для дворянина нет ничего дороже его слова, а это слово вам дано.

Д’Артаньян, с горестью в душе, пошел опять к перевозу. То ему не хотелось верить, что это была Бонасиё, и он надеялся увидеться с ней на другой день в Лувре; то он боялся, что она имела интригу с другим и что этот ревнивец подкараулил и похитил ее. Он не знал, что делать и предавался отчаянию.

– О, если бы друзья были со мной! вскричал он; – я по крайней мере имел бы надежду найти ее; но кто знает, что с ними случилось.

Была почти полночь; надобно было найти Планше. Д’Артаньян велел отворять себе по дороге все кабаки, в которых видел свет; но ни в одном из них не нашел Планше.

Подходя к шестому, д’Артаньян вспомнил, что поиски его напрасны. Он назначил своему слуге свидание в шесть часов и потому, где бы он ни был, он был прав.

Кроме того, ему пришло на мысль, что оставаясь вблизи того места, где случилось это происшествие, ему удастся, может быть, получить некоторые объяснения этого таинственного дела. У шестого кабака, как мы сказали, д’Артаньян остановился, вошел, спросил бутылку вина лучшего качества, и сел в самом темном углу, решившись ждать утра в таком положении; но и тут надежда обманула его; хотя он слушал с полным вниманием разговор работников, лакеев и извозчиков, составлявших общество, в котором он находился, но кроме острот, шуток и брани не слыхал ничего такого, что могло бы навести его на след несчастной похищенной женщины.

Выпив свое вино, он принужден был, от нечего делать, и чтобы не возбудить подозрения, выбрать себе, по возможности, удобное положение, чтобы как-нибудь заснуть. Д’Артаньяну было двадцать лет; а в этом возрасте сон имел такие неоспоримые права, даже и над людьми, преданными отчаянию.

В шесть часов утра д’Артаньян проснулся в таком дурном расположении духа, какое всегда бывает после дурно проведенной ночи. Собраться было ему не долго; он осмотрел свои вещи, чтоб узнать, не обокрали ли его во сне, но нашел на руке перстень, кошелек в кармане и пистолеты за поясом. Тогда он встал, заплатил за вино и вышел, в надежде, не будет ли он утром счастливее в отыскании своего слуги, чем ночью. И точно, первое, что он увидел во влажном и сероватом тумане, был верный Планше, который держал двух лошадей и ждал его у дверей маленького кабака, мимо которого д’Артаньян прошел, не подозревая, что слуга его там.

IX. Портос

Вместо того, чтоб отправиться прямо домой, д’Артаньян сошел с лошади у дверей дома де-Тревиля и быстро взошел на лестницу. В этот раз он решился со всею откровенностью рассказать обо всем, с ним случившемся. Де-Тревиль мог быть очень полезен ему в этом случае; и как он почти ежедневно виделся с королевой, то без сомнения мог получить от нее какие-нибудь сведения о бедной женщине, страдавшей за свою преданность к ее особе.

Де-Тревиль выслушал рассказ молодого человека очень серьезно; во всем этом происшествии он видел не любовную интригу, а происки партии кардинала.

– Ого! тут сильно отзывается кардиналом, сказал он, когда д’Артаньян окончил рассказ.

– Но что теперь делать?

– Больше ничего, как оставить Париж, нимало не медля. Я увижусь с королевой, расскажу ей подробности похищения бедной женщины, о котором, вероятно, она еще ничего не знает; подробности эти наведут ее на след, и, быть может, по возвращении вашем, я в состоянии буду сообщить вам добрые вести. Положитесь на меня.

Д’Артаньян знал, что де-Тревиль, хотя и гасконец, не любил много обещать, но уж если обещал, то всегда держал слово. Он поклонился ему с чувством благодарности за прошедшее и будущее, а капитан с своей стороны, принимавший живое участие в молодом человеке, столь смелом и решительном, крепко пожал ему руку и пожелал счастливого пути.

