Текст книги "Все приключения мушкетеров"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 224 страниц) [доступный отрывок для чтения: 79 страниц]

Ложась спать, она припоминала, анализировала, обдумывала со всех сторон слова, поступки, жесты и даже молчание своих тюремщиков и заключила из этого глубокого исследования, что из двух угнетателей ее на Фельтона все-таки скорее можно было подействовать.

Особенно одно слово припоминала пленница.

– Если бы я тебя послушался, – сказал лорд Винтер Фельтону.

Значит, Фельтон говорил в ее пользу, потому что лорд Винтер не хотел послушаться его.

– Следовательно, у этого человека, – думала миледи, – в душе есть какая-нибудь искра сожаления, я раздую эту искру в пожар, который уничтожит его. Что касается до другого, то он знает меня, он меня боится и знает, чего он может ожидать от меня, если я когда-нибудь ускользну из рук его; значит, бесполезно будет действовать на него. Но Фельтон, – это другое дело; это молодой человек, наивный, честный и, кажется, добродетельный: его можно погубить.

И миледи легла и уснула с улыбкой на губах; если бы кто-нибудь видел ее спящую, всякий сказал бы, что это молодая девушка, мечтающая о венке, который предстояло ей надеть на себя на готовящемся празднике.

V. Второй день плена

Миледи видела во сне, что д’Артаньян был, наконец, в ее руках, что она присутствовала при его казни и вид его ненавистной крови, текущей под топором палача, вызвал очаровательную улыбку на уста ее.

Она спала, как спит пленник, убаюкиваемый первою надеждой.

На другой день, когда вошли в комнату, она была еще в постели. Фельтон стоял в коридоре; он привел женщину, о которой говорил накануне; женщина эта подошла к кровати миледи, предлагая ей свои услуги.

Миледи была бледна, как обыкновенно, и потому цвет лица ее мог обмануть всякого, видевшего ее в первый раз.

– У меня лихорадка, – сказала она, – я всю ночь не спала, я ужасно страдаю; будете ли вы добрее ко мне, чем другие были вчера? Впрочем, я прошу только одного, чтобы мне позволили остаться в постели.

– Не прикажете ли пригласить доктора? – спросила женщина.

Фельтон слушал этот разговор их, не говоря ни слова.

Миледи думала, что чем больше людей будут окружать ее, тем труднее будет для нее всех их разжалобить, и тем больше усилится надзор лорда Винтера; притом же доктор мог бы объявить, что болезнь ее притворная, и миледи, проиграв первую партию, не хотела проиграть второй.

– Пригласить доктора, – сказала она, – к чему? эти господа сказали вчера, что моя болезнь комедия; то же самое было бы без сомнения и сегодня, потому что со вчерашнего вечера можно было успеть предупредить доктора.

– Так скажите сами, – сказал выведенный из терпения Фельтон, – чем вы хотите лечиться?

– Боже мой! разве я знаю, чем? я чувствую только, что страдаю, пусть меня лечат, чем хотят, мне все равно.

– Позовите лорда Винтера, – сказал Фельтон, утомленный этими бесконечными жалобами.

– Нет, нет, – вскричала миледи; – умоляю вас, не зовите его; я здорова, мне ничего не нужно; не зовите его.

Она сказала эти слова с таким отчаянием и так убедительно, что увлеченный Фельтон сделал несколько шагов к ней.

– Он подошел, думала миледи.

– Если вы действительно страдаете, – сказал Фельтон, – мы пошлем за доктором; если же вы нас обманываете, тем хуже для вас; по крайней мере, нам не в чем будет упрекать себя.

Миледи не отвечала; но откинув свою хорошенькую головку на подушку, она залилась слезами и зарыдала.

Фельтон посмотрел на нее с обыкновенным своим бесстрастием; но видя, что кризис мог быть продолжителен; он вышел; женщина вышла вслед за ним, лорд Винтер не являлся.

– Кажется, я начинаю понимать, – прошептала миледи с дикою радостью, завертываясь в одеяло, чтобы скрыть этот порыв внутреннего довольства от тех, которые могли бы подсматривать за нею.

Прошло два часа.

– Теперь пора болезни кончиться, – сказала она, – надобно встать и постараться успеть в чем-нибудь сегодня же; мне остается только десять дней, а сегодня уже второй день.

