Текст книги "Все приключения мушкетеров"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 224 страниц) [доступный отрывок для чтения: 79 страниц]

VII. Тайна миледи

Д’Артаньян, вместо того чтобы зайти сейчас же к Кетти, которая убедительно просила его о том, вышел из дому. Он сделал это по двум причинам: во-первых, он, таким образом, избегал упреков, обвинений и просьб; во-вторых, ему нужно было немного обдумать свое положение и насколько возможно разгадать мысли этой женщины. Яснее всего было то, что д’Артаньян до безумия любил миледи, а она не любила его нисколько.

Сначала д’Артаньян думал, что всего лучше было бы пойти домой и написать миледи длинное письмо, в котором признаться ей, что он и де Вард были до сих пор одно и то же лицо, и что, следовательно, он мог убить де Варда только посредством самоубийства. Но им также овладело дикое желание мести; он хотел овладеть этою женщиной под своим собственным именем, и так как это мщение казалось ему приятным, то он не хотел от него отказаться.

Он обошел пять или шесть раз Королевскую площадь, оборачиваясь после каждых десяти шагов, чтобы взглянуть на свет в комнате миледи, который был виден сквозь шторы; видно было, что теперь миледи не спешила уйти в свою спальню как в первый раз.

Наконец свет исчез.

С этим светом исчезла и последняя нерешимость д’Артаньяна; он припомнил подробности первой ночи, сердце его сильно билось, голова была в огне, он возвратился в дом и вошел в комнату Кетти.

Эта девушка, бледная как смерть, дрожа всеми членами, хотела остановить своего любовника, но миледи, услышав шум при входе д’Артаньяна, отворила дверь.

– Войдите, – сказала она.

Это было сказано с таким невероятным бесстыдством, с такою чудовищною наглостью, что д’Артаньян едва мог верить тому, что видел и слышал.

Он догадывался, что вовлечен в одну из тех фантастических интриг, которые случаются только во сне.

Тем не менее, он пошел к миледи, увлекаемый силою притяжения как железо к магниту.

Дверь за ним затворилась.

Кетти бросилась к двери.

Ревность, злоба, оскорбленное самолюбие – все эти страсти, волнующие сердце влюбленной женщины, – побуждали ее открыть все; но она погибла бы, если бы призналась, что сама помогала в этом деле и кроме того она потеряла бы навсегда д’Артаньяна.

Эта последняя мысль заставила ее принести последнюю жертву.

Д’Артаньян достиг цели всех своих желаний; в нем любили уже не соперника, а его самого. Тайный голос в глубине души говорил ему, что его ласкали только как орудие мести, в ожидании, что он совершит убийство; но его гордость, самолюбие, страсть заглушали этот голос. Притом наш гасконец, со свойственною ему самоуверенностью, сравнивал себя с де Вардом и спрашивал самого себя, почему бы и его не любить.

Итак, он совершенно предался минутному увлечению. Миледи уже не была для него женщиной с гибельными намерениями, страшившими его прежде, она была пылкою и страстною любовницей, преданною вполне любви, которую, казалось, она сама чувствовала. Таким образом, прошло около двух часов.

Между тем восторг любовников охладел; миледи, не разделявшая увлечения д’Артаньяна, первая возвратилась к действительности и спросила его, нашел ли он какой-нибудь предлог вызвать на другой день на дуэль де Варда.

Но мысли д’Артаньяна приняли совсем другое направление; он растерялся как глупец, и отвечал, что возле нее он не в состоянии думать о дуэли.

Эта холодность к предмету, единственно занимавшему ее, испугала миледи, и вопросы ее сделались еще настойчивее.

Тогда д’Артаньян, вовсе не думавший об этой невозможной дуэли, хотел переменить разговор, но не мог.

Миледи увлекающим умом своим и железною волей удерживала его в заранее начертанных ею границах.

Д’Артаньян думал, что поступает очень умно, советуя миледи отказаться от ужасных замыслов и простить де Варда.

Но при первых словах его она вздрогнула и отошла от него.

– Разве вы боитесь, любезный д’Артаньян? – сказала она насмешливым и резким голосом, который странно звучал в темноте.

– Вы, верно, этого не думаете, душа моя, – сказал д’Артаньян; – но может быть, бедный де Вард был не так виноват, как вы полагаете.