Решившись последовать совету де-Тревиля, д’Артаньян тотчас же отправился в улицу Могильщиков, чтобы присмотреть за укладкою вещей в чемодан. Приближаясь к дому, он заметил г. Бонасиё, стоявшего в утреннем платье у дверей своего дома. Все, сказанное ему накануне осторожным Планше о подозрительном характере этого человека, пришло тогда на память д’Артаньяну, и он посмотрел на Бонасиё пристальнее чем когда-либо. В самом деле, не говоря уже о желтом, болезненном цвете лица, доказывающем разлитие желчи, что впрочем могло быть и случайным явлением, в морщинах лица г. Бонасиё виднелось постоянно что-то злое и хитрое. Бездельник смеется не так, как честный человек, и плач лицемера не похож на плач человека добродетельного. Всякая хитрость есть маска, и как бы искусно не была надета эта маска, при некотором внимании всегда можно отличить ее от лица.

Д’Артаньяну показалось, что Бонасиё носит маску, и маску весьма не привлекательную.

Побуждаемый отвращением к этому человеку, он хотел пройти мимо, не сказав с ним ни слова, но, как и накануне, Бонасиё сам заговорил с ним.

– А, молодой человек, вы хорошо проводите время: черт возьми! уж семь часов утра. Совершенно вопреки принятым обычаям, вы возвращаетесь домой только тогда, когда другие выходят из дому.

– Вам нельзя сделать того же упрека, г. Бонасиё, сказал молодой человек, – вы образец порядочного человека; впрочем, у кого есть хорошенькая молоденькая жена, тому незачем идти искать счастья, оно само его найдет. Не правда ли, г. Бонасиё?

Бонасиё побледнел как смерть, и старался улыбнуться.

– Какой же вы шутник, г. д’Артаньян! Но скажите, пожалуйста, где вы шатались эту ночь? Кажется, что проселочные дороги не совсем удобны для прогулки.

Д’Артаньян посмотрел на свои сапоги, выпачканные грязью, но в тоже время случайно взглянул на башмаки и чулки Бонасиё, и заметил, что они были точно так же испачканы, пятна были совершенно того же свойства.

Внезапная мысль поразила д’Артаньяна; не был ли этот человечек, толстый, небольшого роста, нечто в роде лакея, одетый в платье темного цвета, с которым не уважительно обращались люди, составлявшие конвой, сам Бонасиё? Не присутствовал ли муж при похищении жены своей?

Д’Артаньяну ужасно хотелось схватить лавочника за горло и задушить; но, как мы сказали, он был благоразумен и потому удержался; однако перемена, происшедшая в лице его, была так заметна, что Бонасиё испугался не на шутку и хотел было отступить назад, но как половинка дверей, перед которой он стоял, была заперта, то это неожиданное препятствие заставило его остаться на месте.

– Ага, господин насмешник, сказал д’Артаньян, кажется, что если мои сапоги грязны, то и для ваших башмаков нужна щетка; верно, и вы шлялись где-нибудь по проселочным дорогам? В ваши лета это непростительно, в особенности же имея такую молоденькую и хорошенькую жену как ваша.

– Ах, да! отвечал Бонасиё, я был вчера в Сен-Манде, чтоб узнать о служанке, которая мне нужна; дорога прескверная и я перемарался в грязи, которой не успел еще отчистить.

Место, названное Бонасиё, еще более подкрепило подозрение д’Артаньяна. Он думал, что Бонасиё с намерением назвал Сен-Манде, потому что оно лежит в стороне, совершенно противоположной от Сен-Клу.

Эта мысль несколько его успокоила; если Бонасиё знал, где находится его жена, то всегда можно было найти средство заставить его высказать тайну. Оставалось только убедиться, что предположение его справедливо.

– Извините, любезный Бонасиё, если я буду с вами без церемоний, сказал д’Артаньян. – От вчерашней бессонной ночи меня сильно мучит жажда, позвольте мне выпить у вас стакан воды; в этом, кажется, нельзя отказать соседу.