Утром миледи принесли завтрак; она рассчитывала, что скоро придут убрать его и тогда она снова увидит Фельтона.

Миледи не ошиблась; Фельтон явился снова, и не обращая внимания, завтракала ли миледи или нет, велел вынести из комнаты стол, который приносили обыкновенно со всем накрытым.

Когда все ушли, Фельтон остался; он держал в руке книгу.

Миледи лежала в кресле перед камином прекрасная, бледная и покорная.

Фельтон подошел к ней и сказал:

– Лорд Винтер – католик, так же как и вы, думает, что лишение церковных книг и обрядов вашей религии может быть для вас тягостным, поэтому он согласен, чтобы вы читали каждый день вашу обедню; вот книга, которую он прислал вам для этого.

Заметив, с каким видом Фельтон положил книгу на столик, стоявший возле нее, каким тоном он произнес слово обедню, и какая странная улыбка мелькнула при этом на губах его, миледи подняла голову и внимательно взглянула на офицера.

По скромной прическе, по крайней простоте костюма, по суровому, непроницаемому выражению лица она узнала в нем одного из тех мрачных пуритан, которых так часто встречала при дворах как короля Иакова, так и короля французского; куда они, несмотря на воспоминание о Варфоломеевской ночи иногда приходили искать убежища.

На нее нашло внезапное вдохновение вроде того, которое является только гениальным людям в критические минуты, когда решается судьба всей жизни их.

Эти два слова «ваша обедня» и взгляд, брошенный ею на Фельтона, объяснили ей всю важность ответа, которого от нее ожидали.

Со свойственною ей быстротой соображения она отвечала, не задумавшись.

– Мне! – сказала она с тем же пренебрежением, какое заметила в словах офицера; – мою обедню! лорд Винтер, развращенный католик, очень хорошо знает, что я не принадлежу к его вере; он хочет поймать меня в западню.

– Какой же вы веры? – спросил Фельтон с удивлением, которого не мог скрыть, при всем уменьи владеть собой.

– Я скажу это только тогда, когда пострадаю за свою веру, – сказала миледи с притворною восторженностью.

Миледи видела по глазам Фельтона, что она много выиграла этим ответом.

Несмотря на то, он не сказал ни слова, только глаза его обнаруживали его мысли.

– Я в руках врагов моих, – продолжала она с восторженностью, подмеченною ею у пуритан. – Господь спасет меня, или я погибну за Господа моего; вот ответ, который прошу вас передать лорду Винтеру. Что же касается до этой книги, – прибавила она, указывая пальцем на молитвенник, но не дотрагиваясь до него, – вы можете взять ее и сами ею пользоваться, потому что вероятно, вы вполне сообщник лорда Винтера, как в угнетении моем, так и в ереси.

Фельтон молча взял книгу и ушел в задумчивости.

Лорд Винтер пришел около пяти часов вечера; миледи успела в продолжение дня составить план своих действий; она приняла его так, как будто она была ни в чем не виновата.

– Кажется, вы отступились от своей веры, – сказал барон, садясь в кресло напротив миледи и небрежно протягивая ноги.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что со времени последнего свидания нашего вы переменили веру: уж не вышли ли вы за третьего мужа, протестанта?

– Объяснитесь, милорд, – сказала с важностью пленница, – потому что, право, я вас не понимаю.

– Может быть, вы не исповедуете никакой веры, это еще лучше, – сказал насмешливо лорд Винтер.

– Конечно, это больше сообразно с вашими правилами, – сказала хладнокровно миледи.

– Признаюсь вам, что это для меня совершенно все равно.

– Если бы вы и не признавались в своем равнодушии к вере, то ваш разврат и ваши преступлении уже достаточно обнаруживают его.

– А, вы говорите о разврате, госпожа Мессалина, Леди Макбет! или я не расслышал, или вы очень бесстыдны.

– Вы говорите такие речи, потому что вы знаете, что наш разговор подслушивают, – сказала хладнокровно миледи, – и хотите вооружить против меня ваших тюремщиков и палачей.

Тюремщиков! палачей! А, вы начинаете говорить как поэт, и вчерашняя комедия переходит сегодня в трагедию. Впрочем, через восемь дней вы будете там, где вам следует быть, а мое дело будет кончено.