– Во всяком случае, – сказала миледи, – он обманул меня, и этим обманом заслужил смерть.

– Ну, так он умрет, если вы приговорили его к смерти! – сказал д’Артаньян твердым голосом, который показался миледи выражением самой непоколебимой преданности.

Она сейчас же опять приблизилась к нему.

Не можем сказать, скоро ли прошла эта ночь для миледи, но д’Артаньян думал, что он находился с нею не больше двух часов, как свет начал уже пробиваться между складками занавесок.

Тогда миледи, видя, что д’Артаньян хочет уйти, напомнила ему об обещании его отомстить за нее де Варду.

– Я готов, – сказал д’Артаньян, – но я желал бы прежде удостовериться в одном.

– В чем? – спросила миледи.

– В том, что вы меня любите.

– Кажется, вы имели доказательство.

– Да, и потому я теперь предан вам телом и душой.

– Благодарю, храбрый мой любовник! Но так как я вам доказала любовь свою, то и вы докажете мне в свою очередь вашу, не правда ли?

– Разумеется. Но если вы меня любите, как вы говорите, – сказал д’Артаньян, – то не боитесь ли вы немножко за меня?

– Чего же мне бояться?

– Что я, может быть, буду опасно ранен, даже убит.

– Не может быть, – сказала миледи, – вы так храбры и так искусно владеете шпагой!

– Так вы не согласны избрать другой род мщения, без пролития крови? – сказал д’Артаньян.

Миледи посмотрела молча на своего любовника; бледный свет первых лучей солнца придавал ее блестящим глазам особенное мрачное выражение.

– Право, – сказала она, – мне кажется, что вам теперь недостает решимости.

– Нет, я решился, но с тех пор как вы перестали любить графа де Варда, мне жаль его, и мне кажется, что потеря вашей любви такое ужасное наказание, что нет надобности прибегать к другому.

– Кто вам сказал, что я его любила? – спросила миледи.

– По крайней мере, я могу думать теперь из хвастовства, что вы любите другого, – сказал д’Артаньян ласково, – и повторяю вам, я принимаю участие в графе.

– Вы? – спросила миледи.

– Да, я.

– Отчего это?

– Потому что я один знаю…

– Что?

– Что он далеко не так виноват пред вами, как вам кажется.

– В самом деле? – сказала миледи с беспокойством. – Объяснитесь, я, право, не понимаю, что вы хотите сказать.

Она смотрела на д’Артаньяна, который обнимал ее, и глаза ее мало-помалу одушевлялись.

– Да, я честный человек, – сказал д’Артаньян, решившись покончить дело, – но с тех пор как я уверен в вашей любви… а я ведь могу быть уверен в ней, не так ли?

– Совершенно так, продолжайте.

– Я чувствую в себе какую-то перемену; мне очень хочется признаться вам кое-в чем.

– В чем признаться?

– Если б я сомневался в вашей любви, то я никогда не сказал бы этого; но вы любите меня, моя красавица? Не правда ли, вы меня любите?

– Без сомнения.

– В таком случае, если бы вследствие чрезмерной любви я был в чем-нибудь виноват перед вами, простили бы вы меня?

– Может быть.

Д’Артаньян хотел с самою приятною улыбкой приблизить свои губы к губам миледи, но она отклонила его.

– Говорите же, – сказала она, бледнея, – в чем вы признаетесь?

– Вы назначали свидание де Варду в прошедший четверг в этой самой комнате, не правда ли?

– Я?.. Нет, это неправда, – сказала миледи таким твердым голосом и с таким бесстрастным лицом, что если бы д’Артаньян знал это не так верно, то мог бы усомниться.

– Не лгите, прекрасный ангел мой, – сказал д’Артаньян с улыбкой, – это бесполезно.

– Как это? Говорите же, иначе вы меня уморите.

– О, успокойтесь, вы передо мной не виноваты, и я уже простил вас!

– Но что же дальше?

– Де Вард не может ничем похвастаться.

– Отчего? Вы сами говорили, что это кольцо…

– Это кольцо, душа моя, у меня. Граф де Вард, бывший у вас в четверг, и сегодняшний д’Артаньян одно и то же.

По неопытности своей он ожидал удивления, с примесью стыдливости, маленькой бури, которая разразится слезами; но он ошибся, и заблуждение его продолжалось недолго.

