Текст книги "Парижские могикане. Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 52 страниц)

Два молодых человека – один из которых, сам того не подозревая, оказал на жизнь другого огромное влияние, – два молодых человека, священник и комиссионер, были более чем похожи: они питали одинаковую любовь к человечеству, оба проповедовали всеобщее братство, имели одну цель, к которой стремились, правда, разными путями и с противоположных сторон.

Аббат Доминик шел от Бога, он как бы снисходил от Бога к человечеству; Сальватор искал тайну Христа в человечестве и поднимался от человека к Богу. Человечество для аббата Доминика представляло собой творение Божье; для Сальватора Бог был творением человека; по мнению аббата Доминика, человечество имело право на существование, лишь поскольку оно создано, поддерживается, направляется высшей силой; Сальватор полагал, что общество не имеет смысла, если оно не свободно, если оно само не является направляющей силой.

Словом, между их теориями существовала та же разница, что в политике – между аристократией и демократией, между монархией и республикой; однако, повторяем, отталкиваясь от противоположных принципов, оба стремились к одной цели – к независимости человека и всеобщему братству.

Для Жюстена, бедного мученика, с детства боровшегося с нуждой и не имевшего времени заглянуть в бездну социальных абстракций, теория Сальватора явилась настоящим открытием: он был ослеплен, у него закружилась голова. Это открытие рассыпало вокруг него тысячи искр, как вокруг очага, в котором раздувают вот-вот готовое погаснуть пламя. Его душа, дремавшая в объятиях смирения, этой небесной няньки, которая вот уже восемнадцать столетий усыпляет человечество, вздрогнула и неожиданно проснулась, услышав призывы к братству и независимости; после двухчасовой беседы Жюстен почувствовал себя выросшим духовно на десять локтей.

Когда увлечешься разговором или окажешься во власти какой-нибудь идеи, – ускоряешь свой шаг, сам того не замечая. Друзья прибыли в Кур-де-Франс к девяти часам вечера.

Оставалось скоротать два часа.

Сальватор вспомнил о рыбацкой хижине, где он ужинал семью годами раньше, когда нашел Брезиля. Молодые люди вышли на берег реки; Сальватор узнал хижину и вошел, попросив бутылку вина и матлот; друзьям был оказан теплый прием.

Глаза Жюстена не отрывались от настенных часов с кукушкой: он считал минуты. Если бы не постукивание маятника, не оставлявшее ни малейшего сомнения в том, что часы идут, Жюстен мог бы поклясться, что стрелки стоят на месте.

Но вот пробило десять, затем и одиннадцать часов. Видя нетерпение спутника, Сальватор сжалился над ним.

– Идемте! – сказал он.

Жюстен облегченно вздохнул, метнулся за шляпой и одним прыжком очутился за дверью.

Сальватор, улыбаясь, вышел следом: ведь именно ему предстояло показывать дорогу.

Он пошел вперед по направлению к замку Вири: они миновали мост Годо, липовую аллею и подошли к решетке парка.

– Здесь? – тихо спросил Жюстен. Сальватор кивнул и прижал палец к губам.

Они двинулись вдоль ограды легко и беззвучно, словно тени. Сальватор остановился в том месте, где накануне перелез через стену.

– Здесь! – шепнул он.

Жюстен примерился взглядом к высоте. Не столь привычный к гимнастическим упражнениям, как его спутник, учитель размышлял, как преодолеть препятствие.

Сальватор прислонился к стене и подставил Жюстену руки в качестве первой ступеньки.

– Неужели мы будем перелезать через эту стену? – спросил Жюстен.

– Ничего не бойтесь, мы никого не встретим, – успокоил его Сальватор.

– Я беспокоюсь не за себя, а за вас.

Сальватор ответил непередаваемым движением плеч.

– Лезьте! – приказал он.

Жюстен поставил ногу на сплетенные руки Сальватора, потом на его плечо и занес ногу над забором.

– А вы? – спросил он.

– Прыгайте по ту сторону, а обо мне не тревожьтесь. Жюстен безропотно повиновался.

Если бы Сальватор велел ему прыгнуть не на землю, а в огонь, Жюстен послушно исполнил бы и это приказание.