– Дело бесчестное! безбожное! – сказала миледи с увлечением жертвы, упрекающей своего судью.

– Право, мне кажется, что она сходит с ума, – сказал Винтер, вставая. – Успокойтесь же, моя пуританка, а то я велю посадить вас в тюрьму. Верно, это мое испанское вино подействовало на вашу голову, не правда ли? Но успокойтесь, это отчаяние не опасно и не будет иметь никаких последствий.

И лорд Винтер ушел.

Фельтон был действительно за дверью и не проронил ни слова из этой сцены.

Миледи угадала.

– Ступай, – сказала она вслед брату: – напротив, последствия скоро будут, но ты, глупец, заметишь их тогда только, когда уже нельзя будет их уничтожить.

Снова наступила тишина; прошло два часа, принесли ужин, миледи в это время громко читала молитвы, которым научилась у старого слуги своего второго мужа своего, самого строгого пуританина. Она казалась восторженною и не обращала никакого внимания на то, что происходило вокруг нее. Фельтон сделал знак, чтобы ей не мешали, и когда все было приготовлено, он тихо вышел с солдатами.

Миледи знала, что за нею наблюдают и прочитала все молитвы до конца; ей казалось, что солдат, бывший на часах у ее двери, не ходил по коридору, а как будто слушал ее.

На этот раз она была довольна; она встала, села за стол, ела мало и пила только воду.

Через час пришли убрать стол, но миледи заметила, что Фельтон в этот раз не пришел с солдатами. Следовательно, он боялся видеть ее слишком часто.

Она обернулась к стене, чтоб улыбнуться, потому что выражение торжества в этой улыбке могло изменить ей.

Прошло еще полчаса, все было тихо в старом замке, слышно было только вечное журчание волн как тяжелое дыхание океана; миледи запела звучным, гармоничным и дрожащим голосом первый куплет псалма, очень любимого в то время пуританами.

Миледи пела и прислушивалась; часовой у двери ее остановился как окаменелый.

Догадавшись, что ее пение произвело впечатление, миледи продолжала петь с усердием и невыразимым чувством; ей казалось, что звуки раздавались далеко под сводами и как волшебное очарование смягчали сердца тюремщиков. Однако часовой, без сомнения, усердный католик, казалось, не подвергся очарованию и сказал через двери:

– Замолчите, сударыня: ваша песня печальна как De profundis, и если кроме удовольствия служить в здешнем гарнизоне нужно еще выслушивать здесь подобные вещи, это будет невыносимо.

– Молчать! – сказал строго Фельтон, которого миледи узнала по голосу, – к чему ты мешаешься не в свое дело? Разве тебе приказано мешать петь этой женщине? Нет. Тебе приказано стеречь ее, стрелять в нее, если б она сделала попытку к побегу. Стереги ее, и если она вздумает бежать, убей ее, но не отступай от приказания.

Выражение неизъяснимой радости озарило лицо миледи; но выражение это было мгновенно, как блеск молнии, и как будто не слыхав разговора, из которого не проронила ни слова, она опять запела, придавая голосу все очарование, всю силу и обольстительность, вложенную в нее демоном.

Этот голос неслыханной силы, одушевленный возвышенною страстью, придавал словам ее такое выражение, какое самые восторженные пуритане редко находили в пении своих братьев.

Офицер, приведенный в смущение пением ее, вдруг отворил дверь, явился пред миледи бледный как всегда, но с блестящими и блуждающими глазами.

– Зачем вы так поете, – сказал он, – и таким голосом?

– Извините, – сказала миледи, – я забыла, что мое пение некстати в этом доме. Может быть, я оскорбляю вас в вашей вере; но, клянусь вам, это было без намерения; простите же мне ошибку, которая может быть немаловажна, но, наверное, неумышленна.

Миледи была прекрасна в эту минуту; религиозная восторженность, в которой она, казалось, находилась, придавала такое выражение лицу ее, что ослепленный Фельтон думал, что видит ангела, пение которого только что слышал.

– Да, да, – отвечал он, – вы беспокоите, вы приводите в волнение людей, живущих в замке.

И бедный безумец сам не замечал несвязности своей речи, между тем как миледи проницательным взглядом своим старалась проникнуть его тайны.