Бледная и страшная миледи выпрямилась, и, оттолкнув д’Артаньяна сильным ударом в грудь, бросилась с постели.

Было уже совсем светло.

Д’Артаньян удержал ее за пеньюар тонкого батиста и просил о прощении; но она хотела освободиться сильным и решительным движением.

Батист разорвался, обнажив плечи, и на одном из этих прекрасных круглых плеч д’Артаньян с невыразимым ужасом увидел изображение лилии, эту неизгладимую метку; которую налагает позорная рука палача.

– Великий Боже! – сказал д’Артаньян, опуская пеньюар, и молча, неподвижно, остался на постели как окаменелый.

Но миледи по испугу д’Артаньяна поняла, что она изобличена.

Без сомнения, он все видел, он знала, теперь ее тайну, тайну ужасную, неизвестную никому, кроме него.

Она взглянула на него не так как взбешенная женщина, но как раненая пантера.

– А! Презренный, – сказала она, – ты подло изменил мне и узнал мою тайну. Ты умрешь!

Она подбежала к шкатулке, стоявшей на туалете, открыла ее лихорадочною дрожащею рукой, вынула из нее кинжал с золотою рукояткой, с острым и тонким лезвием и бросилась на полунагого д’Артаньяна.

Хотя он был храбр, но испугался ее расстроенного лица, страшно расширившихся зрачков, бледных щек и покрытых пеною губ; он отскочил до прохода за кроватью, как будто от змеи, подползавшей к нему; покрывшаяся холодным потом рука его попала на шпагу, и он вынул ее из ножен.

Но, не обращая внимания на шпагу, миледи старалась влезть на кровать, чтобы поразить его и остановилась только тогда, когда почувствовала острие шпаги на груди.

Она хотела схватить шпагу руками, но д’Артаньян постоянно отклонял эти попытки, и, приставляя шпагу то к глазам, то к груди ее, он слез с кровати и старался ускользнуть в дверь, ведущую в комнату Кетти.

Миледи в это время бросилась на него с ужасною силой и страшными криками.

Это походило уже на дуэль, и д’Артаньян мало-помалу начал приходить в себя.

– Хорошо, моя красавица, хорошо, – говорил он, – успокойтесь же, ради Бога, или я вам нарисую еще лилию на прекрасных щеках ваших.

– Подлый! Низкий! – кричала миледи.

Но Д’Артаньян, обороняясь, все направлялся к двери.

Чтобы защититься от миледи, д’Артаньян прятался за мебель, которую она опрокидывала; услышав шум, Кетти отворила дверь. Д’Артаньян, постоянно маневрировавший так, чтобы приблизиться к этой двери, был уже в трех шагах от нее. Он бросился вдруг из комнаты миледи в комнату ее служанки и с быстротой молнии затворил за собою дверь, уперся в нее всею своею тяжестью, между тем как Кетти запирала ее на задвижку.

Тогда миледи старалась опрокинуть перегородку своей комнаты с силою, невероятною для женщины; когда же она убедилась, что это невозможно, то начала колоть кинжалом в дверь, и несколько ударов пробили ее насквозь.

Каждый удар сопровождался ужасными проклятиями.

– Скорее, скорее, Кетти, – сказал вполголоса д’Артаньян, когда дверь была заперта, – выведи меня из дому, а то если мы дадим ей время опомниться, она велит лакеям убить меня.

– Но вы не можете выйти в таком виде, – сказала Кетти. – Вы совсем голы.

– Это правда, – сказал д’Артаньян, только теперь заметивший свой костюм, – это правда, одень меня, как можешь, но только поскорее. Ты понимаешь, что дело идет о жизни и смерти.

Кетти очень понимала, в чем дело; она быстро закутала его в цветное платье; надела на него широкий головной убор и мантилью; дала ему туфли, которые он надел на голые ноги и повела его по лестнице. Эго было вовремя; миледи позвонила уже и подняла на ноги весь дом.

Привратник отпер дверь на улицу в ту самую минуту, когда полунагая миледи кричала из окна:

– Не отпирайте!

VIII. Как Атос экипировался без всякого труда

Д’Артаньян убежал, между тем как миледи все еще угрожала ему бессильным жестом. Когда она потеряла его из виду, то упала без чувств в своей комнате. Д’Артаньян был так расстроен, что пробежал половину Парижа, не думая о том, что будет с Кетти и остановился только у дверей Атоса.