Не ожидая позволения хозяина, д’Артаньян быстро вошел в комнату и бросил взор на постель. Она не была измята; Бонасиё не ложился спать. Вероятно, что он воротился за час или за два пред тем, и что он проводил свою жену до того места, куда ее увезли, или по крайней мере до первой станции.

– Благодарю вас, сказал д’Артаньян, ставя стакан на стол, – я узнал, что мне было нужно. Теперь я пойду домой, чтобы приказать вычистить свои сапоги, и, если вам угодно, г. Бонасиё, то я пришлю Планше, чтоб он и вам оказал ту же услугу.

С этими словами он оставил Бонасиё, с изумлением спрашивавшего себя, уж не проговорился ли он как-нибудь.

На лестнице встретил он Планше, сильно встревоженного.

– Ах, барин, сказал Планше, лишь только завидел его; – я с нетерпением ожидал вас, чтобы сообщить вам новость.

– Что случилось? спросил д’Артаньян.

– Я держу тысячу против одного, что вы не угадаете, кто был у вас во время вашего отсутствия.

– Когда?

– С полчаса тому назад, в то время как вы были у де-Тревиля.

– Кто ж это был? говори.

– Де-Кавоа.

– Де-Кавоа?

– Так точно.

– Капитан гвардии кардинала?

– Он самый.

– Он приходил арестовать меня?

– Я думаю, что так, хотя он и был очень ласков.

– Он был очень ласков, говоришь ты?

– Как нельзя больше.

– В самом деле?

– Он приходил, по его словам, от кардинала, который очень к вам расположен и приглашал вас с собой в Палерояль.

– Что же ты сказал ему?

– Что это невозможно, потому что вас нет дома, в чем он сам мог убедиться.

– А что он на это сказал?

– Чтобы вы непременно зашли к нему сегодня и потом прибавил вполголоса, что кардинал крайне расположен к вам, и что от этого свидания, быть может, зависит ваша будущность.

– Сети неловко расставлены, заметил молодой человек, улыбаясь.

– Я также предвидел это и отвечал ему, что вы будете в отчаянии, он спросил, куда вы отправились? Я отвечал: – В Троа, в Шампаньи.

– А когда он уехал туда? спросил он. Я сказал:

– Вчера вечером.

– Любезный Планше, да ты золотой человек, сказал д’Артаньян.

– Я полагал, сударь, что если вы захотите видеться с де-Кавоа, то всегда можете это сделать, сказав, что вы совсем не думали уезжать; в этом случае солгал бы я; а как я не дворянин, то мне лгать позволено.

– Успокойся, Планше, ты сохранишь свою репутацию правдивого человека; через четверть часа мы едем.

– Я только хотел это вам посоветовать; могу я спросить, куда мы отправляемся?

– Разумеется, в сторону совершенно противоположную тому месту, которое ты назвал. Да сверх того, разве не интересно тебе будет знать, что делают Гримо, Мускетон и Базен, как я желал бы узнать, что сталось с друзьями моими Атосом, Портосом и Арамисом.

– Конечно, я поеду, если вам угодно; воздух провинции теперь для нас, кажется, здоровее Парижского, и так…

– И так укладывайся, Планше, медлить нечего; я поеду вперед, чтобы не подать никакого подозрения; мы сойдемся у гвардейских казарм. Кстати, Планше, ты, кажется, прав относительно нашего хозяина, это порядочная бестия.

– О, да, поверьте мне; я редко ошибаюсь в физиономиях.

Д’Артаньян вышел первый, как они уговорились; потом, для верности, он зашел на квартиры трех друзей своих; но никакого известия об них не было; только в квартире Арамиса он нашел раздушенную записку, написанную прекрасным легким почерком. Д’Артаньян взялся доставить ее. Десять минут спустя к нему присоединился у гвардейских казарм Планше, ведя за повод четырех лошадей. Чтоб не терять времени, д’Артаньян сам оседлал свою лошадь.

– Хорошо, сказал он Планше, когда тот подвязал чемодан: – теперь оседлай остальных трех и поедем.