Он спрыгнул; Сальватор услышал глухой удар о землю.

Затем он сам легко подпрыгнул, повис на руках и через секунду уже был в парке рядом с Жюстеном.

Необходимо было осмотреться, чтобы не блуждать по всему парку, как накануне, когда Сальватор шел за Роланом.

Сальватор остановился на мгновение, напряг память и уверенно пошел вперед.

Через пять минут он снова остановился, осмотрелся и взял немного левее.

– Мы пришли! – сказал он. – Вот то дерево. А про себя прибавил:» И могила!»

Они вошли в чащу и стали ждать.

Спустя несколько секунд Сальватор положил руку другу на плечо и сказал:

– Тише! Слышите? Это шуршит шелк.

– Она?! – затрепетав всем телом, прошептал Жюстен.

– По всей вероятности, да. Однако разрешите мне показаться ей первым. Вы же понимаете, какое действие может произвести ваше появление на бедную девочку… Она приближается, она одна. Спрячьтесь и выходите, только когда я вам скажу. Вот она!

Это была Мина.

Она была в самом деле одна.

– Боже мой! – пробормотал Жюстен. Он подался вперед.

– Вы хотите ее убить? – удерживая его, проговорил Сальватор.

Движение в зарослях привлекло внимание Мины.

Она застыла на месте и с беспокойством посмотрела в ту сторону, где прятались друзья, готовая убежать, словно спугнутая газель.

– Это я, мадемуазель, – промолвил Сальватор. – Ничего не бойтесь.

Раскинув ветви, он показался Мине.

– Ах, это вы! – отвечала Мина. – Как я рада вас видеть, друг мой!

– Я тоже, тем более что у меня для вас добрые вести.

– От Жюстена?

– От него, от его матери, сестры, от славного господина Мюллера.

– Какая же я неблагодарная! Я забыла обо всех, кроме Жюстена! Что вы делали со вчерашнего вечера? Рассказывайте же!

– Прежде всего, я нашел ваши часы.

– Прекрасно!

– Я навестил все ваше милое семейство, передал Жюстену уверения в вашей любви, он заверил меня в своей.

– Как вы добры!.. Он обрадовался?

– И вы еще спрашиваете? Он едва с ума не сошел!

– Благодарю вас, благодарю от всей души! Вы ему сказали, где я нахожусь?

– Да.

– Что же он?

– Как вы, наверное, догадываетесь, он попросил меня устроить вашу встречу.

– О да, понимаю.

– Но вы должны также понимать, что моей первой мыслью было отказать ему в этой просьбе.

– Нет, сударь, нет, этого я не понимаю.

– Я же сказал, что такова была моя первая мысль, мадемуазель.

– А… а вторая? – замирая, спросила Мина.

– Вторая мысль была совсем другая…

– Значит… – затрепетав, прошептала Мина.

– Это значит: если вы пообещаете хорошо себя вести…

– Что будет тогда?

– … я договорился с Жюстеном, что приведу его.

– Когда?

– Я хотел привести его в один из ближайших вечеров.

– В один из вечеров!.. – вздохнула девушка. – И он согласился ждать?

– Нет.

– Как нет?!

– Он хотел отправиться незамедлительно… Понимаете?

– Да, конечно, понимаю! Я бы поступила точно так же!

– Моей первой мыслью снова было отказать! – рассмеялся Сальватор.

– А второй?.. – спросила Мина. – Второй?

– Второй… Я решил привести его сегодня же вечером.

– Значит… – задыхаясь, пролепетала девушка.

– Я его привел.

– Сударь! Когда я подходила, мне послышалось, что кто-то разговаривает. Это вы говорили с ним, не так ли?

– Да, мадемуазель. Он хотел броситься вам навстречу, а я ему помешал.

– Если бы я его увидела в ту минуту, я бы умерла от счастья!

– Слышите, Жюстен? – спросил Сальватор.

– Да, да! – вскричал молодой человек, выскакивая из зарослей.

Сальватор отступил, давая место другу. Жюстен и Мина бросились друг другу в объятия, подавив готовый вырваться крик:» Жюстен!»,» Мина!»

Почти тотчас оба они протянули руки к Сальватору и в один голос, со слезами радости на глазах прошептали:

– Друг наш, да наградит вас Господь!

