Текст книги "Все приключения мушкетеров"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 224 страниц) [доступный отрывок для чтения: 79 страниц]

Я хотела кричать, и, сделав чрезвычайное напряжение воли, я даже привстала; но тотчас же снова упала… и упала в объятия моего преследователя.

– Скажите мне, кто был этот человек? – спросил офицер.

Миледи заметила, сколько страдания причиняла она Фельтону, останавливаясь на малейших подробностях своего рассказа; но она не хотела избавить его от этой пытки.

Чем глубже она затронет его сердце, тем вернее он будет мстить за нее. Она продолжала, как будто не слыхала вопроса, или она думала, что не пришло еще время отвечать на него.

Только на этот раз низкий преследователь мой имел дело не с бесчувственным трупом; я уже сказала вам, что хотя все чувства мои были в помрачении, но все-таки я понимала угрожавшую мне опасность, и потому я боролась, сколько могла, и как я ни была слаба, но сопротивление мое, верно, было продолжительно, потому что я слышала, как он сказал:

– Негодные пуританки! я знал, что палачам трудно справляться с ними, но не предполагал, что они так сильны против любовников.

Увы! это отчаянное сопротивление не могло быть продолжительным; я чувствовала, что силы мои истощились, и в этот раз негодяй воспользовался не усыплением моим, а тем, что я упала в обморок.

Фельтон слушал с глухим стоном, пот струился по гладкому лбу его, и скрытая под одеждою рука его терзала грудь.

Когда я очнулась, первым делом моим было достать из-под подушки нож, которого я не могла достать прежде; если он не послужил мне защитой, то мог послужить искуплением.

Но когда я взяла нож, Фельтон, мне пришла ужасная мысль. Я поклялась рассказать вам все и сдержу клятву; я обещала открыть вам всю истину и ничего не скрою от вас, если бы даже могла пострадать через это.

– Вам пришла мысль отомстить за себя этому человеку, не так ли? – спросил Фельтон.

– Да, – сказала миледи; – я знаю, что эта мысль была не христианская, ее внушил мне вечный враг души нашей, этот рыкающий лев, беспрестанно преследующий нас, и признаться ль вам, Фельтон, – продолжала миледи, как женщина, обвиняющая себя в преступлении, – эта мысль не покидала меня больше. За нее-то я теперь и наказана.

– Продолжайте, – сказал Фельтон; – я нетерпеливо хочу знать, как вы за себя отомстили.

– О! я решилась отомстить как можно скорее; не сомневаясь, что он придет в следующую ночь. Днем мне нечего было бояться.

Поэтому я за завтраком ела и пила, ничего не опасаясь; я решилась за ужином притвориться, что ем; но ничего не есть, и потому должна была подкрепить себя утром, чтобы не чувствовать вечером голода.

Я спрятала от завтрака только стакан воды, потому что жажда всего больше мучила меня, когда я оставалась в продолжение двух суток без пищи.

День прошел; намерение мое сделалось еще тверже; я старалась только, чтобы выражение лица не обнаружило затаенной мысли моей, потому что не сомневалась, что за мной наблюдают; я так хорошо владела собой, что несколько раз даже улыбка показывалась на губах моих. Боюсь сказать вам, Фельтон, какой мысли я улыбалась, вы ужаснетесь…

– Продолжайте, продолжайте, – сказал Фельтон; – вы видите, я слушаю и желал бы скорее узнать все.

Настал вечер, все шло обыкновенным порядком; в темноте, как обыкновенно, подали ужин, потом зажгли лампу, и я села за стол.

Я съела только несколько плодов: сделала вид, что наливаю воды из графина, но выпила ту, которую оставила от завтрака; подмен был сделан так искусно, что мои шпионы, если они были, не могли этого заметить.

После ужина я притворилась, что на меня напало опять такое же усыпление, как накануне; но в этот раз, как будто я изнемогла от усталости, или освоилась с опасностью; я дошла до кровати, сняла платье и легла.

Я взяла нож, и, притворившись спящею, судорожно сжимала его рукоятку.

Два часа прошло спокойно, и я начинала уже опасаться, что он не придет.