– Разве мы скоро приедем, каждый на двух лошадях? спросил Планше со своим насмешливым видом.

– Нет, насмешник, отвечал д’Артаньян: – но с помощью четырех лошадей мы скорее в состоянии будем привезти наших трех друзей, если только найдем их в живых.

– Сомнительно, заметил Планше, – впрочем, не должно отчаиваться в милосердии Божием.

– Аминь, сказал д’Артаньян, пришпоривая лошадь.

И оба, выехав из гвардейских казарм, поворотили в противоположные концы улицы; один должен был выехать и Парижа через Виллетскую заставу, другой через Монмартрскую, чтобы соединиться опять у Сен-Дени. Этот стратегический маневр, будучи исполнен с величайшею точностью, увенчался совершенным успехом. Д’Артаньян и Планше приехали в одно время в Пиеррефит.

Надобно заметить, что Планше днем был храбрее, нежели ночью.

Однако же обычная его осторожность не оставляла его ни на минуту; он не забыл ни малейшего случая из прежней своей поездки и видел в каждом встречавшемся путешественнике врага своего. Во всю дорогу он почти не надел шляпы, раскланиваясь на обе стороны, за что получил строгий выговор от д’Артаньяна, который боялся, что по излишней учтивости Планше, его сочтут за лакея какого-нибудь незначительного лица.

Впрочем, или прохожие действительно были тронуты вежливостью Планше, или на этот раз не было устроено никакой засады по дороге, но путешественники наши прибыли в Шантильи без всякого приключения и остановились у гостиницы Великого Сен-Мартена, – той самой, где они останавливались и в первое свое путешествие.

Хозяин, заметив молодого человека, за которым следовал лакей, ведя двух лошадей на поводьях, почтительно вышел ему на встречу; д’Артаньян, проехав одиннадцать миль, устал и пожелал остановиться, не смотря на то, найдет ли он там Портоса или нет. Да сверх того, может быть, было бы неосторожно прямо спросить, что сталось с мушкетером. На этом основании, не спрашивая ни о ком, д’Артаньян сошел с лошади, поручил ее лакею, вошел в небольшую комнату, где обыкновенно останавливались те, кто желал остаться один, и спросил себе бутылку хорошего вина и какой можно было достать лучший завтрак, что еще более усилило хорошее мнение о нем хозяина, внушенное ему путешественником при первом взгляде.

По этой причине приказание его было исполнено с возможною поспешностью.

В гвардейский полк поступали люди лучших фамилий и д’Артаньян, имевший лакея и четырех отличнейших лошадей, не мог не произвести выгодного для себя впечатления, не смотря на простоту своего костюма. Хозяин сам стал прислуживать ему; заметив это, д’Артаньян приказал подать два стакана и начал следующий разговор:

– Послушайте, любезный хозяин, сказал он наливая вино в стаканы: – я потребовал себе лучшего вина, и если вы меня обманули, то сами будете жалеть об этом, потому что я терпеть не могу пить один, а следовательно, вы должны пить со мною; возьмите стакан и выпьем. За чье же здоровье мы будем пить, чтоб не задеть ничьего самолюбия? Выпьемте за благосостояние вашего заведения.

– Много чести, сказал хозяин, – благодарю вас искренно за такое желание.

– Не ошибитесь, сказал д’Артаньян: – я, может быть, больше забочусь о себе нежели о вас: только в хорошо устроенных заведениях приятно останавливаться; в других, где дела идут худо, путешественник делается жертвою затруднительного положения хозяина заведения, а как мне приходится часто ездить и в особенности по этой дороге, то я желал бы, чтобы все гостиницы были в самом цветущем состоянии.

– Это правда, сказал хозяин: – мне кажется, что я уже не в первый раз имею честь вас видеть.

– Да; я, может быть, десять раз был в Шантильи, и из этих десяти раз три или четыре останавливался у вас. Не далее десяти ила двенадцати дней я проезжал здесь с друзьями моими, мушкетерами; еще один из них заспорил с каким-то незнакомым человеком, который очевидно хотел затеять с ним ссору.