Сальватор с минуту смотрел на них ласковым покровительственным взглядом, похожим на взгляд божества, словно брал на себя ответственность за их будущее; потом он пожал Жюстену руку, поцеловал Мину в лоб и сказал:

– Теперь вы под охраной Божьей десницы. Пусть Господь, который привел меня сюда, доведет меня до конца!

– Вы нас покидаете, Сальватор? – спросил Жюстен.

– Вы же знаете, Жюстен, что я нашел Мину случайно; вы знаете, что не ее я искал, когда впервые пришел в этот парк. Позвольте же мне завершить начатое и будьте счастливы: счастье – это гимн Господу Богу!.. Через час я снова. буду с вами.

Он кивнул головой, помахал рукой и исчез за поворотом дорожки, ведущей в замок.

Не буду пытаться вам пересказывать, о чем говорили в этот час оставшиеся наедине влюбленные.

Представьте, дорогие читатели, что вы припали ухом к двери в рай и слушаете, как переговариваются ангелы.

XXV. РАССЛЕДОВАНИЕ

На следующий день в восемь часов утра Жюстен, как обычно, начал урок, но лицо его так сияло, что старшие ученики, привыкшие видеть учителя печальным и уж во всяком случае серьезным, спрашивали друг друга:

– Эй, видел? Что это сегодня с учителем? Уж не получил ли он, случайно, наследство в двадцать тысяч ливров ренты?

Почти в то же время Сальватор с видом несколько более озабоченным, чем обычно, ступил на главную или, вернее, единственную улицу деревни Вири. Он озирался по сторонам и, приметив на пороге одного из домов хорошенькую девушку, возвращавшуюся домой с кувшином молока, направился к ней с явным намерением заговорить; она остановилась и стала ждать.

– Мадемуазель! – начал Сальватор. – Не будете ли вы столь добры показать мне дом господина мэра?

– Вам нужен именно дом господина мэра? – переспросила девушка.

– Совершенно верно.

– Дело в том, что есть дом господина мэра и есть мэрия, – продолжала юная красавица с извиняющейся улыбкой, будто просила у молодого человека прощения за урок топографии, который она ему дает.

– Вот именно, – поддакнул Сальватор. – Мне следовало выражаться яснее. Я хочу поговорить с господином мэром, мадемуазель.

– В таком случае можете войти, сударь, – отвечала девушка, – вы стоите как раз на пороге его дома.

Она вошла первой, показывая Сальватору дорогу.

В дверях столовой ее поджидала служанка; девушка передала ей кувшин с молоком (по-видимому, семейство собиралось завтракать) и повернулась к Сальватору.

– Не угодно ли господину путешественнику следовать за мной? – пригласила она.

В те времена не знали ни железных дорог, ни поездов по экскурсионному тарифу, и незнакомого посетителя называли, как правило,» путешественником «; такое обращение к туристу еще и в наши дни можно услышать в горах Юры и Дофине.

Сальватор улыбнулся и последовал за девушкой.

Они поднялись во второй этаж. Девушка отворила дверь в кабинет, где за письменным столом сидел мужчина, и сказала:

– Папа! Этот господин хочет с тобой поговорить. Сальватор в своем охотничьем костюме в самом деле мог сойти за» господина «.

Мэр кивнул и продолжал что-то писать, не поднимая глаз на посетителя; возможно, он боялся потерять нить фразы, если бы вдруг прервал свою работу.

Случай распорядился таким образом, что мэром Вири был в те времена тот же славный человек, с которым имел дело честнейший г-н Жерар семь или восемь лет назад после ужасной трагедии, жертвой которой явился он сам.

Как мы уже говорили в свое время и в соответствующем месте, мэр был достойный и хороший человек, выходец из разбогатевших крестьян, честный и простодушный: ничего другого Сальватор и желать не мог.

Дописав фразу, мэр поднял голову, сдвинул на затылок греческий колпак, поднял очки на лоб и обратился к стоявшему в дверях молодому человеку.

– Это вы хотели со мной поговорить?

– Да, сударь, – отвечал Сальватор.