Крик нескольких патрулей, пустившихся догонять его и восклицания прохожих, которые, несмотря на раннюю пору, шли уже по своим делам, заставляли его еще больше спешить.

Он прошел через двор, поднялся во второй этаж и начал стучать изо всех сил в дверь Атоса.

Гримо с заспанными глазами отпер ему дверь.

Д’Артаньян с такою силой ворвался в комнату, что чуть не сбил его с ног.

Несмотря на свою молчаливость, Гримо на этот раз заговорил.

– Эй! – сказал он, – что вам надо, скверная женщина? Что вам угодно, сударыня?

Д’Артаньян снял головной убор и вынул руки из-под мантильи; при виде усов и обнаженной шпаги, Гримо узнал, что это мужчина и, думая, что он разбойник, закричал:

– Помогите! помогите!

– Молчи, негодяй! – сказал пришедший. – Я д’Артаньян, разве ты не узнал меня? Где твой барин?

– Вы господин д’Артаньян? Не может быть! – сказал Гримо.

– Гримо, – сказал Атос, выходя в халате из своей комнаты, – вы, кажется, позволяете себе говорить.

– Да, сударь, но…

– Молчите!

Гримо замолчал и только указал пальцем на д’Артаньяна.

Атос узнал своего товарища и при всей своей флегме он покатился со смеху при виде этого маскарадного наряда: головной убор на боку, юбки, спускавшиеся на башмаки, засученные рукава и усы, закрученные от волнения.

– Не смейтесь, друг мой, – сказал д’Артаньян, – ради Бога, не смейтесь; уверяю вас, что нечему смеяться.

Он сказал эти слова так торжественно и с таким неподдельным ужасом, что Атос тотчас же взял его за руки и сказал:

– Не ранены ли вы, друг мой? Вы так бледны!

– Нет, но со мной случилось ужасное происшествие. Вы одни, Атос?

– Кто же может быть у меня в это время?

– Хорошо, – сказал д’Артаньян и бросился в комнату Атоса.

– Ну, говорите же, – сказал Атос, запирая дверь на задвижку, чтобы никто не помешал им. – Разве умер король? Или вы убили кардинала? Вы совершенно расстроены: говорите же скорее, я, право, умираю от беспокойства.

– Атос, – сказал д’Артаньян, снимая женское платье и оставаясь в одной рубашке, – приготовьтесь услышать невероятную историю.

– Прежде наденьте этот халат, – сказал мушкетер своему другу.

Д’Артаньян, надевая халат, попал не в тот рукав, до того он был расстроен.

– Ну? – сказал Атос.

– Слушайте! – отвечал д’Артаньян, наклоняясь к уху Атоса и понижая голос, – миледи заклеймена цветком лилии на плече.

– О! – вскричал мушкетер, как будто пораженный пулею в сердце.

– Скажите, – продолжал д’Артаньян, – уверены ли вы, что та умерла?

– Та? – сказал Атос так тихо, что д’Артаньян едва мог расслышать.

– Да, та, о которой вы говорили мне однажды в Амьене.

Атос издал стон и опустил голову на руки.

– Эта, – продолжал д’Артаньян, – женщина 26 или 28 лет.

– Блондинка? – спросил Атос.

– Да.

– Глаза светло-голубые, со странным блеском, ресницы и брови черные.

– Да.

– Высокого роста, хорошо сложена? У нее недостает одного глазного зуба, с левой стороны?

– Да.

– Знак лилии небольшой рыжего цвета и как будто терт слоем отрубей, который к нему прикладывают?

– Да.

– Но вы говорите, что она англичанка?

– Ее называют миледи, но может быть, она и француженка. Лорд Винтер ее зять.

– Я могу видеть ее, д’Артаньян?

– Берегитесь, Атос, берегитесь; вы хотели убить ее. Эта женщина способна отплатить вам тем же и не сделает промаха.

– Она не осмелится сказать ни слова, чтобы не выдать себя.

– Она способна на все! Видели ли вы когда-нибудь ее взбешенною?

– Нет, – сказал Атос.

– Это тигрица, пантера! Ах, любезный Атос, я боюсь, что навлек на нас обоих ужасное мщение!