Наконец лампа тихо поднялась и исчезла в потолке; в комнате моей стало темно; и напрягала зрение, чтобы, несмотря на темноту, видеть, что делается.

Прошло около десяти минут, я не слышала никакого звука, кроме биения собственного сердца.

Я сильно желала, чтоб он пришел.

Наконец я услышала, как отворилась и затворилась дверь, услышала шум шагов по мягкому ковру и, несмотря на темноту, увидела тень, приблизившуюся к моей кровати.

– Скорее, скорее! – сказал Фельтон, – разве вы не видите, что каждое слово ваше жжет меня как расплавленный свинец.

Тогда, – продолжала миледи, – я собрала все свои силы, я вспомнила, что настал час мщения, или, лучше сказать, правосудия; я смотрела на себя как на новую Юдифь; я приготовилась поразить его ножом, и когда он подошел ко мне и протянул руку, отыскивая свою жертву, тогда я с криком горести и отчаяния поразила его в грудь.

Но этот негодяй все предвидел; грудь его была покрыта кольчугой, и нож скользнул по ней.

– А! сказал он, схватив меня за руку и вырвав нож, так неудачно употребленный мною в дело; – вы посягаете на жизнь мою, прекрасная пуританка! Это доказывает не только вашу ненависть ко мне, но и неблагодарность! Успокойтесь же, прекрасное дитя! я думал, что вы уже смягчились. Я не такой тиран, чтобы стал удерживать женщину силой; вы не любите меня; я, по своей самонадеянности, до сих пор не терял надежды, но теперь я убедился, что нечего больше ждать. Завтра вы будете свободны.

Я желала только того, чтоб он убил меня.

– Берегитесь, – сказала я, – мое освобождение будет вашим бесчестьем.

– Объясните мне это, прекрасная сивилла.

– Как только выйду отсюда, я расскажу все; расскажу, что вы употребили против меня насилие и держали меня взаперти. Я укажу всем на этот дворец низости; хотя общественное положение ваше высоко, милорд, но трепещите! Над вами есть король, а выше короля есть Бог.

Хотя преследователь мой, казалось, умел владеть собой, но он не мог скрыть своего гнева. Я не могла видеть выражения лица его, но чувствовала, как задрожала его рука, на которую я опиралась своею рукой.

– В таком случае вы не выйдете отсюда, – сказал он.

– Хорошо, – вскричала я, – в таком случае место пытки будет служить мне могилой. Хорошо! я умру здесь, и вы увидите, что привидение, которое будет являться вам и упрекать вас, страшнее живого человека.

– У вас не будет никакого оружия.

– Есть одно оружие, которое доступно каждому, у кого достанет мужества, чтобы воспользоваться им. Я уморю себя голодом.

– Не лучше ли мир, чем подобная война? – сказал негодяй. – Я немедленно возвращу вам свободу, провозглашу вас добродетельнейшею из женщин и назову Лукрецией Англии.

– А я назову вас Секстом, я обвиню вас перед людьми, как обвинила перед Богом, и если нужно будет подтвердить мое обвинение кровью, я сделаю эго как Лукреция.

– А, это другое дело, – сказал враг мой насмешливо. – Впрочем, вам здесь хорошо; вы ни в чем не будете иметь недостатка, и если уморите себя голодом, то сами будете виноваты.

Сказав это, он ушел; я слышала, как затворилась дверь, и осталась одна; признаюсь, что я страдала не столько от огорчения, как от стыда, что не могла отомстить за себя.

Он сдержал слово. Прошел следующий день, и ночь, и я его не видала. Но я также сдержала слово; я не ела и не пила; я решилась умереть с голоду, как сказала ему.

Я провела день и ночь в молитве, надеясь, что Бог простит мне самоубийство.

На вторую ночь дверь отворилась; я лежала на полу, силы мои начинали ослабевать.

Услышав шум, я приподнялась и оперлась на локоть.

– Ну, что? – сказал мне ужасный голос, которого я не могла не узнать; – успокоились ли вы? согласны ли заплатить за свободу обещанием сохранить нашу тайну. Послушайте, я добрый человек и хотя не люблю пуритан, но отдаю им справедливость, так же как и пуританкам, когда они хорошенькие. Поклянитесь же мне в молчании, больше я от вас ничего не потребую.