– Прошу садиться, – пригласил мэр, сопроводив свои слова взмахом руки, смутно напоминавшим жест Августа, обращавшегося с аналогичным приглашением к Цинне.

Он указал посетителю на кресло наподобие римского. Сальватор как можно ближе пододвинул свое кресло к мэру.

После обмена любезностями мэр спросил:

– Что вам угодно, сударь?

– Мне хотелось бы получить от вас сведения, которые вы имеете право мне не предоставлять, сударь, – сказал Сальватор, – однако я не теряю надежды, что вы не откажете мне в просьбе.

– Говорите, сударь, и если то, о чем вы просите, не противоречит моим обязанностям гражданина и должностного лица…

– Смею надеяться, что так оно и есть, сударь… Но прежде всего, не сочтите за нескромность следующий вопрос: как давно вы стали мэром?

– Четырнадцать лет назад, сударь! – с гордостью отвечал тот.

– Отлично! – обрадовался Сальватор. – Я хотел бы услышать от вас имя господина, проживавшего в замке Вири в тысяча восемьсот двадцатом году.

– О сударь, тогдашнего владельца звали господин Жерар Тардье.

– Жерар Тардье! – повторил Сальватор, припоминая крик, не раз вырывавшийся у Рождественской Розы, когда она металась в жару:

«Не убивайте меня, госпожа Жерар!»

– Честнейший и порядочнейший человек, – продолжал господин мэр. – К нашему общему сожалению, он уехал из этих мест после ужасной трагедии.

– Она разыгралась здесь?

– Да.

– Видите ли, сударь, именно об этом деле я и хотел с вами поговорить. Не угодно ли вам рассказать, как все произошло?

Те из наших читателей, кто жил или и теперь живет в провинции, знают, с какой готовностью любой житель небольшого городка воспринимает ничтожнейшее происшествие, способное нарушить однообразие его существования. Вот почему читателей не удивит, что глаза мэра Вири загорелись в предвкушении хоть какого-то развлечения, связанного с посланным самим Провидением незнакомцем. Радость, осветившая лицо славного провинциала, бросала вызов медленно текущему времени, как бы говоря: «С паршивой овцы хоть шерсти клок!»

И он в мельчайших подробностях поведал Сальватору историю г-на Жерара, Ореолы, г-на Сарранти и двух детей; он не опустил ничего, что могло бы заинтересовать его слушателя и (это особенно важно) растянуть рассказ; этот славный человек с удовольствием бы умножал до бесконечности эпизоды этого кровавого происшествия, дабы как можно дольше задержать внимание бесценного гостя. К несчастью, господин мэр города Вири обладал весьма посредственным воображением: итак, он изложил ужасную историю, уже известную нашим читателям, в ее пугающей простоте.

К тому же, он рассказал ее по-своему, так, что главное действующее лицо этой драмы, г-н Жерар, представал не убийцей, а жертвой.

Рассказчик пространно и горестно описал отчаяние упомянутого г-на Жерара.

Потеря двух малышей, по словам господина мэра, особенно потрясла бывшего владельца замка, ведь это были дети горячо любимого брата; с тех пор г-н Жерар не мог говорить об исчезнувших племянниках без слез.

Сальватор слушал почтенного мэра с огромным вниманием и этим снискал его благосклонность.

Когда мэр закончил рассказ, Сальватор обратился к нему с такими словами:

– Вы рассказали мне о господине Жераре, Ореоле, господине Сарранти и двух детишках…

– Совершенно верно, – подтвердил мэр.

– Не существовало ли еще некой госпожи Жерар?

– Насколько мне известно, господин Жерар не был женат.

– Вы не знали никого по имени госпожа Жерар? Постарайтесь вспомнить!

– Нет… Если только… Погодите-ка! И мэр захихикал.

– Да, да, да, – продолжал он. – Действительно, была госпожа Жерар: так называли бедняжку Ореолу, когда хотели заслужить ее расположение. Для вас, должно быть, не секрет, сударь, – назидательно прибавил мэр, – что у сожительниц есть одна слабость: они обожают, когда тот, кто стоит ниже их или от них зависит, называет их именем, на которое они не имеют права… И несчастные дети тоже это знали и, когда хотели добиться чего-нибудь от своей гувернантки, непременно называли ее «госпожа Жерар».