Д’Артаньян рассказал о безумном гневе миледи и ее угрозах убить его.

– Вы правы, не стоит рисковать жизнью из-за пустяков, – сказал Атос. – К счастью, мы послезавтра уезжаем из Парижа; по всей вероятности, мы поедем к Ла-Рошели и тогда…

– Она последует за вами на край света, если узнает вас, Атос. Пусть же ненависть ее обратится на одного меня.

– Ах, любезный друг, что за беда, если она и убьет меня, – сказал Атос. – Разве вы думаете, что я дорожу жизнью?

– Во всем этом кроется какая-то ужасная тайна, Атос. Я уверен, что женщина эта шпион кардинала.

– В таком случае будьте осторожны. Если ваша поездка в Лондон не внушала кардиналу глубокого уважения к вам, то он ненавидит вас; но так как, во всяком случае, он не может упрекнуть вас ни в чем открыто, и как, наверное, он будет мстить вам, то остерегайтесь! Не выходите со двора одни; не ешьте ничего, не удостоверившись, что оно не отравлено; не доверяйте никому, даже своей тени.

– К счастью, – сказал д’Артаньян, – нам надо прожить только до послезавтра; а в армии, надеюсь, нам не придется бояться никого кроме неприятеля.

– Между тем, – сказал Атос, – я не буду больше сидеть дома и буду везде с вами. Вам нужно идти на улицу Могильщиков, я пойду с вами.

– Но как это ни близко, я не могу же выйти в таком виде, – сказал д’Артаньян.

– Это справедливо, – сказал Атос и позвонил.

Гримо явился.

Атос сделал ему знак сходить к д’Артаньяну и принести ему платье.

Гримо ответил знаком, что понимает, и отправился.

– Ах, да! Однако это вовсе не подвинуло вперед дела о нашей экипировке, любезный друг, – сказал Атос, – потому что, если я не ошибаюсь, вы оставили все свое платье у миледи, которая, без сомнения, не будет заботиться о том, чтобы возвратить его вам. Хорошо, что у вас есть сапфир.

– Этот сапфир ваш, любезный Атос! Ведь вы говорили, что этот перстень фамильная драгоценность.

– Да; мой отец купил его за две тысячи экю, как он когда-то говорил мне; он подарил его в числе свадебных подарков моей матери, и это был великолепный подарок. Мать подарила его мне, а я был так глуп, что вместо того, чтоб хранить это кольцо как святыню, отдал этой низкой женщине.

– Так возьмите же этот перстень, любезный друг; я понимаю, что вы дорожите им.

– Нет! Взять его, после того как он был в руках этой женщины! Никогда! Этот перстень осквернен, д’Артаньян.

– Так продайте его.

– Продать драгоценность моей матери! Уверяю вас, что я считал бы это осквернением святыни.

– Ну, так заложите его; вам дадут за него больше тысячи экю. Эта сумма превышает ваши надобности; потом вы его выкупите при первых деньгах и возьмете его уже очищенным от старых пятен, потому что оно пройдет через руки ростовщика.

Атос улыбнулся.

– Вы прекрасный товарищ, любезный д’Артаньян, – сказал он. – Вечная веселость ваша прогонит всякую грусть. Ну, хорошо, так заложим же этот перстень, только с условием.

– С каким?

– Пятьсот экю вам и пятьсот мне.

– В уме ли вы, Атос? Мне не нужно и четвертой доли этой суммы; я служу в гвардии и буду иметь все необходимое, продав седло. Много ли мне нужно? Лошадь для Планше и больше ничего; притом же не забудьте, что у меня тоже есть перстень.

– Которым вы, кажется, дорожите больше, чем я своим; но крайней мере мне так кажется.

– Да, потому что в крайности он может не только вывести нас из затруднительного положения, но выручит из какой бы то ни было беды. Это не только драгоценный бриллиант, но и заколдованный талисман.

– Я вас не понимаю, но верю вам. Поговорим же опять о моем перстне, или лучше сказать о вашем. Вы возьмете половину той суммы, которую нам дадут под залог его, иначе я брошу его в Сену, и едва ли услужливая рыба принесет его нам обратно как Поликрату.

– Ну, так я согласен! – сказал д’Артаньян.