– Поклясться! – вскричала я, вставая. При этом отвратительном голосе силы мои возвратились. – Поклясться! Клянусь, что никакое обещание, никакая угроза, никакая пытка не зажмет мне рта; клянусь, что везде обвиню вас как убийцу, как похитителя чести, как низкого человека; клянусь, что если я когда-нибудь выйду отсюда, то буду просить мщения против вас у всего человечества.

– Берегитесь! – сказал он таким грозным голосом, какого я еще не слыхала; – у меня есть средство, которое я употреблю только в случае крайности, чтобы зажать вам рот или, по крайней мере, не допустить, чтобы вам поверили.

Собрав последние силы, я в ответ ему захохотала.

Он понял, что с этих пор между нами началась вечная, смертельная вражда.

– Послушайте, – сказал он, – я даю вам еще остаток этой ночи и завтрашний день для размышления; обещайте мне сохранить нашу тайну; тогда богатство, уважение, даже почести будут окружать вас; если же вы будете угрожать мне доносом, то я предам вас позору.

– Вы? – сказала я, – вы!

– Вечному, неизгладимому позору!

– Вы! – повторила я. – О, Фельтон, я думала, что он с ума сошел.

– Да, я! – сказал он.

– Ах, оставьте меня, уйдите, – сказала я, – если не хотите, чтобы я при вас разбила себе голову об стену.

– Хорошо, – сказал он, – до завтрашнего вечера!

– До завтрашнего вечера! – отвечала я, падая и кусая ковер в бешенстве.

Фельтон оперся на стул, и миледи с адскою радостью видела, что он, может быть, лишится сил прежде окончания рассказа.

IX. Сцена из классической трагедии

После минутного молчания, в продолжение которого миледи внимательно наблюдала за Фельтоном, она продолжала свой рассказ.

Почти три дня я ничего не пила и не ела; я переносила ужасные мучения; иногда у меня темнело в глазах; это был бред.

Наступил вечер; я была так слаба, что беспрестанно падала в обморок, и каждый раз благодарила Бога, думая, что, наконец, я умру.

Раз во время обморока я услышала, что отворялась дверь, от страха я пришла в себя.

Он вошел в сопровождении человека в маске; он и сам был замаскирован: но я узнала его по походке, по голосу, по гордому виду, данному ему адом к несчастью человечества.

– Ну, – сказал он мне, – решились ли вы дать клятву, которой я от вас требовал?

Вы сами сказали, что пуритане не изменяют своему слову, а я уже сказала вам, что я буду преследовать вас на земле перед судом человеческим и на небе перед судом Божиим.

– Следовательно, вы упорствуете?

– Клянусь вам, я приведу весь свет в свидетели вашего преступления, пока найду мстителя.

– Вы погибшая женщина, – сказал он громовым голосом, – и будете наказаны как того заслуживают подобные женщины! Обесчещенная в глазах света, который вы призываете в свидетели, постарайтесь доказать ему, что вы не преступница, ни сумасшедшая.

Потом, обращаясь к человеку, который пришел вместе с пим, он сказал.

– Палач, исполняй свою обязанность.

– Скажите мне его имя, – вскричал Фельтон.

Не обращая внимания на мой крик, несмотря на мое сопротивление, внушенное страхом, что мне угрожало что-то худшее, нежели смерть, палач схватил меня, повалил на пол, сжал своими руками, и я, задыхаясь от рыданий, почти без чувств, испустила вдруг страшный крик от боли и стыда: горячее, как огонь, раскаленное железо палача положило клеймо на плече моем.

Фельтон вскрикнул.

– Видите, – сказала миледи, вставая с величием королевы, видите, Фельтон, какую придумали новую муку для невинной молодой девушки, сделавшейся жертвою грубости злодея. Научитесь познавать сердце человеческое и вперед не будьте орудием их несправедливого мщения.

Миледи вдруг расстегнула платье, разорвала батист, покрывавший грудь ее, и, краснея от притворного гнева и стыда, показала Фельтону неизгладимое клеймо, обесчестившее прекрасное плечо ее.

– Это лилия! – вскричал Фельтон.