– Благодарю вас, сударь, – сказал Сальватор. Немного помолчав, он продолжал:

– Так вы говорите, сударь, что, несмотря на поиски, ни маленького Виктора, ни маленькой Леони найти так и не удалось?

– Нет, сударь, хотя искали очень тщательно.

– Вы помните этих несчастных детей, господин мэр? – спросил Сальватор.

– Отлично помню.

– Я имею в виду их приметы.

– Я как сейчас их вижу, сударь! Мальчику было лет восемь-девять, он был хорошенький, свеженький, белокурый…

– Волосы длинные? – спросил Сальватор, невольно вздрогнув.

– Длинные кудрявые волосы до плеч.

– А девочка?

– Девочке было лет шесть или семь.

– Такая же белокурая, как брат?

– Нет, сударь, они были совсем непохожи; девочка – худенькая и смуглая, у нее были огромные черные глаза, просто восхитительные, во все лицо!.. Наверное, этот Сарранти был большой негодяй, если украл сто тысяч экю у своего благодетеля, да еще убил двух его племянников!

– Однако, мне показалось, вы сказали, что соучастником этого убийства был огромный пес, которого всегда держали на привязи: считалось, что он в силе не уступает тигру.

– Да, – кивнул мэр, – брат господина Жерара привез этого пса из Нового Света.

– Что же стало с собакой?

– Неужели я не сказал, сударь? В минуту отчаяния господин Жерар схватил карабин и разрядил его в собаку.

– Так он ее убил?

– Неизвестно! Но это был страшный зверь, и он вполне заслужил пули.

– Вы случайно не помните, как звали собаку?

– Погодите… Сейчас попробую вспомнить… У нее было странное такое имя… Как же это?.. Брезилем его звали!

«Так!» – подумал Сальватор, а вслух прибавил: – Брезиль, вы уверены?

– Да, да, точно!

– И такая злая собака не разу ни укусила никого из детей?

– Напротив, она их обожала, особенно малышку Леони.

– Теперь, господин мэр, мне остается просить вас об одной милости.

– О какой, сударь? О какой?.. – вскричал мэр, который был счастлив сделать что-то для человека, расспрашивавшего с такой учтивостью и умевшего слушать с таким вниманием.

– Я не могу попросить разрешения осмотреть замок, потому что в нем живут другие люди, – продолжал Сальватор, – а между тем…

Он помедлил.

– Говорите, сударь, говорите! – попросил мэр. – И если только в моей власти сообщить вам необходимые сведения…

– Я бы хотел иметь внутренний план комнат, кухни, погреба, оранжереи.

– О сударь, – воскликнул мэр, – это совсем не сложно! Во время расследования, которое пришлось закрыть за отсутствием господина Сарранти, план был сделан в двух экземплярах…

– И что же сталось с обоими этими экземплярами?

– Один приложен к делу, которое находится у королевского прокурора; другой еще лежит, должно быть, у меня в папках.

– Могу ли я снять копию с вашего экземпляра, господин мэр? – спросил Сальватор.

– Разумеется, сударь.

Мэр порылся в одной, другой, третьей папке и наконец обнаружил то, что искал.

– Вот то, что вы просили, сударь, – сказал он. – Если вам нужны линейка, карандаш, циркуль, можете взять у меня.

– Благодарю! Мне нет нужды точно соблюдать пропорции; достаточно набросать только общий план.

Сальватор снял копию твердой рукой умелого геометра; когда его рисунок был готов, он сложил лист бумаги, спрятал его в карман и сказал:

– Сударь! Мне остается вас поблагодарить и извиниться за причиненное беспокойство.

Мэр возражал, уверяя, что Сальватор ничуть его не побеспокоил, даже попытался заманить гостя позавтракать (как он сказал,» с моей супругой и обеими моими барышнями «). Но, как ни заманчиво было это предложение, Сальватор счел долгом отказаться. Желая как можно дольше не расставаться с гостем, мэр проводил его до дверей и, перед тем как проститься, предложил молодому человеку свои услуги, если тому понадобятся еще какие-нибудь сведения.

В тот же день Сальватор представил Жюстена в ложе Друзей истины, где тот был принят в масонское братство.