– Я перестану, – сказала миледи, опуская глаза со всей кротостью, какую могла придать своему голосу, со всею покорностью, какую могла выразить в своем взгляде.

– Нет, нет, – сказал Фельтон, – пойте, только не так громко, особенно ночью.

И с этими словами Фельтон бросился вон из комнаты, чувствуя, что не в силах долее выдержать строгости в отношении к пленнице.

– Вы хорошо сделали, поручик, – сказал солдат: – это пение потрясает душу впрочем, к нему можно привыкнуть, а голос у нее хорош!

VI. Третий день плена

Фельтон приходил к миледи, но нужно было сделать так, чтобы он оставался с нею подольше, или, еще лучше, чтобы он оставался с нею один; средство к достижению этой цели еще только смутно представлялось миледи.

Кроме того, нужно было заставить его разговаривать; миледи знала, что самое сильное обольщение было в ее голосе, так искусно принимавшем все оттенки от самого обыкновенного до восхитительного.

И, несмотря на это обольщение, миледи могла не успеть в своем намерении, потому что Фельтон был предупрежден относительно ее. С тех пор она стала следить за всеми его движениями, словами, даже за самыми незначительными взглядами, жестами и вздохами. Она изучала все как искусный актер, которому дали новую роль; к исполнению которой он не привык.

Не так трудно было миледи определить положение свое в отношении к лорду Винтеру; она еще накануне обдумала, как ей вести себя с ним. Быть молчаливой, сохраняя свое достоинство, в его присутствии; по временам раздражать его притворным отвращением, презрительным словом, вынуждать его к угрозам и жестокостям, которые составляли бы противоположность с ее покорностью, вот в чем состоял ее план. Фельтон заметит это; может быть, он ничего не скажет, но заметит.

Утром Фельтон пришел, по обыкновению, но миледи не сказала ему ни слова во все время, пока накрывали завтрак. В ту минуту, когда он хотел уйти, у нее блеснул луч надежды, не заговорит ли он сам с нею, действительно хотел что-то сказать, но удержался и он вышел.

Около двенадцати часов пришел лорд Винтер.

Был прекрасный зимний день и лучи бледного английского солнца, которое светит, но не греет, проникали сквозь оконные решетки.

Миледи смотрела в окно и притворилась, будто не слыхала, как он отворил дверь.

– А! – сказал лорд Винтер, – после комедии и трагедии мы принялись за меланхолию.

Пленница не отвечала.

– Да, – продолжал лорд Винтер, – я понимаю, вам очень хотелось бы быть на свободе, прогуляться по берегу моря: вам хотелось бы на хорошем корабле рассекать волны этого зеленого как изумруд моря; вам очень хотелось бы на суше или на море устроить мне засаду, которые вы так мастерски устраиваете. Потерпите? Через четыре дня вы будете на берегу моря, море будет для вас открыто даже больше, чем вы желаете, потому что через четыре дня Англия избавится от вас.

Миледи сложила руки и подняла прекрасные глаза свои к небу.

– Боже мой! – сказала она, – прости этому человеку, как я ему прощаю.

– Да, молись, проклятая, – сказал барон, – твоя молитва тем великодушнее, что ты в руках того человека, который никогда не простит тебя, клянусь тебе в этом.

И он вышел.

Когда он выходил, миледи быстро взглянула в полуотворенную дверь и заметила Фельтона, поспешно скрывшегося, чтобы она его не видала.

Она бросилась на колени и начала молиться.

– Боже мой, Боже мой! – сказала она, – ты знаешь, за какое святое дело я страдаю; пошли же мне силы страдать.

Дверь тихо отворилась; прекрасная молельщица притворилась, будто не слыхала этого, и продолжала жалобным голосом:

– Боже мститель! Боже милосердый! неужели ты допустишь исполниться замыслам этого человека!

Тогда она сделала вид, будто только что услышала шум шагов Фельтона, вдруг встала и покраснела, как будто ей было стыдно, что ее застали на коленях.

– Я не люблю мешать молящимся, – сказал серьезно Фельтон, – и потому умоляю вас – не беспокойтесь для меня.

– Почему вы знаете, что я молилась, – сказала миледи прерывающимся от рыдания голосом; – вы ошиблись, я не молилась.