– В этом-то и состоит его низость, – отвечала миледи. – Если бы клеймо было английское, то нужно было бы доказать, какой суд приговорил меня к этому наказанию, и я могла бы подать жалобы во все суды королевства, но французское клеймо… им я была совершенно обесчещена.

Этого было слишком много для Фельтона.

Бледный, неподвижный, пораженный этим страшным признанием, ослепленный сверхъестественною красотой этой женщины, открывшеюся ему с бесстыдством, которое казалось ему благородным, он упал перед нею на колени. Он забыл уже о клейме и видел только красоту ее.

Простите! вскричал Фельтон, – простите!

– Миледи прочла в глазах его: люблю! люблю!

– В чем простить вас? – спросила она.

– Простите, что я принял сторону ваших преследователей.

Миледи протянула ему руку.

– Вы так прекрасны! так молоды! – вскричал Фельтон, покрывая руку ее поцелуями.

Миледи бросила на него один из тех взглядов, которые превращают раба в повелителя.

Фельтон был пуританин: оставил руку миледи и начал целовать ноги.

Он уже не любил ее, а обожал.

Когда первый восторг прошел, когда миледи, казалось, пришла в себя, хотя не теряла ни на минуту своего хладнокровия, когда Фельтон увидел, что завеса невинности покрыла опять прелести, которые скрывали от него только для того, чтобы заинтересовать его, он сказал:

– Теперь мне остается спросить вас еще об одном: скажите мне имя настоящего палача вашего, потому что во всем этом, виноват, по-моему, он один; другой был только орудием его.

– Брат мой! – вскричала миледи, – неужели я должна назвать его тебе, неужели ты не угадал?

– Как, это он! – сказал Фельтон… – опять он… везде он. Неужели настоящий виновник этого…

– Настоящий виновник этого, сказала миледи, есть опустошитель Англии, гонитель истинно верующих, низкий похититель чести стольких женщин, тот, кто для одной прихоти своего развращенного сердца готовится пролить столько крови англичан, кто сегодня покровительствует протестантам, а завтра изменяет им.

– Бокингем! это Бокингем, – вскричал вне себя Фельтон.

Миледи закрыла лицо руками, как будто не могла переносить стыда, который напоминало ей это имя.

– Бокингем, палач этого ангела! – вскричал Фельтон. – И гром не поразил его, он остался в почестях и могуществе для общей погибели нашей! Он хочет привлечь на свою голову наказание, постигающее проклятых! – продолжал Фельтон с возрастающим жаром. – Он хочет, чтобы человеческое мщение предупредило небесное правосудие!

Люди боятся и щадят его.

– А я, – сказал Фельтон, – я его не боюсь и не пощажу.

Миледи почувствовала адскую радость.

– Но каким образом замешан в этом лорд Винтер, мой покровитель и мой отец? спросил Фельтон.

– Послушайте, Фельтон, – отвечала миледи, – есть люди низкие и презренные, но иногда встречаются также великие и благородные характеры. У меня был жених, которого я любила, и который любил меня; он был с таким же сердцем как ваше, Фельтон, Я рассказала ему все, он знал меня и нисколько не сомневался во мне. Он был вельможа, во всем равный Бокингему. Он, не говоря мне ни слова, надел шпагу, плащ и отправился во дворец Бокингема.

– Да, да, – сказал Фельтон, – я понимаю; хотя для подобных людей нужна не шпага, а кинжал.

Бокингем накануне уехал в Испанию, куда он послан был просить руки инфанты для короля Карла I, бывшего тогда еще принцем Галльским. Жених мой возвратился.

– Послушайте, – сказал он мне, – этот человек уехал и, следовательно, на время он спасся от моего мщения; но в ожидании его возвращения мы обвенчаемся, как было предназначено, и будьте уверены, что лорд Винтер поддержит честь свою и жены своей.

– Лорд Винтер! – вскричал Фельтон.

– Да, – сказала миледи, – лорд Винтер, теперь вы все понимаете, не правда ли? Бокингем не возвращался около года. За неделю до приезда его лорд Винтер скоропостижно умер, оставив меня своею единственною наследницей. Отчего он умер, Бог знает; по крайней мере, я никого не обвиняю в этом.