Не стоит и говорить, что Жюстен, не дрогнув, выдержал все испытания: он прошел бы сквозь огонь, преодолел бы острый, как лезвие бритвы, мост, ведущий из чистилища в рай Магомета, ведь в конце этого нелегкого и опасного пути была Мина!

На следующий день Жюстен был представлен венте и принят в нее.

После этого Сальватор ничего не скрывал от своего друга и даже рассказал ему о широком заговоре, который был замышлен еще в 1815 году, а плоды должен был принести в 1830-м.

Оставим же их за благородным делом подготовки восстания, в котором найдет развязку наша история; а пока, следуя за ее изгибами, возвратимся к Петрусу и мадемуазель де Ламот-Удан.

XXVI. В ОЖИДАНИИ МУЖА

В той же благоухающей оранжерее, где, как мы видели, Петрус сначала с такой любовью написал портрет, а затем с таким неистовством его уничтожил, лежала в шезлонге мадемуазель Регина де Ламот-Удан, или, вернее, графиня Рапт; в подвенечном платье, бледная, словно статуя Отчаяния, она смотрела невидящим взором на рассыпанные вокруг нее письма.

Если бы кто-нибудь вошел в эту комнату или просто заглянул в приотворенную дверь, ему прежде всего бросилось бы в глаза выражение безмолвного ужаса, застывшее на лице девушки и вызванное, по-видимому, чтением одного или же нескольких писем, которые она в страхе или из отвращения уронила на пол.

Она посидела еще некоторое время в молчании и неподвижности, и две слезы медленно скатились по ее щекам и упали ей на грудь.

Потом она почти механически подняла безвольно повисшую руку, взяла с колен еще одно сложенное письмо, развернула его, поднесла к глазам, но, не прочитав и двух-трех строк, уронила его на ковер, где уже лежали другие; она была не в силах продолжать чтение.

Она закрыла лицо руками и на некоторое время задумалась.

В соседней комнате часы пробили одиннадцать раз.

Она отняла руки от лица и прислушалась, шевеля губами и считая удары.

Когда затих одиннадцатый удар, она встала, собрала все письма, перевязала их и спрятала в одном из шкафчиков, а ключ сунула за горшок со стрелицией; потом она подошла к звонку и дернула за шнур резко и нетерпеливо.

Появилась немолодая камеристка.

– Нанон! – обратилась к ней девушка. – Пора! Ступайте к садовой калитке, что выходит на бульвар Инвалидов, и проведите сюда молодого человека – он ожидает у решетки.

Нанон прошла по коридору, спустилась в сад, пересекла наискосок газоны и цветники; отворив калитку, которая выходила на бульвар Инвалидов, она выглянула и поискала взглядом того, кого надо было провести к госпоже.

Петрус стоял от нее всего в трех шагах, но она его не видела, потому что он прислонился к толстому вязу и оттуда жадно наблюдал за окнами Регины.

Странное дело! Павильон, в котором жила девушка, не был освещен; дом, стоявший напротив ее павильона, тоже; весь особняк будто погрузился в траур.

Единственное окно светилось лишь в студии Регины; слабый свет в нем напоминал дрожащий отблеск лампады в склепе.

Что же произошло? Почему в огромном доме не видно праздничных огней? Почему не гремит музыка бала? Почему такая тишина?

Как и Регина, молодой человек с замиранием отсчитывал удары часов. Вот отворилась калитка, и Петрус увидел камеристку. Он отделился от дерева, к которому был словно прикован, и спросил:

– Вы ищете меня, Нанон?

– Да, господин Петрус, меня прислала…

– …княжна Регина, знаю, – нетерпеливо закончил молодой человек.

– Графиня Рапт, – поправила его Нанон.

Петрус содрогнулся, холодный пот выступил у него на , лбу. Он схватился рукой за дерево, чтобы не упасть.

Услышав слова «графиня Рапт», он решил, что Регина передумала и не примет его. К счастью, Нанон прибавила:

– Следуйте за мной!

Она пропустила Петруса в сад, заперла за ним калитку и повела его к павильону.