– Ах, да! сказал хозяин, теперь я припоминаю. Вы хотите сказать о г. Портосе?

– Именно так зовут моего товарища. Ах, любезный хозяин, скажите пожалуйста, не случилось ли с ним какого-нибудь несчастия?

– Вы, может быть, припомните, он тогда не в состоянии был продолжать своего путешествия.

– Точно, он хотел догнать нас, но мы после того не видали его.

– Он остался здесь.

– Как! он остался у вас?

– Да, сударь, в этой гостинице; мы уже начинаем сильно беспокоиться.

– О чем же?

– О некоторых издержках.

– О, на этот счет будьте спокойны, он заплатит.

– Как же вы меня утешили, сударь! Мы очень на него поиздержались, и нынешним утром еще доктор объявил нам, что если г. Портос не заплатит ему, то я должен заплатить, потому что я за ним посылал.

– Разве Портос ранен?

– Я не могу вам сказать.

– Как вы не можете мне сказать? но вам это должно быть известно больше чем всякому.

– Это так, но не всегда мы можем говорить то, что знаем, особенно же когда обещают нам за нескромность обрубить уши.

– А могу я видеть Портоса?

– Конечно. Войдите по этой лестнице и в первом этаже постучитесь у двери № 1. Только потрудитесь предупредить, что это вы.

– Зачем же это?

– Чтобы не случилось какого-нибудь несчастия.

– Какое же несчастие тут может случиться?

– Г. Портос может подумать, что стучится кто-нибудь из здешних, и в порыве гнева может заколоть или застрелить вас.

– Что же вы ему сделали?

– Мы ему напомнили о деньгах.

– А, я понимаю, Портос не любит, чтоб ему напоминали об этом, в особенности когда у него нет денег, но я знаю, что теперь они у него должны быть.

– И мы также думали; а как здесь дела ведутся в порядке, и мы сводим счет каждую неделю, то по прошествии недели мы и представили ему счет, но кажется, попали не в добрую минуту: лишь только успели заикнуться о деньгах, как он вытолкал нас за двери; правда, что он накануне проигрался.

– Как, он играл? с кем же?

– Кто его знает; какой-то проезжий, которому он предложил сыграть партию в ландскнехт.

– Так, так! и несчастный верно все проиграл.

– Даже лошадь свою. Когда незнакомец собирался в дорогу, мы видели, что лакей его седлает лошадь г. Портоса. Мы это ему заметили, но он отвечал, чтобы мы не мешались не в свое дело, что лошадь принадлежит ему. Мы тотчас дали знать о том г. Портосу, но он велел нам сказать, что мы мошенники, что если дворянин сказал, что это лошадь его, то мы и должны верить слову дворянина.

– Я узнаю Портоса, сказал про себя д’Артаньян.

– Тогда, продолжал хозяин, – я велел ему сказать, что так как мы не можем сойтись насчет платежа, то не удостоит ли он чести соседа моего, содержателя гостиницы Золотого орла; г. Портос отвечал, что моя гостиница ему лучше нравится, и что он тут остается. Этот ответ льстил моему заведению, и потому я не мог более настаивать, чтоб он от меня выехал. Я ограничился тем, что предложил ему уступить занимаемую им комнату и перейти в третий этаж, где был свободен маленький хорошенький кабинет. На это г. Портос ответил мне, что как он ожидает с минуты на минуту свою любовницу, какую-то знатную даму при дворе, то я должен понять, что даже та комната, которую он теперь занимает, слишком недостаточна для такой важной особы.

При всем том, сознавая истину его слов, я все-таки настаивал на своем; но, не говоря дурного слова, он схватил пистолет, положил его на стол пред собой и объявил нам, что при первом слове о каком бы то ни было перемещении, внутреннем или внешнем, он размозжит голову тому, кто станет соваться в дело лично до него касающееся. С тех пор уж никто и не входит в его комнату кроме одного слуги его.

– Так Мускетон также здесь?