– Неужели вы думаете, – отвечал Фельтон, также серьезно, но несколько мягче прежнего, – что я считаю себя вправе мешать кому-нибудь повергаться к стопам Творца? Сохрани Боже! к тому же виновные должны каяться, каково бы было их преступление; я считаю виновного неприкосновенным, когда он перед стопами Господа.

– Разве я виновна? – сказала миледи, с улыбкой, которая пленила бы всякого, – виновна! Боже мой! тебе это известно! Скажите, что я несправедливо обвинена – это так; но вы знаете, что Бог, любящий мучеников, иногда посылает испытания невинным.

– Преступны вы или невинны, – отвечал Фельтон, – во всяком случае, вы должны молиться и я помогу вам своими молитвами.

– Совершенно справедливо, – сказала миледи, бросаясь к ногам его: – я не могу больше скрываться перед вами; я боюсь, что у меня не достанет силы бороться за веру; выслушайте же просьбу женщины, близкой к отчаянию. Вас обманывают, но не об этом я хочу говорить; я прошу вас только об одной милости, и если вы мне окажете ее, я буду благословлять вас до последней минуты своей жизни.

– Поговорите с милордом, – сказал Фельтон: – мне не предоставлено права ни прощать, ни наказывать.

– Напротив, оно не предоставлено никому кроме вас; лучше выслушайте меня, чем содействовать моей погибели и унижению.

– Если вы заслужили этот стыд и унижение, вы должны покориться приговору, чтобы искупить свой грех перед Богом.

– Что вы говорите!.. Вы не понимаете меня. Когда я говорю об унижении, вы думаете, что я разумею какое-нибудь наказание: тюрьму или смерть! Сохрани Боже! Смерть и тюрьма мне не страшны.

– Теперь я вас совсем не понимаю, – сказал Фельтон.

– Или притворяетесь, что не понимаете, – отвечала пленница, с улыбкой сомнения.

– Нет, клянусь вам честью, не понимаю.

– Разве вы не знаете намерений лорда Винтера в отношении ко мне?

– Не знаю.

– Не может быть; вы пользуетесь его доверием!

– Я никогда не лгу.

– Но он вовсе не скрывает своих намерений, поэтому их трудно не знать.

– Я не стараюсь ничего разузнавать: я ожидаю, пока мне сами скажут; но кроме того, что лорд Винтер говорил мне при вас, он ничего особенного не говорил мне.

– Так вы не сообщник его! – сказала миледи с уверенностью; – так вы не знаете, что он готовит мне позор, который ужаснее всех наказаний в мире?

– Вы ошибаетесь, – сказал, краснея, Фельтон… – лорд Винтер не способен на подобное преступление…

– Хорошо, – подумала миледи, – не зная в чем дело, он уже называет его преступлением.

Потом сказала:

– Друг низкого человека способен на все.

– Кого вы называете низким? – спросил Фельтон.

– Разве есть в Англии еще кто-нибудь, заслуживающий это название в такой степени как он?

– Вы говорите о Джордже Виллье? – сказал Фельтон и глаза его разгорелись.

– Которого язычники и неверные называют герцогом Бокингемом, – сказала миледи: – я не думала, чтобы в Англии был хотя один англичанин, которому нужно было бы так долго объяснять, о ком я говорю.

– Рука Создателя распростерта над ним, сказал Фельтон: – он не избегнет наказания, которого заслуживает.

Фельтон выражал в отношении к герцогу ненависть, которую все англичане чувствовали к нему; сами католики называли его истязателем, притеснителем и развратным человеком, а пуритане просто сатаной.

– О, Боже мой! – сказала миледи: – когда я молю Тебя послать этому человеку заслуженное им наказание, Ты знаешь, что это не из личной мести, но из желания спасения целого народа.

– Разве вы его знаете! – спросил Фельтон.

– Наконец он делает мне вопрос, – подумала миледи, радуясь, что так скоро достигла этой цели: – Как не знать, к несчастью, к величайшему моему несчастью, я знаю его.

Миледи ломала руки, как будто в припадке горести.

Фельтон почувствовал, вероятно, что твердость его оставляла, и отошел к двери; пленница, не спускавшая с него глаз, бросилась вслед за ним и остановила его.