В это время Гримо возвратился вместе с Планше, который, беспокоясь о своем господине и желая узнать, что с ним случилось, воспользовался случаем и принес сам платье.

Когда д’Артаньян и Атос оделись и были готовы идти со двора, Атос сделал Гримо знак, как будто прицеливается; Гримо тотчас же взял ружье и приготовился идти за своим господином.

Они дошли без приключений до улицы Могильщиков. Бонасьё стоял у ворот и насмешливо взглянул на д’Артаньяна.

– А! Любезный постоялец! – сказал он. – Поспешите, вас ожидает хорошенькая девушка, а женщины, как вам известно, не любят, чтобы их заставляли ждать!

– Это Кетти! – сказал д’Артаньян и бросился в коридор. Действительно, она стояла на площадке, ведущей в комнату, прижавшись к двери, и дрожала всем телом. Увидя д’Артаньяна, она сказала:

– Вы обещали мне ваше покровительство; вы обещали спасти меня от ее гнева. Вспомните, что вы меня погубили!

– О! Не беспокойся, Кетти, – сказал д’Артаньян. – Но скажи, что случилось после моего ухода?

– О, ничего не знаю! – сказала Кетти. – На крик ее сбежались лакеи, она с ума сходила от гнева и призывала на вашу голову все возможные проклятия. Тогда я подумала, что она может вспомнить, что вы прошли к ней через мою комнату и подумать, что я была вашей сообщницей. Я взяла деньги, сколько у меня было, лучшие свои платья и убежала.

– Бедное дитя! Но что же я буду с тобой делать? Я уезжаю послезавтра.

– Все что хотите; увезите меня из Парижа, из Франции.

– Но не могу же я взять тебя с собою на осаду Ла-Рошели, – сказал д’Артаньян.

– Нет, но вы можете поместить меня в провинцию к какой-нибудь знакомой вам даме: например, у вас на родине.

– Ах, милый друг! На моей родине дамы обходятся без горничных. Но подожди, я устрою твое дело. Планше, сходи за Арамисом, пусть он придет сейчас же. Скажи, что нам нужно сообщить ему важное дело.

– Понимаю, – сказал Атос. – Но отчего же не за Портосом? Кажется, что его маркиза…

– Маркиза Портоса одевается с помощью писарей своего мужа, – сказал, смеясь д’Артаньян. – Притом же Кетти не захочет жить на Медвежьей улице, – не правда ли, Кетти?

– Я буду жить, где вам угодно, – сказала Кетти, – лишь бы скрыться, чтобы не знали, где я.

– Теперь, Кетти, так как мы расстаемся, и, стало быть, ты меня больше не ревнуешь…

– Где бы вы ни были, – сказала Кетти, – я всегда буду любить вас.

– Вот где гнездится постоянство, – шептал Атос.

– Будь уверена, – сказал д’Артаньян, – что я тоже всегда буду любить тебя. Но ответь мне на один вопрос. Заметь, что этот вопрос для меня очень важен: не слыхала ли ты чего-нибудь об одной женщине, которую похитили ночью?

– Позвольте… Боже мой, неужели вы любите и эту женщину?

– Нет, один из моих друзей любит ее: вот этот, Атос.

– Я! – сказал Атос таким тоном, как будто наступил на змею.

– Разумеется, ты! – сказал д’Артаньян, сжимая руку Атоса. – Ты знаешь, какое участие мы все принимаем в бедной мадам Бонасьё. Притом же Кетти никому не скажет. Не правда ли, Кетти? – Ты понимаешь, дитя мое, – продолжал д’Артаньян, – она жена этого урода, которого ты видела у ворот, идя сюда.

– О, Боже мой! – сказала Кетти. – Вы напоминаете мне, как я его испугалась. Хоть бы он не узнал меня!

– Как не узнал? Так ты уже видела этого человека?

– Он приходил два раза к миледи.

– Вот что! Когда?

– Пятнадцать или восемнадцать дней тому назад.

– Именно так.

– И вчера вечером он был опять.

– И вчера вечером?

– Да, немного прежде вашего прихода.

– Любезный Атос, мы окружены шпионами! Ты думаешь, что он узнал тебя, Кетти?

– Я опустила вуаль, когда увидела его, но, может быть, было уже поздно.

– Спуститесь вниз, Атос, он к вам меньше недоверчив, нежели ко мне; посмотрите, стоит ли он еще у дверей.