Через минуту она уже отворяла дверь студии. Несмотря на полумрак, молодой человек сразу увидел свою Регину или, вернее, как сначала ему показалось, призрак своей возлюбленной.

– Вот господин Петрус, – доложила камеристка, пропуская молодого человека вперед.

Петрус остановился в дверях.

– Хорошо, – проговорила Регина. – Оставьте нас, Нанон, и подождите в передней.

Нанон послушно вышла, а Петрус и Регина остались одни.

Регина жестом пригласила Петруса подойти ближе, но он не двинулся.

– Вы оказали мне честь, написав мне, графиня, – сказал он, особенно подчеркнув последнее слово с безжалостной суровостью влюбленного, потерявшего надежду.

– Да, сударь, – мягко проговорила Регина, понимая, что творится у него в душе. – Да, мне необходимо с вами переговорить.

– Со мной, сударыня? Вы хотите со мной поговорить вечером того дня, когда я едва не умер от горя, узнав о браке, навсегда связавшем вас с человеком, которого я ненавижу больше всех на свете?

Регина печально улыбнулась, и в ее улыбке можно было прочесть:» Думаете, я ненавижу его меньше, чем вы?»

Улыбка не сошла еще с ее губ, когда она проговорила вслух:

– Возьмите табурет Пчелки и садитесь со мной рядом. Подчиняясь ее словам, произнесенным ласково и в то же время твердо, Петрус повиновался.

– Ближе! – приказала девушка. – Еще ближе!.. Вот так. Теперь внимательно посмотрите на меня… Да, именно так.

– О Господи! – прошептал Петрус. – Боже! До чего вы бледны!

Регина покачала головой.

– Я не похожа на счастливую невесту, правда, мой друг? Петрус вздрогнул, словно это обращение острым ножом вонзилось в его грудь.

– Вы страдаете, сударыня? – вымолвил он наконец. Регина усмехнулась, и в выражении ее лица мелькнула невыразимая боль.

– Да, я страдаю, – отвечала она, – ужасно страдаю!

– Что с вами, сударыня?.. Скажите, что с вами… Я шел сюда, чтобы проклясть вас навсегда, а теперь готов пожалеть.

Регина пристально посмотрела на Петруса.

– Вы меня любите? – спросила она. Петрус задрожал и начал было заикаясь:

– Сударыня…

– Я спрашиваю, любите ли вы меня, Петрус, – торжественно повторила она.

– В тот день, когда я впервые вошел в эту студию, а было это три месяца назад, – я уже любил вас, сударыня, – признался Петрус. – Сегодня я люблю вас, как три месяца назад, с той разницей, что, узнав вас ближе, я люблю вас еще неистовей!

– Значит, я не ошиблась, – продолжала Регина, – когда говорила себе, что вы любите меня нежно и глубоко. Женщины никогда не ошибаются на этот счет, друг мой! Но любить нежно и глубоко – это значит всего лишь любить чуть больше, чем любят все остальные. Я же хочу стать для вас чем-то очень важным, священным, почитаемым и дорогим!.. Вот уже два часа, друг мой, как у меня не осталось на свете, кроме вас, ни одного близкого человека, на кого я могла бы положиться, и если вы не любите меня как мужчина – женщину, как брат – сестру, как отец – дочь, то я не знаю, кто мог бы любить меня в этом мире!

– Тот день, когда я вас разлюблю, Регина, – отвечал молодой человек торжественно, – станет моим последним в моей жизни, потому что моя любовь и моя жизнь, питаются от одного источника! Это вы спасли меня от отчаяния, в которое меня ввергла наша эпоха сомнения! Уже склонившись над пропастью – ведь головокружительные глубины ее так притягивают нашу молодежь, – я подумывал о том, что искусство потеряно для моей страны, и вел безрассудный образ жизни молодых людей моего возраста; я отказывался от работы, был готов выбросить в окно кисти и палитру и отречься от силы, дарованной мне Богом, которая, я чувствовал, угасает во мне, умирает либо от чрезмерной активности, либо от вялого смирения!.. Но вот однажды я встретил вас, сударыня, и с этого дня вернулся к жизни, поверил в свое искусство; с этого дня я уверовал в будущее, в счастье, в славу, в любовь, потому что ваш ум и доброта возвышали меня в собственных глазах и открывали передо мной волшебные пути! Не спрашивайте же, сударыня, люблю ли я вас: я обязан вам не только своей любовью, Регина, но и жизнью!