– Да, пять дней спустя после отъезда, он воротился сюда в самом дурном расположении духа; должно быть и с ним случилось какое-нибудь несчастие по дороге. К сожалению, он еще нецеремоннее своего барина; он все здесь поставил вверх дном, и опасаясь, что ему иногда могут отказать в том, что ему нужно, он сам берет все без просу.

– В самом деле, отвечал д’Артаньян, – надобно отдать справедливость Мускетону, что он преданный и ловкий слуга.

– Может быть, но представьте себе, что если бы случилось три или четыре раза в году встретить такую преданность и ловкость в людях, останавливающихся здесь, то я разорился бы совершенно.

– Но Портос вам заплатит.

– Гм… сказал хозяин с видом сомнения.

– Он фаворит знатной дамы, которая не оставит его в затруднительном положении из-за такой безделицы, какую он вам должен.

– Осмелюсь я сказать то, что думаю…

– А что вы думаете?

– Или лучше сказать, то что я знаю.

– Что вы знаете?

– И знаю наверное.

– Посмотрим, что вы знаете наверное.

– Я говорю, что я знаю кто эта дама.

– Вы?

– Да, я.

– Как же вы ее знаете?

– О, если б я мог вам довериться…

– Говорите, даю вам слово дворянина, что вы не будете раскаиваться в вашем доверии.

– Согласитесь, что нужда заставляет иногда прибегать к крайним средствам.

– Что же вы сделали?

– Только то, что в праве был сделать кредитор.

– А именно?

– Г. Портос дал нам записку к этой герцогине, чтоб отнести ее на почту, так как человек его еще тогда не возвратился. Сам он не мог выходить из комнаты, а потому и должен был по неволе обратиться к нам.

– Потом?

– Вместо того чтобы послать письмо по почте, что не всегда бывает верно, я воспользовался случаем, что один из моих людей отправлялся в Париж, и приказал ему отдать письмо самой герцогине в руки. Отчасти я исполнил этим желание г. Портоса, который очень беспокоился о письме, не правда ли?

– Почти так.

– Так знаете ли, что это за знатная дама?

– Нет, я только слышал о ней от Портоса.

– Так вы не знаете, кто эта мнимая герцогиня?

– Говорю вам, что нет.

– Старуха-прокурорша, г-жа Кокнар, лет 50, и которая прикидывается еще ревнивою. Мне и то показалось странно, что герцогиня живет в Медвежьей улице.

– А как вы все это узнали?

– Потому что она ужасно рассердилась, прочитав письмо г. Портоса, назвала его ветреником и сказала, что он ранен, верно, опять из-за какой-нибудь женщины.

– А разве он ранен?

– Ах, что я сказал!

– Вы сказали, что Портос ранен.

– Да, но он строго запретил говорить об этом.

– Почему?

– Как, почему? он похвастался было заколоть того незнакомца, с которым вы оставили его в ссоре, а вышло наоборот, – незнакомец ранил его, несмотря на все его чванство. А как г. Портос очень тщеславен со всеми, кроме своей герцогини, которую думал заинтересовать описанием своего приключения, то он и не хочет сознаться в том, что он ранен.

– Однако эта рана заставила его слечь в постель.

– Да еще какая рана, посмотрели бы вы! как еще душа держится в теле!

– Вы были при дуэли?

– Да, любопытство заставило меня подсмотреть, но так, что меня не было видно.

– А как было дело?

– Дело порешилось очень скоро. Они стали в позицию; незнакомец сделал фальшивый маневр, и все это так скоро, что когда г. Портос хотел парировать, у него уже было на три дюйма железа в груди; он упал навзничь. Незнакомец тотчас приставил шпагу к горлу, и г. Портос, видя себя во власти своего противника, сознался побежденным. Тогда незнакомец спросил его имя, и узнавши, что его зовут Портосом, а не д’Артаньяном, подал ему руку, отвел в гостиницу, сел на лошадь и уехал. А, так ему нужно было д’Артаньяна!

– Должно быть.

– Не знаете ли, куда он девался?

– Нет, я даже не знаю его имени, и с тех пор мы его не видали.