– Лорд Винтер умер, ничего не рассказав своему брату. Страшная тайна осталась скрытою от всех до тех пор, пока она поразит виновного как громом. Покровитель ваш с неудовольствием смотрел на брак старшего брата своего с девушкой без состояния. Я чувствовала, что не могла ожидать поддержки от человека, обманутого в своих надеждах на наследство. Я уехала во Францию, решившись остаться там навсегда. Но все мое состояние в Англии; война прекратила сообщение, я стала во всем нуждаться: тогда я принуждена была возвратиться сюда; б дней тому назад я приехала в Портсмут.

– Дальше, – сказал Фельтон.

– Бокингем, вероятно, узнал о моем возвращении; он говорил обо мне с лордом Винтером, уже предубежденным против меня, и сказал ему, что я погибшая, обесчещенная женщина. Благородный голос мужа моего не мог уже защитить меня. Лорд Винтер поверил всему, что ему сказали, тем охотнее, что ему выгодно было поверить этому. Он велел схватить меня, привезти сюда и поручил меня вашему надзору. Остальное вам известно: послезавтра он отправляет меня в ссылку, я должна буду жить между преступниками. Заговор, как видите, составлен был искусно, и честь моя должна погибнуть. Теперь вы понимаете, что я должна умереть, Фельтон; Фельтон, дайте мне нож.

И с этими словами, как будто силы ее совсем истощились, миледи, в расслаблении, упала на руки офицера, увлеченного любовью, гневом и неопределенным чувством удовольствия; он обнял ее с восторгом и прижал к своему сердцу, с наслаждением впивая дыхание ее и дрожа от прикосновения волнующейся груди ее.

– Нет, – сказал он, – нет, ты будешь жить, чистою и уважаемою; ты будешь жить для того, чтобы восторжествовать над своими врагами.

Миледи медленно оттолкнула его рукой, привлекая взглядом; но Фельтон обнял ее с умоляющим видом.

– О, смерть, смерть! – сказала она тихо, закрыв глаза; – лучше смерть, чем позор; Фельтон, брат мой, друг мой, умоляю тебя!

– Нет, – вскричал Фельтон, – нет, ты будешь жить и будешь отомщена.

– Фельтон, я приношу несчастье всем, окружающим меня. Фельтон, оставь меня! Фельтон, дай мне умереть.

– В таком случае умрем вместе! – вскричал он, страстно целуя ее.

Раздалось несколько ударов в дверь; миледи оттолкнула его.

– Слышишь, – сказала она, – нас подслушали; идут! кончено; мы погибли!

– Нет, – сказал Фельтон, – это часовой предупреждает меня, что идет обход.

– Бегите же к двери и отоприте сами.

Фельтон повиновался; эта женщина овладела уже всею душой его.

В коридоре он встретил сержанта, командовавшего патрулем.

– Что случилось? – спросил поручик.

– Вы приказали мне войти, если будете кричать о помощи, – сказал солдат; – но вы забыли оставить мне ключ; я слышал, что вы кричали, но не мог понять ваших слов, хотел отворить дверь, но она была заперта изнутри; поэтому я позвал сержанта.

– И я явился, – сказал сержант.

Фельтон, растерявшись, как полуумный, стоял, не говоря ни слова.

Миледи поняла, что ей надо было вывести его из затруднительного положения; она подбежала к столу; схватила нож, оставленный Фельтоном, и сказала:

– А по какому праву вы хотите помешать мне умереть?

– Боже мой! – вскричал Фельтон, увидя, что нож блестит в руке ее.

В это время иронический смех раздался в коридоре.

Услышав шум, барон, в халате, со шпагой под рукой, явился в дверях.

– А, вот и последний акт трагедии, – сказал он; – видите, Фельтон, что драма шла, как я вам предсказывал; но будьте спокойны, кровь не будет пролита.

Миледи поняла, что она погибла, если не представить Фельтону тотчас же сильного доказательства своей храбрости.

– Вы ошибаетесь, милорд, кровь прольется и да падет она на тех, кто заставил пролить ее.

Фельтон вскрикнул и бросился к ней; но было уже поздно; миледи ранила себя ножом.

К счастью, или лучше сказать благодаря ловкости миледи, нож попал на китовый ус корсета, скользнул и вошел в тело между ребрами.