Атос ушел и тотчас возвратился.

– Он ушел, и дом заперт, – сказал он.

– Он пошел донести, что все голуби теперь в голубятне.

– Так улетим же, – сказал Атос; – оставим здесь только Планше, он после все расскажет нам.

– Подожди одну минуту! Ведь мы послали за Арамисом.

– Правда, – сказал Атос, – дождемся Арамиса.

В это самое время Арамис вошел.

Ему рассказали, в чем было дело и представили, как необходимо было, чтобы он в кругу своих знатных знакомых нашел место для Кетти.

Арамис подумал немного и спросил, краснея:

– Действительно ли это будет одолжением для вас, д’Артаньян?

– Я буду вам за это благодарен во всю жизнь мою.

– Мадам де Боа-Траси просила меня приискать хорошую горничную для одной приятельницы ее в провинции и если вы, любезный д’Артаньян, можете ручаться за эту девушку…

– О! – сказала Кетти, – будьте уверены, что я буду совершенно предана той особе, которая дает мне возможность уехать из Парижа.

– Ну, так и прекрасно, – сказал Арамис.

Он сел к столу, написал записку, запечатал ее перстнем и отдал Кетти.

– Теперь, дитя мое, – сказал д’Артаньян, – ты знаешь, что нам здесь не лучше твоего. Так расстанемся же. Мы увидимся, когда обстоятельства поправятся.

– Когда бы мы ни встретились, и где бы то ни было, – сказала Кетти, – я всегда буду любить вас также как теперь.

– Клятва игрока, – сказал Атос, между тем как д’Артаньян провожал Кетти по лестнице.

Минуту спустя трое молодых людей расстались, назначив свидание в четыре часа у Атоса и оставив Планше охранять квартиру.

Арамис пошел домой, а Атос и д’Артаньян хлопотали о залоге сапфира.

Как предвидел гасконец, они без затруднения получили за перстень триста пистолей.

Притом жид сказал, что если они пожелают продать его, то он даст пятьсот пистолей, потому что из него можно сделать великолепные подвески к серьгам.

Атос и д’Артаньян тотчас отправились покупать мушкетерскую обмундировку, и, как знатоки дела, они употребили на это менее трех часов. Притом же Атос был вельможа в полном смысле слова. Когда вещи ему нравились, он платил требуемую цену, не торгуясь. Д’Артаньян делал ему на это замечание, но Атос, улыбаясь, клал руку ему на плечо, и д’Артаньян понимал, что торговаться прилично было ему – бедному гасконскому дворянину, но не такому человеку, который держал себя как князь.

Мушкетер нашел прекрасную андалузскую лошадь шести лет, черную как агат, горячую как огонь, с тонкими и красивыми ногами.

Он осмотрел ее и не нашел пороков. За нее просили тысячу ливров.

Может быть, ее уступили бы и дешевле, но между тем как д’Артаньян спорил с торговцем о цене, Атос отсчитывал уже сто пистолей.

Для Гримо была куплена пикардийская, коренастая и сильная лошадь за триста ливров.

Но когда купили седло и оружие для Гримо, но из полутораста пистолей Атоса не осталось ни одного су. Д’Артаньян предложил другу взять несколько из его доли, с тем, чтобы отдать ему этот долг со временем.

Но Атос вместо ответа только пожал плечами.

– Сколько давал жид за сапфир, чтобы купить его совсем? – спросил Атос.

– Пятьсот пистолей.

– То есть двумястами пистолей больше; сто пистолей для вас и сто для меня. Да это ведь клад, друг мой; пойдите к жиду.

– Как? Вы хотите…

– Да, этот перстень напоминал бы мне слишком много печального. Притом же мы никогда не будем в состоянии отдать ему триста пистолей, следовательно, мы напрасно потеряем две тысячи ливров. Ступайте, скажите ему, что перстень его, д’Артаньян, и приходите с двумястами пистолей.

– Подумайте, Атос.

– Наличные деньги дороги в настоящее время и надо принести эту жертву. Идите, д’Артаньян, идите. Гримо пойдет за вами с ружьем.

Через полчаса д’Артаньян без всяких приключений возвратился с двумя тысячами ливров.

Таким образом, Атос нашел у себя дома источники, на которые и не рассчитывал.