– Будьте добры, будьте великодушны, выслушайте мою просьбу, – сказала она: – дайте мне нож, который барон отнял у меня, потому что знал, какое употребление я хочу из него сделать, о выслушайте меня до конца! Дайте мне! этот нож только на минуту, – из сожаления ко мне! Я обнимаю колени ваши! Будьте уверены, что я ничего вам не сделаю: вы уйдете и запрете дверь. Боже мой! могу ли я посягать на жизнь вашу! Вы здесь единственное существо справедливое, доброе и сострадательное! вы, может быть, избавитель мой! Дайте мне на одну минуту этот нож, только минуту и я передам вам его через дверную форточку; только на одну минуту, г. Фельтон, и вы спасете мне честь!

– Вы хотите зарезаться! – сказал с ужасом Фельтон, не отнимая рук своих из рук пленницы: – вы хотите зарезаться?

– Я сказала, – шептала миледи, понижая голос и опускаясь в изнеможении на пол: – я открыла вам свою тайну! Он знает все, о, Боже мой! я погибла!

Фельтон в нерешимости стоял неподвижно.

– Он еще колеблется, – подумала миледи; – я не совсем искусно разыграла свою роль.

В коридоре послышались шаги; миледи узнала походку лорда Винтера.

Фельтон также узнал ее и пошел к двери.

Миледи бросилась за ним.

– О! не говорите ни слова, – сказала она тихо: – ни слова этому человеку из всего, что я вам говорила, или я погибла, и вы…

Так как шаги приближались, то она замолчала, опасаясь, чтобы не услышали ее голоса, и приложила свою хорошенькую ручку к губам Фельтона с выражением неописанного ужаса.

Фельтон нежно оттолкнул миледи; она упала в кресло.

Лорд Винтер прошел мимо двери, не останавливаясь; слышно было, как шум шагов его затихал, удаляясь.

Фельтон, бледный как смерть прислушивался несколько минут; но когда шум шагов совершенно затих, он вздохнул, как пробудившийся от сна, и бросился вон из комнаты.

Миледи, прислушиваясь к шуму шагов Фельтона, удалявшегося по коридору в ту сторону, откуда прошел лорд Винтер, подумала; а, наконец-то ты мой!

Но лоб ее снова нахмурился, когда она подумала:

– Если он скажет барону, то я погибла, потому что барон очень знает, что я не зарежусь; он сам даст мне нож в руки и увидит, что все это ужасное отчаяние было не больше как комедия!

Она подошла к зеркалу и посмотрела в него; никогда еще она не была так красива.

– О нет! – сказала она, улыбаясь: – он не скажет!

Вечером лорд Винтер пришел во время ужина.

– Неужели ваше присутствие составляет необходимую принадлежность моего заточения? – сказала ему миледи: – не можете ли вы избавить меня от ваших посещений, увеличивающих мои мучения?

– Как, любезная сестрица, – сказал Винтер: – не сами ли вы сказали мне так сантиментально вашими хорошенькими губками, что вы приехали в Англию единственно для того, чтобы иметь удовольствие меня видеть, и что вы так сильно желали этого удовольствия, что для него рисковали подвергнуться морской болезни, бурям и заточению! Вот я здесь, и вы должны быть довольны; отчего же вы сегодня так жестоки ко мне? Впрочем, мое посещение на этот раз не без цели.

Миледи вздрогнула; она думала, что Фельтон все рассказал; никогда еще эта женщина, испытавшая столько сильных противоположных ощущений, не чувствовала такого сильного биения сердца, как в эту минуту.

Она сидела; лорд Винтер придвинул кресло и сел подле нее, потом вынул из кармана бумагу и медленно развернул ее:

– Я хотел показать вам паспорт, который я сам сочинил для вас; я согласен оставить вам жизнь, и потому паспорт будет вам нужен.

И он прочел.

«Приказ отвезти в»… (для названия города оставлено место), – сказал Винтер, если вы изберете себе какой-нибудь город; – вы мне назовете его; если он не ближе тысячи лье от Лондона, просьба ваша будет исполнена.

Я продолжаю: «Приказ отвезти в… Шарлотту Бексон, приговоренную к смерти судом Французского королевства, но освобожденную после наказания; она будет жить в этом городе, никогда не удаляясь от него больше чем на три лье. В случае попытки к побегу она подвергается смертной казни.