– Боже меня сохрани когда-нибудь в вас усомниться, друг мой! – отвечала Регина, и лицо ее порозовело от радости и гордости за возлюбленного. – Я так же уверена в вашей любви, как вы можете быть уверены в моей!

– В вашей любви?.. Я?! – вскричал молодой человек.

– Да, Петрус, – сдержанно продолжала Регина. – И я не думаю, что сообщу вам нечто новое, если скажу, что люблю вас; поверьте, я вас расспрашивала не затем, чтобы вырвать у вас клятву: ее – я это знала – вы давно уже принесли мне в глубине души, но чтобы услышать несколько слов любви, так нужных мне именно сегодня, клянусь вам!

Петрус соскользнул с табурета, опустился на колени и склонил голову не перед любимой женщиной, но перед обожаемой святыней.

– Послушайте, сударыня, – отвечал он. – Я не просто вас люблю, я вас чту, уважаю, вы для меня выше всех на земле!

– Благодарю вас, друг мой! – отозвалась Регина, подавая Петрусу руку.

– Однако согласитесь: чтобы так вас любить, – продолжал молодой человек, – нужно быть безумцем!

– Почему, Петрус?

– Потому что вы не доверяете мне в той же степени, в какой я доверяю вам!

Регина печально улыбнулась.

– Я скрыла от вас свой брак, – сказала она. Петрус только вздохнул в ответ.

– Увы, – продолжала Регина, – я бы и от себя самой хотела его скрыть. Я не переставала надеяться, что произойдет какое-нибудь непредвиденное несчастье, какое-нибудь событие, на которое обыкновенно рассчитывают отчаявшиеся люди, и расстроит этот брак. Тогда, бледная и дрожащая, как путник, только что избежавший смертельной опасности, я сказала бы вам:» Друг! Взгляните, как я бледна, как трепещу! Я чуть не потеряла вас; нас только что едва не разлучили навсегда! Вот же я! Успокойтесь! Ничто мне больше не угрожает, и я ваша, только ваша!» Все сложилось совсем не так: дни шли за днями, но так и не произошло ничего непредвиденного, никакой спасительной катастрофы! Часы шли за часами, минуты – за минутами, секунды – за секундами, и вот роковой миг настал, как настает он для осужденного на смерть: кассационная жалоба отклонена, прошение о помиловании отклонено… священник… палач!

– Регина! Регина! Зачем я здесь?.. Почему вы меня вызвали?

– Скоро узнаете.

Петрус поискал взглядом часы; в это мгновение те, что висели в соседней комнате, прозвонили один раз.

– Говорите скорее, сударыня, – настаивал Петрус, – ведь, по всей вероятности, я не смогу оставаться здесь долго.

– Откуда вы знаете, Петрус? И зачем отвечаете на мои жалобы горькими словами?

– Да вы же замужняя дама, и не далее как с сегодняшнего дня?! Ваш муж находится в этом же доме, сейчас половина двенадцатого…

– Послушайте, Петрус! – продолжала Регина. – Вы великодушны, вы истинный сын благородной земли, словно родились и жили не в нашу эпоху. Вы храбры и чистосердечны, возвышенны и преданны, как средневековый рыцарь, готовый уйти в Святую землю на смерть; ваша прямота не допускает лукавства, ваша верность не приемлет лжи; вы неспособны причинить зло, если только вас не ослепит страсть, и верите только в добро. Реальный мир, в котором живу я, мой друг, создан совсем иначе, чем тот воображаемый, в котором живете вы; то, что в моем мире всем представляется делом обыкновенным, вам покажется недостойным; то, что для нас естественно, у вас вызвало бы ненависть… Вот почему я хотела поведать вам сегодня о своем горе; вот почему я ждала сегодняшнего вечера, чтобы заставить вас присутствовать при разоблачении преступления.

– Преступления?! – прошептал Петрус. – Что вы хотите этим сказать?

– Да, Петрус, преступления…

– Значит, мои подозрения оправдываются?.. – пробормотал молодой человек.