– Прекрасно; теперь я узнал, что мне было нужно. Теперь я пойду к Портосу: вы говорите, что он занимает комнату № 1?

– Да, лучшую комнату в гостинице, – комнату, которую я имел случай уже десять раз отдать.

– Ну, успокойтесь, сказал д’Артаньян с усмешкой: – Портос заплатит вам из кошелька герцогини Кокнар.

– О, прокурорша или герцогиня, это все равно, лишь бы заплатили; но она решительно отвечала, что ей уже наскучили мотовство и ветреность г. Портоса, и что он не получит от нее больше ни копейки.

– Передали вы этот ответ Портосу?

– Ну уж нет; он тогда догадался бы, как мы исполнили его поручение.

– Так он все еще ждет своих денег?

– Конечно; вчера еще написал письмо, но на этот раз слуга отнес его на почту.

– Так вы говорите, что прокурорша стара и безобразна?

– Лет пятидесяти, и как говорит Пато, вовсе не красива.

– В таком случае, будьте покойны, она смягчится; да притом же, вероятно, Портос должен вам какую-нибудь безделицу?

– Какое безделицу! До двадцати пистолей, не считая лечения. Он ни в чем себе не отказывает; как видно, он привык хорошо жить.

– Ну, если его оставит любовница, у него найдутся друзья. Итак, любезный хозяин, не беспокойтесь ни о чем и продолжайте ухаживать за ним, как требует его положение.

– Не забудьте, что вы обещали мне ничего не говорить ни о прокурорше, ни о ране.

– Я вам дал в этом слово.

– Он убьет меня, если что-нибудь узнает.

– Не бойтесь, он не так страшен, как кажется.

С этими словами д’Артаньян оставил хозяина, несколько успокоенного относительно двух вещей, которыми он столько дорожил: кошелька и жизни.

Поднявшись на лестницу, д’Артаньян издали заметил на самой видной двери коридора огромную цифру № 1, написанную черною краской; он постучался в дверь и получив позволение, вошел.

Портос лежал в постели и для препровождения времени играл с Мускетоном в ландскнехт, чтобы не разучиться; на вертеле жарились рябчики, а по углам большого камина кипели на двух таганах кастрюли, из которых распространялся по комнате приятный запах фрикасе из цыплят и рыбы. К довершению картины, на конторке и комоде валялись порожние бутылки.

Увидев приятеля своего, Портос вскричал от радости, а Мускетон, почтительно встав, уступил свое место и пошел посмотреть за кастрюлями, над которыми, казалось, он имел особенное наблюдение.

– А, это ты, сказал Портос д’Артаньяну: – очень рад; извини, что не могу тебя встретить. Но, прибавил он с некоторым беспокойством, – знаешь ли ты что со мной случилось?

– Нет.

– Хозяин ничего не говорил тебе?

– Я просил его указать, где твоя комната и прямо вошел сюда.

Портос вздохнул свободнее.

– Что же с тобой случилось, любезный Портос? продолжал д’Артаньян.

– Когда я нападал на моего противника, которому уже успел нанести три удара и хотел окончить четвертым, нечаянно нога моя поскользнулась, и я ушибся коленом о камень.

– В самом деле?

– Уверяю честью! Счастье этому мошеннику, А то я убил бы его на месте.

– А куда он девался?

– Право, не знаю; довольно с него и этого, он поспешил убраться. Но что случилось с тобой, любезный друг?

– Так из-за этого ушиба, продолжал д’Артаньян, – ты лежишь в постели, любезный Портос?

– Да, впрочем, чрез несколько дней я надеюсь выйти.

– От чего же ты не велел перевезти себя в Париж? ведь здесь должна быть смертельная скука.

– Я так и думал; но я должен признаться тебе кое в чем.

– В чем же?

– Как мне было очень скучно, а в кармане случились те 75 пистолей, которые ты мне дал, то, чтоб развеять себя сколько-нибудь, я пригласил к себе одного проезжего сыграть партию в кости. Он согласился, и мои 75 пистолей перешли в его карман, да в добавок к тому я еще проиграл ему свою лошадь. А ты что, любезный д’Артаньян?