Она будет получать по пяти шиллингов в день на квартиру и содержание.

– Этот приказ до меня не касается, – отвечала хладнокровно миледи, – потому что в нем выставлено не мое имя.

– Имя? Разве у вас есть имя?

– Я ношу имя вашего брата.

– Вы ошибаетесь, брат мой был вторым мужем вашим, а первый еще жив. Скажите мне его имя, и я напишу его вместо имени Шарлотты Бексон. Нет? вы не хотите?.. Что же вы молчите? Ну, так вы будете записаны под именем Шарлотты Бексон.

Миледи молчала, но на этот раз не из притворства, а от страха; она думала, что этот приказ будет сейчас же приведен в исполнение; что лорд Винтер решился ускорить отъезд ее; она думала, что осуждена выехать в тот же вечер. Ей казалось, что уже все было потеряно, как вдруг она заметила, что приказ был без подписи.

Радость, которую она почувствовала при этом открытии, была так велика, что она не могла скрыть ее.

– Да, – сказал лорд Винтер, догадавшись, что она думала: – да, вы ищете подписи и думаете, – не все еще потеряно, потому что документ этот не подписан; его показывают только для того, чтобы напугать. Вы ошибаетесь: завтра этот приказ будет послан к лорду Бокингему; послезавтра он будет возвращен с его подписью и печатью, а через двадцать четыре часа после того, ручаюсь вам, он будет приведен в исполнение. Прощайте, вот все, что я хотел сказать вам.

– А я отвечу вам, милостивый государь, что это злоупотребление власти и это изгнание под вымышленным именем – подлость!

– Разве вам приятнее быть повешенной под вашим настоящим именем, миледи? Вы знаете, что английские законы неумолимы в отношении к преступлениям против брака; объяснитесь откровенно: хотя мое имя, или лучше сказать, имя моего брата замешано в этом деле, но я готов перенести скандал публичного процесса; если бы мог быть уверенным, что избавлюсь от вас – навсегда.

Миледи не отвечала, но побледнела как мертвец.

– О! я вижу, что вы предпочитаете изгнание. Прекрасно; есть старинная поговорка, что путешествия образуют юношество. И точно, жизнь вещь хорошая. Оттого-то я забочусь, чтобы вы у меня ее не отняли. Остается устроить дело о пяти шиллингах: вы скажете, что я немножко скуп, не правда ли? это от того, что я не хочу, чтобы вы могли подкупить своих стражей. Впрочем, чтобы обольстить их, у вас останутся ваши прелести. Воспользуйтесь ими, если ваша неудача с Фельтоном не отняла у вас охоты к покушениям в этом роде.

– Фельтон ничего не рассказал, – подумала миледи: – значит, еще ни что не потеряно.

– Теперь до свидания. Завтра я приду уведомить вас об отъезде моего посланного.

Лорд Винтер встал, насмешливо поклонился миледи и вышел.

Миледи вздохнула свободнее; ей оставалось еще четыре дня; а этого ей было довольно, чтобы обольстить Фельтона.

Между тем ей пришла ужасная мысль; она думала, что лорд Винтер пошлет самого Фельтона к Бокингему для подписи приказа; таким образом, Фельтон ускользнул бы от нее, а для полного успеха ей нужно было постоянно поддерживать очарование обольщения.

Одно успокаивало ее: Фельтон ничего не сказал Винтеру.

Ей не хотелось обнаружить волнения, произведенного в ней угрозами лорда Винтера, она села за стол и принялась за ужин.

Потом, так же как накануне, она встала на колени и начала молиться вслух. Солдат остановился и слушал.

Вскоре она услышала в коридоре приближавшиеся шаги; они затихли у двери.

– Это он, – подумала она, и начала петь ту же священную песнь, которая накануне так сильно взволновала Фельтона.

Хотя ее приятный, полный и звучный голос раздавался еще мелодичнее и трогательнее, чем накануне, дверь не отворялась. Миледи украдкой посмотрела в маленькую дверную форточку, и ей показалось, что за решеткой сверкали глаза Фельтона, но на этот раз он имел столько власти над самим собою, что не вошел.

Через несколько минут по окончании пения, миледи показалось, что она слышала глубокий вздох; потом те же самые шаги, которые приблизились к дверям, удалились медленно как будто с сожалением.