Кровь тотчас брызнула на платье.

Пленница упала навзничь, и, казалось, была без чувств.

Фельтон вырвал из руки ее нож.

– Видите, милорд, – сказал он с мрачным видом: – вот женщина, которую мне поручено было охранять, и которая убила себя!

– Успокойтесь, Фельтон, – сказал лорд Винтер: – она не умерла, демоны так легко не умирают; будьте спокойны, ступайте ко мне и подождите меня.

– Но, милорд…

– Идите, я вам приказываю.

Фельтон повиновался приказанию начальника; но уходя, он спрятал нож за пазуху.

Лорд Винтер позвал женщину, служившую миледи, и, поручив ей пленницу, лежавшую еще без чувств, ушел, оставив их вдвоем.

Между тем как, несмотря на подозрения его, рана могла быть опасною, он тотчас послал верхового за врачом.

X. Побег

Лорд Винтер не ошибся; рана миледи была неопасна: и потому, как только она осталась вдвоем с женщиною, которую призвал барон, и которая спешила раздеть ее, она открыла глаза.

Но надо было притвориться слабою и больною; это нетрудно было для такой искусной актрисы как миледи; служанка вполне поддалась обману и, несмотря на просьбы миледи, решилась остаться при ней на всю ночь.

Присутствие этой женщины не мешало миледи думать.

Не было больше сомнения, что Фельтон был предан ей, если бы ему явился во сне ангел и стал обвинять миледи, он не поверил бы ему.

Миледи улыбалась при этой мысли, потому что Фельтон был единственною надеждой ее, единственным средством спасения.

Но лорд Винтер мог подозревать его; за самим Фельтоном может быть наблюдали.

Около четырех часов утра приехал доктор; но рана уже закрылась, доктор не мог видеть ни направления, ни глубины ее, только по пульсу больной он узнал, что никакой опасности не было.

Утром миледи под тем предлогом, что не спала всю ночь и что ей нужно было спокойствие, отослала бывшую при ней женщину.

Она надеялась, что Фельтон придет к завтраку; но он не пришел.

Неужели опасения ее осуществились? неужели Фельтон, подозреваемый бароном, не придет в самую решительную минуту? Ей оставался только один день; было уже 22-е число, а лорд Винтер объявил, что 23-го она отправится. Несмотря на то, она ждала терпеливо до обеда.

Хотя она ничего не ела утром, обед принесен был в обыкновенное время; тогда миледи с ужасом заметила, что караулившие ее солдаты были уже не в таких мундирах как прежде.

Она решилась спросить, где Фельтон.

Ей отвечали, что Фельтон за час до обеда сел на лошадь и уехал.

Она спросила, дома ли барон; солдат отвечал, что барон дома и что он приказал доложить ему, если пленница пожелает видеть его.

Миледи сказала на это, что она была еще очень слаба и что она желает остаться одна.

Солдат, поставив обед, вышел. Фельтона отослали, матросы были сменены: значит, Фельтону не доверяли.

Эго был последний удар для пленницы.

Оставшись одна, она встала; постель, на которой она лежала для того, чтобы подумали, что она тяжело ранена, жгла ее как раскаленная печь. Она взглянула на дверь; барон велел заколотить форточку доской; без сомнения, боялся, чтобы ей не удалось через это отверстие каким-нибудь демонским способом соблазнить стражей.

Миледи улыбнулась от радости; она могла теперь свободно предаваться своим чувствам; за ней уже не наблюдали; она начала скоро ходить по комнате в сильном раздражении, как сумасшедшая или как тигрица, запертая в клетке. Если бы был у нее теперь нож, то, вероятно, она думала бы о том, чтобы убить не себя, а барона.

В шесть часов лорд Винтер вошел; он был вооружен с ног до головы. Этот человек, которого миледи до сих пор знала как простенького дворянина, сделался превосходным тюремщиком; казалось, он все предвидел, угадывал, предупреждал.

Ему довольно было одного взгляда на миледи, чтобы узнать все, что происходило в душе ее.