– Что делать, любезный Портос, нельзя же во всем быть счастливым; ты знаешь поговорку: кто несчастлив в игре, счастлив в любви. А ты в любви так счастлив, что нельзя же, чтобы игра тебе не изменила; впрочем что тебе горевать о несчастии в игре? разве у тебя нет герцогини, которая не откажет помочь тебе?

– Видишь в чем дело, любезный друг, отвечал Портос, – нимало не смущаясь; я писал было ей, чтобы она прислала мне луидоров 50, в которых я крайне нуждаюсь, находясь в таком положении.

– Ну, и что же?

– Да то, что должно быть она уехала в деревню, потому что я не получил от нее ответа.

– В самом деле?

– Уверяю тебя; а потому я послал ей еще письмо убедительнее первого. Но поговорим о тебе, любезный друг; признаюсь, я начинал было беспокоиться на твой счет.

– Но, кажется, что хозяин твой хорошо о тебе заботится, любезный Портос, сказал д’Артаньян, указывая на кастрюли и порожние бутылки.

– И так, и сяк, отвечал Портос. – Назад тому дня три или четыре, невежа подал было мне счет; но я выгнал его со счетом вон, так что я здесь, как на войне, и ты видишь, что я весь вооружен, опасаясь нападения.

– Однако кажется, что ты по временам делаешь смелые вылазки, сказал д’Артаньян, смеясь и указывая на бутылки и кастрюли.

– К несчастью, не я, отвечал Портос. – Этот проклятый ушиб не позволяет мне встать с постели, но Мускетон ходит у меня на охоту и приносит живность. Мой друг, продолжал Портос, обращаясь к Мускетону, – ты видишь, что гарнизон наш усилился, нужно прибавить и провизии.

– Мускетон, сказал д’Артаньян, – ты должен оказать мне маленькую услугу.

– Какую, сударь?

– Научи моего Планше этому искусству; может быть, когда-нибудь и мне придется быть в осаде, так я желал бы пользоваться такими же удобствами, какими пользуется твой барин.

– Ничего нет легче, скромно отвечал Мускетон. – Нужно только быть ловким. Молодость свою я провел в деревне, где отец мой в свободное время любил охотиться в чужих лесах.

– А остальное время что он делал?

– Он занимался ремеслом, которое я нахожу очень выгодным.

– Какое же это?

– Это было во время войны гугенотов с католиками; видя, что те и другие истребляют друг друга с ожесточением, во имя религии, он выдавал себя то за католика, то за гугенота, и грабил и тех и других. Обыкновенно он прогуливался с карабином на плече за плетнями по сторонам большой дороги и когда, бывало, увидит, что идет католик, он становится протестантом, наводит карабин на путешественника, и когда тот подойдет к нему на расстояние десяти шагов, он заводит с ним разговор, обыкновенно оканчивавшийся тем, что прохожий оставлял кошелек, чтобы спасти жизнь. Само собою разумеется, что при виде гугенота он делался таким ревностным католиком, что сам удивлялся, как он мог четверть часа назад усомниться в превосходстве католицизма. Я католик, хотя отец мой, верный своим правилам, воспитал старшего брата моего в вере протестантской.

– Чем кончил этот достойный человек? спросил д’Артаньян.

– Самым жалким образом. Однажды он встретился в узкой проселочной дороге с гугенотом и католиком, которых когда-то прежде обобрал и которые оба узнали его; общими силами они схватили и повесили его на дереве, потом они пришли похвастаться своим подвигом в соседний кабак, где мы с братом пили в то время вино.

– И что же вы сделали? сказал д’Артаньян.

– Выждав время, когда они вышли из кабака, мы стали караулить их на дороге, и как они разошлись в разные стороны, то один из нас напал на католика, другой на гугенота. Через два часа все было кончено, благодаря предусмотрительности нашего отца, который воспитал нас в разных верах.