– Сегодня вы не убьете меня; – сказал он; – у вас нет уже оружия, и притом я принял все предосторожности. Вы начинали уже развращать моего бедного Фельтона; он подчинялся уже вашему адскому влиянию; но я хочу спасти его; он больше не увидит вас. Соберите ваши вещи, завтра вы отправитесь. Я прежде назначил ваш отъезд 24-го, но потом я решил, что чем раньше, тем вернее. Завтра в полдень я получу приказ о вашей ссылке, подписанный Бокингемом. Если вы скажете хотя слово кому бы то ни было, прежде чем войдете на корабль, сержант мой убьет вас; ему так приказано. Если на корабле вы скажете хотя слово кому бы то ни было без позволения капитана, то капитан велит бросить вас в море. До свидания, вот все что я хотел сказать вам сегодня. Завтра я приду к вам проститься.

Сказав эти слова, барон вышел. Миледи выслушала все эти угрозы с улыбкой презрения и с бешенством.

Подали ужин: миледи чувствовала, что ей нужно было подкрепить силы; неизвестно, что могло случиться ночью, которая, казалось, будет страшною, потому что густые тучи покрывали небо, и сверкавшая вдали молния предвещала грозу.

Гроза разразилась около 11 часов вечера; миледи чувствовала, какое-то утешение в том, что природа разделяла мрачное состояние души ее; гром гремел в воздухе как гнев в сердце ее; казалось, что порывы ветра касались лица ее; она стонала как ураган, и голос ее терялся в страшном голосе природы, которая, казалось ей, издавала тоже стоны отчаяния.

Вдруг она услышала стук в окно и при блеске молнии увидела за решеткой человеческое лицо.

Она подбежала к окну и открыла его.

– Фельтон! – вскричала она, – я спасена.

– Да, – сказал Фельтон; – но, тише, тише! надо еще перепилить решетки. Берегитесь только, чтобы вас не увидели через форточку.

– Это хорошо, – сказал Фельтон.

– Что же мне делать? – спросила миледи.

– Ничего, ничего; только закройте окно. Лягте в постель, хоть не раздеваясь; когда я кончу, я постучу в окно. Но в состоянии ли вы будете следовать за мной?

– О, без сомнения!

– А рана?

– Я страдаю от нее, но это не помешает мне идти.

– Будьте же готовы по первому знаку моему.

Миледи закрыла окно, потушила лампу и легла в постель, как советовал Фельтон. Среди рева бури она слышала звуки пилы и при каждом блеске молнии видела лицо Фельтона за окном.

Она пролежала целый час, едва дыша; лоб ее покрылся холодным потом, и сердце сжималось со страшною мукой каждый раз, когда, она слышала какое-нибудь движение в коридоре.

Этот час показался ей годом.

Через час Фельтон снова постучал.

Миледи вскочила с кровати и открыла окно.

Две перепиленные жерди решетки образовали отверстие, через которое мог свободно пролезть человек.

– Готовы ли вы? – спросил Фельтон.

– Да. Надо взять что-нибудь?

– Денег, если у вас есть.

– Да, к счастью, у меня остались деньги, которые я привезла с собой.

– Тем лучше, потому что я истратил все свои деньги на наем лодки.

– Возьмите, – сказала миледи, передавая Фельтону мешок, наполненный луидорами.

Фельтон взял мешок и бросил его вниз.

– Ну, идите, – сказал он.

– Я здесь.

Миледи встала на кресло и влезла на окно: она увидела, что Фельтон висел над бездной на веревочной лестнице.

В первый раз чувство страха напомнило ей, что она женщина.

– Этого-то я и боялся, – сказал Фельтон.

– Это ничего, ничего, – сказала миледи, – я спущусь, закрыв глаза.

– Имеете ли вы доверие ко мне? – спросил Фельтон.

– И вы об этом спрашиваете!

– Протяните обе руки и сложите их вместе; вот так.

Фельтон связал ей обе руки платком сверх платки веревкой.

– Что вы делаете? – спросила миледи с удивлением.

– Положите руки мне на шею и не бойтесь ничего.

– Но вы потеряете равновесие, и мы упадем оба.

– Не бойтесь, я моряк.

Нельзя было терять ни минуты; миледи обвилась около шеи Фельтона и спустилась за окно.

Фельтон начал медленно спускаться по лестнице. Несмотря на тяжесть двух тел, лестница качалась в воздухе от сильного ветра.

Вдруг Фельтон остановился.

– Что такое? – спросила миледи.

– Тише, – сказал Фельтон, – я слышу шаги.

– Нас заметили!

Несколько минут продолжалось молчание.

– Нет, – сказал Фельтон, – это ничего.

– Но что же это за шум?

– Вот идет патруль.

– Где же он должен пройти?

– Прямо под нами.

– Они нас увидят.

– Нет, не увидят, если не блеснет молния.

– Они наткнутся на нижнюю часть лестницы.

– К счастью, она недостает до земли на 6 футов.

– Вот они, Боже мой!

– Молчите!

Они висели на 20 футов над землей, неподвижно и едва дыша, между тем, как солдаты проходили под ними, смеясь и разговаривая.

Это была ужасная минута для беглецов.

Патруль прошел; слышно было, как шаги их удалялись, и шум голосов утихал.

– Теперь, – сказал Фельтон, – мы спасены.

Миледи вздохнула и лишилась чувств.

Фельтон продолжал спускаться. Дойдя до конца лестницы и не чувствуя дальше опоры для ног, он начал спускаться, крепко ухватясь за веревку руками и повиснув на конце веревки, встал на землю.

Тогда он наклонился, поднял мешок с золотом и взял его в зубы.

Потом взял миледи на руки и быстро пошел в сторону, противоположную той, куда пошел патруль. Скоро он свернул с дороги, и, дойдя по скалам до морского берега, свистнул.

Такой же свисток отвечал ему, и через пять минут подъехала лодка, в которой сидели четыре человека.

Лодка подошла к берегу на сколько было возможно; она не могла подойти очень близко, потому что у берега было мелко. Фельтон сошел до пояса в воду, не желая никому доверить драгоценной ноши своей.

К счастью, ветер начал утихать; но море еще сильно волновалось, и волны бросали маленькую лодку как орешную скорлупу.

– К шлюпке! гребите сильнее! – сказал Фельтон.

Гребцы работали усердно, но волны были так велики, что весла не могли хорошо действовать.

Хотя тихо удалялись они от замка, но все– таки удалялись, а это было всего важнее. Ночь была темная, и с лодки почти нельзя уже было видеть берега, тем больше с берега не видно уже было лодки.

Черная точка качалась на волнах. Это была шлюпка.

Между тем как лодка удалялась, Фельтон развязал веревку, потом платок и освободил руки миледи.

Потом зачерпнул морской воды и спрыснул ей лицо.

Миледи вздохнула и открыла глаза.

– Где я? – спросила она.

– Вы спасены, – отвечал офицер.

– Я спасена! – вскричала она. – Да, вот небо, вот море! Воздух, которым я дышу, пахнет свободой. О… благодарю, Фельтон, благодарю!

Он прижал ее к своему сердцу.

– Но что это у меня на руках? спросила миледи: – кажется, мне сдавили все кости в тисках.

Миледи подняла руки; кисти рук ее онемели.

– Что делать! – сказал Фельтон, смотря на эти прекрасные руки и печально качая головой.

– Это ничего, это ничего, – сказала миледи; – теперь и вспомнила.

Миледи чего-то искала около себя.

– Он там, – сказал Фельтон, толкая ногою мешок с золотом.

Приближались к шлюпке. Моряки с шлюпки окликнули лодку; им отвечали.

– Что это за шлюпка? – спросила миледи.

– Это та, которую я для вас нанял.

– Куда же она отвезет меня?

– Куда вам угодно, только высадите меня в Портсмуте.

– Что вам нужно в Портсмуте? – спросила миледи.

– Исполнить приказания лорда Винтера, – сказал Фельтон с мрачною улыбкой.

– Какие приказания? – спросила миледи.

– Разве вы не понимаете? – отвечал Фельтон.

– Нет; объяснитесь, пожалуйста.

– Так как он не доверял мне, то он хотел стеречь вас сам, а меня послал к Бокингему для подписи приказа о вашей ссылке.

– Если он не доверил вам, как же он доверил вам этот приказ?

– Он думал, что я не знаю, что тут написано.

Так вы едете в Портсмут?